Севилья, 10 июля 2014 года
Из Марбейи в Севилью есть две дороги: автомагистраль вдоль моря (255 км) и прямая дорога через горы (188 км). Мы двигаемся через горы – только так, а как же еще?! Стоило свернуть с комфортной Via Mediterranea, как дорога сузилась, принялась с энтузиазмом карабкаться вверх и вгрызаться в склоны горы. Теперь уже нет четырех или шести полос, разделенных ограждением и шпалерой цветущих олеандров; дорога свелась до двух полосок, разделенных белой полосой с вмонтированными в нее отражателями. И эти две узкие полоски петляют, каждые 100 метров закладывая крутой вираж, и все время вверх, вверх, вверх… Машин тут немного, но стоит кого-то догнать – и тебе приходится подчиняться его скоростному режиму, пока удачный изгиб дороги и расчетливая бесшабашность не позволят обогнать слишком осторожного водителя.
Местность искупает труды по преодолению перевала: отсюда видны и море, и Гибралтар, и горы всех форм и расцветок, и глубокие ущелья, и пышные леса. Облака приближаются, и вот они уже лежат дымной пеленой на окрестностях дороги; температура падает и на самом верху достигнет 16 градусов (внизу, у моря, было 27, а впереди, в Севилье, нас ждут стабильные 40). Облака теперь уже не приближаются – они сгущаются вокруг, а потом как-то незаметно оказываются несколько, а затем и значительно ниже дороги. А дорога по-прежнему карабкается в гору; местами ей не удается вгрызться в склон, и тогда она проходит по эстакаде, опоясывающей гору. Справа от машины, в трех метрах, - отвесная стена, слева – огромный, просто сумасшедший простор. Потом дорога огибает гору, и из окна можно видеть другие ее участки – далеко позади и далеко впереди; они кажутся частями какой-то другой дороги, однако никакой другой дороги здесь нет – слишком большая это была бы роскошь. В общем, ехать интересно.
Наконец, достигнут диковинный ржавый крест (или это монументальная буква Х?), который по всему должен обозначать перевал. Дорога мгновенно выравнивается и даже как будто идет чуть вниз. Мы на плоскогорье. Пейзажи здесь совершенно другие, такого в прибрежной полосе мы не видели. Бесконечная холмистая местность тянется от дороги к горизонту; справа и слева открываются неглубокие долины, местами поднимаются пологие горы, но больше холмов. Местность эта освоена фермерами, однако поля тут потеснили оливковые рощи; пшеница уже убрана, желтые холмистые нивы покрыты мохнатыми паками соломы, а подсолнечник еще стоит, подсыхая на корню. Здесь великое разнообразие оттенков и форм; местность изобилует урочищами. Вот среди золотистого поля поднимается красный холм; он испятнан купами темно-зеленых и серебристых деревьев, рассечен овражками. Горизонт нарисован извилистым стыком голубого неба и сиреневых и коричневых возвышенностей. По белым каменистым ложам струятся ручьи в окружении олеандров, цветущих белым и розовым. Там и сям виднеются фермы или имения – белые домики с высокой трубой, похожей на крохотную колокольню, окруженные пальмами и олеандрами.
И всякий раз, когда на холме посредине маленькой долины (золотистые поля, купы деревьев, пара лошадей на лугу, шпалеры виноградника и ряды олив) показывается белый домик с высокой трубой, мои глаза увлажняются. Здесь, в этой долине, другого жилья нет; и потому белый домик с трубой-колоколенкой смотрится маленьким храмом. Уединенность жилья в этой местности наводит на мысль о его сакральности; человеку – и здесь, в долине, и вообще в жизни – очень нужен дом, пристанище, очаг. И это не просто физическая, грубо-материальная потребность человеческого тела, которому нужны кров и пища; нет, это потребность человеческой души, которой нужен дом – возможно, как прообраз ее вечного дома или – кто знает? – всего лишь несбыточной мечты о таком вечном доме. Но дом земной – есть, вон он стоит на холме, белый, с высокой трубой, и в нем – вне всяких сомнений – живут люди и ждут усталого путника…
Встречаются и масштабные постройки – настоящие провинциальные дворцы, обширные, в несколько этажей, с арками и колонами. Пожалуй, такой же – или много больший – дворец, теснимый плотной городской постройкой, окруженный суетливым и крикливым потоком пешеходов, оглушенный гудками машин и звонками трамваев, не производит такого впечатления.
Как ни редки фермы и поместья, местность не кажется дикой и располагает к себе – ведь кругом свидетельства щедрости здешней земли и трудолюбия местных обитателей: зеленеющие сады и плантации, убранные поля, на них разгуливают табуны лошадей, к вечеру появляются стада овец и коров. Определенно, определенно эта местность достойна того, чтобы быть увиденной; ради нее стоило преодолеть перевал.
