| Сторінки (1/49): | « | 1 | » |
На жаль її я бачу лиш на фото
Та іноді, коли, заплющивши повіки,
Лице я підставляю вітру і спекота
Пахне ураз її повівом диким.
Квітучих маків полум'яні губи,
Гарячого піску долоні шовковисті.
За небокраєм щось шепоче морем люба
Й наспівує акацієвим листям.
Волосся наче повечірні хвилі,
Нічного неба смолянисті очі.
В її обіймах, в полуденному горнилі,
Десь поодаль цикада все стрекоче.
Лишає на щоках солоні бризки,
Чи то лише моя докучлива скорбота…
Я відчуваю, що вона настільки близько,
А бачу тільки іноді на фото.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=717386
рубрика: Поезія, Лірика кохання
дата поступления 10.02.2017
Із Евром я світанком тихим
До тебе повернуся знову,
Пройдуся пішки, та собі на втіху
Із рідним містом заведу розмову.
Через мости, що наче брами,
Уздовж Дніпра по скверах світлих,
Проспектом, і петлюючи дворами,
Що тутешньому люду вкрай обридли.
На Хортиці пройдуся босий
По теплому піску поволі,
Тонкими стежками між старих сосен,
І далі – вдовж таких знайомих колій.
І попри примхи долі злої,
Попри увесь розбрат та свинство
До вулиці, на просторах якої
Моє навік зосталося дитинство.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=717384
рубрика: Поезія, Лірика
дата поступления 10.02.2017
Ты можешь быть богатым, словно Крёз,
Иль, как Мидас, и ветошь обращать во злато,
Однако шепоток молоденьких берёз
Не слышать по весне в садах прохладных.
Красой пленять ты можешь, что Парис,
И выступать судьей самих богинь в награду,
Но все же, оградившись стенами кулис,
До самой тризны выводить рулады.
Умнейшим можешь быть, как Одиссей,
Считаться средь людей едва ли не Сократом,
А перед смертью, на закате жизни сей
Понять, что шел ты в середине стада.
Как Геркулес стать сильным можешь ты,
Смеясь крушить врагов, сметать, смеясь, преграды
Не замечая роз ранимой красоты
В петлицах сюртуков своих парадных.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=717168
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 09.02.2017
Доконче, як на сонці сніг розтане,
Чи вслід дощу підійметься трава,
Як рясно знов заквітують каштани,
Так віть бузку у вазі – нежива.
І як духмяний чебрик неухильно
Одягне степ в свої рожеві квіти,
Так стигла морва біла чи чорнильна,
Як з гілки впаде – починає гнити.
А восени, як неодмінно клени
Палітрою розкошують в гаях,
Запізно вже, як злива ллє шалено
У поспіху худий латати дах.
І ось останнє, як із першим скипнем
Земля промерзне, мов каміння стале
Так лютий наречи бодай і липнем –
Для літепла цього, на жаль, замало…
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=717167
рубрика: Поезія, Філософська лірика
дата поступления 09.02.2017
Где бы раздобыть такой волшебный шар,
Чтоб в нем ночью видеть твои сны?
За подобный исключительный товар
Серебром оплату брать должны.
Не удивишь сребром людей богатых,
На их столах оно в избытке есть.
И нужно брать с собою только злато,
Чтоб шар заветный все же приобресть.
Но ведь золото не больше, чем металл,
Хоть ценнее стали во стократ.
Шар хозяин предыдущий мне б продал
За каменьев в тысячу карат.
Нет, цветные безделушки ни к чему!
Мне волшебный шар уступит сразу
Продавец, коль в торбе принесу ему
Я кристально чистые алмазы.
Я бы все на свете драгоценности
Отдал, ни секунды не скорбя,
Чтобы в мире преходящей бренности
В шаре видеть иногда себя.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=716895
рубрика: Поезія, Лирика любви
дата поступления 07.02.2017
Не можеш ти вдихнути повними грудьми,
Коли довкола гомінливий натовп,
Коли у серці жаль в годину свята,
Коли пирує люд під час чуми.
І гне старезне жорно мовчки до землі,
Як наодинці з думками своїми,
Як мчимося стежинами земними,
Як часом губимо себе в імлі.
Вгамуються литаври в скронях все одно,
Тоді не стане жодної різниці,
Тоді підуть майдани і в’язниці,
Тоді й лети в розчинене вікно.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=716894
рубрика: Поезія, Лірика
дата поступления 07.02.2017
Город вечного шума, отборнейшей брани,
Город рева моторов в полумраке ночей.
Одинаково в полночь и утречком ранним
Оглушает и слепит мильёном лучей.
Город криков безумных и стонов протяжных,
Город музыки громкой и воя сирен.
Как под звуки оркестра он шествует важно
Среди жителей серых его серых стен.
Город смеха разгульного, тихого плача,
Город гогота чаек и собачей брехни.
Медным всадником слава вперед него скачет
Башне Эйфеля и Колизею сродни.
Город лозунгов, воплей, пустых разговоров,
Город, тонущий в сплетнях и гуле машин.
Он красив, спору нет, но вскрывается скоро -
Хоть особенный он, все ж из многих один.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=659925
рубрика: Поезія, Городская (урбанистическая) поезия
дата поступления 16.04.2016
Здається, обличчя твоє десь я бачив,
Скажи мені, хто ти, убогий жебраче?
В якій позабутій далекій містині
У Гадячі може, чи десь в Палестині,
Хоча б пам’ятаєш, де ся народив ти?
Немає в житті більш пекучої кривди,
За ту, щоб забути батьківські пенати
Та їх на чужину за так проміняти…
Повідай, нещасний, як довго блукаєш,
Ім’я в тебе є, чи давно вже немає,
Чи ти Агасфер, невпізнаний месія?
Куди шлях тримаєш, чи є в тебе мрія?
Паломник ти є, чи тиняєшся світом,
І що ти вже встиг у бутті зрозуміти?
В очах твоїх мудрість, що нам не відома,
Чи лиш споконвічна, пригноблива втома?
Про себе хоч щось прошу розповісти!
На що він – як хочеш, знай, я – то є ти…
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=659923
рубрика: Поезія, Філософська лірика
дата поступления 16.04.2016
Мы все живем, барахтаясь в грязи,
Изо дня в день, с рожденья и до гроба.
Все вместе, пешки, короли, ферзи,
В грязи богач и нищий этой оба.
Хозяин и слуга, мудрец, дурак,
Красавец и юродивый калека,
Тот, кто одет в парчу и тот, кто наг,
В грязи проводят жизни век от века.
Но если рассмотреть людей вблизи,
Различие увидеть будет просто.
Мы все живем, барахтаясь в грязи,
Иные лишь из нас глядят на звезды.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=621913
рубрика: Поезія, Посвящение
дата поступления 17.11.2015
Опустилось облако на землю
С тех вершин, где ангелы порхают,
Где на юг стремятся клином стаи,
И в траве замерзшей тихо дремлет.
Росами омыв от пыли стопы
Напоив живое чистой влагой
Почивает, тяжело вздыхая
На как будто сказочные тропы.
А вокруг, ей-ей, ни зги не видно,
В мареве покачиваясь, тени,
Словно бы обрывки сновидений,
Корчат рожи, склабятся ехидно.
Только дай им над собою волю,
Лишь позволь начать им танец старый,
И тебя в объятьях кружит Мара,
Ее чарам ты поддашься коли.
Опустилось облако на землю,
В том тумане все таит загадку,
Не смотрите на меня украдкой,
Что я этим грезам молча внемлю.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=621911
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 17.11.2015
- Смотри, кружится белый снег,
Мерцают звезды в небе черном.
Пустой страницы белизна
Чернил ждет с трепетом, покорно.
Так с детства каждого из нас
Учили старшие – верь взору.
Ведь черен лес, коль ты в глуши,
Кругом бело, коль лезешь в горы.
Но вот ты вырос и теперь
Тебе твердят – не все так просто,
Об этом в транспорте галдят
И декламируют с помостов.
Мол, верить на слово всему, -
Себя не уважать, ей Богу,
С ветрами новыми идти,
Пренепременно нужно в ногу.
А нынче, разве ты не знал,
Понятия совсем другие,
И потому отбрось скорей
По белым розам ностальгию.
Чуть позже, в полной тишине
Сидишь с невидящим ты взглядом.
И понимаешь – все обман,
Ну а тебе, что ж, так и надо!
А утром, полностью поправ
Авторитет давнишний смело,
Кричишь везде о черноте
Ромашек, сахара и мела.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=621635
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 16.11.2015
Затянулись лужи тонким льдом,
На земле – листвы цветной пергамент,
И за бабьим летом чередом
Незаметно осень наступает.
Стоит только темноте в ночи
Опуститься наземь, вслед за нею,
Чтоб не были ночи горячи
Ветер прилетит похолоднее.
Пронесется он по чердакам,
Распугает всех ночных прохожих,
Погостить успеет тут и там,
Чтоб не стался завтра день погожий.
Подморозит палую листву,
Пробежит он по траве зеленой,
Без мостов махнет через Неву,
Устремляясь к родине студеной.
Ветер этот всякому знаком,
И его любой в момент узнает,
Ведь за бабьим летом чередом
Незаметно осень наступает.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=621633
рубрика: Поезія, Пейзажная лирика
дата поступления 16.11.2015
Прийшла пора великої зими,
Коли ще запанує тут весна,
До літепла чи доживемо ми?
Хтозна…
Панує час холодної пітьми,
Чи насувається зоря ясна,
Побачимо коли ще світло ми?
Хтозна…
Навкіл епоха мовчазливої чуми,
Коли ж проллється пісня голосна,
Чи скинемо нарешті пута ми?
Хтозна…
Та стомленими все ж кивай крильми,
Хоч у кровині пір’їв білизна,
Безмаль можливо долетіли ми?
Хтозна…
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=621306
рубрика: Поезія, Філософська лірика
дата поступления 15.11.2015
Под звуки джаза, тихий хрип саксофона,
Вдоль нежных изгибов каналов и рек,
От Летнего сада до края Коломны
Кружится, вальсируя, наш первый снег.
Рояля звонкий смех взлетает все выше,
Красив, мелодичен и шелест воды,
Заслушавшись, ветер поет еле слышно,
И ближе ко мне прижимаешься ты.
Напев контрабаса то стонет протяжно,
То тихо бубнит себе что-то под нос,
Я вместе с тобой – остальное не важно,
Чего б ни сулил нам погоды прогноз.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=621305
рубрика: Поезія, Лирика любви
дата поступления 15.11.2015
Все чаще столь знакомые черты
Я вижу в чьих-то совершенно незнакомых лицах.
Бросает в дрожь, садится голос вдруг до хрипоты,
Как будто бы снаружи вправду минус тридцать.
И цепенеет сердце – сколько зим?
Я задыхаюсь, слезы в горле вероломным комом,
Частенько мы, забывшись, слепо Господу дерзим,
Смиряясь лишь заслышав рокот грома.
Ведь стоит лишь «О, Боже» прошептать,
И рассыпается вновь смутный образ по крупицам,
Перед тобой лица чужого ледяная гладь,
Кругом зима, и снова, снова минус тридцать.
И вроде бы на месте на своем,
А все и всё вокруг привычно буднично, как должно.
Фигуру незнакомца спешно скрыл дверной проем,
Но на душе по-прежнему, увы, тревожно.
Ненастоящих поджидая встреч,
Я вижу – что угодно может с нами приключится.
Знакомые черты не стоит, верно, и беречь,
Всему виной мороз и те же минус тридцать.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=621028
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 14.11.2015
Крупинки серебра кружатся на ветру
И в свете фонарей смеются и танцуют,
Сверкают и летят, чтоб замести к утру
Аллей и парков серость колдовскую.
И, продолжая свой шальной полет в ночи,
Кружатся в вихре, словно сев на карусели,
Ведь до чего ж бывают ночи горячи
В такой веселой, озорной метели.
И в свете ярких полуночных фонарей
Крупинки серебра заводят хороводы.
Что может сердцу быть прекрасней и милей,
Чем эта новогодняя погода?
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=621026
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 14.11.2015
Сніжинки, що їх носить посивілий вітер
І коливає, й кружить суходолом,
Летять собі та мовчазливо мріють,
Похапки озирають світ навколо.
Народжені десь там, у янгольських висотах
Все припадають до землі жагучій,
Втрачаючи поволі свою цноту,
Забуті Богом тлінні діти сучі.
І добре, як Еол йще трохи похитає
Та хуртовину розпочне потішну,
Покаже світ від краю і до краю,
Чи піднесе навмисно трохи вище.
Й чомусь на перший погляд всі вони однакі,
Чи поодинці, чи то збившись в купу.
Насправді ж неабиякі відзнаки
Приховує морозна шкаралупа.
Усяка своєрідний візерунок має
І візерунком є сама по собі,
По вітру повз друг дружки проминають
У швидкоплинного життя жалобі.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=566638
рубрика: Поезія, Лірика
дата поступления 14.03.2015
Когда народ потребует достатка,
Не для себя – хотя б для внуков и детей,
Сильней на его шее станет хватка
Патрициев, а жизнь его еще бедней.
Когда народ услышать правду хочет,
Что разорвет хотя б на миг кромешный мрак,
Чернее станет ложь безлунной ночи
Вокруг доверчивых, наивных бедолаг.
Когда народ, заламывая руки,
О справедливости хоть капле вопиет,
Не преминут безропотные слуги
Карать построже за грехи своих господ.
Когда народ с прошеньем приползает,
Чтоб выторговывать свободы хоть глоток,
Его уже принять земля сырая
Готова, коль он нищ, обманут и убог.
И лишь когда народ тот крови жаждет,
Его почти что невозможно напитать
Горячей плотью собственных сограждан,
Такой уж у того народа нрав и стать.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=538088
рубрика: Поезія, Гражданская лирика
дата поступления 19.11.2014
Як солодко і легко вікувати,
Й самим собою дуже втішно бути,
Коли цукрова сніжно-біла вата
У голові, замісто сірої отрути.
І на тому охайному горищі
Царює спокій та порядок повний,
Нема його нічого в світі вище,
Тому й господарю так добре, безумовно.
Ніщо не копошиться в тій коробці,
Не лізе із клітини хижим змієм.
Дівчата раді і веселі хлопці,
Як з цукру ватою розжитися зуміють.
Життя вперед само тебе посуне
В твоє майбутнє світле і чудове,
Коли за хвіст ти ухватив фортуну,
Коли ти з перших пелюшок ватноголовий.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=530133
рубрика: Поезія,
дата поступления 15.10.2014
Две родины есть у меня,
Но отчего-то год за годом
Страдают обе от любви
И страсти братского народа.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=514209
рубрика: Поезія,
дата поступления 29.07.2014
Я – наймит, щож іще сказати?
Бо той, хто гроші заплатив,
Мені замінить рідну мати,
Ну а Господь усе мені простить.
Немає жодного вагання,
Як віддан будь-який наказ.
Хоч місяць, хоч зірниця рання,
Хоч край землі, хоч рідний ваш Донбас.
Немає правди в цьому світі,
Хіба що в шелягах вона,
Як не повернемося вбиті,
Та в зброї, поки йде іще війна.
Тому пораджу – геть зі шляху,
Допоки сам іще живий.
Нам не потрібна навіть плаха,
Щоб виправити цей недолік твій.
Я – наймит, щож іще сказати?
За батька рідного мені,
Хто щедро батракові платить,
Щоб той вбивав або ж лежав в труні .
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=503595
рубрика: Поезія, Громадянська лірика
дата поступления 06.06.2014
Скованный крепкими петербургскими морозами и зажатый с одной стороны каналом Грибоедова, а с другой – набережной реки Мойки, в двух шагах от роскоши Юсуповского дворца и убогости Прачечного переулка, в самом конце узенькой ничем не примечательной улочки стоит дом. В прежние времена, столь же часто, как и светская дама сменяет наряды, улочка эта меняла свои названия. Максимилиановский переулок, Малая Съезжая, Первая Офицерская, в народе же бытовали иные – улица Кривая и Глухой переулок. Тем, кому довелось там побывать, вряд ли под силу найти столь же тихое и поистине глухое место в самом сердце этого шумного и беспокойного города. От какой-то тоскливой безысходности уперся этот самый переулок в заднюю стену пятиэтажного дома, который своим фасадом повернулся к саду князей Юсуповых, словно всем своим видом выказывая пренебрежительное отношение ко всему происходящему по другую его сторону. Вместе с двумя рядами более низких домов, жмущихся поближе друг к другу в тщетных попытках согреться, задняя стена этого здания образует глухой тупик, и лишь несколько окон скрашивают унылость предстающей картины и в некоторой степени оживляют ее. Там всегда очень тихо, несмотря на близость шумных улиц, артерий Петербурга, и только лишь внезапный непривычно громкий скрежет заставляет невольно вздрогнуть оказавшегося здесь прохожего, когда голуби, живущие на чердаке, переминаются с ноги на ногу, сидя на металлическом листе оголившейся местами кровли. Стоит хотя бы паре этих птиц вспорхнуть, дабы перелететь на фасад стоящего напротив дома, чтоб в тупике раздался страшный шум. В такие моменты кажется, что на тебя пикирует целая эскадрилья голубей, и ты невольно пригибаешься, вскидывая вверх ладони от неожиданности и смотришь завороженный в небо, ожидая увидеть там скорее ангелов, чем пару крылатых обитателей чердака. Голос твой при этом звучит непривычно тихо и, вопреки ожиданиям, на него не откликается эхо. Так вот, в этом странном тупике стоит дом. Он вплотную примыкает к зданию, задняя стена которого является непосредственным окончанием улочки, а напротив его расположился когда-то красивый и пышный, а нынче заброшенный особняк. В нем, как поговаривали, находился до революции сиротский приют. Сейчас же грязный фронтон его, заколоченные окна и двери, да обсыпавшаяся местами лепнина могли лишь вызвать жалость и ввергали в тоску и уныние. Старые, покрытые ржавчиной витые решетки балконов особняка довершали печальную картину, открывавшуюся из окон квартиры на третьем этаже дома, о котором идет речь. Несколько лет тому назад в этой квартире жил один человек, совершенно неприметный, тихий и спокойный. Был он одинок и даже после его смерти по причине сердечного приступа, случившегося где-то за городом, на похоронах не присутствовало никого из родственников или друзей, и квартира его вследствие отсутствия завещания и лиц, претендующих на наследство, была передана в муниципальный фонд и продана на торгах. Человека звали Николаем Александровичем, и квартира его находилась на третьем этаже дома, находившегося в самом конце Глухого переулка. Всю свою жизнь проработал он в архиве знаменитой старой Максимилиановской лечебницы, расположенной в двух кварталах, редко покидая эту часть Казанской стороны. Два-три раза в год, в основном на праздники, посещал он театр, а по воскресеньям независимо от погоды прогуливался по Конногвардейскому бульвару. Николай Александрович был по меркам того времени высоким, сутулым человеком, перешагнувшим рубеж того возраста, который принято называть средним. Внешность его была вполне обычной, он не носил усов и бороды, всегда был гладко выбрит, глубокие морщины, пересекающие ровными полосами его высокий лоб, тонкий нос, острые скулы и несколько впалые щеки делали его на кого-то похожим, но на кого именно, боюсь, он и сам затруднялся определить. Особенно сильным это ощущение становилось, когда Николай Александрович, нахмурившись и затаив дыхание, подолгу сидел над шахматной доской, обдумывая следующий свой ход, в расчете обыграть своего, пожалуй, единственного товарища – Владимира Павловича. Их партии могли длиться часами, а иногда даже затягивались настолько, что доска откладывалась в сторону, и продолжение поединка переносилось на следующие выходные. Нельзя сказать, что лишь страсть к шахматам объединяла этих двух людей – время от времени они встречались за кружечкой пенного, чтобы поболеть за сборную по хоккею, а иногда ездили порыбачить на Финский, но все же именно из-за шахмат закадычные друзья виделись часто. Подолгу сидели они у окна на третьем этаже, пили чай с баранками и говорили о чем попало. Шел ли снег за этим окном или барабанил по крыше дождь, в несколько загадочном свете настольной лампы вырисовывались два сидящих друг напротив друга силуэта, склонившихся над свежей газетой или доской в клетку. Владимир Петрович был ростом значительно ниже своего товарища, полнотелый и краснолицый, но при этом спокойный и тихий, под стать Николаю Александровичу. Работал он где-то на железной дороге, в депо не то Московского, не то Витебского вокзала, жил неподалеку – в районе Никольской площади. Человек он был семейный, хотя очень нехотя говорил об этом и не любил обсуждать любые вопросы, касательные данного факта. Трудно утверждать наверняка, но, возможно, именно по этой причине встречались эти два человека исключительно в доме, спрятавшемся от городского шума в глубине Глухого переулка.
- Как странно, - задумчиво глядя в окно, сказал Николай Александрович, - там внизу люди снуют туда-сюда, живут и умирают, а кому-то до этого и дела никакого нет.
По темно-серому, почти черному, отдающему неким потусторонним блеском асфальту, к парадной и от нее, то и дело ловко скользя в своих сапожках и ботинках, укутавшись в шарфы и теплые платки, натянув на уши меховые и овчинные шапки, в элегантных полушубках, утепленных пальто и старомодных тулупах, спешили женщины с детьми и сумочками, мужчины со своими портфелями, и старушки с авоськами, полными буханок хлеба и свежей сдобой, из сетей которых выглядывало горлышко бутылки с молоком, в свете фонарей подмигивавшее металлическим блеском своего единственного глаза. Все спешили к своим кухонькам, дымящимся тарелкам, посвистывавшим чайникам и практически неуловимому аромату, присущему всякому уютному и благоустроенному жилью. В парадных ярко горел свет электрических лампочек, по трубам с характерным шумом бежала горячая вода, и, только лишь оказавшись на лестничной площадке, прохожий стряхивал с себя цепкую уличную стынь и спешил насладиться глотком теплого воздуха, предвкушая все столь милые сердцу прелести домашнего уюта.
- А ведь если вдуматься, каждый из них, - указывая на безликие фигуры, скользящие внизу, продолжал хозяин квартиры на третьем этаже, - корешок книги на библиотечной полке, один поновее, другой – потертый, третий – и вовсе, того и гляди, вот-вот дух испустит, за каждым из них сокрыта своя, ни на что не схожая история, свое собственное повествование. Ну сколько таких книг суждено прочесть в отведенный нам срок, если мы и своей книги больше страницы листаем, чем следим за текстом?..
- Пожалуй, пожалуй, - немного подумав, отозвался Владимир Павлович, мельком окинув погруженный в морозные сумерки переулок, - но трагедия ли это, ведь, так или иначе, всего на свете не прочтешь, вот и приходится выбирать. И горе тому, кто шедевр от безвкусицы отличить не может! – Гость приосанился, - Ваш ход.
- Но неужели, - протянув руку к атакованному последним ходом соперника коню, но вовремя одернув, чуть громче продолжал Николай Александрович, - неужели никогда тебя не интересовало, что же спрятано за той закрытой дверью, которую каждый из нас представляет?!
- Конечно, интересовало. Когда-то. Наверное. – С хитрецой в уголках глаз отозвался, в тайне надеясь на оплошность товарища, едва не купившегося на обманный маневр, Владимир Павлович, - Однако ведь и человек не книга, за вечер не прочтешь.
- Наверное, ваша правда, кстати, ваша уловка не удалась! Но если бы мы более интересовались людьми, не стали бы мы человечнее?
- Каким образом?
- Быть может убеждаясь, что каждый индивид есть личность…
- А что вообще делает нас человечными? – крепко призадумавшись над очередным ходом, пробормотал Владимир Павлович.
- Ну как же, осознание того, что каждый из нас личность и делает любого более человечным, не так ли? – немедленно парировал Николай Александрович, которого не на шутку задел этот вопрос. Он снова смотрел в окно – ночь уже полностью опустилась на город, сокрыв собою всю убогость заброшенного особняка, стоявшего напротив. В тусклом свечении фонарей лишь поблескивала серебром оголившаяся кровля да серели вдоль дороги кучи грязного снега. Прохожих и след простыл, но со стороны Прачечного, отзываясь гулким эхо в глубине переулка, время от времени доносился стук чьих-то торопливых шагов, то и дело звонко разрывая собой морозный ночной воздух.
- А как вам такой шаг? – словно два великих полководца друзья, играя в шахматы, обращались один к одному с нарочитым, подчеркнутым уважением, как подобает равным по силе соперникам, - Быть может, лишь открыв личность в себе самом можно осознать, что каждый из нас личность, как вы считаете? Шах…
Вопрос этот на некоторое время поставил в тупик хозяина, но после нескольких минут раздумий над следующим ходом он возобновил беседу.
- Но как воспринимать личностью человека, не воспринимающего себя, как личность?
- Ну вот и я о том же. Снуют себе и снуют, и им это в радость. Что в этом плохого?
- Но ведь это печально! – не видящим взглядом, уткнувшись в черноту ночного неба, констатировал Николай Александрович.
- Ага. Только, заметь, тебе печально от этого! Почему вообще кому-то должно быть дело до того, снуют ли там еще не рассказанные Онегины и Анны Каренины или чья-то бесталанная, никому не интересная, скучная писанина? Ты же не пойдешь перебирать, где человек-личность, где человек-шедевр, а где человек-макулатура? А уж пытаться превратить одно в другое – дело и неблагодарное, и небезопасное. Да и вообще, легко рассуждать о том, как где-то внизу снуют люди, наблюдая за ними из окна третьего этажа! – Владимир Павлович рассмеялся и, пристально взглянув на шахматную доску, поднялся, собираясь успеть к последнему троллейбусу.
Неделя сменяла другую, но зима не спешила выпускать из своих цепких когтистых лап ни Глухой переулок, ни дом в тупике. Изо всех сил завывал на чердаках ветер, то и дело вырываясь из своего укрытия, завидев прохожего, и набрасываясь на него. Он пикировал вниз, желая сбить свою жертву с ног, царапая лицо и стараясь посильнее укусить, метался вокруг нее, отгоняя подальше от своего жилища, под стать живому существу, чей покой был так бессовестно нарушен.
В середине февраля неожиданно для самого себя Николай Александрович был приглашен в гости семьей своего друга – супруга Владимира Павловича давно уже жаждала знакомства с закадычным другом своего мужа, да все никак не удавалось ей осуществить задуманное. То работа мешала ее планам, то непогода, то здоровье и каждый раз, стоило ей наметить подобную встречу, что-то непременно случалось, а потому и пригласить Николая Александровича в свой дом она решила совершенно отчаявшись. Но, по какой-то нелепой случайности, а именно вследствие гололеда и некоего фатального невезения гостя, и этому рандеву было не суждено произойти.
