Мост между фалосом возле гостинныцы «Салют» и фалосом в Парке Славы. Я стою на нем и смотрю с правого берега на левый. Искрятся окна квадратных клонов-многоэтажек, которые разбросаны как дерьмо урбанизации в самой незатейливой форме самых тупых архитекторов-наркоманов. Возле новостроев торчат краны, как члены жёлтых трупов. На каком-то из этих кранов спит мой одноклассник Вова, который после смены слишком устаёт, чтоб ехать домой. Мигают фары вечно снующих машин, пердящих выхлопными газами, от которых пухнут мозги пузатых водил. Весело горят мосты, соединяя бетонной рукой поссорившиеся береги. Но как красив вид с левого берега на правый!
Я закрываю глаза и вижу купола грешной Лавры, тарелку инопланетян с вечно потухшим огнём, железную тётку. Мы едем на машине по набережной Гидропарка с Н.Н. Выходим прогуляться в сырой тени реактивно распустившихся деревьев. В кустах под ноги попадаются недавно использованные презервативы и мы шутим по этому поводу. Мне так много хочется сказать ему. Что у него самые красивые в мире розовые щёки, пахнущие весной. Что его глаза напоминают небо перед дождём. Что его губы самые сладкие в мире. Но вдруг я вспоминаю как он по телефону когда-то грубо ответил на мой вопрос: «Оно тебе надо! Обнаглела совсем!». Едкие ноты его тембра навсегда врезались в мой сверхчувствительный мозг, который жестоко говорит сердцу и всему, что ниже: потрахалась с ним – и не думай о нём, он не твой принц, ищи достойного. И вместо этого я начинаю рассказывать сельские сплетни о инцесте. Он хочет слышать от меня что-то более умное и переводит тему на Ломоносова-поэта. Я смотрю как ветки тополя бороздят небо. Мне надо вставить в разговор что-то умное и я сочиняю на ходу: «Гуляли ми з Миколою у лісі. Хотілося їбаться, чесалося у пісі». Он недовольно кривляется, а я делаю невинній вигляд и он начинает улыбаться, хотя этот стих я влепила в печальный эпизод рассказа о Ломоносове в тюрьме.
Пляж. Сконфуженные рыбаки пытаются не смотреть в мою сторону. Я загораю в тунике с длинными рукавами, и какой-то пьяный Стёпка лижет мне жопу. Я рассматриваю кельи Лавры и размышляю о своей невинности. Со Степаном мы поехали к нему загород. Он строит планы на нашу совместну жизнь, а я поддакиваю, боясь, что он по-пьяни прикончит меня. Он уснул и во сне громко стонет будто я ебу страпоном в его дупу:
- Медленнее, мне больно!!!
Я представляю, как утром он меня знакомит с родителями. Дэжавю. Я решила сбежать. Позвонила такому же влюблённому, который меня забрал с хрен знает откудова, спалив немало литров бензина на поиски. Под домом я поленилась ответить на его поцелуй, отрыгнувшись луком. Спасибос и досвидос.
Моя душа мается в агонии. Я не могу быть в квартире и вот стою на этом мосту. Я психбольная. Как и все. Как и все я жру гмо с полок маркетов. Как и все я хорошо училась в школе, воспитывая свою мораль на сочинениях самоубийц, таких же психбольных, как и я, наркоманов, алкашей, протитуток, лесбиянок, педофилов и просто туберкулёзников. Мама меня ругает, когда я зарабатываю много: «Надо жить, как все!». Мама ругает, когда я не хочу работать: «Надо жить, как все». Мама бьет мою старшую сестру до сих пор, как все мамы. Меня же не трогает когда я дала сдачи, хотя выслушала за это лекцию несчастного папы, который сам втихаря завидовал мне, что я сделала то, чего он никак себе не может позволить.
Как все я продолжаю читать книги всяких отбросков общества стоя в метро или вместо секса перед сном. Как и всем мне уже не хочется секса. Мне хочется читать что-то, чтоб понять, что я никогда ничего не буду знать и даже не я это придумала. Не я придумала этот язык, эти буквы, эти слова, но ты, сцуко, читаешь, что я пишу, как все.
Асфальт мне кричит:
- Иди ко мне!
Я понимаю, что подцепила с какого-то чтива одного из 72 бесов, которых спрятал Соломон от нас подальше, а жиды открыли тот злочастный бутыль с джинами!
Вот Стёпка глушит себя водкой. Н.Н. – травой. Витёк – коксом. Я же глушу себя сладостями. И мне по фиг, что они вылазят на моем пузе жиром с лозунгом «Roshen- солодкий знак якості». Если бы не война, все бы забыли, что такое Рошен, как забыли АВК. Если бы не война, Пуй с Яныком жили бы в Бермудах и мы избирали других мазохистов. Великоумные книги я закусываю рекламой с воздуха.
Прыгнуть бы на зов асфальта. Но это же грех. А если меня кто-то прикончит- то это не грех. Достаточно мне рассказать друзьям какого-то авторитета, как звенели колокола от моего страпона – и меня нет. Я лежу в сырой земле. Или в бетоне. Или на дне Днепра. Ребёнок, имевший несчатье родиться у такой психбольной, умрёт с голода. У папы случится инсульт и он тоже умрёт, потому что до смерти любит меня. За папой умрёт с голоду мама. И мы лежим все в рядочек на каком-то кладбище. Над нами светит солнце, поют птицы, змеи смачно шмякают наше мясо. Или нет. Я же на дне Днепра, в бетоне или зарыта частями в лесу. Или вот тут лежу на асфальте. И Быков уставит на меня свой бронзовый взгляд.
Здорово было бы бояться высоты. Как в детстве, когда упала с дерева. Но с годами этот страх прошёл. Хорошо бы бояться пауков за их мерзкие длинные лапы, но сейчас мне даже нравится, когда в руке шевелится длинноногий пушистик. Боюсь ли я смерти? Она мне шепчет: «Докажи, что ты сильная! Что ты не боишься меня! Прыгни!»
И тут на вайбер мне приходит смс с Швейцарии: «Спокойной ночи, любимая!» Бедный швейцарский психиатр влюбился в свою потенциальную пациэнтку. Отвечая ему какой-то хренью, иду неспеша домой. Любовь спасёт мир. Может и я когда-то кого-то смогу полюбить.
|
|