Уж не знаю, бывают ли здесь туристы или они предпочитают передвигаться по автомагистралям. Но вот так вот, похоже, выглядит нетронутая туристическим бумом испанская провинция – здесь течет обыкновенная, не на показ, не продажу жизнь. Даже крепость – настоящая мавританская, когда-то – пограничный форпост королевства Гранада (всего в окрестностях их можно увидеть пять) – стоит просто в поле при дороге, окруженная подсолнухом. Никто не водит туда доверчивых туристов как в очередную местную «жемчужину», не призывает их поучаствовать в восстановлении замка, «чтобы не слишком проваливался», не всучивает им никаких сувениров на входе. При этом внутри и снаружи – чисто, ни мусора, ни прочих следов посещений, ну, может быть, чуть-чуть. А вспомнить Генуэзскую башню на набережной Феодосии? К ней же даже приблизиться трудно, так разит аммиаком…
Да, так крепость. Сооружение, конечно, самое обыкновенное: башни, стена, зубцы, бойницы; по стенам бегают полупрозрачные гекконы; на самых верхних точках обосновались хищные птицы – наш визит встревожил их, и они носились над башнями, оглашая безмолвные поля своим посвистом. Но ведь стоит здесь веками – во дворе, прямо из камня, проросли две огромные сосны; заметно, что кое-где сделана реставрация, утратившие монолитность башни укреплены мощными стяжками. Забравшись на башню и созерцая дозревающий подсолнечник, а также еще одну крепость на холме где-то впереди, поближе к горизонту, я вовсю завидовал мальчишкам, живущим в поселке, примыкающем к крепости. Уж я бы тут развернулся, уж тут бы «мавры» или другие «немцы» потерпели у меня сокрушительное поражение… - Да я и сейчас – в мои-то «годы»! – побегал бы тут с деревянным мечом! Но я не бегаю, так, хожу, с видом знатока оглядываю фортификацию. На вершине самой мощной и высокой башни обнаруживается еще одна башенка – узка труба высотой метров около пяти; в стенах внутри – специальные камни-ступеньки-поручни, по которым можно выбраться наверх, и я выбираюсь. Отсюда – максимальный обзор… Но едем дальше.
По пути обнаруживается и обширный водоем – это первая большая пресная вода, которую мы увидели в Испании. Из ярко-синей воды там и сям торчат белые мертвые ветви деревьев; наверное, это водохранилище. Хранилище – это торжественное и даже пафосное слово как нельзя лучше подходит для (искусственного?) водоема в этих безводных местах. В остальном это плоскогорье напоминает наши местности где-нибудь под Запорожьем, только поля не разделены посадками, и редкие жилища выглядят иначе. Постепенно фермы сбиваются в селения, отмеченные теперь уже настоящими колокольнями; появляются и первые небольшие городки. Севилья уже близко.
Севилья, конечно, имеет все основания отличаться от испанской провинции в смысле туристической насыщенности и востребованности. И туристов тут довольно много, в том числе и «русскоязычных» выходцев из стран бывшего СССР, хотя последние предпочитают побережье. В Севилье моря нет – это речной порт, а местная река Гвадалквивир – первая настоящая река, которую мы видели в Испании. На ней даже проходила какая-то гребная регата, когда мы пересекали мост, на мгновение потерянные из виду бдительной девушкой в навигаторе. Но она быстро восстановила порядок и безапелляционно потребовала развернуться и ехать в правильном направлении. Мы побоялись, что она бросит нас в незнакомо городе и подчинились. Так что Гвадалквивир мы пересекли и увидели дважды, а потом даже еще раз, когда забрались на Хиральду, но об этом позже, сейчас – о туристах.
Я и сам в известном смысле турист, поэтому мои наблюдения за соотечественниками следует воспринимать с некоторыми оговорками и в первую очередь - как наблюдения за самим собой. В Севилье представлены почти все категории «наших».
Вот идут девицы, одна из них стучит сложный ритм ладонями, и все они громко спорят «нет, это ты не в компАсе!» - видно, приехали учиться фламенко в одной из местных школ. Севилья, конечно, же, если не родина, то столица фламенко, но я не буду распространяться об этом предмете, ведь есть настоящие ценители и знатоки, я так, обычный рядовой потребитель.
Вот седовласый степенный гражданин указывает на что-то архитектурное седовласой же гражданке, а я, проходя мимо, успеваю услышать произносимое им слово «мудехар» (такой стиль). Оглядываюсь на него с завистью: я пока что «мудехар» вот так вот узнать не могу, я пока что только слово такое знаю.