- Вот же нелепость, - возмущался разгоряченный Владимир Павлович, глядя на перебинтованную ногу своего товарища, - угораздило же тебя! Я уже не знаю, что ей и говорить, смотрит на меня, как, как – гость запнулся и буквально тут же выпалил, - как на сумасшедшего! Ей, ей!
- Будет тебе! Давай-ка лучше фигуры расставляй.
Очередной вечер прошел за шахматами, за дрожащим окном вышла ущербная луна, в ее болезненном сиянии ветер гнал рваные, белесые облака, подобные мятежным буревестникам. С неба то и дело срывалась одинокая снежинка, то вспыхивая в желтых огнях фонарей, то вновь исчезая в зыбкой ночи. Гость, покинув квартиру на третьем этаже дома в конце Глухого переулка, приподняв воротник и махнув на прощание рукой Николаю Александровичу, быстрой походкой скрылся за углом противоположного дома. Партия была не окончена, и отставленная в сторону доска выглядела неестественно сиротливо, словно недочитанная книга с закладкой, потерявшая своего читателя или недописанная картина.
Владимир Павлович заглянул через неделю – он был взволнован, его обычно румяное лицо казалось бледным и уставшим, было видно, как сложно ему сохранять самообладание, которого явно не хватало для вдумчивого и расчетливого продолжения игры. Он вертел в руках то одну, то другую фигуру, но так и не решался сделать и даже один ход. Глаза его хоть и были устремлены на клетчатое поле, мысли витали где-то совсем в другом месте, далеко от глухоты переулка.
Дело было днем в воскресенье – где-то в вышине по-зимнему ярко светило холодное солнце, отбрасывая от блестящей поверхности кровли ослепительное отражение прямо в окно квартиры на третьем этаже. На чердаке мирно сопел ветер, время от времени тихо посвистывая и бормоча сквозь сон, внизу как обычно сновала пара-тройка прохожих, спеша по своим делам. Дети с коньками и салазками носились из дому к саду Юсуповского дворца и назад, галдя и веселясь.
- Представь себе, уму непостижимо, они ведут меня на прием! Как будто я им какой-то псих!
Николай Александрович, терпеливо ожидавший хода своего гостя, непонимающе взглянул на Владимира Павловича – немой вопрос застыл в выражении его лица, потерянного и испуганного.
- Да, на прием! Они считают, что я болен, что у меня расстройство! Они, видите ли, хотят мне помочь, пока не стало совсем поздно! Как тебе это нравиться? Подумать только, меня и на прием!
- Погоди, не кипятись, - попытался восстановить спокойствие хозяин, - объясни толком, что случилось, кто такие они, куда тебя ведут?
- Да ну их, - не успокаивался его товарищ, - говорят, что начали замечать за мной странности! А сами-то, поди, безгрешные…
- Это твои родные-то?
- А кто ж еще?!
- Ну и сходи, не упрямься, - продолжал Николай Александрович, - понимаю, приятного в этом мало, но хоть родные прекратят за тебя беспокоиться. Сам ведь знаешь, у страха глаза велики!
- Может ты и прав, - гнев сменился досадой, но в душе Владимира Павловича зародилась необъяснимая, едва ощутимая тревога, которую он приписал внутреннему протесту против неизбежного посещения клиники для душевнобольных.
Когда дверь за гостем закрылась, Николай Александрович спокойно, с облегчением, вздохнул, с одной стороны с чувством выполненного долга, а с другой – с тяжким, томительным и гнетущим предчувствием, внезапно нахлынувшим из ниоткуда. Он постарался отогнать эти мысли подальше, словно навязчивую голодную дворнягу, выпрашивающую кость, но она, как и дворняга, лишь отошла подальше, упрямо уставившись своими грустными глазами в сторону вожделенной добычи. Чувство это не покидало его вплоть до следующей встречи с другом – неожиданной и странной, случившейся несколькими неделями позже.
В город пришла весна, во всяком случае, об этой прекрасной вести трубили газеты и календари. Мороз, хоть и немного спал, по-прежнему не спешил покидать облюбованные места, где все было ему знакомо и мило сердцу – скованные реки и каналы, пустынные сады и парки, застывшие проспекты и переулки. Тупик все так же жил свей нерасторопной, особенной жизнью, под стать суровым каменным лицам, украшавшим красноватый фасад углового с Прачечным дома. Частенько выпадал свежий снег, хоть на время скрывавший убожество и серость непарадной части города, но и он скоро серел и ссыхался от окружавшей его безысходности.
Владимир Петрович нагрянул за полночь, чего за ним никогда не водилось. Говорил он сбивчиво, сумбурно, но суть произносимых им слов проникала в душу Николая Александровича, будто накатившая на прибрежный песок волна, нарушая безмятежность берега и смывая в море чьи-то следы. На его осунувшемся, больном лице странным неукротимым огнем горели глаза.
- Я даже не знаю, с чего и начать, присядь, - и ночной гость проводил хозяина к их столу у окна, - я не могу тебе ничего объяснить, я и сам не понимаю, что со мной, но все касается тебя… Быть может это последний наш разговор, во всяком случае мне искренне хотелось бы в это верить… Это похоже на какой-то ужасный бред, но все это происходит наяву, поверь мне, хотя я и сам уже не знаю, во что же верить!
Николай Александрович напрягся, его сотрясала крупная, небывалая доселе дрожь, поперек горла встал ком, а исхудавший за эти недели пес необъяснимой тревоги намертво вцепился в застывшее в немом испуге сердце.
- Пойми, я сам ничего этого не знал, это врачи обнаружили проблему! – Владимир Петрович с почерневшим лицом глубоко вдохнул и выпалил, - Тебя нет! Ты лишь плод моей больной фантазии! Ты – воображаемый друг!
По его щекам побежали ручьем слезы. – Я их ненавижу! Зачем они полезли в мою голову? Зачем, скажи мне?! И, - крики прервал безудержный хохот, - и, если они правы, я сейчас лежу в лечебнице, представь себе, в лечебнице! В смирительной рубашке, привязанный к железным прутьям этой чудовищной койки! Ан нет, я от них и так сумел сбежать, безо всяких троллейбусов!
Николай Александрович прижал лицо друга к своей груди и принялся утешать.
Сколько минут или сколько часов просидели так они, склонившись друг у другу над шахматной доской, на которой все еще стояли черные и белые фигуры, напротив окна, в котором насмешливо замер Глухой переулок, никто не знает. Луна взошла над заброшенным особняком и печально глядела на фигуры в ровном прямоугольнике оконного проема, даже ветер замер на своем чердаке и словно бы прислушивался к доносящимся снизу стенаниям. Товарищи ничего больше друг другу не сказали, Владимир Павлович встал, посмотрел в глаза другу и как-то грустно и устало улыбнулся. Они пожали друг другу руки и распрощались навсегда.
Николай Александрович прикрыл глаза и задумался на мгновение. Так странно… Родителей он не помнил и только Владимира Павловича, как ему казалось, он знал всю свою жизнь. Других друзей и близких знакомых у него никогда не было. Среди соседей и коллег он всегда был тих и незаметен, и только в компании единственного близкого человека он по-настоящему жил, дыша полной грудью. Он налил себе горячего чаю и, сев за стол, за которым они так часто играли в шахматы, задумчиво уткнулся в окно, переулок был тих и безлюден.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=497740
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 08.05.2014
Родной мой город не похож на Ниццу
На Прагу, Монте-Карло или Рим.
Но и они не смогут с ним сравниться
Пейзажами и небом голубым.
Родной мой город лишь один из многих
Таких же точно сотен городов,
Но знаю я, не в Рим ведут дороги,
А в те места, где был родной мой кров.
Родной мой город не такой, как прежде
Он потускнел, не манит красотой,
Но в глубине души живет надежда,
Что он вернется, город мой родной.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=497275
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 06.05.2014
Тоненькой ниточкой тянется к небу
Сказочный полупрозрачный дымок,
Будто от свежего, жаркого хлеба,
Кличет и манит на милый порог.
Там у печурки, свернувшись дугою
Спит, точно барин, большой важный кот.
Словно воркуя с кривой кочергою,
Тихо, протяжно сопит дымоход.
Вьюга прилежно дорожки заносит,
К вечеру ближе крепчает мороз.
Ветер шумит, и впустить его просит,
А снеговик за окном чуть подрос.
Чинно скрипят у печи половицы,
Молча собралась вокруг ребятня,
Послушать чтоб сказочки да небылицы…
И с дымом их смех уплывает, звеня.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=497274
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 06.05.2014
Город вечного шума, отборнейшей брани,
Город рева моторов в полумраке ночей.
Одинаково в полночь и утречком ранним
Оглушает и слепит мильёном лучей.
Город криков безумных и стонов протяжных,
Город музыки громкой и воя сирен.
Как под звуки оркестра он шествует важно
Среди жителей серых его серых стен.
Город смеха разгульного, тихого плача,
Город гогота чаек и собачей брехни.
Медным всадником слава вперед него скачет
Башне Эйфеля и Колизею сродни.
Город лозунгов, воплей, пустых разговоров,
Город, тонущий в сплетнях и гуле машин.
Он красив, спору нет, но вскрывается скоро -
Хоть особенный он, все ж из многих один.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=496280
рубрика: Поезія, Городская (урбанистическая) поезия
дата поступления 02.05.2014
Где бы раздобыть такой волшебный шар,
Чтоб в нем ночью видеть твои сны?
За подобный исключительный товар
Серебром оплату брать должны.
Не удивишь сребром людей богатых,
На их столах оно в избытке есть.
И нужно брать с собою только злато,
Чтоб шар заветный все же приобресть.
Но ведь золото не больше, чем металл,
Хоть ценнее стали во стократ.
Шар хозяин предыдущий мне б продал
За каменьев тысячу карат.
Нет, цветные безделушки ни к чему!
Мне волшебный шар уступит сразу
Продавец, коль в торбе принесу ему
Я кристально чистые алмазы.
Я бы все на свете драгоценности
Отдал, ни секунды не скорбя,
Чтобы в мире преходящей бренности
В шаре видеть иногда себя.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=496279
рубрика: Поезія, Лирика любви
дата поступления 02.05.2014
Работа спорилась, инструменты и вправду оказались чудесными: как только Якоб взял их в руки и впервые ударил по большому осколку горного хрусталя, они словно начали жить своей собственной жизнью. Якоб работал с ночи до зари и потом ещё целый день, останавливаясь, лишь когда от усталости инструменты выпадали из его рук. Одного удара долотом хватало, чтобы из массивного обломка получилась прекраснейшая пилястра, а несколько аккуратных постукиваний превращали бесформенный кусок породы в статую для фонтана ослепительной красоты. С каждым днём пейзаж вокруг становился всё зеленее, а дворец вырастал. Колонны и портики, словно по волшебству прорисовывались на фасаде дворца, будто наперегонки вырастали уходящие в разные стороны анфилады, лестницы устремлялись вверх, закручиваясь в головокружительном танце. Стоило Якобу приложить волшебные инструменты, как по его замыслу тут же возникали могучие атланты, поддерживающие перекрытия дворца, словно небесный свод… Львы, мирно расположившиеся у самого входа по обе стороны широких ступеней, чтобы охранять покой хозяев… Смотрящие вдаль орлы, готовые сию же минуту броситься на незваного гостя… Фонтан, стоило его вырезать из хрусталя, начинал бить кристально чистой, под стать чудесной породе, родниковой водой, сладкой на вкус, способной утолить любую жажду… Деревья и кусты, как придворные фрейлины, дружно выстраивались вокруг дворца, образовывая прекрасные парки с аллеями и лабиринтами, цветниками и водопадами…
Чудесным образом преобразился пригорок с того момента, как бедный портной впервые взял в руки долото и молоточек из золота, подаренные загадочным старичком; и к тому моменту, когда в расселине не осталось ни одного осколка хрусталя, недалеко от неё вырос невообразимо прекрасный дворец с парком вокруг и грандиозным фонтаном, украсившим центральную аллею, ведущую к нему. Якоб теперь редко появлялся в городе, а когда деревья, раскинувшиеся вокруг дворца, зацвели и дали первый урожай, вовсе перестал возвращаться. В густой сочной листве рдели крупные сладкие как мёд ягоды черешни, а в тени деревьев густым ковром раскинулись заросли земляники. Тут и там яркими пятнами представали взору дивные цветы, над которыми кружились бабочки и стрекозы, пчелы и большие шумные майские жуки. Повсюду слышалось пение птиц да шелест крыльев. В маленьких фонтанах, к каждому из которых был прикреплен свой хрустальный ангелочек, звонко плескались золотые рыбки. Было теплое майское утро, роса ещё не сошла и солнце, веселясь и играя, словно дитя, отражалось в каждой капельке; до бала, о котором говорил старичок, оставалось всего лишь несколько дней, но работа была уже почти закончена. Испытывая невообразимое волнение Якоб взял в руки чудесные инструменты и направился сквозь парк ко дворцу. Как только юноша приблизился к нему, хрустальные львы, охранявшие вход, еле слышно заурчали, приветствуя своего хозяина. Поднявшись по массивным ступеням, он подошёл к двери, рядом с которой приютился крошечный, но очень красивый покрытый искусной резьбой колокольчик. Колокольчик не звонил, но стоило его коснуться, как он начинал петь и заливаться своим тоненьким хрустальным голоском. Бедный портной наклонился к восхитительной в завитушках дверной ручке и аккуратно, легонечко ударил по ровной поверхности прямо под ней. Дверь задрожала и отозвалась приятным мягким баритоном. В том месте, куда ударил Якоб, образовалась небольшая трещинка, из которой, спустя мгновение выпал прямо на пол перед юношей большой, сверкающий и искрящийся на солнце ключ из чистого, как капля росы в то утро хрусталя. Подняв его, бедный портной убедился, что ключ этот подходит к узорчатой замочной скважине, красовавшейся теперь прямо под дверной ручкой. «До чего же он восхитителен, - подумал Якоб и отошел подальше от ступеней, ведущих к двери, - Словно звезда, что упала с небес. Никто и никогда не видел ничего красивее нашего дворца». Весь день до самой ночи Якоб ходил по парку в томительном ожидании, что вот-вот люди придут подивиться такому чуду, но никто не шёл, и юноше ничего не оставалось, как гулять, собирать ягоды и кормить птиц. После месяцев, проведенных в тяжелой работе, бездействие было невыносимо мучительным, и как только солнце закатилось за горизонт, бедный юноша забылся тревожным беспокойным сном. Спалось ему из рук вон плохо: он то и дело вскакивал, оглядываясь вокруг, будто ожидал увидеть шумную толпу, восхищенную красотой и великолепием хрустального дворца. Ночь была темная, все небо заволокли тяжелые кучевые облака, предвещавшие сильную весеннюю грозу, такую, что запросто валит деревья и способна перепугать всех жителей в округе, когда молнии, подражая опытному портному, легким движением рассекают черное небо ровно пополам, а глухие раскаты грома сотрясают посуду в домах. Было далеко за полночь, когда Якоб проснулся в очередной раз и обнаружил, что теперь причиной беспокойного сна были первые капли дождя, просачивающиеся сквозь густую черную листву коренастого дубка, под которым он устроился. Он огляделся и осоловело посмотрел в сторону дворца, со стороны которого, как ему показалось, доносилась тихая музыка. Протерев глаза и вскочив на ноги, юноша прислушался и снова, еще яснее прежнего уловил звуки музыки. Бедный портной не теряя ни секунды помчал ко дворцу и, миновав значительную часть парка остановился, как вкопанный – подняв глаза он обнаружил, что из окон льётся мягкий свет и доносятся голоса, а музыка стала громче: это были спокойные, но очень красивые мелодии доселе неизвестного вальса. «Вот осёл, - на чём свет стоит, ругал себя Якоб, - вот дуралей! Надо же, наверное, я всё проспал! И все гости уже внутри, вальсируют и думают, где же хозяин!» От мысли, что внутри, во дворце, юношу ждёт его дорогая Агата - его возлюбленная, он, обезумев от счастья, бросился вперёд и в один миг взбежал по ступеням, охраняемым большими хрустальными львами. Он отпер дверь своим ключом и вошёл во дворец. В светлой уютной прихожей его встретил низким поклоном слуга в красивой парадной ливрее, заметив, что гости давно собрались и ждут хозяина. Якоб вступил в свои законные владения, и слуга аккуратно и почти бесшумно затворил за ним дверь. Снаружи тотчас же свернула молния и парк, и хрустальных львов, и орлов, облюбовавших себе вершину дворца, и ангелочков, устроившихся у маленьких фонтанов, накрыла стена дождя - началась гроза.
Во дворце было светло и уютно: вдоль стен стояла красивая, обитая атласом мебель из редких пород дерева, в каждой комнате висела роскошная люстра с хрустальными канделябрами, стены были украшены картинами, мозаиками и панно, словно нарочно собранными из самых знаменитых королевских дворцов. При ходьбе ноги утопали в великолепных персидских коврах. Якоб поинтересовался, где находится его дорогая Агата, на что слуга, поклонившись, важным голосом объявил, что «фрау Агата всё ещё не прибыла, и среди прочих гостей её нет, но все ждут в ближайшее время её прибытия, потому беспокоиться в связи с временным отсутствием фрау хозяину не следует». Он помог снять юноше оборванный и местами истертый до дыр сюртук и предложил подняться в хозяйские покои, чтобы привести себя в порядок и переодеться, после чего спуститься к гостям и, если хозяин захочет, осмотреть комнаты дворца. Уставший и разбитый Якоб ничего не мог возразить вежливому и заботливому слуге, он уже и думать забыл о предостережении старичка, настолько поразило его убранство комнат. Поднявшись по закручивающейся кверху лестнице, не так давно вырубленной Якобом из хрусталя, а теперь устланной мягкими коврами, юноша попал в коридор, по разные стороны которого расположились спальни с широкими кроватями, портьерами и драпировками, кабинеты, украшенные изящными орудиями, изогнутыми ятаганами, шпагами, некогда инкрустированными драгоценными каменьями, и громадными в зазубринах топорами варваров. В комнатах находились просторные будуары с большими овальными зеркалами в хрустальной оправе, в конце коридора за массивной дверью была богатая библиотека, полная редких фолиантов, рукописей и манускриптов. В своей необъятной спальне Якоб смог умыться, а после - переодеться в замечательный, словно на него скроенный парадный костюм с золотистыми галунами и алыми шерстяными аксельбантами. Когда всё было готово, бедный портной в сопровождении слуги спустился к гостям. Бальный зал, в который он попал, сверкал роскошью убранства и пышностью нарядов собравшихся. Князья и герцоги, графы, виконты, бароны, несколько десятков рыцарей и шевалье, и даже один важного вида дородный краснощёкий - точь-в-точь как городской водовоз –епископ… все они были в порядке знатности своего титула представлены хозяину хрустального дворца. Все они в один голос и даже теми же словами расхваливали ослепительные интерьеры и гостеприимство знатных хозяев. После обязательных церемоний представления гостей присутствующие были приглашены в просторную столовую, где стояли уже сервированные столы красного дерева, и слуги в белоснежных передниках и колпаках, словно лебеди по глади пруда, плавно проплывали вдоль них, держа в руках подносы с различными яствами и кувшины с заморскими винами. Столы эти ломились от всевозможных блюд: перепёлки и тетерева, осетрина и устрицы, девственное жаркое и шницель, фаршированный потрохами, восточный рахат-лукум и штрудель с северными ягодами. Вина лились рекой, играла музыка, велись шумные разговоры. Якоб в жизни не слышал о таких пиршествах. Когда начало светать и первые лучи восходящего солнца коснулись прозрачных хрустальных стен, гости словно испарились, дружно в едином порыве покинув дворец. Якоба, еле стоящего на ногах после бессонной ночи проводили в его спальню, где он проспал до самого полудня. Когда юноша проснулся, слуга уже был рядом, ему доложили, что «фрау Агата ещё не прибыла, но в замке уже идут приготовления к её приезду». Остаток дня Якоб посвятил осмотру просторов хрустального дворца, дивясь красоте каждого помещения и сомневаясь в том, что всё это построил он сам. Слуги были обходительные и внимательные, бедный портной ни в чём не нуждался. На следующий день он продолжил обход своих владений, и через ещё один день он всё ещё его не окончил. Слуга в парадной ливрее несколько раз на дню докладывал об ожидаемом прибытии его дорогой Агаты, которой всё не было. Так прошло пять дней. Когда Якоб побывал абсолютно во всех комнатах, среди которых не было ни одной схожей с остальными, и после очередного рапорта слуги юноша, вспомнив предупреждение старичка, решил покинуть дворец, чтобы выяснить, что случилось с его возлюбленной. Он предупредил прислугу, что пойдет погулять в парк, и навсегда покинул свой хрустальный дворец. Снаружи было также тепло и солнечно, и Якоб бодрым шагом направился через парк. Птицы щебетали по-прежнему, и всё так же над цветами кружились бабочки и стрекозы. В маленьком фонтане, на краю которого удобно расположился хрустальный ангелочек, звонко плескалась золотая рыбка. Красота парка успокаивала и убаюкивала, но бедный портной её не замечал и, глядя лишь в сторону аллеи, за которой шла дорога в город, всё дальше удалялся от дворца и львов, охранявших вход в него. Покинув парк, Якоб начал замечать, что за его пределами погода не так хороша: зелень на ветвях пожухла, и отовсюду сквозит холодный промозглый ветер. В сером тяжелом небе затерялось по-осеннему холодное солнце. По мере приближения к городу юноша начал замечать тлеющие черные пятна от пожарищ или от больших костров тут и там на земле вдоль дороги. Над ними кое-где все ещё клубился дым, медленно и лениво поднимаясь вверх. Дорога, которая и раньше местами была разбита, теперь представляла собой и вовсе жалкое зрелище: заросшая бурьянами, развороченная напрочь, словно по ней прошелся великан, она представляла собой скорее высохшую сточную канаву или горный край, пострадавший от весеннего селя. Подойдя к воротам города, вернее к тому, что от них осталось, Якоб остановился. Он не мог поверить глазам, что за несколько дней могли произойти такие перемены. Всюду виднелись чёрные обгорелые стены, местами развалившиеся, в черепичных крышах зияли дыры, через которые в дома заглядывало печальное серое небо. На улицах было безлюдно и очень тихо, лишь время от времени дорогу перебегали крысы, явно чувствовавшие себя в разорённом городе как дома. Якоб бродил по некогда знакомым улицам, давшим ему приют, пока не оказался около ратуши, потерявшей свой знаменитый шпиль, на котором когда-то красовался не то Купидон, не то простой лучник. У её потрескавшегося подножия, обгоревшего и заросшего бурой травой, Якоб увидел сидящую прямо на земле старую убогую в рваных лохмотьях нищенку: её скрюченные тощие руки покоились на коленях, а тонкие, костлявые пальцы все время шевелились, словно пытаясь что-то нащупать в прохладном, пропитанном запахом гари и гниения воздухе. Когда бедный портной подошел ближе, она подняла к нему свое лицо с подернутыми белым туманом ослепшими глазами.
- Кто здесь, - прошамкала своим беззубым ртом нищенка, повернув голову в том направлении, где, как ей казалось, кто-то был.
- Меня зовут Якоб, я – портной, - ответил ей юноша, когда подошел к ней поближе, - скажите, что здесь произошло? Не прошло и недели, как я покинул этот город, а теперь здесь никого нет.
- Якоб? Якоб - портной с переулка Ремесленников? – внезапно, словно очнувшись от долгого сна, в волнении произнесла старуха, - Якоб, который построил хрустальный дворец?
- Да, это я построил дворец для своей возлюбленной и теперь ищу ее.
От этих слов по старушечьим щекам, больше похожим на скомканную бумагу, потекли слёзы. Она уронила голову на колени и спрятала лицо в ладони. Всё её маленькое исхудавшее тело содрогалось в рыданиях, которые изредка прерывали горестные причитания.
- Что с вами случилось, расскажите мне? - участливо спросил Якоб, которому было очень жаль нищенку, когда она немного успокоилась.