Вот наиболее типичные «наши»; на их лицах написана вопросительная озабоченность и неудовольствие. Может, они озабочены вопросом, не выглядят ли они здесь «русскими» или наоборот, достаточно ли «русскими» они выглядят; может быть, они недовольны местной упорядоченностью жизни: что такое, в самом деле, кругом чисто, все работает, ничего не горит, никаких проблем не видно и ни одного политического бигборда вокруг. Вообще «наши» - особенно, если семьей – довольно часто ссорятся или, по крайней мере, неприязненно что-то друг другу высказывают. Наверное, они чувствуют себя тут немного на подводной лодке: чужая страна, наемное жилье, не скрыться от домашних ни на работе, ни у приятелей, и страсти неизбежно накаляются. А тут еще эта благополучная Испания вокруг! Ловушка, западня!
То и дело попадается особый вид «нашего»: это гражданин, предпочитающий риторические вопросы, безличные фразы и язвительные междометия. Он громко рассуждает сам с собой, словно страдает раздвоением личности, при этом обе личности проявляются одновременно. Но чаще он говорит с какой-то непонятной ему надписью на местном диалекте или чем-то еще – тоже местным и непонятным. Иногда он беседует и с вывесками магазинов, ценниками и фонарными столбами. Весь вид его вызывает сочувствие и сопереживание; по-видимому, он на этот эффект и рассчитывает, задавая свои риторические вопросы в пространство, упираясь кулаками в бока и почесывая затылок с озадаченным видом. Может быть, ему нужно чье-то участие в его возмущенности и озабоченности. Может быть, он просто так защищается от «проклятых вопросов» бытия – задавая ему собственные глупые вопросы, на которые ни у гражданина, ни у бытия нет ответов… И гражданин продолжает задавать вопросы в местное, чужое, непонятное и равнодушное пространство, возможно, надеясь подавить, принизить, подчинить его своим непониманием и язвительностью. Однако хорошо бы не оказаться с этим пространством один на один; хорошо бы привлечь чье-то участие. Да и очередная непонятная штука может оказаться штукой дельной, полезной, необходимой, а то и выгодной; глупо было бы не попытаться – между делом – выяснить, в чем все-таки суть. Главное – не выдавать своего непонимания; главное – чтобы возмущение могло быть истолковано сообразно ситуации: вот, человек справедливо возмущен или восхищен… Впрочем, это я все о себе, конечно же, о себе.
Ну да ладно, с ними, с туристами, я и сам турист, следую путеводителям, глазею на что-то, часто не подозревая о сложном и довольно часто - трагическом контексте, который вызвал к жизни очередное чудо. Итак, Севилья.
Первое отличие Севильи от прочих городов, где мы уже побывали, - жара. Солнце на Средиземноморье щедрое, знойное, даже безжалостное, но тень оживляет, а ветерок с моря может заставить ежиться в обычном летнем наряде ( в Марбейе по вечерам бывало даже зябко). Но в июльской Севилье жара ровная, как в печи; если и тянет откуда-то ветром, то тоже сухим - типа самума. В тени становится легче, все-таки нет прямых солнечных лучей, однако температура воздуха сама по себе достаточно высока – информационные табло на улицах показывали 40. И все предметы вокруг, к чему не прикоснись, тоже на ощупь примерно такие же – +40 или чуть больше. Если какой-нибудь предмет извлечь из кармана и положить рядом с собой на столик в кафе, через несколько минут он тоже становится горячим на ощупь. Яркий пример того, что солнце в Севилье шутить не любит, - очередь в кассы кафедрального собора. Она вьется вдоль стен, стараясь все время оставаться в тени, сколько это возможно; но в какой-то момент единственный путь, по которому очередь может добраться до касс, - это небольшой дворик собора, ослепительно белый в безжалостных солнечных лучах. Здесь очередь прерывается; когда впереди, у касс, в благословенной тени освобождается место, очередной счастливчик живо перебегает дворик. Очередь делает шаг вперед, все еще не рискуя выйти на залитое светом и зноем пространство. Желающих хотя бы несколько минут доказывать, что «я здесь стоял» под жгучими лучами – нет. Только голуби и какой-то кудрявый малыш лет четырех свободно перемещаются в белом – просто нереально белом – квадрате; голубям, как известно, все равно, а дети еще не в курсе, что солнце – это дискомфорт.