- Послушай меня, Якоб портной, знавала я твою возлюбленную - дочку лавочника. Агатой её звали… - юноша, услышав имя своей любимой, вздрогнул, сердце его бешено заколотилось, - хотел отец выдать её за знатного богача, да передумал, как услыхал о хрустальном дворце. Отправил он дочку свою со слугами да с дарами, чтобы породниться с хозяином дворца этого. Рассказали ей в городе, кто его построил. Вот только заколдованным дворец этот был: отовсюду видно его было, а стоило подойти, и никто не мог его отыскать. Так и Агата твоя всякий день - дождь ли, снег - ходила дворец искать. И год ходила, и другой, да так и не нашла, покуда и отец её не помер, и не осталась она в городе этом жить. Покуда и война в край этот не пришла гостьей незваной, и не оставила дорогую твою Агату без гроша и не стала она нищенкой. И тогда все ходила она дворец тот искать, пока незрячей не осталась, и некому было помочь ей старухе, нищенке. С тех пор-то уже как пятьдесят лет прошло…
Старуха смолкла на полуслове и своими слепыми глазами уставилась на Якоба. Как гром среди ясного неба прозвучала история нищенки, словно от удара молнии упал юноша, как подкошенный прямо к ногам той, кого он раньше называл своей дорогой Агатой. Долго лежал юноша в парадном костюме с золотистыми галунами у ног старой убогой нищенки в рваных лохмотьях… Он – проклиная себя и свой хрустальный дворец, она – по-стариковски причитая и бормоча что-то под нос, пока бедный портной не поднял старуху на ноги и не повел, нежно поддерживая её за руку, прочь из города. Якоб провел нищенку по разбитой, заросшей бурьянами дороге, через рощицу к чудесному парку, в котором было по-прежнему тепло и светло. Когда солнечные лучи коснулись лица Агаты, и она услышала щебет птиц и жужжание больших шумных майских жуков, ощутила запах цветов и сладость спелых ягод, она сразу поняла, куда привел её дорогой Якоб. Он напоил её сладкой родниковой водой, которая била из хрустальных фонтанов и угостил сочными фруктами, после чего попрощался со старой убогой нищенкой и, сгорбившись, побрел назад, в сторону города. Агата же, пройдя до конца аллеи, очутилась в итоге у широких ступеней, вырезанных из чистого хрусталя, с обеих сторон которых сидели большие львы, еле слышно заурчавшие, приветствуя хозяйку. Её встретил вежливый слуга в парадной ливрее, который доложил, что «хозяин только-только вышел на прогулку». Старуху проводили в столовую, где был мгновенно накрыт красного дерева стол, и она отобедала кушаньями, достойными любых королей. Затянутые белесой пеленой глаза Агаты ничего не видели, но это не помешало ей принять предложение слуг и посетить все комнаты и кабинеты дворца. Она смогла дотронуться до шкур, которые лежали около камина и до гладкой поверхности изысканной деревянной мебели, до нежного шёлка постелей и холодной стали, висевших на стене кабинета, изогнутых ятаганов. Она слышала, как поёт вокруг неё хрусталь, если его коснуться, и как начинает суетиться на рассвете прислуга. До неё доносились запахи свежих цветов, которыми были украшены все комнаты хрустального дворца, ароматы изысканных вин и заморских пряностей с кухни, знакомые Агате с детства, когда они вместе с Якобом и другой детворой бегали по улочкам своего родного города, нарушая покой степенных граждан. Не прошло и недели, как она заскучала во дворце, который казался старухе пустым и холодным, ей больше нечего было хотеть кроме покоя и вечной тишины. На шестой день она его покинула, чтобы найти себе последнее пристанище в этом мире. Старая убогая нищенка в рваных лохмотьях медленно ковыляла вдоль аллей парка, таких же прекрасных, как и прежде, пока не вышла к рощице, за которой всё ещё стоял город. Она очень устала и, чтобы передохнуть, присела на землю, покрытую опавшими листьями и дерном. Она сидела в полузабытьи, укутавшись от ветра, сложив руки, словно в мольбе, на своих коленях, когда рядом послышались тяжелые неуверенные шаги: кто-то из последних сил ковылял к старухе. Это был горбатый, скрюченный до самой земли разбитый старик с грязной рано поседевшей бородой и скрюченными дрожащими некогда умелыми золотыми руками. Он сел рядом с нищенкой - немощный и обессиленный… и они оба тихонько по-стариковски заплакали…
Послесловие
Город, рядом с которым много лет назад вырос хрустальный дворец, восстал из пепелища и заблистал с новой силой. Красные черепичные крыши всё так же исподлобья глядели на новый шпиль ратуши, который был выше старого. С него на улицы и их жителей поглядывал не то Купидон, не то обычный лучник. К широким, теперь ещё более красивым воротам вела широкая мощёная дорога, растянувшаяся на многие мили, и по ней в сторону города медленно, опираясь на кривую клюку, шел старый хромоногий бродяга. Был он одет в обветшалый и выцветший балахон, какие носили странники много-много лет назад, на ногах его были стертые до дыр ботфорты. Приближаясь к городу, он еще издали заприметил прислонившиеся друг к другу фигуры Якоба и Агаты, которые сидели прямо на земле. Грустной была эта картина, но странник, повидавший на своем веку много печального и трагичного, лишь глубоко вздохнул и покачал своей седой головой. Он подошел к двум одиноким, сломленным жизнью старикам, и велел им проследовать за собой. Шли они окольными путями и тайными тропами, шли за удивительным странником горбатый старик с грязной бородой и не выпускающая его дрожащих скрюченных рук слепая старуха-нищенка. Они поддерживали друг друга, когда один едва не падал от усталости… Два сломленных молнией дерева, способных устоять лишь благодаря спутавшимся в последних объятиях веткам. Пройдя через поле, они очутились у кромки леса, на залитой солнцем и укрытой цветами опушке. Вокруг стояла тишина. Их провожатый, прошептав несколько слов, при помощи клюки раздвинул ветви старой черной сосны и жестом пригласил дочь лавочника и бедного портного пройти внутрь. Якоб и Агата, всё так же держась за руки, вошли под сени старого дерева и очутились в саду, прекраснее которого никто и никогда не видывал. Дикие животные свободно разгуливали там, не причиняя друг другу вреда, прекрасные цветы распускались и благоухали на каждом шагу, птицы с ярким оперением порхали с ветки на ветку, где-то невдалеке шумел ручей. Сад был залит солнечным светом, горбатый старик и слепая нищенка в рваных лохмотьях сперва не могли понять, куда они попали, не видя ничего вокруг… А когда их глаза, наконец, привыкли, они повернулись друг к другу и увидели, что они снова стали молоды…
Девушка и юноша бросились друг к другу в объятия, и по их щекам, наконец, побежали слёзы счастья…
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=495876
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 30.04.2014
Чтобы вернуть любимую, и странствия за тридевять земель может не хватить.
Когда Якоб пришел в себя, было уже за полдень, и солнечный свет тонкой полоской лег на пол пещеры, легонько коснувшись израненной руки беглеца. Ноги занемели, все тело ломило от ушибов и царапин, от голода кружилась голова. Костерок давно погас, в пещере было холодно и сыро, из щели между стеной пещеры и валуном, которую за ночь больше чем до половины засыпало снегом, сквозило. Юноша просунул руку в отверстие и аккуратно отломил несколько небольших веточек репейника, чтобы развести огонь и разогреть затекшие конечности, и одну ветку побольше, чтобы позже соорудить из нее подобие факела. Якоб немного восстановил силы остатками орехов в его карманах и, растопив несколько горстей снега, утолил жажду. Набрав несколько раз в ладонь еще снега, он стер с лица и рук засохшую кровь и грязь. После всего этого юноша почувствовал себя гораздо лучше и подумал, что не всё так плохо, и можно продолжать путь. В это время уже смеркалось, и через отверстие можно было заметить, что снова повалил снег. Якобу ничего не оставалось, кроме как продолжать движение вглубь пещеры, поэтому он, оторвав от своего камзола кусок ткани, намотал его на большую ветку и поджёг. Получившийся факел горел не слишком ярко, к тому же ещё и коптил, плюясь время от времени искрами и распространяя вокруг себя едкий запах гари. Но и этого было достаточно для того, чтобы даже самую малость разогнать темень. Пещера была ровная, аккуратная, с гладким немного покатым дном, довольно широкая и просторная. По сути, эта пещера больше напоминала шахту, но трудно было представить себе столь умелых мастеров, способных на такую сложную и точную работу. Якоб шёл, выпрямившись в полный рост, и если бы не сгущающийся с каждым шагом мрак, путь в пещере можно было бы назвать увеселительной прогулкой в сравнении с тем, что пришлось ему пережить вчера. Через несколько часов факел бедного портного последний раз плюнул небольшим снопом искр и, издавая шипящий звук, погас. Тьма тут же облепила юношу, сдавив грудь и опутав своими липкими сетями его ноги. Словно тяжеленный груз упал Якобу на плечи, стены пещеры зажали чужака, намереваясь задушить незваного гостя. Бедный портной не мог пошевелить руками, не мог сделать ни шага, он сел на холодный пол пещеры и заплакал. «Неужели мне суждено погибнуть здесь - в этой темной, сырой пещере?? - так думал юноша, сжимая в отчаянии кулаки. – Неужели мне больше не увидеть моей дорогой Агаты?!» Темнота вокруг него теснилась всё сильнее и сильнее, словно толпа зевак столпилась вокруг юноши, не давая ему продохнуть, сочувствуя его беде и уговаривая остаться здесь - в тишине и покое. Спустя некоторое время Якоб взял себя в руки и стал размышлять, что ему теперь делать, но ничего путёвого в голову ему не приходило, как зачастую случается в, казалось бы, безысходных ситуациях. Бедный портной решил осмотреться, но ничего, кроме густого липкого мрака видно не было. Он закрыл глаза, словно поддавшись на уговоры остаться, и в этот самый миг услыхал тихий еле слышный свист. Это где-то вдалеке посвистывал ветер, так же, как и на входе в пещеру, протискиваясь в щель между стеной и валуном. Якоб достал кремень и высек искру – впереди была лишь кромешная темнота. Он высек ещё одну и почувствовал: тот жуткий мрак, что так сдавливал грудь, отступил и больше не держит его. Юноша встал и, высекая время от времени искру за искрой, вновь двинулся прямо. Свист ветра с каждым шагом усиливался, пока, в конце концов, Якоб не уперся в какую-то стену. Она была такая же гладкая, как стены пещеры и размерами походила на валун, которым был сокрыт вход. Недолго думая, Якоб начал нащупывать её края: они оказались такими же острыми, как и у того, первого камня, и поначалу могло показаться, что его вообще перетащили в эту часть пещеры какие-то силачи-балагуры, чтобы подшутить над глупым и доверчивым юношей. Обессиленный и уставший, зажмурив глаза и сжав зубы, Якоб пытался сдвинуть с места камень. Перед его глазами проносилось счастливое беззаботное детство, родной город с его тихими узкими улочками, соседи-горожане, и, наконец, его дорогая Агата, чьи светлые кудри светились, озаряя волшебным свечением всё вокруг. Когда бедный портной всё же открыл глаза и опустил избитые, умаявшиеся руки, он обнаружил, что валун больше не преграждает ему дальнейший путь, и из-за него действительно льётся дивный чарующий, не схожий ни с чем свет. Якоб протиснулся в получившийся лаз и от удивления едва не потерял рассудок – старичок его не обманул: из темной, душной пещеры он попал в некое подобие грота, стены которого, потолок и пол были словно вырублены из чистого прозрачного хрусталя. Где-то вдалеке виднелся выход из этого грота, сквозь который просачивался солнечный свет, отражаясь и сверкая на каждой грани чудесной породы. Он освещал пространство грота ярче тысяч свечей. «Вот уж никогда не подумал бы, что такие чудеса бывают!» - не переставал удивляться юноша, озираясь по сторонам. Якобу приходилось прикрывать глаза рукой, чтобы его не слепили блики, рассыпавшиеся вокруг мириадами звездных искр. Пройдя до конца грота, Якоб наконец выбрался наружу и осмотрелся – был уже полдень, светило солнце в практически безоблачном небе, с небольшого уступа, на котором он очутился, было видно красные черепичные крыши какого-то незнакомого ему города, раскинувшегося внизу за небольшой рощицей. Отсюда можно было рассмотреть довольно высокий стройный с блестящим флюгером, изображавшим не то Купидона, не то простого лучника, шпиль массивной ратуши, возвышающейся над остальными строениями, невысокими и коренастыми. В нескольких кварталах от ратушной площади можно было рассмотреть приземистую колоколенку, которая, по всей видимости, венчала собой местную церквушку, окруженную со всех сторон частоколом заснеженных деревьев. Город этот по размерам превосходил - хоть и незначительно - родной городишко Якоба, но юноша, как ни пытался, не мог определить ни его названия, ни месторасположения, словно за несколько дней пути он так далеко забрался от дома, что попал в совсем другую страну. Как бы там ни было, бедный портной не придумал ничего лучше, как спуститься и выяснить, в какой местности он находится, а заодно перекусить, найти недорогой постоялый двор и раздобыть необходимые для постройки дворца инструменты. Спустившись по практически отвесной скале, он пересек рощу и, выйдя на местами разбитый, но все еще ровный тракт, вступил в город через довольно широкие красивые каменные ворота. Город оказался значительно крупнее, чем казался с вышины. Чтобы разглядеть черепичные крыши домов, Якобу пришлось непривычно высоко задрать голову, а шпиль ратуши и вовсе, как ему показалось, упирался в небо, норовя нанизать замешкавшееся облако на острый наконечник стрелы, зажатой в маленькой бронзовой руке не то Купидона, не то простого лучника. Люди в этом городе были доброжелательные, но не слишком разговорчивые, что было совсем не удивительно, ведь Якоб был здесь пришельцем, а судя по внешнему виду, его вполне могли принять за бродягу. Говорили тут на не совсем понятном юноше языке, но очень похожем на его родной, поэтому хоть и не без труда, но бедный портной смог найти себе скромный постоялый двор, в котором можно выспаться и набраться сил. Выяснить, куда он попал, Якоб так и не смог, горожане не слишком понимали, что от них хотел этого странного вида молодой человек, но одно он понял точно – это был какой-то большой и важный город, может быть, даже столица небольшого княжества или графства. У Якоба было с собой несколько монет, на которые жители города смотрели с подозрением, пробуя их на зуб, рассматривая на солнце и звонко стуча ими обо что попало. На эти деньги ему предоставили крошечную комнатушку и скромный завтрак. С их же помощью он приобрел у кузнеца подержанные инструменты – молоток, зубило, старую погнутую кирку и другие необходимые инструменты, в том числе большую портняжную иглу, которой он подлатал свою уже порядком оборванную одежду. Из дырявого холщевого мешка, найденного им на рынке около ратушной площади, Якоб сшил отличную сумку для всех нужных снастей и, чтобы не тратить драгоценного времени, на следующий день вернулся к волшебному гроту. День был довольно прохладный, дул небольшой ветерок, покачивая верхушки деревьев и подгоняя белесые бесформенные облака, из которых время от времени осыпались, кружась и приплясывая, крошечные снежинки. Добравшись до нужного места, Якоб первым делом изготовил некое подобие лестницы, навязав на купленной накануне в городе бечевке несколько крупных надежных узлов и продев в них толстые короткие ветки. Он забрался наверх и, пробравшись в грот, принялся работать киркой и уступом. Работа ладилась, различного размера куски хрусталя, с легкостью поддаваясь напору бедного портного, откалывались от стен. Они были большие и не очень, но все, как один – с красивыми ровными краями. Переливаясь всеми цветами радуги, они сверкали, как граненые доселе невиданные алмазы. Якоб собирал их, отсортировывал и складывал на краю уступа, чтобы позже при помощи бечевки и сумки, сшитой из старого мешка, аккуратно спустить их вниз. Так прошел весь день. Когда солнце уже село, юноша перенес всё в небольшую расселину, расположившуюся невдалеке от грота. Здесь было тихо и безлюдно, где-то в глубине изредка пищали летучие мыши, да слышался шелест потревоженных таким неожиданным вторжением уснувших на зиму змей… Лучшего места, чтобы спрятать драгоценный хрусталь, просто не было. Несколько мелких осколков горного хрусталя Якоб взял с собой в город, чтобы попробовать продать в лавку старьёвщика, к которому он зашёл на следующее утро. Столь чистой породы древний, как и вся его лавка, старьёвщик в жизни не видывал, и уже прикидывал, сколько можно выручить за каждый обломок у местного ювелира, когда всячески бранил юношу за то, что тот принес никчёмные, гроша ломаного не стоящие стекляшки. Так или иначе, вырученной суммы Якобу хватило, чтобы купить большую плетёную корзину, в которой легче было бы спускать вниз хрусталь, и запастись новой крепкой бечёвкой, чтобы, когда понадобится, заменить старую. Также он раздобыл недостающий инструмент и приобрел у бакалейщика пачку сухарей и бутылку сладкой монастырской медовухи, чтобы восстанавливать силы во время работы.
Ежедневно Якоб ходил к волшебному гроту, работал не покладая рук, время от времени принося еще горсть хрустальных осколков старьёвщику, чтобы приобрести еду или инструмент. Через месяц в расселине скопилось такое количество горного хрусталя, которого хватило бы на постройку небольшого дома. Был погожий весенний день, снег уже давно сошел, и на деревьях набухали первые почки, когда Якоб вышел с постоялого двора и по привычке широким шагом направился в сторону небольшой рощицы, за которой был скрыт чудесный грот и теперь уже не менее чудесная расселина, полная чистейшего горного хрусталя.
- Доброго утра вам, пан Якуб, - приветствовала его пышная коренастая молочница.
- Хорошая нынче погода, пан Якуб, - вторила молочнице статная осанистая булочница.
- Как думаете, пан Якуб, - тут же подхватывал дородный краснощекий водовоз, хохмач и балагур, - Каков нынче день будет, солнечный ли?
Горожане полагали, что перед ними приезжий кладоискатель, алхимик, странствующий артист и иностранный шпион, ни больше, ни меньше. Люди уже давно распускали слухи о скромном, тихом и приветливом юноше, пришедшим ниоткуда и поселившимся на дешевом постоялом дворе. Он не был богат настолько, чтобы соседи начали относиться к нему с подозрением, но и не был беден в той степени, когда люди отводят глаза, чтоб скрыть свою досаду и раздражение.
- Думаю, день будет прекрасный, пан Водовоз! – сбавив скорость, беззаботно ответствовал тому Якоб; он шел налегке, так как инструменты и корзина хранились в гроте, а с собой приходилось носить лишь обед, который вмещался в небольшой свёрток.
- Значится, пан Якуб, опять-таки ждать Вас к ночи? – сетуя и брюзжа, выглянул из окна своей древней лавки старьевщик, - Значится, мне опять-таки сидеть допоздна? Посмотрите только на этого франта – никакого уважения к сединам.
Уже давно никто не обращал внимания на старого ворчуна, прощая ему даже самые едкие реплики, и Якоб, пожелав соседям хорошего дня, вышел из города через красивые широкие каменные ворота. В этот день он собирался перейти к постройке дворца, и этот день был для него особенным. Бедный портной бодро шагал через аллею к расселине, в которой был спрятан хрусталь. Всюду сновала живность, и припекало солнце. Якоб был уже не тем хилым болезненным ремесленником, каким он слыл в родном городишке: трудности и тяжелая работа закалили его и сделали сильным стройным молодым человеком. Но так же, как и прежде, каждый миг своей жизни он мечтал о своей дорогой Агате и об их красивом, единственном в мире хрустальном дворце. К началу постройки всё было готово. Якоб присмотрел красивое место на пригорке, окружённом столетними дубами, в тени которых звонко журчал маленький ручей, а в ветвях заливались голосистые соловьи. С него открывался красивый вид на город с одной стороны, а с другой - на аллею, за которой раскинулась горная гряда с чудесной пещерой. Место это было ровное, чистое, без пней и коряг, а также крепкое и сухое, благодаря залегающей на глубине горной породе, в общем, оно идеально подходило для постройки здания. Приближаясь к нему, Якоб был настолько поглощён своими мыслями и планами предстоящей работы, что совершенно не заметил присевшую под широченным раскидистым дубом фигуру, закутанную в обветшалый старомодный не то плащ, не то балахон, обладатель которого внезапно окликнул замечтавшегося юношу скрипучим, несколько каркающим голосом.
- Доброго дня, портной! Вижу, ты хорошо потрудился, – Якоб обернулся на знакомый голос и сразу же признал в сидевшем под раскидистым дубом странного старичка, встреченного им в лесу, - На славу потрудился!
- Здравствуйте, дедушка! – подойдя к старичку, сказал юноша, - С чем в эти края пожаловали?
И тут же, заметив пустую свёрнутую котомку, лежавшую на траве рядом со старой кривой клюкой, добавил, - Господи, да вы, поди, неделю не ели!
Якоб тотчас достал все припасённые на день продукты и аккуратно разложил их на своей разостланной у ног старичка заплечной сумке. Немного перекусив скромным обедом юноши и угостившись монастырской медовухой, старичок негромко вздохнул и, подняв на Якоба свои чёрные и не по-стариковски внимательные хитрые глаза, нахмурился, словно готовился сказать что-то очень важное и серьёзное.
- Плохие новости я принёс тебе, портной, - от этих слов Якоб вздрогнул и по его спине пробежал холодок, как часто бывало с ним в продуваемой со всех сторон каморке, - Иду я сейчас из твоего городишки.
Якоб замер, боясь оборвать старичка, и сердце его тревожно замерло вместе с ним.
- В городишке твоём нынче готовятся к празднику. Уже и трубадуры прибыли, и артисты бродячие, у пирожницы работы невпроворот, мяснику давно заказали быков и овец, а лесничему велено доставить разнообразной дичи, лавочник откупоривает самые дорогие и изысканные вина, а знать шьёт себе праздничное платье, чтобы блистать на званом балу в честь прекрасной невесты.
- Неужто все было зазря?! - Якоб, который сразу понял, о чём говорит старичок, не в силах сдержать горьких слёз, воздел руки к небу. Он рвал на себе волосы и, сокрушаясь, падал оземь.
Некоторое время, молча и очень спокойно наблюдал старичок за страданиями юноши, чтобы дать тому излить своё горе, после чего окликнул Якоба, оплакивающего свою суженную, которую отдадут за нелюбимого, но зажиточного и, верно, знатного жениха.
- Нет у тебя времени, портной, слёзы лить! До женитьбы-то времени не шибко много осталось, а тебе ещё целый дворец построить надобно.
- Но я не успею, даже коли за десятерых работать буду, - произнес Якоб, понурив голову, словно дерево, которое годами гнули к земле шальные ветры, склонившееся по их неукротимой воле.
- Твоя правда, поспеть будет тебе непросто, да попытаться стоит, так что не опускай руки, портной, - поднимаясь на ноги и опершись на клюку, кряхтя и поскрипывая, как рассохшаяся со временем тренога, хриплым несколько каркающим голосом сказал старичок, - Смотри сюда.
И старичок, взяв в руки свёрнутую и, как казалось, пустую котомку, словно ярмарочный колдун, достал из неё сначала небольшое, тяжёлое, словно отлитое из золота, долото, за ним – такой же блестящий и сверкающий на солнце молоточек.
- Это не простые инструменты, - сказал старичок, передавая их Якобу, - когда-то они принадлежали одному великому мастеру, и с той поры некоторые почитают их волшебными. Не всякий сподобится обуздать их, но тот, кто сможет - станет самым искусным резчиком на всем белом свете. Львов, выточенных из камня этими инструментами, люди будут бояться, убегая от них без оглядки, лишь заслышав их рычание, а вырезанные из каменьев цветы будут благоухать под стать настоящим. Птицы, которых изобразишь, начнут щебетать, а ангелы – петь осанну. А теперь – поспеши, портной, работа не ждет.
Юноша принял из рук старичка волшебные инструменты, от всей души поблагодарил его и, следуя наставлениям, ринулся к пригорку, на котором он решил построить хрустальный дворец.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=495875
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 30.04.2014
Кто знает, что творилось на душе у Якоба, когда он бежал из города… Слова лавочника отзывались в его голове громогласным эхом, заставляя бедного портного мчаться без оглядки, сломя голову прямо в самую чащу. Так и бежал Якоб, пока силы не покинули его… Наконец, он рухнул, как поваленное дерево, посреди небольшой опушки где-то в самой гуще леса. Луна стояла высоко и ярким таинственным светом освещала высокие обросшие мхом деревья-старожилы, корни которых тянулись по земле, словно сказочные чудища, норовившие затащить незадачливого путника в свое логово. Якоб оглянулся и понял, что эта часть леса была ему не знакома и так далеко он никогда не заходил.
«Что же мне теперь делать, - подумал Якоб, немного успокоившись, - Куда податься?» Ночь была морозная, хоть и безветренная, и бедный портной решил, что нужно найти сухое местечко, где можно будет развести огонь, чтобы не замерзнуть ночью. Осмотревшись, Якоб увидел на краю опушки громадную черную ель, лапы которой, наклонившись почти до самой земли, напоминали балдахин огромной уютной кровати. Бедный портной, с трудом приподняв эти ветви, пролез внутрь и обнаружил, что земля под деревом щедро усыпана сухими палыми листьями и мягким мхом, как самая настоящая перина. Выбрав несколько сухих веток, Якоб при помощи кремня развел небольшой костер, которого вполне хватило бы, чтобы не замерзнуть. Согревшись, бедный портной уснул, и крошечный огонек, выплясывая свой причудливый танец, мерцал в густом мраке лесной чащи. В стародавние времена - и все это знают - в дремучих лесах еще водились всякие чудные создания, но нынче их и след простыл, и услышать о них мы можем только от наших бабушек, которые помнят сказки, рассказанные их бабушками. Аккурат, в такой дремучий лес и забрел Якоб. В старый-старый лес, наполненный тайнами и загадками, где верхушки деревьев теряются в вышине, а их корни уходят глубоко под землю. Это был лес, в который редко захаживала живая душа, а если уж и заходила, то чаще всего навсегда. Вот в такую чащу забрался Якоб. Снилось ему, будто у огромного костра собрались дивного вида фигуры, говорящие на неизвестном ему языке. Не то люди в звериных шкурах, не то звери; над костром на огромном вертеле жарилась кабанья туша, сидящие медленно передавали друг другу по кругу толстый бурдюк с вином и тихо, почти шепотом вели свою тайную беседу. Хоть Якоб не понимал ни слова, он догадался, что говорят они о чем-то нехорошем и загадочном. Костер время от времени вспыхивал, рассыпая вокруг себя снопы искр, которые летели под ноги сидящим в кругу. Но даже тогда нельзя было рассмотреть их лица, скрытые капюшонами и накидками. Луна то скрывалась за проплывающими мимо облаками, то снова выглядывала и заливала своим бледным светом всю поляну и сидящих вокруг костра незнакомцев. Внезапно Якоб услышал уханье совы, и сновидение испарилось, словно его и не было. Он лежал там же, под ветками черной ели, рядом с ним еле слышно потрескивал костерок. Бедный портной поднял глаза и заметил, что возле его огонька сидит, скрючившись, маленький горбатый старичок с неопрятной бородой, рядом с ним лежит клюка и крохотная латанная-перелатанная котомка. Старик вытягивает свои костлявые пальцы к огню, будто пытается согреться.
- Доброй ночи, дедушка, - сказал Якоб, которого спросонья удивило появление незваного гостя, - откуда ты здесь?
- Доброй ночи, внучок, - скрипучим, несколько каркающим голосом ответил старичок, - на огонек к тебе заглянуть решил, в лесу теперь шибко холодно. А тебя-то каким ветром занесло в этакую глухомань? А?
Поведал Якоб старику о своей беде. Ничего не утаил. Выслушал его старичок… Сидит, в огонь таращится, греется. Только еще больше скрючился…
- Ты уж извини, дедушка, да угостить тебя нечем, - произнес портной, чтобы прервать воцарившееся тягостное молчание, вызванное его рассказом.
- Ничего внучек, разве ж это беда? – промолвил старичок и потянулся за своей котомкой.
- Ой, дедуля, дедуля, - сказал, усмехаясь, Якоб, - в котомке твоей прорех-то поболе, чем в сите! Давай ее сюда, я ее запросто подлатаю!
Старичок достал из своей котомки краюху хлеба и небольшой кусок мяса, такого горячего, будто только-только с огня. От мяса исходил приятный запах, знакомый всякому бедняку, которому и в праздники доводилось довольствоваться хлебом да салом, а ломоть ржаного хлеба пах тмином и кардамоном. Якоб взял еловую иглу, выдернул нить покрепче из своего камзола и проворно, словно по волшебству, залатал все дыры в котомке старичка, не успел тот и рта открыть.