Укрыться от жары можно только за толстенными стенами – соборов, дворцов, крепостей, а их в Севилье предостаточно, правда, вход всюду платный и довольно дорогой. Ну, еще можно спрятаться в кондиционированных помещениях – кафе, магазины, банки, автобусы, трамваи – все здесь оборудовано кондиционерами, как в какой-нибудь Индии. Знатоки утверждают, что сейчас еще не жара; жара начнется в августе. Но день, проведенный в июльской Севилье, все-таки дает о себе знать; когда вечером мы уселись в нашу (раскаленную) машину, раскрыли все окна в надежде, что ветер ее немного остудит, и тогда нам на помощь придет кондиционер, один из нас застонал: «Мне кажется, я еду в аду!». Но нет худа без добра – и с заднего сиденья чей-то ироничный голос ответил: «В аду бы ехали на нас».
У «наших» нас – неисчерпаемые запасы иронии, и ничто ее не берет – ни зной, ни холод, ни прочие обстоятельства, события или явления. Она, похоже, является нашей обычной реакцией на все: это же все не по-настоящему, нас опять дурачат, здесь какой-то подвох. Иной раз, бывает, наша (врожденная или привитая) ирония приобретает агрессивные черты: думаю, здесь, в «загранице», которую Остап Бендер справедливо называл «мифом о загробной жизни», мы маскируем иронией свою беспомощность, беззащитность и осознание того, насколько всякие «догоним и перегоним» в современном контексте утратили смысл, реализуемость, возможность.
Нет, вопрос не стоит, где лучше; дома, естественно, лучше, даже теперь, когда Родину терзает хитрый и изворотливый «Аноним». Но если попытаться себе представить, что в моем родном домашнем «лучше» можно устроить все так, как это устроено здесь, - в контексте порядка, бюрократии, инфраструктуры и прочих черт местной цивилизации, - увы, увы и еще тысячу раз увы… Вот и становится ирония агрессивной: смотришь на пышные апельсиновые деревья на улицах, под которыми лежат никому ненужные апельсины, и мечтаешь завезти сюда паутинного клеща, безжалостно скосившего на корню твои мандариновые деревца. Их ты заботливо выращивал, холил и лелеял в горшке на подоконнике – и из косточек съеденных детьми плодов действительно поднялась небольшая колючая рощица. А клещи – крохотные красные точки – пришли и всю твою мандариновую рощу превратили в сухостой, и даже никакая химия их не взяла. Нет, ты не желаешь испанцам зла и даже им не завидуешь; ты вдруг ощущаешь острую любовь и пронзительную жалость к Родине – так, как если бы ты вспомнил о больной, страдающей, оставленной на черствых родственников матери…
Иной раз ирония заполняет вакуум – у меня нет знаний, информации, сведений, но сознание требует как-то отреагировать на внешний раздражитель. Например, в Аликанте был парк имени Каналехаса. Через дорогу на площади Каналехаса стоял памятник этому самому Каналехасу – дюжий такой дядька в шинели в окружении разнообразных животных. В Севилье мы впервые сориентировались в местном пространстве – на углу улицы его же имени. Кто-то из местных на мой вопрос о Каналехасе обронил: «был такой политик». Итак, в честь знаменитого политика Каналехаса названы парк, площадь и улица, также ему установлен памятник. Тем он, собственно, и знаменит… - Конечно, на самом деле Каналехас действительно знаменит не этим; в начале ХХ века он был премьером Испании; это он придумал для Испании всеобщую воинскую повинность. И даже теперь, когда информация есть, ирония не исчезает: уж я-то знаю, что все это – очередной подвох, уловка 22, бутафория; именно тем знаменитый политик и знаменит, что в его честь названы объекты топографии. Ведь это же политик!
Поиски парковки в Испании – дело хлопотное: их много, однако они все заняты; если и посчастливиться отыскать место, то необходимо еще договорится с паркоматом – а его логика иной раз ставит в тупик, даже если он обучен известным тебе языкам. Легче всего оставить машину в подземном паркинге, ведь он дороже, и места есть всегда, но ведь еще нужно отыскать сам подземный паркинг. Мы находим, оставляем машину и идем вперед – на встречу с Севильей. Тут, в Севилье, мы впервые заплутали. Нам некоторое время пришлось бродить по обычным жилым и торговым улицам; их названия ни о чем не говорили нам, на нашей маленькой карте мы их не обнаруживали, нигде нам не попадался щит с картой и жирной красной точкой на ней - «Usted está aquí / You are here».
Кстати, примечательной чертой севильских улиц является способ обозначения их названий: они нанесены на стены первого и последнего дома улицы; на всех прочих стоят только номера. Вышел из проулка – догадывайся, куда вышел: справа 13, слева 15. Адреса написаны не на табличках, как в прочих городах (обычно – весьма затейливых, с изразцами, мозаиками и гербами), а выложены буквами прямо на стенах, иногда – в несколько игривом порядке.
Даже здесь, на этих торговых и жилых улицах, никак не описанных в путеводителе, - самых обычных, без достопримечательностей, с узкими – местами в полноги – тротуарами, мы уже замечаем черты своеобразного облика Севильи. Андалусия – край белых стен; однако в Севилье белые стены чередуются со стенами цвета терракоты и охры. Даже три цвета могут чередоваться в порядке, оживляющем городскую среду. Это первое открытие подбодрило нас и заставило забыть о жаре: кажется, город решил показать нам свое лицо. Однако мы по-прежнему блуждаем без руля и без ветрил: наша карта в путеводителе остается бесполезной, ведь на ней – только то, что must для туриста, а джи-пи-эс девушку мы забыли в машине. Мы, очевидно, все еще не там, где, по утверждению путеводителя, следует материализоваться туристу.
Поэтому мы обратились к полицейскому; он сразу же показал на нашей карте, где мы находимся, и вот мы уже на Сьерпес (Sierpes) – это пешеходная улица, сплошь из магазинов. Но цель наша не шоппинг, мы собираемся увидеть все то, что в Севилье стоит увидеть, тот самый туристический must, ну, и попытаться все-таки рассмотреть Севилью как образ. Однако шагать быстрее по Сьерпес не хочется - над улочкой натянут полотняный тент, в проулках открываются небольшие оазисы, плотно заселенные пенсионерами, торговцы поливают тротуары водой, и после блуждания по залитым зноем тротуарам шаги замедляются сами собой… Однако в конце концов мы попадаем на обширное пространство, над которым возносится она – Хиральда.
Башня (колокольня) очень хороша; квадратное в плане и очень высокое сооружение, бело-серые стены, ажурные стрельчатые окошки, колокола, часы и статуи. Примыкает она к колоссальному кафедральному собору – он третий в Европе после собора Святого Петра в Риме и собора Святого Павла в Лондоне. И пространство вокруг него тоже обширно – это здесь едва ли не первый собор, который стоит на площади, да еще и отгорожен от нее массивными столбами выше человеческого роста, на которых висят черные тяжелые цепи. Идем в собор; первое впечатление – прохлада и мрак. Но глаза привыкают, и вот они уже могут оценить, что третий в Европе собор – это очень, чрезвычайно, неслыханно много пространства во всех направлениях. Потом видишь и подробности; я не специалист в названиях архитектурных деталей и соборного оборудования, но все это – в чистом виде красота. Здесь, как и вообще почти на любой улице Испании, посещает мысль, что ни госплан, ни госснаб, ни единственная руководящая и направляющая, ни единственная исповедуемая ею идеология не были тем, что сформировало облик страны. Нет, чаще думаешь, что здесь жили или даже до сих пор живут люди, одержимые идей создания прекрасного, изысканного, пышного, щедрого, прочного, необычного, вдохновляющего… вечного, наконец! - Пик урбанизации в общем-то сельской Украины прошлого века пришелся на советский период, да еще и прерванный Второй мировой, поэтому архитектурные изыски не состоялись. Множество городов вместо готики, барокко, рококо, ренессанса, мудехара и прочих достижений строительной мысли демонстрируют стиль попроще – архитектурный эквивалент централизованного планирования в условиях дефицита, соцреализма, «догоним и перегоним» и прочих издержек, передержек, перегибов и загибов того периода нашей истории.
Здесь, в соборе, находится саркофаг Христофора Колумба; очевидно, Испания таки оценила его труды, ибо усыпальница покоится на носилках, которые несут короли Арагона, Кастилии, Наварры и Леона – провинций, который создали костяк единой Испании. Ну еще бы, на колониальных богатствах взросло мировое могущество империи; впрочем, испанцы довольно быстро его растранжирили... Великолепный памятник Колумбу стоит и в Барселоне, наверное, и в других городах Испании отыщется. Однако вот тут – его бренные останки. И даже если бы он открыл не только Америку, но и весь мир, и способ межпланетных путешествий, и антибиотики, - все равно бы тут или еще где-то покоилась лишь горсть праха, - не дают, не дают никакие земные достижения бессмертия телу! - Ну, зато он обессмертил свое имя, а это не каждому под силу, да еще и вот так – с благодарной памятью (вот уж не знаю, как теперь к Колумбу относятся американские туземцы).