- Как новая! – удивился старичок, взглянув на работу Якоба, - А ты, как я погляжу, славный мастер - золотые руки! Давай-ка отведай хлеба да мяса, а завтра поутру рассудим, чем можно помочь твоему горю. Утро вечера оно мудренее будет.
Бедный портной поблагодарил старика за сытный ужин, и, поев, забылся тяжелым крепким сном.
Едва только первые лучи солнца пробились сквозь макушки деревьев и первые птицы возвестили о наступлении утренней зори, Якоб открыл глаза и осмотрелся. Его костерок догорал и кое-где все еще ярким светом на ветру вспыхивали крошечные угольки. Незваный гость все так же сидел у потухшего очага, склонив голову на грудь. В его ногах все так же лежала старая кривая клюка и теперь уже залатанная маленькая котомка. «Интересно, что он мне расскажет, этот странный старичок, может что-то дельное? Наверняка он многое на этом свете повидал…», - подумал Якоб и, приподняв еловую лапу, выбрался из ночного убежища, после чего помог выбраться и старичку. День обещал быть погожим и теплым, и уже кое-где на сугробах были видны солнечные зайчики. Утром лес выглядел не столь устрашающе и таинственно. В ветвях лиственниц, елей и сосен сновали белки и мелкие пичуги, где-то наверху ветер шелестел в кронах деревьев. Посреди опушки прямо из земли торчал большой обгорелый черный пень, который словно никогда и не был деревом и вылез из-под земли сразу пнём. На него и взгромоздился старичок. В руках он держал свою клюку, а котомку перекинул через плечо. Теперь Якоб мог разглядеть своего незваного гостя получше, чем ночью у костра. Старичок был весь нескладный, кривой, хромоногий, с неопрятной бородой, длинным острым носом и кустистыми, такими же неопрятными, как и борода, бровями, под которыми, словно два уголька, светились черные и не по-стариковски внимательные хитрые глаза. Одет он был в обветшалый и выцветший то ли плащ, то ли балахон, какие носили еще два века назад, а на ногах его были поношенные и местами стёртые до дыр, но когда-то красивые щегольские ботфорты. Одним словом типичный бродяга.
- Присядь сюда, портной, - сказал старичок, и Якоб уселся на толстую поваленную грозой сосну, которая лежала рядом с пнём, как будто кто-то нарочно приткнул ее именно здесь, - ведаю я, как помочь твоей беде, но знай, что большим трудом сможешь ты отвоевать свою любимую. Слушай меня внимательно и запоминай каждое мое слово, - Якоб ни на миг не отводил глаз от странного старичка и только кивал головой в ответ, - неподалеку отсюда лежит небольшая каменная гряда. Чуть правее, в зарослях репейника увидишь ты большой валун. Так вот, этот валун закрывает вход в глубокую пещеру. Ни одна живая душа не знает о той пещере. Спустись в нее и в самом ее конце найдешь ты, портной, залежи чистого, как слеза, и крепкого, как алмаз, горного хрусталя красоты небывалой. Из хрусталя этого построй дворец, и на солнце засияет он так, что даже слепые увидят, как он красив и ослепителен. И придут люди к нему подивиться такому чуду, и любимая твоя среди них придет и останется с тобой во дворце жить так, как никто до вас не жил, в любви и согласии, в здравии и достатке. Но помни, дворец не себе одному ты строишь, и входить без своей любимой в него тебе не надобно. А коли войдешь – то беды не оберешься. Усек, портной?
Якоб по-прежнему сидел на поваленном дереве и слова не мог вымолвить. Не ждал такого услышать он, хоть и слыхивал про всякие чудеса. На словах-то все в них верят, а поди поверь, когда с тобой чудо случается. Но Якоб прислушивался к советам старых людей и верил им, да и что ему еще оставалось делать?
- Как отблагодарить тебя, дедушка? – сквозь слезы произнес бедный юноша, кинувшись в ноги странному старичку.
- Это я тебе благодарен за котомку свою, так что, почитай, мы в расчете, - сказал старичок и неловко слез с черного обгорелого пня, - Мне нынче пора, портной, в путь-дорогу, ждут меня в другом месте. А ты следуй за солнышком, только так из леса выйдешь. А там, как горы увидишь – иди прямо, пока место нужное не найдешь.
И старичок неповоротливо заковылял к краю опушки.
- Спасибо Вам, дедушка, храни Вас Господь! – на прощание сказал Якоб.
- И ты будь здоров, портной! Только не забывай, не входи во дворец один! – уже на краю опушки громко произнес старичок и немедля скрылся в гуще таинственного леса, ловко юркнув в него, как в свою родную нору лис, стащивший у простофили фермера несушку.
Где-то в вышине между деревьями уже вовсю светило солнце, щебетали птицы, и Якоб, следуя указаниям старичка, направился в ту сторону, где его ждала та самая каменная гряда с волшебной пещерой. Бедный портной продирался сквозь густую непроходимую чащу, сучья до крови царапали ему руки и лицо, рвали на нем одежду, ноги застревали в сугробах и цеплялись за коряги. Но Якоб не унывал, ему хотелось скорее приступить к постройке хрустального дворца. Его воображение рисовало портики, украшенные красивейшими барельефами, фигурки ангелов и купидонов на пьедесталах, сверкающие ярче золота на солнце колонны и устремляющийся к небу хрустальный свод. Он грезил, как приведет Агату в свой дворец, и они будут счастливы, и будут, словно в сказке, жить долго и счастливо, устраивать балы и приёмы, принимая у себя гостей, помогать обездоленным и сиротам. Точно так, как мечтали они в своём далеком детстве. С такими мыслями прокладывал себе путь юноша сквозь заросли вековых деревьев, несколько раз на его пути встречались лесные жители, не успевшие спрятаться, почуяв приближение чужака. То мимо пробегал белый, как последний снег заяц, то с щебетом слетала с ветки стайка крошечных синичек. Кое-где на кустах ещё пылали пламенем нетронутые птицами ягоды, и Якоб с удовольствием срывал их, чтобы утолить одолевавший его голод, ведь солнце почти уже стояло в зените. Тем временем лес начал заметно редеть, тут и там на глаза попадались влажные от росы прогалины, солнце пригревало, и Якоб начал насвистывать одну из своих любимых песенок. Чуть поодаль, там, где за деревьями уже мелькала снежная, с большими грязными пятнами равнина, он увидел большой раскидистый орешник, под которым можно было отдохнуть и набраться сил. Разворошив снежный покров, юноша нашел под ним множество орехов, которые пролежали под деревом с самой осени, и, распихав их по карманам, продолжил свой путь.
Сразу за лесом простиралось ровное пространство, похожее на поле или широкий дол, разделяющий оставшийся позади лес и видневшиеся теперь на горизонте горы в ослепительных белых шапках. Вечерело, и солнце уже не так грело, как в течение дня, но было по-прежнему светло и безоблачно, поэтому Якоб энергично зашагал в сторону лежавших впереди гор. Как оказалось, пересечь долину оказалось не менее сложно, чем выбраться из чащи, и бедный портной неизменно проваливался то в сугроб, то в грязную лужу, под его ногами то хлюпала грязь, то хрустел и трескался наст. Снег и лед блестели на солнце, до боли ослепляя юношу, который продолжал упрямо шаг за шагом следовать к своей цели. Солнце, как это всегда бывает зимой, село быстро, без предупреждения, только птицы затихли на миг, и всё ещё теплый тихий вечер сменила холодная ветреная ночь. Ледяной ветер налетел ниоткуда, словно лишь с наступлением ночи кто-то спустил его с цепи, на которой ему пришлось просидеть весь день, и он тут же принялся носиться и кусать незадачливых прохожих, оказавшихся в это время на улице. Сейчас посреди совершенно неизвестной ему местности Якоб с грустью вспоминал свою тесную плохо освещенную каморку, в которой вечно сквозило и дуло из всех щелей так, что временами колыхалось развешанное в мастерской уже готовое платье. Но даже холод и голод не могли уменьшить его стремления добраться до заветной пещеры. Эта ночь, как и прошлая, была лунная и светлая, и, хоть снег и не блестел в лунном свете, все было хорошо видно, и Якоб мог продолжать путь. Поплотнее закутавшись в свой теперь уже грязный и рваный сюртук, бедный портной, стиснув зубы, чтоб не стучали, брел, не разбирая дороги, среди безлюдного заснеженного дола. Небо было черное, усеянное звездами, которые мерцали в морозном зимнем воздухе, как замерзшие светлячки на рассвете, когда их застали врасплох первые холода. Якоб смотрел на звезды, не сбавляя при этом шага, когда вдруг заметил, что звезды блестят не только не небе, но и на земле – в каких-нибудь трехстах шагах от него. Юноша остановился и напряг зрение. «Несомненно, это звезды! Ничто не может сиять так красиво и бесподобно! – подумал Якоб.» Бедный портной, сжав кулаки, из последних сил рванул к тому месту, где, как ему виделось, на земле россыпью лежали звезды. Ветер свистел в его ушах, а луна с нескрываемым удивлением наблюдала за странной погоней. Запыхавшись, Якоб почти достиг своей цели, когда неожиданно его ноги запнулись о взявшийся ниоткуда булыжник, и он со всего маху рухнул на что-то холодное и твердое. При падении бедолага расшиб себе колени, локти и рассадил голову. Придя в себя, Якоб первым делом убедился, что всё на своих местах, и отделался он легким испугом, после чего юноша смог вздохнуть спокойно и подняться на ноги. Луна в этот миг скрылась за небольшим темным облаком, из-за чего всё вокруг заволокла непроглядная темень - густая, как праздничный гуляш. Стало еще холоднее, вот-вот должен был пойти снег. Так Якоб и стоял в темноте - голодный, уставший и замерзший, не зная, куда он попал и куда ему идти дальше… Когда луна разогнала облака, закрывавшие ей вид на раскинувшуюся далеко внизу долину, её свет залил все пространство вокруг путника, и он с удивлением обнаружил, что стоит на огромном плоском камне, вокруг которого он, оглянувшись, увидел еще с десяток таких же камней. Они поблескивали и переливались, их поверхность, казалось, была щедро усыпана мелкими, как песчинки звездами. Камни были такие ровные и так близко друг к другу лежали, что сейчас, при таинственном свете луны, они напоминали чешуйки громадного дракона, выбравшегося из сказок и поверий, чтобы подышать свежим зимним воздухом, пока никто не видит. Якоб нагнулся и погладил этот чудесный камень. Он был холодным и абсолютно гладким. Это была удивительной красоты горная порода, годная для лучшего дворца на земле, кому бы он ни принадлежал. Путник осмотрелся вокруг, чтобы понять, куда же он все-таки попал: гряда эта была небольшая и ровная, сразу за ней виднелась та же равнина, по которой так долго пришлось идти Якобу, и тянулась она до самых гор, которые всё так же виднелись на горизонте в своих по-праздничному нарядных белых шапках. Юноша не поверил своему счастью, когда подумал, что, видимо, это и есть та самая гряда с волшебной пещерой, и начал крутиться на месте в поисках зарослей репейника. Долго искать не пришлось и, завидев чуть поодаль черное пятно, которое не могло быть ничем другим, кроме большого куста, Якоб бросился в его направлении и, добежав, упал на колени. В его замерзшие и израненные руки впились сотни больших острых игл – хоть на нем и не осталось ни одного листочка, это, без сомнений, был репейник. Огромные заросли лучше любых стражников надежно защищали вход в волшебную пещеру, и бедному портному пришлось несладко, пока, наконец, он не нащупал руками приваленный кем-то большой валун. Из последних сил, стиснув зубы, срывая пальцы в кровь, Якоб рванул этот камень на себя и отодвинул его, насколько смог, в сторону. В результате образовалось небольшое отверстие - лаз, сквозь который юноша смог с трудом протиснуться. В это самое время облака, которые к этому времени застелили всё небо и почти полностью скрыли от луны раскинувшийся пейзаж, начали сыпать снегом. Всё вокруг заволокло белым маревом, и на дол опустилась снежная буря. В пещере было тихо, вода со звоном не накрапывала с потолка, и в темных углах не кишели змеи и лягушки, только ветер, словно впервые, с тихим свистом вторгался сквозь образовавшуюся расселину и печально завывал где-то в самой глубине неизведанной пещеры. Якоб смог сложить небольшой очаг из сухих веток репейника и, как только огонек был разведен, повалился, заснув беспробудным сном.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=495659
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 29.04.2014
Чтобы потерять любимую, за тридевять земель ходить не обязательно.
Жил в стародавние времена в небольшом тихом городке на берегу широкой реки Дунай умелый портной Якоб. Был он беден, хоть и слыл лучшим портным на всю округу и, несмотря на золотые руки, не имел он за душой ни медяка. Кроме золотых рук наградил бог юношу еще и большим добрым сердцем. С бедных горожан денег он за работу не брал, а богатые не слишком охотно платили ему даже жалкие гроши, считая, что такому глупцу, как Якоб деньги ни к чему. Жил портной в знаменитом переулке Ремесленников один в крошечной плохо освещенной мастерской, которая досталась ему по наследству от отца, а его отцу – от деда, а деду – от прадеда. Редким гостем в каморке Якоба были лучики солнца, а те, что и заглядывали к нему, просвечивали сквозь обветшалую крышу и стены. В старых обитых оловом сундуках, расставленных вдоль стен его жилья, были спрятаны от влаги и сырости разнообразные ткани: от серого грубого сукна, годного лишь для простого люда, до изысканных муслина и батиста, впору самому эрцгерцогу, а может даже и королю. В скромной мастерской Якоба всегда было чисто, инструменты лежали на своих местах, готовое платье аккуратно висело в ожидании своих хозяев. Любой внимательный человек, проходя мимо, мог услыхать, как трудолюбивый мастер еле слышно насвистывает одну из песен, которыми всегда славился здешний народ. Горожане любили доброго и отзывчивого Якоба, неизменно готового прийти на выручку соседу, и старались помочь ему, кто чем мог. Дровосек приносил ему щепу, чтобы было чем освещать мастерскую и немного дров, чтобы согреваться холодными зимами, когда вьюга, завывая и клацая своими зубищами, норовила проникнуть в жилье бедного портного. Молочница, сыновья которой -«несносные сорванцы» - как она сама выражалась, постоянно ухитрялись разорвать только что зашитую рубаху, несла Якобу головку вкуснейшего сыра и раз в неделю крынку свежего молока. А жена булочника, которая постоянно приходила починять мужнин передник или колпак, всегда приносила буханку хлеба, а в канун праздников еще и славный яблочный штрудель. Хоть и жилось Якобу непросто, но ничто не могло омрачить его жизни - ни бедность, ни нужда. Непогода не пугала портного и насмешки богатеев его не трогали. Печалился Якоб лишь об Агате - дочери лавочника, зажиточного, но черствого и грубого человека. Золотистые кудри Агаты были для Якоба так же недосягаемы, как и упирающийся в самое небо, как говаривал престарелый капеллан, шпиль церкви Святого Матьяша. Знавали узенькие улочки и их обитатели те времена, когда сын портного и дочь лавочника вместе с другой ребятней бегали и резвились дни напролет, нарушая покой степенных граждан, летом ходили купаться на реку, а зимой – кататься с горок, кто на чем горазд. Но нынче старый лавочник гнал прочь от своей дочери ремесленников и простолюдинов, вроде Якоба, мечтая лишь о том, чтобы выдать Агату за первого богатого и знатного жениха. Если б только у него была возможность, лавочник без сомнений спрятал бы свою дочь подальше, в закрома, посадил бы ее на полку, где-нибудь между лакричными конфетами и пыльными бутылками со сладким токайским вином и ждал, пока на пороге появится подходящий покупатель для его самого главного сокровища. Но, к счастью, спрятать от людских глаз красавицу Агату он не мог, и горожане забывали о своих тревогах и заботах, когда она ранним утром выходила на улицы, легкая и неземная, словно спустившийся с небес ангел. Лавочник не любил, когда его дочь относила этому глупому бездельнику Якобу перед праздниками его камзол, чтобы обновить или подлатать. Но и лавку свою бросить он не мог, уж очень боялся лавочник упустить хоть одного посетителя, а потому, скрипя зубами, отпускал он Агату, провожая ее до самого угла переулка Ремесленников своим цепким колючим взглядом.
- Здравствуй, дорогой мог Якоб! – прощебетала Агата, просунув свое прекрасное личико в окно каморки портного.
- Здравствуй, дорогая моя Агата! – с грустью в голосе, не поднимая головы от работы, ответил ей портной. – Ты снова принесла камзол своего отца?
- Конечно, Якоб, ведь скоро Рождество и у господина бургомистра состоится прием. Отец надеется и в этом году попасть на этот глупый прием с их глупыми разговорами. Но, Якоб, - продолжала девушка мечтательно, - ты бы видел, какие на этом глупом приеме танцы, как они вальсируют, а какие у дам на этом глупом приеме платья, о, Якоб, ты бы видел эти платья…
- Да, Агата… - прошептал Якоб тихо, как кружащийся в воздухе лист.
- О! Бедный, несчастный мой Якоб! Как же я к тебе несправедлива! Мой дорогой Якоб, ну зачем я заговорила с тобой о платьях всех этих глупых бюргеров! Ты у меня лучше всех вместе взятых бюргеров, бургомистров, герцогов и эрцгерцогов вместе взятых!
- Да, Агата. Только твой отец так не думает.
- Чтобы там не думал мой отец, - ответила Агата с внезапно посерьезневшим лицом, - лучше тебя в этом мире нет, дорогой мой Якоб! Поклянись мне, что мы будем вместе, что б ни случилось! Поклянись мне, Якоб, что никогда меня не разлюбишь! Пожалуйста!
- Клянусь, - выпалил Якоб, взяв маленькие нежные ручки девушки в свои грубые ладони, - Клянусь, моя дорогая Агата!
Портной и дочь лавочника замолчали и просто с нежностью смотрели друг на друга, взявшись за руки. Они не умели жить друг без друга, да и не хотели.
- Смотри, что я тебе принесла, - внезапно воскликнула Агата, доставая какую-то небольшую баночку из рукава своей изящной шубки, - Это яблоки в сиропе.
- Но твой отец… - попытался вставить слово Якоб.
- Я знаю, мой отец не одобряет, что я ношу тебе продукты из лавки, но в этот раз он ни о чем не догадается, потому что думает, будто это я их съела с подружками! – и дочь лавочника залилась искрящимся, словно новогодние снежинки, смехом. – Но мне пора бежать, мой дорогой Якоб, иначе отец спохватится. Не хочу, чтобы он на тебя накричал, мой дорогой Якоб! Я обязательно приду к тебе завтра проведать, не готов ли отцовский камзол! До завтра, мой дорогой Якоб! – уже убегая, прощебетала дочь лавочника.
- До завтра, моя дорогая Агата! – будто со слезами на глазах произнес бедный портной.
Старый лавочник на дух не переносил мягкого и отзывчивого портного, ведь Якоба любили все горожане за его доброе сердце, а лавочника, черствого и грубого – никто не любил, и никто из простого люда не верил, что у такого человека, как лавочник, могла быть такая чудесная дочь. Возможно, именно поэтому люди сносили его грубости - потому лишь, что рядом с ним всегда была Агата, способная ласковым словом и улыбкой утешить и излечить любые обиды. Конечно же, лавочнику не нравилось, когда его самое ценное сокровище, его красавица дочь ходила к этому лентяю портному, который «и камзола-то за один день подлатать не может». На самом деле Агата сама просила юношу не спешить с починкой отцовского костюма, чтобы у нее была возможность наведываться к любимому, да и старый лавочник знал, что никто, кроме Якоба так хорошо и за сущие гроши не приведет в порядок его камзол. До праздников оставалось совсем немного времени, и работы Якобу хватало с головой. Женщины приносили теплые платки и свои парадные платья, камзолы своих мужей и зимнюю одежду детворы. Даже городская беднота приходила к портному с просьбами залатать прорехи на своей поношенной одежде. Якоб трудился день и ночь не покладая рук, насвистывая рождественские песни и мечтая о дочери лавочника. Он ждал праздников, как никто из прочих горожан, ждал с таким нетерпением, с каким и птицы не ждут первой весенней капели. Дело в том, что Якоб сшил себе новый, теплый, в пору самому бургомистру камзол. И только лишь для того, чтобы в первый праздничный день пойти к лавочнику и попросить руку его дочери. Якоб знал, что в любой другой день лавочник его не пустит и на порог, а учитывая еще и причину такого посещения, наверняка погонит прочь палкой или даже спустит собаку. Но в Рождество даже лавочник так не поступит и обязательно пустит Якоба в дом, чтобы выслушать его. Так размышлял бедный портной. И вот праздники наступили. Из окон домов пахнУло еловыми ветками и ароматными маковыми рулетами, девушки затеяли гадание на суженого у реки, а парни с кудахтаньем отправились обходить дома горожан. Ребятня с колокольчиками и трещотками стайками носились по узеньким улочкам, а старики переставали ворчать и с умилением наблюдали за праздничными гуляниями и забавами. Было свежее, солнечное морозное утро, когда Якоб вышел из своей мастерской и направился к дому лавочника. Сердце его трепетало, как последний ярко-красного цвета кленовый лист на уже по-зимнему холодном ветру. По дороге его сердечно приветствовали все горожане, приглашая разделить с ними их скромную, но от этого не менее праздничную трапезу. Поздравления и пожелания удачного года, счастья и здоровья слышались отовсюду, настраивая на рождественский лад даже приезжего человека, не знакомого с обычаями простого люда. Вскоре Якоб остановился у большого красивого дома, на первом этаже которого находилась просторная и светлая лавка, а второй и третий этажи отводились для хозяев дома, их гостей и слуг. «За одним из этих окон, - думал Якоб, поднимая глаза, - живет моя дорогая Агата». Портной глубоко вздохнул, набрался смелости и позвонил в колокольчик, украшенный по случаю праздников большим красивым бантом из тончайшего шелка. Над дверью в лавку были аккуратно приколочены восхитительные еловые ветки с крупными шишками и таким же, как и на колокольчике, бантом. Якоб собирался было позвонить в колокольчик еще раз, как дверь распахнулась – на пороге стоял столь важного вида слуга, что Якоб подумал было, что ненароком попал в дом самого бургомистра. Cлуга окинул портного оценивающим взглядом и без объяснений захлопнул дверь, буркнув под нос что-то невразумительное. Якоб слегка опешил и отступил шаг назад, он поднял голову и посмотрел на окна этого красивого и большого дома. Внутри видимо горел камин, в комнатах было светло и, наверное, очень тепло и уютно. Тут дверь снова отворилась, и все тот же важного вида слуга приказал Якобу идти за ним. Вход в комнаты проходил через лавку. Чего только в ней не было: колбасы и деликатесы, вина и настойки, заморские специи, кофе, чай и прочая бакалея. За блестящими стеклянными витринами стояли бутылки, банки, коробки, лежали всевозможной величины свертки и даже несколько небольшого размера бочек. От обилия запахов голова шла кругом и у искушенного гурмана, не говоря уже о бедном юноше, которому большинство из них вовсе были не знакомы. Пройдя за слугой сквозь лавку и после по лестнице, Якоб попал в небольшой коридор, устланный мягким ковром и украшенный драпировками и гобеленами, призванными подчеркнуть хороший вкус хозяина и его положение в обществе. На них изображались рыцарские подвиги и деяния святых, фрагменты из Святого писания и народных преданий. Слуга постучал в массивную с большой металлической ручкой дверь и заглянул в образовавшееся отверстие. После этого он повернулся к Якобу и жестом приказал входить в комнату. Помещение, куда попал бедный портной, представляло собой просторный кабинет с камином, в котором весело потрескивали дрова, и шкафами, на которых стояли гроссбухи, папки со счетами и всякие прочие ведомости. Посреди комнаты ближе к большому окну, выходившему на центральную улицу, располагался массивный стол, за которым в столь же массивном кресле развалился богатый лавочник.
- С праздником вас, господин Лавочник! – поклонившись, почтительно обратился к хозяину дома Якоб, – Я к Вам по делу.
- Интересно, - громко ответил лавочник, подавшись немного вперед, словно отрываясь от какого-то важного занятия, - какое же это дело может быть у такого лентяя, как ты, к уважаемому человеку? Тем более, в праздничный день!
- Понимаете, господин Лавочник, - продолжил Якоб, изо всех сил пытаясь подобрать правильные слова, но при этом не показать отцу Агаты, что он его боится, - понимаете, господин Лавочник, я пришел просить руки вашей дочери, - на одном дыхании изложил суть дела бедный портной.
После этих слов лавочник некоторое время сидел, тупо вперившись в Якоба, как идущий на зов пастуха баран, а потом внезапно разразился громогласным хохотом.
- Ты?... Руки?... Мой дочери?... Слуга! Где мой слуга?! – лавочник с выпученными глазами дергал за шнурок колокольчика, призывая своего важного на вид слугу, который не замедлил явиться, ибо, видимо, караулил за дверью и подслушивал разговор своего хозяина с бедным портным. – Слуга! Слуга! Вот ты где! Слуга, послушай только, этот лентяй и оборванец портной изволил просить руки Агаты! Думает, раз он заявился в честный дом в новом сюртуке, так я сразу ему и выдам мое сокровище! – слуга со свойственным ему высокомерием при этом разглядывал бедолагу Якоба, – Да где это видано, скажи мне, Слуга, чтоб знатный человек, - лавочнику было приятно мнить себя человеком знатного происхождения, - отдавал свою единственную дочь, красавицу, ангела, да еще и с таким приданным за нищего оборванца, у которого и угла-то нет! Куда, скажи мне, портной, куда ты мою дочь приведешь? В свою каморку?! Чтоб спала она, как нищенка на сундуках со старым тряпьем?! Чтоб ела она за сундуком с сукном, годным разве только на штаны для попрошаек?! Чтоб ваши дети играли старыми ржавыми иглами и росли такими же лентяями, как их глупый отец?! Нет уж, портной, ступай-ка отсюда, пока тебя не погнали, и не возвращайся! Забудь про мою дочь! Не видать ее тебе, как своих ушей! Она выйдет за образованного, знатного, - и, конечно, богатого, добавил уже про себя лавочник, упиваясь тем, как ловко он отделал этого попрошайку.
- И не возвращайся, портной! – крикнул лавочник сбегавшему по лестнице Якобу.