Хиральда – подъем кажется несложным, ведь наверх ведет не лестница, а пологая дорожка, довольно широкая, чтобы по ней мог подняться, например, человек верхом. В окошках мелькают фрагменты города, собора, королевского дворца, снова города, собора, королевского дворца… С каждым новым уровнем кажется, что сила тяжести растет; да сколько же тут уровней!.. Наконец, все: перед нами – панорама всего города, сила тяжести мгновенно исчезает, словно птица, вспугнутая обилием света, неба и ветра, становится очень легко, возникает даже ощущение полета. Всюду крыши, купола, башни; видна Маэстранца – арена для корриды; прямо под нами – собор, отсюда он кажется приземистым, даже расползшимся по площади; на площади бьет фонтан; в скудной тени – конные экипажи, черные лошади взмахивают хвостами и стучат копытами – видно, им досаждают мухи. В стороне – обширный королевский дворец – в нем открыт музей, но он остается настоящей резиденцией – ведь короли Испании и сегодня останавливаются во дворце, посещая Севилью. Оглядев еще раз панораму – черепичные крыши, сияющие купола, шпили, башенки, опоры моста над рекой – мы спускаемся. Пересекаем площадь, отбиваясь от назойливых возниц – в центре множество конных экипажей, и туристам настойчиво предлагают кататься среди всех must именно на экипаже (а тут или пешком, или верхом – движение автотранспорта в центре ограничено; впрочем, гужевой транспорт катает туристов повсюду).
Королевский дворец Алькасар – да, дворец, настоящий, массивный, внешне – крепость, высокая зубчатая стена, башенки, ворота, все, что полагается иметь в крепости. По сути, 700 лет назад мавры тут и построили крепость; позднее, когда испанцы воцарились в Севилье, они переделали ее во дворец. Дворец обширен; помещения, открытые для туристов, оформлены в традиционном для Андалусии и Севильи стиле: изразцы, резные мраморные орнаменты, множество колон, арок, чрезвычайно изощренные потолки – трудно себе представить, сколько времени пошло на изготовление такого количества деталей. В общем, видно, что здесь вдохновлялись Альгамброй. Но, сказать по правде, этот дворец не так хорош, как тот, к которому мы отправились позже. Он больше, масштабнее, его статус (королевская резиденция) выше, но есть тут другой дворец, который – при том, что все его параметры скромнее – выглядит интереснее.
Дом Пилата (la Casa de Pilatos) – лежит в некотором отдалении от собрания основных достопримечательностей Севильи. Дворец построен в самом начале 16-го века; по разным версиям, его название объясняется либо тем, что дом скопирован с дворца Понтия Пилата в Иерусалиме (строитель дома, первый маркиз де Тарифа, действительно посетил Иерусалим, а по дороге туда - Рим), либо тем, что в доме среди прочих богатств и реликвий хранился столб, у которого в доме Пилата якобы бичевали Иисуса Христа. Как бы там ни было, дворец – изысканный, компактный, прохладный и изобилующий артефактами античности – чрезвычайно рекомендуется посетить. Традиционные изразцовые плитки азулехос здесь образуют огромные, во всю стену орнаменты; они прекрасно сохранились и предлагают пытливому взгляду богатое разнообразие: нет, наверное, ни единого орнамента, который бы повторялся. Резные потолки, пожалуй, не уступают тем, которые можно видеть в королевском дворце, - да здесь трудно найти что-либо, что уступило бы, кроме одного: масштаб, но ведь для прекрасного масштаб не так уж важен. Патио, фонтаны, сад, галереи, колоны, мраморные статуи, бюсты – все это создает особую атмосферу, действительно напоминает провинциальный римский дворец (а ведь дом Пилата в Иерусалиме – то есть резиденция римского наместника в Иудее – и был таким дворцом). Резные мраморные украшения – так же, как и в королевском дворце, - снова напомнят об Альгамбре. Дом Пилата совмещает в себе несколько архитектурных стилей; пока он строился, мода менялась, а испанская аристократия всегда была чувствительна к веяниям моды, даже в таких несиюминутных вопросах как строительство дворцов и крепостей. Аудиогид – входит в цену билета - предлагает подробнейший рассказ о перипетиях строительства дворца и непростых судьбах его владельцев. Но даже без гида дом Пилата представляет собой жемчужину Севильи – это надо увидеть.
Еще одно сооружение, которое стоит увидеть, находится у реки, недалеко от Маэстранцы и Золотой башни (Torre del Oro). В 1929 году Испания принимала Ибероамериканскую выставку. Специально для нее в Севилье был создан архитектурный ансамбль: обширный парк Марии-Луизы, полукруглая площадь Испании, к которой примыкает павильон выставки. Парк – выше всяческих похвал: аллеи, фонтаны, скамьи, буйная ухоженная растительность. Площадь – чудо: водоемы, фонтаны, мостики, дорожки – мудехар, азулехос в изысканном изобилии. Павильон – вот что требует внимания. Мавров уже много веков назад изгнали из Испании; но период их владычества здесь не прошел бесследно и не был забыт строителями площади Испании, которая, в общем-то, посвящена всем провинциям страны. Павильон, полукругом обнимающий площадь и парк, - по виду, еще один дворец – построен в неомавританском стиле; и вот эта приставка «нео», и «мавританский» стиль – все это заметно. Ты понимаешь, что сооружению никак не больше 100 лет; однако то, с каким вкусом, тактом и изяществом стиль, возникший свыше 500 лет назад, воплощен современным архитектором – это само по себе удивительно. И это - вместе с мостиками, фонтанами, парками – превращает постройку нашего беспокойного века в очередное севильское чудо. Это может прозвучать несколько пафосно или слишком восторженно – пусть; тот, кто увидит, наверное, со мной согласится.
Золотая башня на берегу Гвадалквивира – по-своему удивительная штука; она, наверное, все, что сохранилось от мощных фортификационных сооружений города. Сейчас она – совсем небольшая и не очень высокая башня, одиноко торчащая на берегу; раньше к ней примыкали городские стены; из этой башни шла цепь, которой преграждали путь кораблям. Башня построена в начале 13 века; она представляет собой два двенадцатигранника, поставленные один на другой – Википедия утверждает, что такой тип башен был принят в Византии. Башня – не просто памятник; это своего рода свидетельство. Ведь это – военное, прежде всего, сооружения; но в ней столько изящества и красоты, что ничего, кроме «жизнь коротка, искусство вечно» в голову не приходит.
…Вот и закончилась наша прогулка по Севилье. Да и само путешествие по Испании подходит к концу. Завтра – домой. Мы спешим; но бежим мы не от севильского зноя – нет, здесь зной компенсирован культурным контекстом, здесь можно и задержаться, и остаться насовсем здесь тоже можно - когда-то давно я написал о ком-то, теперь понимаю, что о себе:
Город сердцу милый -
Не могу расстаться,
Со столбами улиц
Буду обниматься.
Унесут куда-то
Доля, дело, люди,
Сердце этот город
Вечно помнить будет.
А когда ложиться
Час придет в могилу,
Надо мной пусть встанет
Город сердцу милый.
Пусть по переулкам
Среди башен древних
Носят мое сердце
Юные гетеры.
Пусть звенит гитара
Над холмом могильным,
Я оставил сердце
Навсегда в Севилье...
Нет, бы бежим от тьмы, ведь впереди у нас – перевал и горная дорога. Не хотелось бы двигаться по ней после наступления темноты. Мы успеваем; как только мы выбрались на приморскую магистраль у Марбейи, свет выключили – в южных широтах темнеет именно так: как будто где-то щелкнули рубильником, и на только что сияющий пейзаж пала тьма.
Вот и утро. Вещи собраны, ключ от дома оставлен портье маленького отеля. Дорога ведет нас в Малагу – наш рейс отправляется оттуда. На прощанье Андалусия делает нам головокружительный подарок. Шоссе медленно спускается в долину; впереди – колоссальных размеров гора, или даже горная система, не знаю, как это назвать точно – много горы, много вершин, покоящихся в полупрозрачной дымке. Эта гора занимает собой полгоризонта. Ее вершины образуют собой кривую, с плавными поворотами, глубокими впадинами и легкими взлетами в небеса. Небеса над этой огромной горой - ровного бледного серо-голубого цвета. Масштабы этого зрелища таковы, что наше движение со скоростью 150 км/ч кажется полным покоем; ощущение покоя усиливает его бесшумность и плавность. Стоит немного поглядеть на гору и небо над ней – и мир опрокидывается; тебе вдруг кажется, будто ты с невероятной высоты смотришь на береговую линию моря: гора – это на самом деле берег, небо – это на самом деле море, а ты – на самом деле где-то очень высоко в небе, возможно, даже в космосе; похоже, ты падаешь оттуда вниз. Через секунду ты уже в это совершенно уверен; еще через какое-то время сознание начинает бороться с этой картиной – ведь ты едешь по шоссе! – и вот тут наступает головокружение: эти две слишком разные реальности не могут существовать одновременно…
Вот и Киев. Тут прохладно, всюду лужи. После испанского зноя такая погода меня вполне устраивает; однако дня через два в Киеве воцаряется испанская погода (зной) с киевским акцентом (дождь). Наконец, похоже, в город прибыло то лето-паровоз, о котором я писал месяца два назад:
...Пітніють гроші у кишені,
Втрачають цінність на очах -
Скажене, дике, навіжене
Гаряче, наче паротяг,
До Києва прямує літо -
Спекотне, стигле, дощове,
Від блискавок несамовите
І пікніково-лісове.
І листя вже сумують зграї,
Їм чахнути від спеки - так! -
Бо вже за ближнім небокраєм
Гуркоче літо-паротяг,
І місто плавиться і марить,
І порожніє, як ковчег,
Кияни смаглі, як татари,
Пірнають в річку-оберег...