Несчастный юноша выскочил на улицу без шапки, в сюртуке нараспашку, с раскрасневшимся лицом. Сердце его горело таким горячим огнем, какого и в кузнице не сыщешь, а глаза заволокли горестные слезы. Не разбирая дороги, бросился Якоб прочь из города, мимо узеньких мощеных улочек, мимо церкви, мимо мельницы вдоль реки прямо в лес.
Больше в городе никто и никогда его не видел.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=495658
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 29.04.2014
Никто не знал, как на самом деле звали Макса, да и сам он, временами, забывал данное ему при рождении имя, такова уж природа обмана, что рано или поздно он, незаметно для своего творца и совершенно естественно, словно бы эволюционируя, превращается в самообман. Вот и Макс, вздумай кто ему намекнуть о чем-то подобном, незамедлительно, но с неподдельной искренностью, обвинил бы оного в клевете и, по меньшей мере, в недалекости. Он был совершенно типичным городским интеллектуалом, одинаково далеким, как от местной богемы, значительно поредевшей и поблекшей в последние годы, так и от пресловутого пролетариата, заполонившего улицы насторожившегося в преддверии бури, уже бушующей на пороге, Петрограда. Дворник, помнивший куда более спокойные и мирные времена, сметал с улиц кипы агитационных листовок, то и дело тревожно оглядываясь по сторонам – как бы чего не приключилось, а «приключалось» нынче довольно часто, разве только не по часам.
Макс был неестественно худощав и сутул, его выразительная, подчеркнутая тщедушность, как ему казалось, абсолютно не соответствовала глубине и широте его внутреннего мира, когда он, задыхаясь от беспросветной серости, буквально выхватывал жалкие крупицы здравого смысла в болтовне, лившейся на впечатлительного юношу мутным селевым потоком. Он никогда не был высокомерен, однако и способное заинтересовать его общество встречалось крайне редко, отчего ярлык нелюдимого и надутого гордеца успел прочно закрепиться, потемнеть и практически полностью выцвести на далеко не фешенебельном фасаде его персоны, за стенами которой в действительности скрывался редкой красоты дворец, готовый к приему достойной публики. Как бы там ни было, в доброжелательность юноше отказать было нельзя – так уж он был устроен.
Носи Макс усы или аккуратную бородку и модные очки, его можно было бы принять за потомка праотца Авраама, избравшего тропу просвещения и эмансипации, поддавшись искушению познать опьяняющий жар, вырывающийся из горнила революции. Юношу внешне это совершенно не заботило, а внутри же сердце его то и дело ёкало, стоило кому-то отметить, пускай даже в шутку, о его сходстве с людьми, которых он мечтал оставить в прошлом, ведь и на самом деле Макс был евреем. А вернее мамзером, незаконнорожденным. Это слово, как вечное клеймо, как напоминание о постыдном выборе его матери, жгло сердце почище каленого железа, извечного орудия истых христиан, новых единоверцев юноши.
Макс работал газетчиком, а вернее, стремился им стать, вечером, просиживая в тусклой комнатке цокольного этажа, он начитывал и перебирал гранки, выискивая на просторах оных оставшиеся незамеченными предыдущими чтецами ошибки. Платили за каждую найденную и вовремя выправленную, а потому заработок юноши был не таким уж значительным. Потому на заре, едва сквозь затянутое серым маревом небо свои первые, по-детски робкие шаги на запад делало солнце, Макс с кипой свежих, разящих типографской краской и все еще теплых газет спешил к дверям постоялого двора, оттуда к каретному, оттуда к рынку и назад к издательству, за добавкой.
Всякое бывало на службе, и хорошее и плохое, бывало – обругают, а бывало – и наоборот, еще и лишку дадут, на чаи, да на ковриги краюху. Работенка-то не пыльная, хоть к ночи и с ног валишься. Дело было ближе к вечеру, хоть небо еще светлело, предвкушая свободу и романтику грядущих белых ночей, с их упоительной свежестью и удивительной загадочностью. Макс уже собирался возвращаться к своим гранкам, как заслышал веселые голоса, приближающиеся из-за поворота.
Мужчина и женщина, не то в подпитии, не то просто несколько вульгарные – а таких нынче все боле встречалось в Петрограде, по говору было сложно определить, приезжие ли они, либо их вотчина – трущобы на окраинах – показались из-за угла. После революции все чаще те, кто раньше представлял собой граждан «второго сорта» внезапно объявлялись где-нибудь на Офицерской, козыряя замашками записных аристократов. Эта новая богема, швыряя направо и налево ассигнации, одинаково шокировала и постаревшую балерину, живущую напротив бывшей Карусельной, и по прежнему принимающую столь же постаревших воздыхателей, и бородатого дворника, спешившего угодить «ее светлости», спешившей на прогулку в экипаже. Макс не особо жаловал эту шумную публику, ставшую в одночасье всем из вчерашнего ничего, но работа есть работа, и лишние десять копеек, быть может, завтра спасут его от голода…
- А ну-ка, уважаемый, подай сюда газету, да поживей! – голос крепко сбитого светловолосого господина с непокрытой головой, больше похожего на извозчика, чем на финансиста, коим он, по всей видимости, себя мнил, прозвучал, тем не менее, громко и властно. Юноша повиновался, хотя его и смутило фамильярное обращение, адресованное ему незнакомцем.
- Вот, полюбуйся, голубушка – зычно продолжал мужчина, обращаясь теперь к своей спутнице, темноволосой и, пожалуй, довольно бы миловидной, если бы не ее глаза – будто бы подернутые дымкой. Осоловелые, глядящие сквозь, с нескрываемым презрением они вперились в поношенный сюртук Макса, еще более смутив его. – Полюбуйся, - продолжал незнакомец, комкая не интересующие его страницы и оставляя на тонкой бумаге гадкие отпечатки потных ладоней, - чертовы англичане шлют в Берлин ультиматум, попомни мое слово – быть войне. И, не сойти мне с этого места, если к концу будущего года нам не стать миллионщиками!
Странный господин отвернулся и, сунув явно теперь не первой свежести газету едва ли не в лицо юноше, который перестал существовать в глазах пары, как предмет одушевленный, пошел прочь. Макса буквально взбесило подобное отношение, день и так не заладился, заработок был просто курам на смех, а тут еще и одну газету – в канаву?! Он метнулся к незнакомцу и схватил его за рукав, слегка одернув, слабо и как-то неуверенно, словно все его святое негодование в один момент испарилось, и он остался один на один с возмущенной парочкой.
Дама, хотя в тот момент ни у кого, кто мог бы стать свидетелем настоящей сцены, не повернулся бы язык назвать спутницу незнакомца дамой, раскрасневшаяся и даже неким странным образом подобравшаяся что-то гневно выговаривала юноше. Провинциальный говор, то и дело срывавшийся на крик, выдавал в ней не только ограниченную, но и неуравновешенную особу, склонную к решению любых конфликтов путем применения силы. «Даже странно - промелькнуло в голове юноши - что я не распознал их сразу, на лицо отсутствие такта и маломальского уважения к кому-то ни было, кроме самих себя и каждого, кто сильнее. Да и то уважением не назовешь, скорее раболепская покорность, приправленная страхом». Максу не терпелось поскорее закончить эту неприятную во всех отношениях сцену, но теперь разъярившимся «господам» было не остановиться. Женщина его непрестанно оскорбляла, точь-в-точь базарная баба на торгах или дорвавшаяся до первой власти вздорная мещанка, не дающая жизни ни кухарке, ни горничной. Мужчина же, чье лицо и без того не блещущее красотой интеллекта, стало теперь похожим на физиономию настоящего варвара, в чьих чертах и невооруженным глазом можно разглядеть обезьяньи повадки, хватал юношу своими огромными потными ручищами то за руки, то за голову, пытаясь что-то втолковать Максу, используя исключительно угрозы и грубую брань, не достойную ни упоминания, ни, тем паче, цитирования. Кто-то из прохожих пробовал было вмешаться – да что там, такова уж человеческая натура, что легче совесть утихомирить, чем в дело чужое влезть.
Сцена оборвалось практически моментально – дама, уставшая, видимо, от этой бессмысленной экзекуции и вдохновленная демонстрацией силы своего спутника, который в тот момент – не иначе – предстал в ее глазах эталоном мужественности, возвысившимся над всеми остальными представителями сильного пола, - подобрала свои растрепавшиеся юбки и демонстративно пошла прочь, увлекая за собой рыцаря своего сердца. Макс остался валяться в грязи, куда его толкнул незнакомец вместе со всеми газетами, годными теперь разве что на растопку. Юношу трясло от обиды и возмущения, но вместе с тем где-то в глубине его сердца затаился недобрый холодок, придававший уверенности и успокаивавший растерзанные нервы – как бы много лиц не встречалось ему до этого вечера и сколько бы он не повстречал их в дальнейшем, - эти лица въелись в его память ржавчиной, с годами лишь больше разъедающей и тлетворной.
***
Макс почти не вспоминал о том случае и продолжал все так же зарабатывать на хлеб разносом газет и выправлением гранок, и только лишь время от времени, когда юношу окликали по имени в моменты задумчивости, он, вздрагивая, тотчас забывал, обо всем, что занимало его мгновенье назад. Теперь он первым проверял текст на наличие ошибок, и, хоть за каждую из них ему платили гораздо меньше, чем раньше, количество их возросло в разы. Дальнейшие правки никто не соглашался проводить, так как разжиться в обследованном вдоль и поперек Максом тексте и копейкой не смог бы и бывший преподаватель юноши. Раз или два в газете, если верить слухам, редактор поднимал вопрос о включении молодого человека в штат, но дальше разговоров дело не шло, как это часто бывает, если дело касается повышения по службе.
Буря, разыгравшаяся в самом сердце старушки Европы, поглотила не только Петроград, но и самые отдаленные уголки земли. По дорогам, едва привыкшим к обилию самоходных экипажей, поползли новые, громадные и неповоротливые боевые машины, в глубине которых, под толстым слоем брони, клокотали огнем кровожадные сердца. Люди, до боли вглядываясь в небо, ожидали другой беды – самолеты и цеппелины, несущие в своих утробах смертоносные бандероли, что могли стереть с лица земли целые города, а на фронте совсем еще безусые юнцы сотнями гибли, задыхаясь в едких парах нового – созданного в лабораториях оружия. Мир сотрясался под градом обстрелов, земля была отравлена телами погибших, а в столицу пришла еще одна революция.
Создавались новые комитеты и органы по устранению любых контрреволюционных веяний, враги начали мерещиться на каждом углу, на улицах Петрограда замелькали люди в кожаных плащах, вооруженные и внимательные. С одним из них судьба и свела Макса. Товарищ, а называть этого человека господином было крайне неразумно, квартировал в двух кварталах от издательства и, появляясь каждое утро на улице, встречал молодого разносчика газет, с которым можно было еще и перекинуться парой-тройкой фраз или обсудить последние события. Оба они – и Макс, и мужчина, который был сотрудником чрезвычайной комиссии, расположившейся на Гороховой, со временем прониклись уважением друг к другу.
Трудно сказать, когда эта идея пришла в голову Максу, но все, что ему оставалось теперь – лишь набраться смелости и довести задуманное до конца. В состоянии тотального недоверия, когда Петроград захлестнула охота на ведьм, план представлялся до гениальности простым и безупречным, поэтому однажды утром, серым и морозным, когда прохожие, закутавшись и дыша на руки, спешили по своим делам, юноша завел разговор о том случае. Про себя Макс всегда так его и называл, тот случай. Невольно, увлекшись своим повествованием, он, пожалуй, несколько преувеличил, хоть и на то не было нужды – чекист и так понял, что хотел сказать ему разносчик газет и, лишь усмехнувшись в усы, спросил, сможет ли юноша опознать своего обидчика.
Долго ждать не пришлось, не так и сложно найти на улицах Петрограда столь колоритную пару, тем паче, если эти господа – враги революции или замышляют саботаж, и вот, буквально через пару недель после памятной беседы поутру Макса вызвали на Гороховую. В дальнейшем все изгладилось из его памяти – и длинные коридоры, и череда кабинетов, и обшарпанные стены, и низкие потолки, - только лишь лицо старого его знакомого, того самого господина, испуганное, осунувшееся, на котором не осталось и отпечатка от былой силы и самоуверенности, да красные, заплывшие, но столь же далекие темные глаза его жены, той самой дамы, запомнились молодому человеку. Опущенные плечи врага народа совершенно не походили на ту массивную, пугающую фигуру, которую рисовало воображение Макса в те моменты, когда он, задумавшись, еле дыша замирал, когда в его памяти вновь вставала та ночная картина – смятая газета с отпечатками мерзких потных ладоней. Тот – другой мужчина, что стоял сейчас перед ним с опущенными к замызганным брючинам глазами, был разбит, но еще не уничтожен. О, как трепетало сердце Макса, когда он, этот человек, поднимал голову, чтобы взглянуть в лица своих судей и своих палачей, и какой жестокое разочарование постигло юношу! Он остался неузнанным. Боже, как часто в своих мечтах представлял он этот момент; потупленный взор обидчика, глаза в глаза, и вот она, расплата растекается по телу, принося успокоение и небывалую негу, когда он, этот мерзавец, эта скотина понимает, по чьему доносу его арестовали! И какая жестокая насмешка жизни, какая нелепая шутка судьбы, он остался неузнан…
Светловолосого господина в скором времени отправили в ссылку, куда-то на другой край новой страны, новой империи, все его имущество – ему так и не удалось стать миллионщиком – было национализировано новым правительством, темноглазая дама пыталась пойти в услужение, вела какую-то мелочную торговлю, но повсюду оставалась одна, все знали о «темном прошлом» ее супруга. Макс так и не узнал, что с ней сталось. Несколько раз он встречал ее неопрятную и пьяную в сопровождении какого-нибудь подозрительного типа, но не более того. Вела ли она распутный образ жизни или нет, молодому человеку было безразлично – дама с заволоченными глазами получила свое, по крайней мере так говорил себе Макс.
Время не стояло на месте – Петроград перестал быть столицей и сменил имя, Макс все же стал газетчиком, воцарился покой, и всем казалось, что подобное безумие никогда не повторится, новые веяния выстраивали окружающий мир заново, с фундамента. Ветра перемен, что тревожили чуткие натуры до войны, сменились другими, более молодыми ветрами. Все преобразилось и стало чуть менее ярким, чуть менее настоящим. Юноша стал мужчиной, но время, все равно, упорно летело вперед, все быстрее с каждым днем.
Обидчик Макса гнил в лагерях, его супруга бесследно затерялась в темных переулках бывшего Петрограда, знакомый чекист сделал себе головокружительную карьеру и на самой ее вершине был расстрелян не то за государственную измену, не то за что-то еще. Город преобразился, вернее, преобразились его жители, потерявшие какой-то лоск, изюминку, обаяние богемы, в конце концов. Но, как ни странно, это не было концом этой истории. Минул еще десяток лет и Макс еще раз встретил человека, брошенного за решетку по его воле – судьба свела их в лагере, в том самом лагере, где доживал свой век когда-то крупный, светловолосый господин, а теперь плешивый дряхлый старик. Когда-то он привык все решать силой, а теперь его сил едва хватало на то, чтобы толкать впереди себя тележку посреди безлюдной и пустынной местности. Морозный ветер год за годом выдувал из него остатки собственного достоинства, бившего когда-то через край, оставив лишь пустую, смертельно уставшую оболочку. В первый же день на плацу их взгляды пересеклись, и старик не узнал в молодом мужчине ни разносчика газет, ни своего доносчика – для него это был просто новый каторжник, еще один живой труп.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=494490
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 23.04.2014
Первая весенняя зелень покрыла холмы, а у реки на тонких веточках сиротливо понурившейся вербы набухли белые пушистые почки; под холмом, где тоскливо и одиноко привалился старый деревенский дом, бежали ручьи, хотя вокруг все еще высились грязноватые сугробы. В самом доме было тихо – там уже много лет царило безмолвие и уныние, каждый занимался своим делом, потупив глаза, чтоб ненароком не нарушить устоявшийся порядок. Старшие сестры Януша, не отрываясь, пряли у единственного приотворенного окна, остальные были плотно задернуты темным замусоленным полотном. Мать его сидела наверху, ухаживала за больным отцом, который так и не поправился после пережитых им потрясений, а Марта, милая и добросердечная, была в огороде, копаясь в еще непрогретой земле, ведь только здесь могла она тихонечко, никого не потревожив, поплакать и помолиться за брата, чтоб он оказался жив и, наконец, вернулся в отчий дом, ставший пустым и безжизненным без него. Давно уже смирилась эта горлица, ставшая с годами еще милее и краше, со своею судьбой, но за мать и отца целыми днями болело ее сердце, что с ними станется, когда ее, посадив в нарядную префектовскую карету, навсегда заберут из дому?.. Ах, если б только Януш был здесь… Девушка, спрятав свое личико в ладони, горько зарыдала, и слезы ее покапали к долу. «Не плачь, он обязательно вернется», - так, бывало, утешала ее Олеся, дочь кузнеца, ставшая единственной на всем белом свете подругой драконьей избранницы. Она тоже невольно то и дело всматривалась в даль, прислушивалась к ночной тишине, в надежде, что вот-вот вернется сын золотаря, но шел за днем день, за месяцем месяц, а его все не было, и два верных сердечка находили утешение и поддержку друг в друге.
А Януш тем временем вместе со своими товарищами, оставив позади необъятные степи и широкие реки, города, где говорили на языке, отдаленно похожем на его родной, и деревни, в которых одевались почти так же, как в его краях, спешил домой. Обойдя почти весь мир, отыскав мудрецов на каждом конце света, юноша так и не нашел ответов на свои вопросы, а потому не знал ни где найти дракона, ни как победить его. С чего начать поиски? Родные просторы столь широки, на это может уйти вся жизнь, в то время, когда у него нет и месяца – так скоро Марте исполнится шестнадцать. Такие тяжелые думы одолевали Януша, когда он, сидя ли у костра или отдыхая в деревенской конюшне, набирался сил со своими спутниками, которым горько было видеть сына золотаря таким и которые пытались всячески поддержать его.
В дорогу они выдвигались с рассветом, а на ночлег останавливались поздней ночью, пока не встретили первую на своем пути крохотную деревеньку, где под строгим надсмотром одного из сборщиков в большую телегу, под стать тем, на которых чумаки ездят за солью, убогие селяне укладывали предназначенную дракону подать. Вот тогда-то и стало ясно, что не поспеть Янушу в срок, не зная, куда идти. Сел он тогда подальше от своих товарищей, пригорюнившись да руки опустив, у дороги за той деревней, и тихонечко заплакал. Так и сидел он себе, когда слышит, сначала поодаль, а потом все ближе и ближе кто-то на свирели играет. Да так искусно, что будто бы из самого сердца мелодия льется, плывет.
- Доброго вам дня, - это паренек пастух подошел к сыну золотаря и, убрав за пазуху свою чудо-свирель, присел рядом. За ним шла отара, которая теперь блеяла по ту сторону дороги в ожидании своего юного пастыря.
- Да куда там, доброго, - тихо ответил Януш, уронив голову на грудь, - как побороть того, кого и мудрецы не знают, как побороть?.. Как найти того, кого и мудрецы не знают, где искать?..
Сын золотаря, тяжело вздохнув, замолк, и посмотрел на пастушка. Он был бедно одет, с худенькой котомочкой, перекинутой через плечо, но на его красивом лице, украшенном золотистыми, точь-в-точь, как у Марты волосами, горели смелые распахнутые глаза.
- Как же ты хочешь врага победить, когда не видел его ни разу? – воскликнул внезапно паренек, - Отец мой всегда говорил, чем досужие разговоры про волка слушать, лучше в пастухи податься. А тут уж, хочешь – верь, хочешь – нет, волка повстречать много ума не надо и, поди, отвадь его от своей отары. А что врага твоего найти сложно, так, будь у меня глаза, как у орла, что в небе высоко кружит, когда я стадо на выпас вывожу, или нюх, как у пса, с которым в поле я иду зорькой ранней, то и самого дракона в горных пещерах найти бы смог, - пастух умолк и поднялся, собираясь уходить, когда Януш подскочил, воодушевленный его словами.
- Спасибо тебе, земляк, вовек не забуду твоего совета! – горячо произнес сын золотаря, словно все силы вернулись к нему вновь. Он крепко обнял пастушка и бросился к своим друзьям.
Слепой, Безносый, Нечуткий и Глухой были счастливы увидеть юношу бодрым и уверенным. Времени до именин Марты почти не оставалось, но, благодаря мудрому совету и этого было достаточно, чтобы найти драконью пещеру и победить чудовище.
- Нечуткий, в этой гористой местности много пещер, почти все они пустые и мокрые, но есть одна из них, отличная от прочих. В ней ощущается огненное дыхание дракона! – сказал Януш.
- Да, чувствую тепло от камней, это там, - и Нечуткий показал пальцем на гору, возвышавшуюся над темным лесом, что начинался за широким полем, идущим вдоль дороги. Друзья не теряли ни минуты и поспешили в указанном направлении. Все спутники Януша тут же сообразили, что нужно делать и, используя свои чудесные способности, продолжили поиски драконьей пещеры.
Все ближе и ближе подбирались друзья к логову чудища, продираясь сквозь, вставшую стражей, густую чащу, и карабкаясь по острым отрогам, словно по стенам неприступной крепости. Ни птицы не пролетало мимо, ни зверя не пробегало; местность эта была пуста и безмолвна, словно все живое давно покинуло ее, и изредка лишь в этой пугающей тишине завывал в расселинах ветер.
- Я слышу, как в пещере в тысяче шагов от нас что-то ворочается и шелестит, видать это дракон просыпается, - сказал Глухой, когда друзья выбрались из темных колючих зарослей, преградивших им путь, - видать, скоро будем на месте.
Корни деревьев, что росли вокруг, так и норовили ухватить путников за ногу, а цепкие ветви царапали лица, словно бы хотели выколоть им глаза. Под ногами кое-где пробивалась бурая, пожухлая трава, комья грязи прилипали к сапогам, превращаясь в тяжелые, массивные кандалы.
- Ну и вонь, - надев свою прищепку, воскликнул Безносый, отвернувшийся от высокого утеса, преградившего путь, - несомненно, только этот двухголовой змей может так отвратительно пахнуть, лежит себе, небось, в своей затхлой пещере и носов не выказывает, ждет подношений!
Цепляясь за острые камни, оставлявшие на руках глубокие порезы, и за вьющуюся по скалам сухую поросль, силившуюся сбросить друзей в глубокую пропасть, зиявшую далеко внизу, Януш вместе со своими спутниками, все же преодолел последний барьер и, добравшись до самого верха, путники оказались на узком отроге, заканчивавшемся вдали огромной темной пещерой.
- Я вижу, как там шевелится что-то громадное, - прошептал Слепой, всматриваясь во мрак.
По очереди перебегая от камня к камню, за которыми можно было удобно спрятаться, странники приближались к темному, смердящему логову, из которого доносился странный шум, как будто чешуйки на теле дракона, терлись друг об друга. Вечерело и закатное солнце осветило плато, с которого были видны все земли, так знакомые сыну золотаря. Мерцающими, еле заметными огоньками виднелись где-то там города и деревушки, черными пятнами расползались между ними леса, кое-где светлыми лоскутками на этом полотне притулились поля, реки отливали неподвижным серебром своей глади. Посоветовавшись с товарищами, Януш решил, что лучше, пожалуй, будет атаковать дракона, когда солнце окончательно сядет, чтобы в темноте подобраться к нему незамеченными. Схоронившись за валунами и небольшими утесами, друзья стали дожидаться ночи, достав припасенное заранее оружие, которое теперь каждый сжимал в дрожащих от волнения руках. Как только темнота окутала весь отрог, а в небе засверкали яркие, будто любящие глаза, звезды, Януш, оставив своих спутников позади тихонько подкрался ко входу в пещеру, перед которой белели сваленные в кучу обветренные кости. Внутри пещеры что-то глухо зашевелилось и рвануло к выходу, почуяв запах добычи. Слепой, Безносый, Нечуткий и Глухой тут же бросились к логову на подмогу сыну золотаря. Шум нарастал, превратившись в истошный вой, из глубины пещеры пахнуло отвратительным смрадом, сухим и горячим, и в тот же миг на друзей, готовых биться не на жизнь, а на смерть с мерзким драконом, вырвались целые полчища крыс и стаи летучих мышей, испугавшихся неожиданного вторжения незнакомцев.
Януш развел огонь и вместе со всеми обследовал жилище дракона. Пещера прямо таки кишела живностью, потолок и стены ее были утыканы остроконечными отростками, отовсюду капала вода, ноги скользили, утопая в толстом слое помета. Но дракона не было и следа.
Послесловие
В доме золотаря утро выдалось особенно печальным. На дворе светило солнце и заливались трелью птицы, но за серыми, облезлыми, местами прохудившимися стенами все молчали, чтобы не дай Бог не заплакать. Тени, что давным-давно закрались в углы комнат, теперь завладели каждым закутком, каждым клочком этого когда-то веселого и жизнерадостного дома. С потолка свисала паутина, все вокруг выглядело серым от толстого слоя пыли; на полах виднелись разводы, замызганные окна были сокрыты тяжелыми темными занавесями. Это был день последних именин Марты, которой было положено сегодня покинуть родных. Седая ее матушка стареньким гребнем расчесала золотистые кудри и помогла одеться в новое праздничное платье, сшитое по приказу префекта. Бледные щеки девушки покрыли румянами, а на шею надели ярко красное с кровавым отливом монисто. Хворый, еле стоящий на ногах отец, и убитая горем мать в положенное время вывели свою дочь во двор – вдалеке над дорогой поднимались клубы пыли, не иначе карета префекта неслась во весь опор. К дому золотаря подходили односельчане, чтоб попрощаться с горлицей, покидавшей эти края навсегда. Тут был и кузнец со своей дочкой, и мельник, и водовоз, и кого еще только не было. Все стояли понурые и молчаливые. Старшие сестры Януша жались друг к дружке, сдерживая нахлынувшие слезы.
Карета, грохоча и поскрипывая, приближалась. Вот она уже показалась из-за поворота. Вот она подъехала к дому старого золотаря и остановилась. Взмыленные лошади были напуганы, не понимая, какая это нелегкая занесла их в такие унылые места. Дверь кареты отворилась и все, кто собрался вокруг по привычке потупили взгляд, в знак немой, беспрекословной покорности, а подняв глаза увидели Януша, рядом с которым стояли несколько странных чужеземцев; у одного на носу были громадные очки, нос второго был зажат прищепкой, третий был одет не по погоде, но, как могло показаться, нежился в тепле, а у четвертого из ушей торчали забавные затычки.
Тут уж все дали волю своим чувствам и горячие слезы счастья так и хлынули на волю бурными потоками, сметая все на своем пути, подобно весеннему селю – былые невзгоды и годы разлуки, муки неизвестности и трудности долгого, тяжелого пути.
Горожане, узнав, что никакого дракона нет и в помине, решили восстать, только пока думали да рядили, не стало против кого и восставать; и префект со своими жадными сборщиками, и генерал с ефрейторами да солдатами, что народ запугивали, и глава совета со всеми своими хитрыми прихвостнями, и даже предстоятель и тот сбежал греха подальше. Кого искали – никого не нашли. Как ветром сдуло всех драконовых слуг, словно их и не бывало вовсе.
Не прошло и месяца, как в городе сыграли большую пышную свадьбу, как же без нее! Януш Олесю в жены взял, а Слепой, Безносый, Нечуткий и Глухой побратались с ним, да оженились на старших сестрах его. На гулянии этом был и пастушок, да так он на свирели своей играл, что плясали все, и даже старый золотарь, который с тех пор пошел на поправку. Детвора вокруг него водила хороводы, а он все пускался в пляс, любому казаку впору. Марта все же стала невестой, видать, на роду ей было написано, да только не дракону, а тому самому юношу, чья свирель голосистая люд простой на свадьбе забавляла. Впервые в своей долгой, наполненной всяческими историями жизни, массивный колокол ратуши зазвонил искренне, от всего своего сердца, поздравляя молодых и радуясь тому, что пришли новые времена. Времена, где любовь и дружба, честность и трудолюбие приносят больше почета, чем достаток и положение. Разное бывало еще в жизни Януша и его друзей, но свободы жителей тех краев никто уже не смог лишить, потому, как всякая власть существует лишь до тех пор, пока в нее хоть кто-то верит.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=494329
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 23.04.2014
Не прошло и нескольких дней, как друзья добрались до последних рубежей широких владений прославленного воина, где им надлежало оставить быстроногих коней на небольшой заставе; там они смогли немного отдохнуть и продолжить свой нелегкий поход. Пустыня осталась позади, а впереди, за гористой местностью раскинулась широкая мелкотравчатая степь, конца и края которой было не видно. Уже вовсю хозяйничала поздняя осень, и здесь, вдали от горячей каменистой пустоши, то и дело проливались обильные дожди. Маленькие деревушки попадались немного чаще, но, все еще достаточно редко, а потому, и ночевать Янушу и его спутникам частенько приходилось прямо посреди поля, свернувшись у горячего костра. Хорошо, когда удавалось найти место посуше, да потеплее, благо Слепой мог рассмотреть вдалеке раскидистое дерево, или Безносый мог почуять, что за холмом на одиноко стоящей ферме можно попросить пристанища, или Нечуткий заявлял вдруг, что в двадцати шагах их ждет замшелая пещера, в которой можно заночевать. В изобилии водилась в этих местах дикая птица, и в деревнях, что попадались на пути, всегда были рады обменять ее на хлеб или кувшин молока, а то и на целую головку сыра. Пора выдалась серая, промозглый ветер пробирал до костей, а редко выглядывающее из-за тяжелых туч солнце не успевало толком просушить землю и хоть немного согреть бедных странников.
Дни становились короче, холод крепчал, но сын золотаря и его спутники не унывали, хоть времени у них оставалось не так и много, а сделать предстояло еще не мало. Степь сменялась холмистой местностью, и снова очередной бесконечно степью, кое-где поросшей редким леском. Вместо городов, по большей части, попадались друзьям стоянки местных кочевников, людей, привыкших к скитаниям, вспыльчивых и подозрительных поначалу, но веселых и общительных после. Жили они небогато, и помочь могли разве только тем, что стояло на их собственном скудном столе. Отвечая на расспросы юноши, все, как один кивали дальше на восток, где высоко в горах, отрекшись от бренности жизни, в мире и спокойствии, жили молчаливые, неприхотливые монахи, постигая мудрость сущего и дивные тайны бытия. Сменяя друг дружку, шли хороводом рассветы и закаты, пока однажды товарищи Януша не почувствовали, что конечная цель их долгого путешествия уже совсем близко.
- Кажется, что-то белеет там вдалеке, - первым задумчиво пробормотал Слепой, - эх, кабы не туман, я бы сразу понял, горы это или нет!
- Похоже на горы, - вдохнув поглубже, ответил Безносый – воздух непривычно чист и свеж.
- Так и есть, - присоединился к разговору Нечуткий, которому внезапно стало прохладно, и он мелко затрясся, - неужели я теперь своими глазами увижу снег, с которым словно бы жил по соседству столько лет…
Сына золотаря такие известия обрадовали и взволновали, ведь кроме как на последнего мудреца ему и надеяться было не на кого, тут уж, как говорится, либо пан, либо пропал, а думать о том, чтобы позволить префекту отдать Марту дракону на съедение, было нестерпимо больно. Долгая разлука еще больше саднила его сердце, кто знает, что ж творится там, в родных местах, в отчем доме. Живы ли отец и матушка, берегут ли они, как было велено, красавицу дочь?..
Горы, что простирались на горизонте, были так высоки, что верхушки их терялись в облаках, и так древни, что снежные седины этих гор помнили еще младенчество человека. «Вот, где истинное величие» - с восторгом подумал Януш, стоя у их подножия - «в исполинских горах и неоглядных морях, в темном даже днем лесу и ясной даже в ночи пустыне». Великое это умение, удивляться новому даже когда столь многое повидал. Там, наверху, где царила вечная зима, обитали самые обычные люди, обжившие эти недружелюбные отроги еще сотни лет назад. По мере подъёма все выше и выше, взгляду друзей открывались домики, ютившиеся над их головами, украшенные маленькими яркими флажками, которые весело трепыхались на ветру, словно бы играя с ним. На свободных пространствах ближе к деревушке попадались занесенные снегом поля; то тут, то там все еще виднелся покосившийся, ожидающий весны, старый тын. А еще выше – это мог разглядеть только Слепой – виднелись восхитительные красноватые каменные стены большого монастыря, крыша которого терялась в облаках, и к которым вела из деревни узкая каменная дорожка, то теряющаяся за скалами, то вновь выныривающая из-за поворота. К ней и устремились друзья, самую малость передохнув от долгого и тяжелого восхождения.
Ледяной ветер завывал от восторга, своими порывами толкая друзей во все стороны, словно, во что бы то ни стало, решил помешать им. Но, держась друг за друга, с палицами в руках, Януш и его спутники не останавливались ни на минутку, преодолевая ступень за ступенью, по которым жители деревушки снабжали монастырь всем необходимым и в дни праздников преодолевали подъем для совместных церемоний. Дорога была старой и истертой многими поколениями, по краям ее местами рос можжевельник, темно-зеленые пятна которого скрашивали ослепительно белый пейзаж, ведь и оставшиеся внизу покатые черепичные крыши были покрыты снегом.
Массивные деревянные ворота, к которым подошли странники, были наглухо закрыты, за ними стояла мертвая тишина, как будто ни одного человека там не бывало отродясь. Януш постучал, и через несколько минут приоткрылось крошечное окошечко, из которого показалось строгое лицо монаха, спросившего, кого гостям угодно увидеть и по какому вопросу. Сколько ни бился сын золотаря, сколько ни пытался объяснить, что пришел за советом к мудрецу, все одно – ни словечка бритоголовый монах не понял, как открыл окошечко, так и закрыл перед носом друзей.
- Не обойтись нам без помощи, - сказал, нахмурившись, юноша, - нужно в деревню воротиться, да поискать того, кто с мудрецом знается. Слепой, Безносый и Нечуткий согласились, и, не теряя ни минуты, двинулись назад. С горы идти – не то, что в гору, и, не прошло и часа, как друзья вернулись в поселок, который покинули еще ранним утром.
Полуденное солнце, отражаясь от снежного покрова, заливало всю местность, каждый домик, занесенные дорожки и покрытые инеем окна; стало теплее и с крыш закапали растаявшие снежинки, напевая свой незатейливый веселый мотив. Местный люд уже вовсю трудился: кто расчищал дорожки, кто тащился с нагруженной повозкой в гору, кто корпел в своей мастерской. Любо дорого было посмотреть на этот честный, трудолюбивый народ, пустивший корни вглубь холодного горного гранита, назвавший это место на самом краю земли своим родным домом.
- Доброго дня вам, путники! – внезапно закричал кто-то рядом: в дверном проеме небольшого дома стоял, подбоченившись, улыбающийся человек, который, заметив недоумение на лицах друзей, начал что-то нашептывать себе под нос.
Януш подошел к незнакомцу и, поклонившись, как было принято в этой местности, пожелал в ответ доброго дня.
- Как вам будет угодно! – еще громче, чем в первый раз, прокричал человек, и вновь, видя реакцию собеседника перешел на практически неслышный шепот, - простите, я, как люди говорят, что-то, малость, глуховат. Незнакомец снова начал беззвучно шевелить губами, думая, видимо, что сын золотаря хорошо его слышит.
- А ведь мне слышна болтовня стражников императорского дворца, хоть он и стоит за горами, - уже совсем во все горло завопил человек. – А никто в деревне не верит, называют меня Глухим - снова сбившись на шепот, закончил свой рассказ новый знакомый, опечаленный и понурый.
Недолго думая, Януш улыбнулся и, резко крутанувшись, устремился к крохотной лавчонке, мимо которой проходили раньше, чтобы через несколько минут вернуться, зажав в руках какой-то сверточек. В нем оказалась обычная восковая свеча, вернее даже огарок, такой скрюченный, что смотреть на него было больно. Разведя тут же небольшой костерок, юноша расплавил воск и окунул в него взятый, видимо, там же, где и свеча, свернутый в несколько раз лоскуток. После этого он быстренько остудил получившееся приспособления, и предложил Глухому заткнуть ими уши, улыбаясь так искренне, что новый знакомый едва ли ни выхватил их из рук Януша.
- О чудо! – воскликнул совершенно нормальным голосом новый знакомый, - я слышу себя, а не какую-то бестолковую стражу, не пахарей в степи, не муравьев, копающихся в листве и не птиц, кружащих в вышине, вы истинный чародей.
Слепой, Безносый и Нечуткий, улыбаясь и качая головами, смотрели на Януша и Глухого, с пониманием и уважением, ведь сын золотаря в свое время помог и им таким же чудесным способом, всего лишь поверив в чудесный дар, коим был наделен каждый из них.
- Позвольте мне следовать за вами? – продолжил новый знакомый, - Кто знает, может и я смогу вам помочь так же, как вы мне?
- Можешь даже следовать не за нами, а вместе с нами, - ответил юноша и, не тратя попусту драгоценное время, рассказал Глухому и про дракона, и про сестру свою Марту, и про мудрецов, которые помочь ему не смогли дельным советом.
- Так знаю я, кто из монахов вам нужен, - воскликнул Глухой, радуясь, что хоть чем-то помочь он в силах, - слышал я, что и во дворце императорском, и в поле, и в мастерских, повсюду говорят, что мудрее него в краях наших сыскать никому не под силу, к нему и пойдем.
И вся компания снова двинулась в путь, по дорожке, ведущей к стенам монастыря. Самым тяжелым выдался этот подъем для уставших странников, и лишь Глухой спешил впереди всех, полный сил по знакомым с детства ступеням, каждая из которых была ему, как родная, столько раз поднимался он и спускался по ним с тех пор, как впервые стал на ноги. Солнце к тому времени спряталось за тучи, несшие свежие хлопья снега, холод и голод подгоняли друзей лучше любого погонщика, а потому и добрались они до деревянных ворот еще засветло. Из небольшого окошка вновь показалось лицо на этот раз другого монаха, который поговорив о чем-то с Глухим, отпер двери и впустил нежданных гостей внутрь.
Всех проводили в дом с небольшими комнатками, во многих из которых не было ничего, кроме одного лишь матраса. Януша же провели через широкую площадку, где одетые в красные одежды люди сидели прямо на земле, недвижимые, закрыв глаза, с отрешенными лицами, после чего он попал в красивый зимний сад, в глубине которого так же неподвижно сидел седобородый монах, подозвавший юношу к себе движением руки. Сын золотаря подошел и устроился напротив, а старик еще одним жестом попросил рассказать, что привело к нему странника. Сын золотаря, как и предыдущие три раза рассказал все от начала до конца, и, как и предыдущие три раза, мудрец крепко призадумался. Прошло много времени, пока он, наконец, очнулся и, впервые посмотрев на Януша, заговорил, тихо и умиротворенно.
- Таково течение жизни, и любой человек ни что иное, как листок, коснувшийся ее глади и всколыхнувший ее на миг. Печаль твоя велика, но и ей положено исчезнуть без следа. Старик умолк и вновь погрузился в созерцание окружающей его мимолетной красоты, а юноша, понурив голову и стиснув зубы от нахлынувшего отчаяния, вернулся к своим спутникам. Монахи приютили их, предоставив стол и ночлег, чтобы странники смогли передохнуть и хоть немного набраться сил перед тем, как покинуть монастырь.
- Возвращайтесь в свои родные края, друзья, а моя дорога лежит к Сарматским горам, к быстрым рекам, к густым лесам, к отчему дому, - со слезами на глазах сказал Януш Слепому, Безносому, Нечуткому и Глухому, когда все они оставили за спиной массивные деревянные ворота.
- Не одному же тебе на битву с драконом идти, - отвечал Слепой, усмехаясь, - я с тобой пойду!
- Вдвоем с двумя головами никак вам не совладать будет, - подхватил Безносый, - я с вами!
- Эх, тогда уж по двое на каждую голову пойдем, так вернее будет, - воскликнул Нечуткий.
- А мне, раз уж с мудрецом ничего не вышло, на роду написано с вами пойти!
Так и отправились на бой с драконом все вместе, ведь нет сильнее оружия, чем верные друзья.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=494109
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 22.04.2014
- Что это за чудные запахи? – стащив с носа прищепку и прикрыв от удовольствия глаза, спросил Безносый Слепого, который в это время, зажав в руке свои очки, чтобы ненароком не уронить, внимательно всматривался в даль.
- Если мои глаза меня не обманывают, - весело отвечал второй, - на во-о-он том пригорке растет дерево, усыпанное какими-то крупными, продолговатыми плодами…
- Думаю, это они пахнут так сладко, - перебил его Безносый, - давайте подойдем поближе?..
Вот так друзья продвигались все дальше на юг. Была теплая осень, но небо оставалось таким же безоблачным, а солнце таким же ярким, как будто лето никогда и не покидало эти края. Они добрались до какого-то большого моря и, нанявшись матросами, благополучно его пересекли. Капитан так долго упрашивал Слепого остаться, суля ему едва ли ни золотые горы, и так горестно причитал, расставаясь с таким замечательным моряком, что Слепой едва не согласился. Еще бы, ведь и без подзорной трубы он видел куда дальше, чем любой из самых опытных и бывалых мореходов. Так или иначе, ступив на незнакомые берега, странники поблагодарили щедрого и добродушного капитана и, не теряя времени, продолжили свои поиски.
Местность, в которой оказался Януш со своими спутниками, была каменистая и безлюдная. Красноватые отроги, возвышаясь то тут, то там на горизонте, кишели змеями, скорпионами и разбойниками, чьи крики оглашали таинственную темень звездной ночи. Все реже встречались крупные города, а те, что и вставали на пути друзей, были полны чужаками-иноверцами, из которых редко кто владел другим языком, кроме своего собственного. Впрочем, принимали их радушно, предоставляя и пищу, и кров, и бурдюк с чистой водой. Дорога, все время петлявшая от низменности к низменности, была полна караван-сараев с открытыми, но воинственными хозяевами, небольших оазисов и колодцев, куда приводили свой скот местные пастухи, и древними, почти полностью разрушившимися постройками. Все, у кого друзья спрашивали про самого мудрого человека этих земель, указывали рукой на юг, где начиналась самая настоящая пустыня, безжизненная и опасная. Земля там была высохшей и потрескавшейся, жесткой и недружелюбной, по ночам, сидя у костра, путники замечали мечущегося неподалеку шакала, из тесных расселин за ними непрестанно следили чьи-то крошечные глазки-бусинки. Одно хорошо, что, останавливаясь в небольших деревушках и городах, всегда можно было запастись всем, что было необходимо. Удаляясь все глубже в пустыню, сын золотаря понимал, что только очень смелым и отважным людям под силу жить в этой странной, овеянной сказочным волшебством местности, что без изрядной доли мудрости любого здесь ждет верная погибель.
С каждым закатом ночи становились холоднее, но дни были все такими же горячими. Бывало, сухой южный ветер, неся с собой клубы песка и пыли, буквально застилал собой все на многие мили и, хорошо, если друзья могли тогда укрыться от него хоть где-нибудь, в пещере или за городскими стенами, а если нет, приходилось им продолжать путь, с воспаленными глазами и пересохшим горлом. Но, по правде говоря, и везло им частенько, когда проходящий мимо торговый караван брал их с собой, усаживая на высоких стройных, украшенных яркими вязаными подстилками и крошечными колокольчиками, верблюдов. Тогда путешествие становилось не только интересным, но и приятным. И, коротая ночи у яркого очага, попивая ароматный чай и еще какой-то крепкий и горьковатый, черный густой напиток, Януш, Слепой и Безносый описывали смуглым, бородатым погонщикам и купцам свои родные края со всеми их чудесами, а те все дивились и дивились рассказам чужестранцев.
Как-то раз, около полудня, в колышущемся мареве на горизонте Слепой разглядел город, а Безносый почти тут же поморщился, учуяв крепкий запах рыбы, к которому примешивались ароматы курительных смесей и всяческих специй. Город был небольшой, но довольно богатый; раскинувшийся на окраине порт принимал суда, везущие на север шелка и ковры, вина и пряности. К вечеру друзья, уставшие и голодные, уже стояли на одной из то уходящих вверх, то устремлявшихся вниз улочек, над которыми раскинулись специальные навесы, защищавшие горожан от пекущего дневного солнца и летом, и зимой. Перекусив горячими лепешками, начиненными какими-то маленькими пряными, но очень сытными шариками, и, набрав из колодца холодной воды – а пить после острых закусок уж очень хотелось – Януш с друзьями решили поискать того, кто подскажет, где можно найти мудреца.
На этот раз долго искать им не пришлось – не успели они отдалиться от колодца на какую-нибудь сотню шагов, как в дальнем конце улицы послышался собачий лай, и через несколько минут перед глазами странников предстала забавная картина. Одетый в теплые громоздкие одежды, закутанный с носом в теплый платок человек, спотыкаясь и голося, пытался убежать от преследовавший его своры собак. Это не слишком-то получалось у незнакомца, и, не смолкавшие ни на миг животные, беспрестанно норовили куснуть его за ноги и вообще всячески наслаждались этой веселой и шумной погоней.
- А ну, пошли вон! – по старой привычке прикрикнул Безносый, которому в прошлом, бывало, тоже досаждали уличные псины. Немного покрутившись поодаль, свора, в конце концов, успокоилась, и, напрочь забыв о бедолаге, которого так и не удалось вдоволь погонять по улицам, рванула искать новое занятие.
- Не передать словами, братья, как я вам благодарен, - отдышавшись, пробормотал незнакомец. Несмотря на то, как тепло он был одет для здешних краев, его пробирала мелкая дрожь, а зубы не попадали друг на друга, он то и дело дышал на ладони и почти без остановки потирал их.
- Вы только не подумайте, что я полоумный, - продолжал он, поймав на себе заинтересованные взгляды Слепого из под его громадных очков и Безносого, одна ноздря носа которого была плотно прижата маленькой прищепкой. – Дело в том, что еще в далеком детстве услыхал я рассказы моряков с севера. Они говорили, что на их родине даже летом царят холода, а зимой метет такая вьюга, что заносит дома, и морозы стоят такие трескучие, что, стоит выйти на двор, как ноги и руки моментально коченеют. Так получилось, что с тех пор я ощущаю, как же холодно там, на севере. И, как видите, ничем не могу согреться и посреди пустыни знойным летом! Потому и прозвали меня Нечутким, думают, я не знаю, что на дворе жара стоит!
- Думаю, не так сложно помочь твоей беде, - ответил Януш, которому в голову сразу же что-то эдакое, под стать всем его прошлым выдумкам. Он предложил незнакомцу присесть рядом с ним, прямо на разогретые за весь день камни.
- Я бывал в таких краях, где зимы еще более холодные, чем те, что видали те матросы! – не спеша начал свой рассказ Януш, глядя, как Нечуткий все больше съеживается и вздрагивает от холода. – Зимы, что превращают воду в камень, а камень в пыль. Но люди, что живут там, строят себе маленькие домики с печью, которую раскаляют докрасна и, сидя у нее, греются. Да так, что потом смело прыгают и в снег, и в еще не скованные льдом речки.
Слушая рассказ юноши, Слепой и Безносый даже не заметили, как незнакомец перестал дрожать и даже стащил со своей головы теплый платок, а, когда голос Януша умолк, и вовсе скинул с себя все свои кожухи, оставшись в одном стареньком балахоне и сандалиях. Чудесное преображение удивило всех, а новый знакомый был ошарашен больше всех. Он тут же упал на колени перед сыном золотаря, чем ошарашил теперь своего избавителя, которому такое странное проявление признательности было явно не по душе. Придя в себя, Нечуткий по своему обычаю поклялся везде и всегда следовать за своими братьями, помогая исполнить задуманное. Никто не был против, ведь в незнакомых краях без помощи, иногда, приходится очень туго.
Нечуткий рассказал Янушу и его спутникам, что самый мудрый человек в этих краях – великий и прославленный воин, который смог впервые за сотни лет объединить все племена, живущие в пустыне и испокон веков враждовавшие между собой. Жил он еще дальше на юге в большом оазисе, вкушая мир и процветание всего своего народа. Друзья тут же воспрянули духом и, пополнив свои незатейливые запасы, пошли вглубь пустыни за своим проводником, который теперь не дрожал от холода, а напротив, впервые за долгие годы наслаждался жарой.
Дорога пролегала посреди еще более безлюдной каменистой пустыни. Кое где из под земли пробивались жесткие мясистые колючки, годные в пищу одним лишь верблюдам да местным ящерицам, сновавшим туда-сюда прямо под ногами. В высоком, ярком небе парили зоркие падальщики, ожидавшие очередного веселого пира на чих-то невеселых похоронах и лишь горные козы, прыгающие с утеса на утес в поисках зелени как-то разнообразили унылую картину.
Януш, начавший терять счет времени, проведенном посреди пустыни, едва не приуныл к тому моменту, когда странники все же добрались до высоких пышных шатров, раскинувшихся вокруг большого, великолепного оазиса, манящего своей свежестью и приятной тенью. Пологи этих шатров трепетали на ветру, как паруса, своим шумом взывая к страннику, живущем в сердце каждого. Где-то неподалеку были установлены загоны для скота, и блеяние да мычание разносилось едва ли не по всему лагерю; повсюду отдыхали и набирались сил статные, в позолоченной сбруе верблюды и красивые, достойные кареты любого вельможи, лошади. Глядя на все это благолепие, друзья понимали, что где, как не здесь, посреди этого райского сада, жить самому мудрому человеку этих земель. Многие приходили к нему за советом, вот и Янушу пришлось дождаться, когда его, чужеземца, допустят к предводителю и старейшине всех племен этой необъятной пустыни. Юноша ожидал увидеть сурового, крепкого воина, но, попав в шатер, обнаружил добродушного дородного господина, сидящего на подушках и пускающего изо рта кольца густого белесого дыма, которые растворялись в воздухе, разливая нежный аромат цветов и фруктов. Сын золотаря присел рядом, и ему принесли пиалу с почти прозрачным, но очень душистым и приятным на вкус чаем, после чего он поспешил поведать свою историю.
Стоило юноше закончить, мудрец призадумался, меж его бровей пролегла глубокая рытвина, и он приказал вызывать всех своих советников по одному. В шатер друг за другом входили и выходили прославленные воины, которых хозяин оазиса собрал под своими стягами, и ни один из них не смог рассказать, как же победить дракона. А когда, наконец, и последний ратник, понурив голову, покинул покои, мудрец хлопнул в ладоши, и в шатер ввели дожидавшихся снаружи друзей.
- Да будут снисходительны ко мне небеса, братья мои, не в силах я помочь вам ни делом, ни советом, искать помощи предстоит вам в других краях, - в печали произнес вождь, глядя на хмурые выражения лиц своих необычных гостей, и, отдав какие-то указание слугам, попрощался.
Невеселые, но по-прежнему сосредоточенные на своей цели продолжили путь товарищи. Старейшина дал им резвых лошадей, которые устремились на восток, послушные воле своих наездников, молчаливых и задумчивых, уповающих на свою последнюю надежду, сиявшую ярким рассветом на лежащем впереди горизонте.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=494108
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 22.04.2014
Спустя несколько часов пути они добрались до небольшого, но очень аккуратного постоялого двора, который Слепой раньше видел только издалека. Здесь им удалось хорошо перекусить и остановиться на ночлег, заплатив гораздо меньше, чем пришлось бы заплатить в городе. На рассвете же, заполучив места в стареньком дилижансе, друзья тронулись в путь. Дороги замело, и, хоть снег и перестал валить изо всех сил, ветер не унимался и, налетая то с одной, то с другой стороны, норовил опрокинуть повозку вместе с кучером и пассажирами прямиком в каждый сугроб, попадавшийся на ее пути. Внутри было прохладно, но снаружи, так далеко от городов и деревень, и вовсе можно было б околеть за какие-нибудь считанные часы. Не растрачивая попусту драгоценное время, Яшуш и Слепой ехали, где нельзя было пройти, и шли пешком, когда погода была не против, и даже всячески содействовала подобному досугу.