Передчуття нас не обмане,
До нас летить на всіх парах -
Виснажливе, проте жадане -
Неспинне літо-паротяг.
Теперь, после описания картинок, я могу сделать некоторые наблюдения и вспомнить кое-что, о чем рассказали жители городов, с которыми мне довелось общаться. Всего несколько штрихов – для большей полноты этого далеко не полного портрета страны.
Мы проехали почти все средиземноморское побережье Испании – от Барселоны до Севильи. За две недели на этом пути я видел одну бездомную собаку.
В Испании – множество детей; семьи тут патриархально многодетны, и многодетность не является признаком бедности и принадлежности к пролетарскому классу. Да, детям до 11 лет – бесплатный вход во все музеи и почти куда угодно; при цене билета в среднем 10 евро – это очень даже неплохо. Тем, кому от 11 до 30, - скидки на посещение всего на свете.
В Испании много стариков; пенсионеры ведут довольно активную жизнь – они повсюду гуляют, сидят в кафе, обсуждают новости, самых немощных сопровождают – не знаю, кто, но заботятся эти люди о стариках самым трогательным образом. Особенно впечатляют старушки – здесь, как и во многих других европейских странах, часто можно встретить по-настоящему глубокую женскую старость, которая вызывает очень добрые чувства. Отличная укладка, тщательный макияж, стильная одежда – вот это достойная старость! Старикам старше 65 – бесплатный вход во все музеи и, наверное, прочие такие льготы.
Я не знаю, как назвать эту черту, но это – нечто по-настоящему испанское и даже – по-настоящему европейское, ведь я был этому свидетелем и в других странах. Наши местные визави, сопровождая нас по большим и небольшим городкам, здоровались чуть ли не со всеми встречными - с официантами, барменами, продавцами лотерей и газет, полицейскими, проститутками, торговцами, а те тоже отвечали им приветствием, кратко обменивались вопросами и новостями о семье и делах. О каждом таком встречном наши визави что-то сообщали нам: он работает на этом углу уже 80 лет; у нее недавно вышла замуж дочь; она русская; с ним мы давно не виделись, это очень хороший человек и так далее. Если уж ты завсегдатай какого-нибудь кафе – то хозяин обязательно с тобой знаком, а ты с ним, вы взаимно в курсе ваших жизней – в каких-то, разумеется, пределах, - и, похоже, вы взаимно друг другом интересуетесь, даже симпатизируете. – Они, испанцы, не просто живут в одном месте – они живут вместе, они знакомы, общаются, они образуют вот ту самую общину, которая у нас пока что прорастает с трудом. Это меняет жизнь; и эта перемена – достаточно для нас необычная, ведь она - в лучшую сторону.
Школы в Испании бесплатны – муниципальные. Есть еще так называемые «европейские колледжи» - обучение там очень интенсивное и платное, около 1000 евро в месяц (при средней зарплате в 1200-1400 евро). Никакие связи и прочая гламурная чепуха не помогут; кроме оплаты, в таком колледже необходимо успешно учиться. Если дитя не справляется – дадут второй шанс; нет – так нет, переведут в муниципальную школу. После нее знаний несколько меньше, и в престижные университеты попасть намного сложнее. Там тоже – надо учиться, а «выделываться» не надо; дурным тоном считаются и категорически неприемлемы дорогие аксессуары типа часов, машин и прочей атрибутики студентов отечественных «котируемых» вузов, которые не входят в топ-500 планеты... Мда, показать бы им «хатынки» некоторых наших любителей гламура за государственный счет.
У соотечественников, которые уже давно и прочно обосновались в Испании, имеют свое жилье и свой бизнес, я интересовался всегда одним и тем же: что здесь для пришельца самое тяжелое? – Этот вопрос ставил моих собеседников в тупик. Помолчав некоторое время, они, как правило, говорили: - Пожалуй, только одно - необходимость отказаться от некоторых своих привычек. – А именно? – настаивал я. – Ну, - снова помолчав, продолжали они, - тут проще передвигаться общественным транспортом, а то пока припаркуешь, места нет, а припаркуешь, еще и машину тебе со всех сторон поцокают. – А общественный транспорт – что, хорош? – Да, все работает как часы, маршруты и графики очень удобные, все в системе, увязано, можно брать такие билеты, чтобы на все виды транспорта и надолго, это дешевле, чем на машине, и хлопот никаких. - Понятно. А еще что из трудностей? – Это, пожалуй, и все, - разводили руками собеседники…
КОНЕЦ
ID:
512447
Рубрика: Інше
дата надходження: 20.07.2014 10:19:24
© дата внесення змiн: 30.07.2014 07:05:04
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