Так они все дальше и дальше продвигались на запад. Зоркие глаза Слепого безошибочно определяли, далеко ли до ближайшего поселка, едет ли по дороге телега, надвигается ли метель и еще много всякого, в пути он часто снимал свои громадные очки и смотрел по сторонам, не переставая удивляться красотам, раскинувшимся где-то там, на горизонте. Часто сидел он рядом с извозчиком и смотрел вперед, чтоб в пурге не столкнуться с кем-нибудь или чем-нибудь, а потому и оплаты с друзей никто не требовал. Не так много монет было у них, но и те, что были, скоро закончились, вот и приходилось все чаще Янушу и Слепому своими двумя идти, хорошо хоть с каждым днем стремительно приближался приход весны, которой не терпелось пускать в пляс ручьи и подпевать лесным птицам. Если удача улыбалась, добрые люди брали их попутчиками, если нет – они не унывали и даже наоборот, радовались, что можно не спеша разглядеть начинавшие уже покрываться зеленью холмы с маленькими мельницами и обширными, но пока еще пустыми пастбищами. На стареньких паромах и утлых лодочках переплывали они преграждавшие путь реки, некоторые из которых были настолько широки, что даже Слепой, и тот с трудом мог рассмотреть противоположный берег. С едой, временами, приходилось туговато, зато в каждой деревне, которая лежала на пути странников, им удавалось что-то раздобыть, когда работой, когда – занятными рассказами в трактире, а то и на ярмарке. С каждым днем, проведенным в дороге, становилось жарче, в землях, через которые шагали сын золотаря и его друг, уже давно царила весна, вокруг зацветали плодовые деревья, в воздухе жужжали пчелы.
Лето наступило очень скоро, как показалось Янушу, и вовсе за одну ночь; только вчера еще легкий ветерок, проносившийся над полевыми цветами, приятно освежал усталого путника, а сегодня уже недвижимый, разгоряченный полуденным солнцем, вовсю светившим в безоблачном небе, воздух то и дело норовил загнать юношу и его друга в тень, под раскидистые черешни, то тут, то там росшие вдоль дороги. Оставив позади густые леса с их высокими замками, миновав красивый озерный край с его аккуратными деревушками, пробравшись меж теряющихся высоко в облаках горных утесов, вышли они, наконец, на широкую античную дорогу, которая вела к большому городу, бывшему с незапамятных времен столицей необъятной империи. И хоть слава ее поблекла, а соседи уже не так страшились ее могущества, наследие зодчих, писателей и художников сохранили и пронесли все величие этой империи сквозь густую, как туман, пелену столетий. Дорога была многолюдной и запруженной, изящными каретами и убогими телегами, верхом и на своих двоих направлялись люди в этот большой город ровно таким же потоком, какой двигался в обратную сторону. Чем дальше продвигались Януш и Слепой, тем плотнее становилась толпа, и на каждом перекрестке к ней присоединялись люди, скот, экипажи и даже целые процессии пилигримов и караваны торговцев. Еще и еще.
Ворот в этом городе было огромное множество, каждые имели свое название, предназначение и даже свою собственную историю. Возле каждых находилась караульная, и стражники с длинными алебардами наперевес впускали и выпускали людей, после того, как сидящий в специальной будке писарь вносил соответствующую запись о прибытии того или иного лица. Всем гостям города выдавались особые билеты, по которым они могли беспрепятственно передвигаться, снимать комнаты на постоялых дворах, посещать амфитеатры и галереи, и, конечно, когда насупит время, покинуть город, пройдя через любые его ворота. Януш и Слепой, попав на древние, шумные улицы, моментально потерялись в невообразимой сутолоке, царившей там дни напролет. Только в полдень, когда солнцепек был особо невыносим, жизнь города затихала, но лишь для того, чтобы через пару-тройку часов вновь забурлить, теперь уже до самой поздней ночи, пока не разойдутся по домам местные повесы. То тут, то там друзья наталкивались на величественные развалины белого, обветренного и выжженного камня, с высокими колоннами и когда-то богато украшенными портиками, на каждом углу, где они ни натыкались на триумфальную арку, запечатлевшую былые военные подвиги, их взору представали живописные церкви и восхитительные фонтаны. Плутая в переплетении широких торговых улиц и темных петляющих переулков, до самого вечера они так и не сподобились разузнать, где же найти того самого мудреца, который может помочь советом. Горожане хоть и пытались им подсобить, но каждый раз, стоило Янушу осведомиться у прохожего про самого мудрого жителя этих мест, тут как тут вырастал рядышком другой горожанин, точка зрения которого совершенно не совпадала с мнением первого. Следом за ним в беседу вступал третий, а при появлении четвертого и пятого, начинался такой галдеж, что любой деревенский спор – так казалось юноше – пускай даже и самый крепкий, походил больше на мирное воркование голубей на жердочке. День клонился к своему концу, а поискам не было видно ни конца, ни края, когда сын золотаря и Слепой забрели в глухой, затхлый тупик, в глубине которого копался какой-то оборванный, невообразимо грязный человек. Местные жители его явно недолюбливали и всячески держались от него подальше, судя по месту, которое выбрал он своим домом. Януш, добрая душа, за душою ни гроша, и в этот раз не сумел пройти мимо попавшего с беду незнакомца.
- Доброго Вам вечера, уважаемый! – громко произнес он, удивляясь, как это человечек не чувствует жуткой вони, впитавшейся в стены тупичка – видимо, сюда свозили помои и мусор с рынков, а то и что похуже.
- И вам того же, странники, - мечтательно и как бы мимолетом ответил новый знакомый, - вечер действительно добрый, столько приятных запахов, столько великолепных ароматов витает в вечернем воздухе, что оторваться от них просто нет сил.
Из живота человечка донеслось громкое, протяжное урчание, но на его лице отражалось чувство ,едва ли, не райского блаженства и удовольствия. Ноздри его то и дело высоко вздымались, втягивая едкий, тошнотворный, тяжелый воздух, как будто перед ним была не куча тухлого мусора, а, по меньшей мере, витрина цветочной лавки или прилавок пекаря, полный свежей, хрустящей сдобы.
- Угощайтесь, вы, наверное, голодны, - Януш, которого с пеленок не пугали резкие и неприятные запахи, подошел поближе и протянул человечку ломоть хлеба и кусочек сыра, раздобытые им на рынке несколькими часами ранее.
- О, благодарю вас, это такая редкость в наше время – быть добрым к ближнему. Угощения практически мгновенно, как по волшебству, исчезли, и только мелкие крошки завалялись в спутанной, грязной бороде незнакомца.
- Безносый, к вашим услугам, господа. Человечек встал и изобразил какое-то жалкое подобие рыцарского реверанса, больше похожего на исполняемый простой дояркой книксен.
- Какое странное прозвище, - начал было Слепой, который все это время стоял чуть поодаль.
- Совершенно с вами согласен, - прервал его Безносый, - вздор, да и только! Это меня так местные зовут, когда хотят, чтоб я с дороги убрался, - человечек, практически, бесшумно захихикал. - А я вот сижу, не грущу, наслаждаюсь запахами поля, цветущих апельсинов и простого деревенского ужина, что готовит девушка в накрахмаленном переднике для своего отца в маленьком домике в тысяче шагов от этого муравейника.
Сын золотаря усмехнулся, смекнув, что к чему.
- Вы не будете против небольшой прогулки?
- Только если вам угодно, - поспешил добавить Слепой, зажавший нос двумя пальцами и старавшийся почти не дышать воздухом этого тупика.
- Почему бы и нет, - ответил Безносый, - шансы получить тумаков в сопровождении двух господ значительно ниже, чем одному. И друзья не спеша двинулись вперед: человечек и Януш рядом, Слепой в своих нелепых очках – чуть в стороне.
Взошел месяц, в конце концов, повеяло прохладой, шум города стихал, когда друзья достигли окраины, цветущей и благоухающей. Где-то рядом бежала бурная темная река, вдалеке возвышался черный, тонущий в ночи холм, отблескивающий белесыми стенами низких домиков.
- А теперь, прошу вас обернуться. Может быть, вы почувствуете, какой запах исходит от тупика, который вы называете своим домом, - на лице Януша играла лукавая улыбка, в глазах заблестел озорной огонек, а Безносый, глубоко вдохнув ночной воздух, внезапно закашлял и тут же зажал нос своими перепачканными ладонями. Сын золотаря, отломив от раскидистого дерева сухую ветку, вырезал из нее специальную прищепку, которую Безносый мог теперь надевать на нос, чтобы ощущать запахи, окружавшие его. На рассвете, когда новый знакомый истратил все до последнего свои гроши, посетив купальни, раздобыв новое платье и угостив Януша и Слепого хорошим завтраком, рассыпаясь в благодарности, спросил, чем он может быть им полезен.
- Всего-то?! – воскликнул новый знакомый, когда юноша окончил свой рассказ, - не удивительно, что горожане не смогли вам помочь, откуда им-то знать, кто самый мудрый в нашем краю, послушайте сюда. – И Безносый привлек к себе друзей. – Живет вдали от шумных улиц и городских ворот, на самой окраине, в крошечном домике один художник. Скромный и нетребовательный, пишет целыми днями картины природы и простого деревенского быта, тем и счастлив. Краски он свои толчет с любовью, разминая их аккуратно и не спеша, они и пахнут не так, как у всяких маляров, за деньги церкви расписывающих, лучше мирры. Вот он-то вам и нужен!
Около полудня все трое стояли у низенькой дверцы небольшой каморки, где жил мудрец. Она была расписана нежными красками, впрочем, как и крохотные ставенки, закрывавшие окна. Друзья постучались и вошли: внутри было темновато, но свет, пробивавшийся в комнату, ярко озарял каждый ее уголок. Повсюду висели на стенах и стояли прямо на полу великолепные картины; на этой – уставшие хлеборобы на закате возвращающиеся домой, на той – пригожая деревенская молодица, зардевшаяся, и от этого выглядевшая еще милее, отдыхает в тени, окончив переминать босыми ногами гроздья винограда.
Мудрец носил длинную белую бороду, его необычный длиннополый сюртук был весь измазан всевозможными красками, из карманов торчали кисти, большие и не очень палитры, он поднял свое добродушное лицо от мольберта. На почти готовом полотне можно было рассмотреть стога на поле, замершем в предрассветной тишине. Старик отложил кисть в сторону и, натянув на голову забавную украшенную пером широкополую шляпу, но, не снимая своего пестрого передника, вышел вместе с друзьями на улицу. У самого входа была вкопана коротенькая скамеечка, разукрашенная так же, как и дверь со ставнями, на которую мудрец и присел. Он закрыл глаза и, выслушав просьбу Януша, крепко задумался, поглаживая свою бороду и подняв испещренное морщинами лицо к яркому полуденному солнцу.
- Прости меня, юноша, но помочь тебе я не в силах, - спокойно промолвил художник, - многое открылось мне за долгие годы, но в твоей беде я не советчик. Он встал и, стащив с головы шляпу, пожелал Янушу удачи и вернулся в свою мастерскую, где его ждала неоконченная картина.
- Да, не до веселья вам, друзья мои, - пробормотал Безносый, глядя, как пригорюнились Слепой и сын золотаря, - что ж, теперь, видимо, путь ваш в другие края лежит, где мудрецы мудрее? Раз уж так, то, не разрешите ли вы мне с вами пойти, больно уж все мне здесь знакомо.
Януш приободрился от искренних слов своего нового друга и не стал раздумывать понапрасну.
- А пойдем, впереди путь долгий, а в дороге так и спокойнее и веселее! – махнув рукой, воскликнул он, и все трое направились к городским воротам, выходившим на дорогу, ведущую далеко на юг. Дорога была запружена, но мало-помалу становилась все свободней. К вечеру они были уже далеко от города, раскинувшегося на холмах, который виднелся на горизонте, постепенно погружавшемся в ранние сумерки. Было довольно тепло, хотя где-то далеко на севере уже ощущалось приближение осени. Поля, мимо которых проходили друзья уже опустели, и ночлег обещал быть приятным и мирным, но Янушу не спалось, ему мерещился дракон и маленькая Марта, родители и старая бабця. Частенько в жизни так бывает, вот и сын золотаря, лишь только стало светать, разбудил своих товарищей и снова двинулся в путь.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=493903
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 21.04.2014
Днем, когда по всем окрестностям еще искали сына золотаря, Януш мало кому известными тропами уже пересек лес, с котомкой за спиной и неколебимым намерением в груди - во что бы то ни стало разузнать, как победить дракона. Широким шагом пересек он пролесок и ступил на широкую мощеную дорогу, сильно поросшую травой, которая вела на север. Редко кто нынче хаживал по этим дорогам без особой надобности, изредка торговец тащился на своей подводе, кряхтя и причитая, в попытках разогнать скуку, еще реже проносилась с грохотом, распугивая сидящих по кустам птиц, почтовая карета или, стуча своими палицами по истертым камням, медленно ступали одинокие паломники. Земли эти были Янушу незнакомы, и что ждет его впереди, он не знал, но, упрямо бодро вышагивая, все больше отдалялся от родного дома. Ночи коротал он у костра в лесу или в поле, развалившись на стоге сена, собирал ягоды и орехи, ловил дичь, а в небольших деревнях, то тут, то там прибившихся к краям дороги, бывало, обменивал ее на кувшин молока, головку сыра или просто краюху хлеба. Когда посчастливилось повстречать доброго человека – ехал на телеге, когда нет – продолжал путь так, на своих двоих. «Должен быть на севере мудрец, который сможет помочь советом», - так рассуждал юноша, устремляясь к припорошенным снегом узким, кривым улицам неизвестного города. Он спрашивал у встречных, где найти самого мудрого человека, что обитает в этих местах, и люди, пожимая плечами и удивленно кивая головой, направляли Януша дальше по мощеной дороге. Постепенно она стала более оживленной и ухоженной, аккуратные домики и даже целые поселки стали попадаться все чаще и чаще; время спешило, и в края, куда попал наш герой, уже пришла ранняя осень. Теперь, порою, ему сложно было объясниться с местным людом: ни языка, ни нравов которого он, конечно, не знал. В небольших городах, с необычными – каменными книзу и деревянными сверху – домами, покрытыми красивой темно-красной черепицей, сын золотаря мог выменять то, что удавалось раздобыть в пути, на хоть и не новые, но теплые одежды, а, как-то раз, за две-три пригоршни собранной в лесу земляники Януш выручил у зажиточного торговца поношенные сапоги, которые тому стали малы. Трудности и лишения, все невзгоды долгого пути он преодолевал смело, не останавливаясь и не опуская рук, и даже тогда, когда первые дожди пришли на смену теплу и солнцу, юноша бодро шагал навстречу неизвестности. Его даже радовала непогода, потому как, глядя на такого путника, промокшего, но неунывающего, торговцы чаще брали его на подводу и даже кучер почтовой кареты, как всегда спешивший, приглашал теперь сесть на облучок и проехать милю-другую. Деревья были все в снегу, окна домов за ночь разукрасил морозец, когда, наконец, дорога, петляя между деревень и мелких городишек, вывела Януша к большим красивым воротам у подножья невысокого холма, над которыми виднелись блестящие шпили и серые стены возвышающихся башен и церквей. Дорога из крупного, блестящего, истертого тысячами ног булыжника сузилась еще сильнее и, сделав резкий поворот вправо, побежала под гору.
Было раннее утро, и работящий народ уже вовсю сновал то там, то сям, открывая ставни крошечных темных лавочек и начищая до блеска аккуратные витрины. Около тяжелой, обильно украшенной двери таверны двое или трое работников ворочали здоровенную бочку, пытаясь, видимо, спустить ее через небольшое окошечко в подвал. Слева от ворот росли высокие, под стать башням города, деревья, с ветки на ветку то и дело перелетали не смолкающие ни на миг птицы и шустро скакали пушистые белки. Януш нашел себе местечко и принялся кормить зверушек, птицам бросал хлебные крошки, белкам – лесные орехи, которыми всегда были набиты его карманы, размышляя, с чего начать поиски мудреца. Сын золотаря, погрузившись в свои мысли, сидел недвижимый, как вдруг, буквально, в двух шагах послышался смех и улюлюканье, и тут же из-за угла показалась очень странная процессия. В окружении уличных мальчишек, не прекращающих извиваться и горланить, постоянно спотыкаясь, падая и врезаясь во все, во что только можно, тщетно пытаясь отбиться от галдящей толпы маленьких тиранов, шел, хоть это и не слишком ему удавалось, маленький человек. Одет он был неряшливо, лишь бы как: нелепый костюм топорщился во все стороны, пуговицы на нем были застегнуты, не пойми каким образом, шляпа сидела на его косматой голове задом наперед, а сапоги на его ногах были, почему-то, совершенно не похожи друг на друга. При этом он молчал, терпеливо снося насмешки пострелов.
- Слепой, слепой, иди домой! – не унимались мальчишки, все громче запевая свои глупые куплеты, дергая человека за фалды сюртука, толкая и ставя подножки. Каждое падение несчастного, каждый его кульбит или столкновение с деревом сопровождалось взрывом эмоций и шумными, оглушающими всех прохожих аплодисментами юных бездельников.
- А ну, пойдите прочь, - не выдержал сын золотаря, для пущей строгости прикрикнув на мальчишек, которые, конечно, не поняли ни слова из того, что говорил Януш. Тем не менее, не то крепкий вид юноши, не то его невнятная речь заставили этих малолетних повес бросить забаву и, сверкая пятками, скрыться. На улице стало вновь тихо, и наш герой, взяв странного человека под руку, пригласил присесть рядом, у ворот в город.
Морозный воздух приятно освежал уставшего путника, а яркое солнце по-зимнему слегка грело макушку и замерзшие руки. Издалека доносился запах жареного в сахаре миндаля и свежих булок, поддразнивая прохожих и заманивая в свои будоражащие воображение ароматные силки.
- Вы и вправду слепой? – неуверенно спросил Януш человека, глядя, как тот, будто бы, смотрит куда-то вдаль, отрешенно и внимательно.
- Ах, вы еще здесь? - внезапно вздрогнув, как будто от испуга, воскликнул новый знакомый, - а я, грешным делом, подумал уж, что вы уже ушли, - странный человек замолчал, но через несколько мгновений заговорил снова, - Да, и вправду, слепой, во всяком случае, так меня так и называют – Слепой, а, поскольку людям виднее, стало быть, так оно есть.
Януш и Слепой хорошо понимали друг друга, хотя, как могло показаться невнимательному зрителю, разговаривали они на разных языках. Но, думается мне, это не редкость…
- Значит, вы меня вовсе не видите? – продолжал допытываться сын золотаря.
- Да, да, вовсе не вижу, - все так же, всматриваясь куда-то вдаль, как бы мимоходом, отвечал незнакомец, который словно пытался запутать юношу. – Хотя..., - Слепой замолчал и, нахмурив брови, задумался о чем-то очень важном. Ждать пришлось недолго и, придя, наконец, к конкретному решению, он продолжил в куда более приподнятом расположении духа.
- Хотя, если вам будет угодно подняться во-о-о-н, - по прежнему, глядя в сторону горизонта, но теперь еще и указывая туда длинным тонким пальцем, продолжал Слепой, - во-о-о-он на тот холм, то мне, думаю, удастся вас хорошенько рассмотреть, - незнакомец умолк, довольный собой.
- По правде говоря, - тут же сразу как-то захандрив и осунувшись, произнес новый знакомый, - никто из соседей мне не верит, а потому не удивлюсь, если не поверите и вы.
- Почему ж не поверю? - бодро ответил Януш, и на обросшем, местами запачканном лице Слепого отразилась неописуемая радость, - тогда ясно, почему вы лбом все деревья пересчитать пытаетесь да каждой канаве поклон отвешиваете! А что же вам, и очков особых раздобыть-то негде? Быть того не может, чтоб в таком большом городе – сын золотаря по привычке махнул рукой в сторону ворот, но его новый знакомый и не шелохнулся, – не было доктора какого или профессора!
- Что вы, что вы, мой юный друг!– отвечал Слепой, - их в этом городе едва ли не больше, чем пекарей, уж поверьте мне на слово! Да вот только одна беда: сижу я, допустим, вот тут, вижу и доктора, и очки в витрине всякие разные, а как пойду туда, то и дело теряюсь, плутаю днями, пока городовые сначала в каталажку, а потом уж и домой свезут. Пытался я им втолковать, что на площадь ратушную мне нужно, к аптеке, что в доме справа, а они смеются, да и только, говорят, мол, что мне очки, как мертвому припарка, а собаке – третий хвост.
- А вы покажите мне, где эта площадь? – попросил Януш, и стоило лишь Слепому указать на самую стройную и красивую башенку, увенчанную флюгером, как оба они, и юноша, и странный человек устремились по узкой улочке в сторону площади, лежавшей прямо посреди города. Сын золотаря поначалу тащил нового знакомого за собой, но, спустя сотню шагов, когда Слепой немного свыкся с таким темпом своего передвижения, они пошли практически рядом, и лишь один слегка поддерживал другого за локоть. Жизнь в городе уже кипела в полную свою силу, как показалось Янушу, никогда не бывавшему в столице; вокруг все галдели, покрикивали друг на друга, но ощущая сердцебиение этой доброжелательной, хоть и шумной, улицы, хотелось погрузиться с головой в сбегающую по ней реку. Исток ее находился прямо на широкой площади, около городской ратуши, где находилось скопление всех сфер жизни горожан – посреди нее расположился рынок, в домах вокруг были таверны с громкими именами, банки с вычурными гербами, постоялые дворы, ничем не уступавшие дворцам, и, конечно, старая-престарая аптека. Она стояла немного в стороне от всеобщего гама и толкотни, и, остановившись у ее огромных, дубовых дверей, с ручками в виде разинувших пасти львов и загадочной, но очень красивой резьбой, Слепой повернулся к Янушу и спросил его, что привело юношу так далеко на север. Сын золотаря рассказал все: и про дракона, и про сборщиков из префектуры, и про сестру свою, и про указ, что грозил ему темницей, и про мудреца, который совет дельный ему дать может. Когда юноша окончил свой рассказ, Слепой как-то странно улыбнулся, все так же глядя вдаль.
- Господин, что в аптеке этой живет, самый мудрый в наших краях, часто, случалось, смотрел я за ним, и нет никого, кто прочел бы больше книг, чем он, и нет никого, кто был так же осведомлен в науках, как он, и все горожане, как и я, идут к нему за мудрым советом.
Сердце Януша затрепетало при виде почтенного седого старика, склонившегося за книгой, лежащей на прилавке, когда вошел он вместе со Слепым в аптеку. Вдоль стен стояли аккуратные шкафчики со стеклянными стенками, внутри которых находились разные травы, порошки, зелья и снадобья, бутыли с какими-то безобразными существами и резные коробочки с кривыми кореньями. Вокруг, на столах лежали странной формы блестящие приборы, а на стенах висели изображения всяких схем, изображавших, в сущности, одно и то же – человека.
Подмастерья здесь не сновали, как в какой-нибудь лавчонке, направо и налево, а чинно, почти бесшумно передвигались, выполняя поручения своего патрона и наставника. Пока один выбирал для Слепого самые большие линзы из всех, что были в аптеке, а их пришлось вытаскивать из массивной продолговатой колбы, в бытность свою бывшей частью не то микроскопа, не то подзорной трубы, еще двое принесли из библиотеки пыльные фолианты. Косматые брови мудреца редко вздрагивали, когда глаза его скользили, как ветер над водной гладью, по строкам этих книг. Трудно было оторвать взгляд от него, погрузившегося в чтение, откладывающего один том за другим в сторону, листающего страницу за страницей в поиске ответа. Те, что оказывались бесполезными, сразу возвращались в библиотеку подмастерьями, книг становилось все меньше, пока, к тому времени, когда полдень остался далеко позади, мудрец не отодвинул от себя и последнюю – самую толстую, отделанную кожей и настоящим золотом.
- Если я не могу тебе помочь, - оправив свою седую бороду, сказал старик, - то в этих краях тебе никто уже не поможет, юноша. Искать ответа нужно тебе в другой стране. – Ученый оправил свой костюм, достал из небольшого кармашка похожие на крупное яйцо часы, укоризненно посмотрел на них и, откланявшись, отправился в одну из задних комнат.
- Не вешай нос, Януш, - уже на улице, когда площадь стала пустеть, а в окнах домов начал зажигаться свет, - не такие уж в этом городе и мудрецы живут, как ты сам видел. – На его носу блестели здоровенные, с линзами толщиной в ладонь, очки, больше похожие на две плошки, скрепленные между собой. Зато теперь глаза его, прищуренные, обратившиеся к горизонту, смотрели в молодое, смелое лицо сына золотаря. – Как же замечательно видеть чье-то лицо и знать, что его владелец рядом, а не так далеко, что он о тебе и не подозревает! А ведь я неизбежно заскучаю здесь, да и виды, что открываются с холма, мне порядком поднадоели, - продолжал Слепой, - разреши мне пойти с тобой, кто знает, может, и глаза мои пригодятся…
Юноша, который хоть и немного приуныл, но был все так же тверд, не раздумывал долго, а просто хлопнул своего нового товарища по плечу.
- Показывай дорогу! – улыбнулся Януш, - странствовать одному страх, как скучно!
Через несколько часов сквозь городские ворота, с заплечными мешками, набитыми до отказа, прошли сын золотаря и Спепой, в руке у каждого была крепкая трость, на головах – теплые меховые шапки. Ветер крепчал и грозился перерасти в настоящую снежную бурю, город почти совсем затих, а двое странников уверенным шагом устремились туда, где вот-вот должно было уже сесть солнце, залившее горизонт холодным розоватым свечением. В любые, даже самые темные и холодные времена, на рассвете и на закате, найдутся те, кто устремляет свои помыслы, свои взоры и твердую свою поступь к солнцу...
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=493902
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 21.04.2014
Стремглав, как пущенная умелым охотником стрела, летит время от одной зимы к новой; тают на солнце, словно льдинки, покрывшие за ночь окошко, беззаботные деньки и вот, казалось, только вчера лишь поутру разбудила тебя первая веселая капель, как осенние лужи вновь норовят застыть, а пожухлую траву сковывают первые заморозки. Царила ли майская гроза на дворе с ее мерными перекатами грома и ослепительными вспышками молний или затяжной осенний ливень с его однообразным, непрерывным стуком по крыше, в доме золотаря отныне царила весна. В любом доме, в котором очутилась бы маленькая Марта, а девочку назвали именем прабабки, обязательно владычествовал праздник любви и веселья, так пригожа и улыбчива она была!
Девчушка, и впрямь, была на загляденье! Густые золотистые локоны послушно спадали ей на худенькие плечики дома и строптиво выбивались из-под чепца на дворе, ясные глаза ее никогда не бывали грустными или заплаканными, отчего, глядя на нее, и мать, и отец забывали обо всех своих заботах и бедах. Стройности маленькой красавицы могла позавидовать верба, коли не была б ей давней подружкой и, вплетая в косы тонкие свои цветущие ветви, и сама не любовалась дочерью золотаря. Солнышко рассказывало о ней месяцу, и тот, осторожно, боясь, как бы не потревожить сон маленькой Марты, пробирался в окна дома на окраине, чтобы убедиться в правдивости тех слов, а, убедившись, никак не мог покинуть комнаты, сидя, как завороженный, на карнизе или на краю кроватки. Все любили это создание, чистое и беззаботное, но больше всех любил ее Януш, для которого сестренка была лучшим и единственным другом на всем белом свете. Если он был рыцарем, сражавшимся с кровожадным чудищем, то она была принцессой, томящей у чудища в неволе, он спасал ее от невесть откуда взявшихся сарацинов, от прискакавших табуном турок, от старых злобных королей, вырывал ее из лап нечисти, и побеждал всех, кто хотел навредить девочке. И даже став постарше, когда Януш начал помогать отцу в его нелегкой работе, он всегда находил время поиграть с сестренкой или почитать ей одну из стареньких, потертых книжек, что так нравились им обоим. Статный да крепкий юноша и его сестра, милая и такая живая, сиживали, бывало, вечером у огня над страницами, что уносили их в мир сказок и небылиц. Кто мог сказать, откуда у золотаря, в семье которого отроду не водилось таких выдумщиков, за раз объявились и Марта, и ее брат. Януш был по-прежнему любопытен, и простой люд, глядя на него, шептался, что, как видно, малец так и не поумнел, хотя мать его столько раз заверяла всех в обратном, и просила потерпеть еще самую малость, еще месяц-другой. Только он, видать, умнеть не хотел ни в какую, и вопросы, на которые юноша не получал ответов, порождали все новые и новые, а потому, однажды о нем заговорили, сначала невзначай, а потом – более серьезно и участливо во дворце самого префекта, человека властного и сурового.
Город, который уже упоминался в нашей истории, находился в дне пути от деревушки, что служила домом золотарю и его семье. На телеге, правда, выехав из дому на заре, можно было добраться к нему до полудня, а на лошадке, поди, и того скорее. Дворец префекта, а это, несомненно, был именно дворец, стоял прямо против ратуши, в стенах которой заседал городской совет, здания массивного, с башенкой, украшенной часами, и колоколенкой. Так вот, дворец префекта был красив и величественен, под стать его законному владельцу. Одному Богу известно, с каким блеском и помпой он был украшен изнутри, но снаружи вид его радовал глаз видавших виды, а уж простолюдинов и вовсе заставлял цепенеть, разинув рты, невиданной доселе своей прелестью, и словно зачарованный стоял, бывало, прохожий, первый раз увидавший дворец префекта. Префект, статный немолодой господин, правил мудро и без опаски, кого нужно, не боялся наказать, кого нужно – отметить, умел проявить и волю, и мягкость, разумеется, там лишь, где было нужно во благо города и близлежащих деревушек. Не мне судить о таком большом человеке, а потому больше сказать мне о нем и нечего, разве только, что носил он усы и сюртук, за неимением мундира, украшенный орденами за честность, службу верную, да и за иные заслуги. И сборщики, и городовые, и дружины, и совет, и комитеты, и школы, и церкви, все это покоилось на его могучих, крепких, как у простого сельского работяги, кузнеца иль мельника, мужицких плечах. Так, значится, ратуя за покой и порядок простого человека, про Януша все ж заговорили во дворце префекта.
- Вновь, как мне доложили, этот молодой золотарь вопросами своими горожан донимает, спасу нет от него. Приструнить бы юнца по-нашему, по-военному, да в остальном – чудо, и ладный, и руки работящие, и берет еще меньше, чем отец его брал, пока не слег. А что глуп, так кто в наши времена-то не глуп, - румяный и бойкий, разъевшийся на казарменных харчах, усатый генерал с заплывшими глазками, хотел, видать, сказать что-то разумное, но осекся и вовремя замолчал, став накручивать свои и без того топорщившиеся во все стороны по-солдатски бравые усищи.
- Ваше превосходительство, как можно, мы же все здесь сплошь умные, образованные люди, а уж если разговор вести о невежестве, поразившем недугом простого обывателя, так уж здесь правоты вашей не признать никак нет сил моих, - глава городского совета, водрузивший, как положено, очки на свой профессорский крючковатый нос, единогласно считался оплотом здравомыслия и рассудительности, первым борцом за просвещение в век темных суеверий.
Давно, - продолжал он, - поручил бы докторам я этого умалишенного, да как же мне город оставить без золотаря, и без того помои на голову льются…
Конечно же, главе совета на голову никакие помои не лились, однако случай этот, произошедший где-то на окраине – а, возможно, и происходивший там изо дня в день, - настолько поразил ученого мужа, что приводить его он стал с завидной частотой, в качестве примера повальной среди горожан безграмотности, отсутствия нравов, чистоплотности и должных манер. Вообще, в отношении жителей города и деревень, находившихся в его подчинении, глава стремился использовать наиболее точные, но не всегда понятные, в том числе и ему самому, термины, словно такому ученому и мудрому человеку не пристало называть людей людьми. Так или иначе, беседа, предметом которой служил Януш, становилась все серьезнее и серьезнее, ведь, как оказалось, планы на него уже давно вынашивались в головах каждого уважаемого в тех краях человека, каждому из которых докучал юноша со своими расспросами.
- А что скажет его святейшество? – отозвался, наконец, префект, получавший удовольствие от плодотворности этого вечера в своей пышной резиденции. Седовласый предстоятель, которому уж очень давно обрыдла ересь сына золотаря, не спешил выказывать свое суждение, поскольку вне церкви был немногословен и даже несколько надменен, как могло показаться тому, кто не был знаком с его благодушием и сердечностью. Широкую его, богатырскую грудь, украшало большое красивое распятие, подаренное не то епископом, не то самим патриархом. Глаза старца неотрывно следили за всеми сразу, а уши не упускали ни одного слова, впрочем, мудрено ли это для того, кто с приходской скамьи внимал страждущим и высматривал грешников в своей пастве.
- В монастыре при нашей церкви отрок сей смог бы отречься от грешных в своем упрямстве влечений, - приятным мягким басом изрек предстоятель, заметивший, как все собравшиеся обдумывают его слова, гениальные в своей простоте, что были сродни откровению.
- И, несомненно, сим мы спасли бы душу юноши? – отметил префект, решивший, что принятие решения грозит затянуться до самого утра, - А гарантирует ли его святейшество, что простое монашье житье отобьет у юноши страсть к нелепым фантазиям и глупым расспросам?.. Так или иначе, для блага народонаселения и во избежание распространения подобной заразы, вынуждены мы обезопасить этого молодчика от самого себя, а общество от его тлетворного влияния. Страшно подумать! – префект вошел в раж и решил, во что бы то ни стало, положить конец этому бесчинству, - Страшно подумать, что ждет наш край, когда все начнут задаваться столь дикими вопросами! А ведь начнут, помяните мое слово!
На Ратушной площади давно уже стихла любая жизнь, простой люд отходил ко сну, смаявшийся от тяжкого труда и, готовясь к новому дню, звезды блистали в ясном небе, мостовая остывала от сотен пар сапог и ботинок, что околачивали ее с самого рассвета, а во дворце префекта, колышась и вздрагивая, словно от холода, горел жаркий огонь, освещая одно лишь окно.
Префект был прав, настаивая на решительных мерах против глупостей, которые Януш волей-неволей распространял. Дети, возвращаясь из школ, первыми начали одолевать своих родителей вопросами о драконе, те же в свою очередь шли в префектуру, и постоянные жалобы сделали свое черное дело. Сколько бы ни твердили вокруг, что сын золотаря – всего-то помешанный, слова его, бывало, и западали в души тех, кому он адресовал свои назойливые вопросы. Впрочем, не часто ли некая невидимая грань отделяет полоумного от пророка? Простой люд, даже самые темные из соседей прекрасно помнили урок, который преподнесла им их собственная история, и еще одну беду взамен уже наличествующих не хотел, ровным счетом, никто.
Маленькой Марте минул тогда тринадцатый год, и краса ее не померкла ничуть, а стала еще живее и прелестнее, но отца с матерью это не радовало. Совсем наоборот, они силились укрыть ее от недобрых глаз, упрашивали не выходить на люди, рядили в обноски, задумывали даже остричь ее золотистые локоны, да только дочь не далась. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь: было это летом, золотарь захворал, бабы разбрелись кто куда, кто в лес – по грибы, кто к реке – одежу полоскать, кто в поля помещичьи – на хлеба краюху заработать, а Януш в городе был, за отца трудился. И вот же, нарочно не придумаешь, угораздило в дом на самом краю деревни сборщику заглянуть; хозяин и сам бы спустился, да ослаб больно, а дочь его мягкосердечной была, вот и спустилась гостя встретить. Попала она сборщику на глаза, а тот и смекнул, что девица-то на выданье будет самому дракону впору. Не прошло и двух дней, как нагрянул к золотарю сам префект со всей своею свитой, при параде, с документами важно писаными, в карете нарядной притащился злыдень. Такова судьба простого люда, раз человеком большим сказано, раз рукой уважаемой подписано, раз печатью гербовой закреплено, так и не деться уже никуда, хочешь – сквозь землю проваливайся, хочешь – на тот свет узелок собирай, а только выполнить обязан. Вот и горе в дом к золотарю нагрянуло, мало того, что сын непутевый, так доченьку, единственную отраду дракону отдать велят. «Не плачьте маменька, не плачьте папенька, еще целых три годика поживу уж с вами, родные мои». Так пыталась Марта примирить домашних с грядущей утратой. Золотарю ж денег дали, чтоб за дочкой смотрел, голодом не морил зазря, да чтоб к красе такой охочих не подпускал, а то головы с плеч не сносить. Как не горевали они, а жить дальше нужно, никуда не денешься, каждый дело свое делал, в работе успокоение отыскивая.
А Януш места себе не находил, как зверь в клетке метался, совсем разум потерял, начали поговаривать, так не хотел он сестру свою единокровную отдать чудищу на съедение, и больше прежнего стал выпрашивать, кто что про дракона знает. Да никто с ним и словом обмолвиться не хотел, да что там, на порог не пускали. Глава городского совета назвал его буйным, предстоятель проклял одержимого, а генерал грозился шпицрутенами спесь с молодца сбить, да только никто не решался без слова префекта и пальцем шевельнуть. Отчаялся юноша, понял, что никто не поможет ему в родных краях, ни отец родной, ни мудрец седой, ни инок святой, ни герой лихой. Сидел он вечера напролет, голову до земли склонив, и думы его тяжкие терзали, куда податься, где совета спросить, чем беду верную от дома отвести. Совсем место себе потерял. Вот так же сидел он один как-то, ночь на дворе стояла темная-претемная, хоть глаз выколи, месяца, будто и не бывало вовсе, только ветер шумел в кронах да на опушке филин ухал. Как вдруг, невдалеке ветка хрустнула легонько, не успел Януш и головы поднять – вышла к огню девушка деревенская, дочь кузнеца местного, доброе было у нее сердце, любящее.
- Ох, Януш, миленький. Проезжал сегодня человек из города, у батьки моего лошадь подковать встал. Говорит, что от префектуры приказ идет, на рассвете будет, тебя в темницу бросить, чтоб помалкивал да народ не смущал. Говорит, что и работа сделана будет, и платы за нее не спросят!
Понял юноша, что медлить никак нельзя, поблагодарил сердобольную спасительницу свою, собрал, что смог, в куль, на палицу поувесистей повесил и, пока спали все мирным сном в темноте ночной, и исчез, как в воду канул. Поутру дружинники да городовые явились с приказом в дом золотаря – а сына-то его и след простыл, где только ни искали, бедолаги, у кого только ни спрашивали, пришлось им, горемычным в город воротиться не солоно хлебавши. Ох, и попало им на орехи: и от генерала, и от главы совета, даже от предстоятеля, а префект - тот и вовсе жалования всех лишил да приказал заместо Януша ямы выгребные вычищать. Но что толку, юнца-то уже не вернуть было. А в доме золотаря с тех пор совсем тоскливо стало, даже Марта - и та зачахла от тоски по брату. Оставалось ей лишь на любовь его надеяться, всякий ведь знает, что любовь – последняя в мире нашем сила, способная еще творить настоящие чудеса.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=493645
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 19.04.2014
- Было то седой, как вершины Сарматских гор, стариной. Во времена древние, как и склоны их, гораздо старше деревень и городов, что нашли приют в долинах тех гор, как сказывала моей бабке ее, а ей, кто знает, может и ее бабка, - сидя на низенькой, источенной едва ли не насквозь, шаткой скамье, почти шепотом вещала старуха, протягивая сухие, обтянутые тонкой бледной кожей и перепачканные мукой руки к сидящему на полу мальчишке, словно бы желая напугать его. Несмотря на число, давно уж перевалившее за тысячу, вечеров – и это учитывалась только «взрослая» жизнь пострела – когда, сидя у скромного очага, эта полуслепая, закутанная вне зависимости от погоды в свой латанный-перелатанный балахон, эта ветхая, потрепанная и утомившаяся гнездарка коротала вечер с самым младшим из всего выводка в семье внука, мальчуган, распахнув свои большие зеленые глаза, внимал ей, как и в первый раз.
- О чем бишь я? – лукаво улыбнувшись своим беззубым ртом, продолжала она свой рассказ, - в те времена объявился в краю нашем дракон, прилетел он ни с востока, ни с запада, ни с юга, ни с севера, а ежели, откуда и прилетел, так никто этого доподлинно не знал. Бесчинствовал он, али нет, да жить людям невмоготу стало, вот и кликнули рыцарей, богатырей разных. Кто в битве пал, костей не собрал, кто деру дал, как чудище увидал. Но нашелся один паренек, принц – не принц, силач – не силач, вот он хитростью дракона и взял, опоил его снадобьем, да во сне голову ему и отрубил. А дракон-то похитрее вышел, заместо одной головы – две отрастил, и тут уж даже самые храбрые опустили руки. Девиц требует дракон – девиц подадим, злата жаждет – принесем, вин заморских пожелает – добудем, авось, две головы кормить легче будет, чем четыре. А паренек-то тот и сгинул, герой, не герой он был? - а взамен одной беды две зараз добыл. Так и повелось в краях наших с тех самых пор: дракона прокорми, а там уж и сам живи, а то, что дань девицами берет, что ж, зато другим пожить дает. Вот и мотай на ус, малец, сказочке приспел конец.
Часто моргая, Януш, а именно так звали правнука рассказчицы, окончившей замешивать хлеб и отставившей теперь кадку в сторону, сидел все так же на полу, замерев и почти не дыша.
- А что же, бабця, и никто дракона не видал?… - хотел было снова справиться мальчуган, как осекся, поймав на себе строгий, гневный взор, устремленный из-под седых косматых бровей старухи, едва не выронившей куль с мукой, ставшей внезапно похожей больше на ведьму из сказок, чем на бабцю, мать его деда, которого, как говорили, тоже величали Янушем.
- Не приведи Господь, милок, - сжалившись над испуганным ребенком, уже более ласково обратилась к нему старуха, - не приведи Господь, на веку нашем свидеться с тем, о ком и поминать-то без надобности грешно! Вот вытянешься, ума наберешься и не будешь такими вопросами люд честной изводить, а пока сиди себе, малец, на полу да мешай в печи золу. А то гляди, скоро батюшка воротится, не успеешь и глазком моргнуть!
Мальчишка, босой, в нелепых штанах, из которых уже, эдак, четверть века назад вырос его отец, и которые держались на плотно скрученной бечевке, бросился тут же к огню, чтоб раскидать головешки по сторонам и, наконец, поставить испечь хлеб. Длинная его рубаха волочилась бы следом по полу, если б не была подшита и заправлена в эти самые, что ни на есть, всамделишные шаровары, а оно так и зимой теплее, и летом свежее. Януш и его бабця, которую, кстати, все звали Мартой, когда сама она имени своего уж давно не помнила, жили в большом, очень аккуратном и чистом, но бедном доме, стоявшем под холмом, вдали от остальных домов деревни. Здесь было тихо и житье-бытье семьи нарушалось лишь небольшим стадом, что на рассвете во главе со старым погонщиком лениво плелось на выпас, а с вечерней зарей – назад, да тетеревом, который токовал время от времени в густых зарослях неподалеку от дороги. В остальном, к ним, как и ко всем односельчанам, бывало, наведывалась лиса и сборщик из префектуры, но, быть может, чуточку чаще, но что поделать, где искать защиты, когда живешь вдали от всех? Вот домашние и думали, что так оно и положено.
Отец Януша, впрочем, как дед его, как и дед деда, были в деревне этой золотарями, да только не теми, что украшения выделывают. Работа, не ахти какая, но кто-то ж должен выгребные ямы чистить. А там, гляди, и в город вызовут, ежели кому надобность будет вывозить содержимое оных. Платили им мало и нехотя, считая, что за такую работенку и того довольно, а спрашивали с золотарей поболе, чем с прочих, думая, что те монету лопатой гребут, да в воз швыряют. И в церкви с них подаяний собирали чаще, хоть вся семья золотаря стояла всегда с самого края; и на ярмарке, стоило жене его объявиться там, цена на ткани да на сласти младшеньким вдруг начинала расти, как опара. Детишкам его в приходской школе жилось несладко, ладно, хоть все они рослые были и крепкие, но и им изредка на орехи доставалось, там, где одному не под силу было справиться с сыном золотаря, на выручку друзья-товарищи боевые приходили. Так они и жили, не в почете, но и не в богатстве, как и положено тому, кто с телегой да с клячей, с ведром да с лопатой ямы выгребные день напролет вычищает. Тут уж, хоть в платье разрядись, хоть в шелка и парчу оденься, хоть жемчугами, золотом обвешайся, хоть маслами заморскими облейся, хоть и усы закрути на иностранный манер, все одно к одному – стоять тебе на службе у выхода, чтоб лишний раз соседям на глаза не попадаться. Не то чтоб злые они были, соседи то бишь, а жизнь такая была, всякий за свой кусок хлеба дрожит, всякий шкуру на себя тянет, всякий готов локотком ближнего подпереть, чтоб тот не упал, конечно. Так и жили, говорю, – коли не обобрали сборщики податей, коли лиса курятник не проведала, то и праздник в доме, святок веселее. Ртов у золотаря много было, да почти все бабы: дочка, жинка, мамка, тетка, еще и бабка столетняя, мужики-то с работой такой хоть и не сладко жили, так хоть недолго! Сын дело отца продолжал, семью кормил, дом чинил, дрова запасал да делом своим занимался. Дочки его, уж если свезло мужа найти, уходили в деревню жить, а уж если нет – сидели до инея в косах старыми девами на хозяйстве: пряли, шили, веретено крутили, варили каши, пекли хлеба, в огородах возились, скотину кормили, ягоды- орехи в лесу собирали, заготавливали на зиму соленья, хозяина дожидались и за детворой присматривали. Зато уж жена у золотаря была сокровищем, кто ж замуж за него пойдет, как не трудолюбивая и покладистая, любящая девушка, чтоб души в нем не чаяла, чтоб против воли родительской пойти не боялась, чтоб делить с ним скудный стол и в радости была готова, и в беде. Сын ее – Януш, был мальчиком прилежным и любознательным, и, раз занесла его нелегкая в школу, то читать на радость отцу он уж точно научится, кто знает, куда нас судьба сведет! Отца он с пеленок слушался, бывало, еще совсем малюткой, лежал Януш в колыбели, плакал, а как золотарь домой возвращался, то замолкал тут же – во всяком случае, так ему говорили и мать с бабкой, и бабця Марта. Рос он быстро, сильным и ловким, настоящим красавцем, да только часто тумаков получал, потому что был простоват и очень уж любил задавать глупые вопросы, дома – родителям, в школе – учителям, в церкви – служкам, на улице – городовым и дружинникам; и полбеды, когда бы спрашивал он о чем попало, нет же, куда там, мальчика интересовал один только дракон.
«А зачем дракону вина?», «А что он делает с драгоценными каменьями?», «Большие ли у дракона крылья?», «Одинаковые ли обе его головы?»,
«Где он обитает?», «Куда отводят девиц, предназначенных дракону?»,
«Ест ли он их, и, если ест, живьем или зажарив?»,
«А почему ему выбирают лишь красивых девиц, когда можно было бы отправить некрасивых?» или такие, например:
«А вы видели дракона?», «А ваш папенька?», «А его папенька?», и так еще, еще и еще. Никто не любил таких глупых, назойливых, ненужных вопросов, в этом краю вообще не принято было говорить о таком предмете, как дракон, а уж, тем более, в подобной манере. Что, да почему, да зачем, да где, это были вопросы, не подходящие для беседы о нем. Когда и сколько, вот что интересовало и простой люд и высокопоставленных граждан тех краев, в городах ли, в деревнях, когда и сколько отдавать дракону было важно каждому мужчине, каждой женщине. Они создавали комитеты, специальные службы, управы, чтобы в срок и как надобно подготовить подношение; в каждом захолустье работала своя префектура, контролировавшая сбор и отправку необходимого количества даров; в школах еще несмышленышам прививали чувство долга перед обществом, подвластным дракону; в церквах проповедники называли его господство не иначе как благом, ведь, в противном случае, всех неминуемо ждала бы череда войн и куда более ужасных завоеваний и кабалы. Да что греха таить, появление столь величественного поработителя положило конец бесконечным набегам и нескончаемой агрессии ненасытных соседей, желающих отхватить то, что по праву – и это, конечно же, сомнению не подлежало – должно было принадлежать им. Теперь же все они старались держаться подальше от земель, которые отныне принадлежали одному дракону. Некоторые наиболее рьяные поборники воцарившегося мира приписывали эту заслугу и судьбе с ее чудесной прялкой, и даже самому Господу Богу, призревшему беды края и таким вот образом избавившему эти земли от распри и кровопролитья. Если так, то пути Его воистину неисповедимы. Как бы там ни было, годы в тех местах текли своим чередом: находилось место и суровым будням, и светлым праздникам, как всегда и везде бывает в жизни; все так же справляли свадьбы, рождали детей и хоронили своих покойников; все так же одна пора года сменяла другую; вырастали новые дома и приходили в упадок старые и ветхие.
Янушу шел шестой или седьмой год, он был все таким же докучливым непоседой, любознательным во всем, что касалось дракона и не очень прилежным во всем прочем. Все чаще односельчане, родители однокашников мальчишки, учителя, городовые и даже сам настоятель с возмущением обращались к его матери, жалуясь на ее чадо, а мать лишь просила их подождать – вот вырастет и поумнеет, обязательно поумнеет. Что еще могла сказать бедная женщина? А вечером Януша ожидал очередной суровый выговор, а иногда еще и порция березовой каши, стоило ему особенно раздосадовать своим поведением кого-то из соседей поважнее. Зима в тот год выдалась необычайно холодной, с метелями и вьюгами, работы не было, да и кому в такую погоду есть дело до выгребных ям? Золотарь ходил в лес, ставил силки на зайцев, но и те, видать, прятались по норам. Снаружи свирепствовали снежные бури, но в доме всегда было тепло и уютно, хотя и несколько голодно. Затянувшаяся суровая зима унесла с собой старую бабцю, которая отправилась теперь на небеса, где ее давно уж заждался прадед, зато лишь сошел снег, и пришла самая теплая и солнечная, которую только помнили старожилы, весна, Господь одарил Януша крохотной сестренкой с нежными золотистыми волосами. Наверное, так бывает всегда, и испокон веков за ужасно долгой морозной зимой приходит небывало яркая весна, за одной жизнью ступает следом иная, а за всякой главой поспешает следующая, и так до бесконечности.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=493644
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 19.04.2014
Так повелось с недавних пор,
Хотя меж пальцев парк веками вьется нить,
Дикарь, с родных спускаясь гор,
В невежестве спешит всех обвинить.
А распоследний фарисей,
Уста чьи, источая кривды горькой яд,
Хоть и пророка – без затей
Лжецом кого угодно заклеймят.
Распутник поучать спешит,
Желая обратить всех грешников в святош;
Убийца ж горестью убит,
Обагренный зажав в ладони нож.
Кто на руку не чист из нас,
Позарившийся на добро чужое, вор
Расскажет всем, украв тотчас,
Ведь так уж повелось с недавних пор!
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=491158
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 08.04.2014
Подалі від охопленої вогнем вітчизни,
Подалі від обпалюючої крила спеки,
Поки ще не безглуздо, і не зовсім ще пізно,
Із журбою на серці відлітають лелеки.
І, на луки оглядаючись, що звали домом,
На свою вежу водонапірну з гніздом пустим,
Мовчазливі й нещасні залишають знайомі
Ті степи, що над ними коливається дим.
Подалі від ошаленілих с жиру крадіїв,
Що вже згубили благословенну землю нашу,
Як не згубив би певно й люципер, якби схотів
Підсунути людині повну злиднів чашу.
Подалі від охопленої вогнем вітчизни,
Подалі від обпалюючої крила спеки,
Поки ще не безглуздо, і не зовсім ще пізно,
Назавжди з України відлітають лелеки.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=479058
рубрика: Поезія, Громадянська лірика
дата поступления 12.02.2014
Звичайно, куплений із потрухами,
Продався я, й відтоді голошу.
Немов сліпий, чужими ходжу я шляхами,
Мені диктують – кожне слово запишу.
То так, лукавити нема резону.
Крім того, чи не я стогнав про те,
Пускаючи з очей скупу сльозу солону,
Що "чесність" - слово в наші дні, ледь, не пусте.
Продався сам, втім, бачить Бог Всесильний,
Я не за гроші, не чортзна-кому,
Лише нудотному, безжальному сумлінню,
Та непідкупному лиш серцю своєму.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=479056
рубрика: Поезія, Громадянська лірика
дата поступления 12.02.2014
Старий Дніпро, підступний, окаянний лиховод
Вкраїну навпіл розділив розгульним плином своїх вод.
На лілейних її грудях розгорнувся змієм,
Тому й жити прості люди разом вже не вміють.
Він своїми берегами розділив коханих,
На братів єдинокровних напустив оману.
І хоча на картах миру широка й єдина,
Все ж розщеплена надвоє Дніпром Україна.
Старий Дніпро, премудрий, сивовусий пілігрим
Навік Вкраїну об’єднав бурхливим шипотом своїм.
Він намистом лазуровим їй прикрасив груди,
Щоб раділи і співали простосерді люди.
Берегів високі скелі зустрічі жадають,
Запускаючи у небо бризки-водограї.
Хто би карти не виводив скнарою рукою
Схід пов'язаний і Захід назавжди рікою.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=478815
рубрика: Поезія, Громадянська лірика
дата поступления 11.02.2014
Де взяти натхнення у темряві буднів,
В даремності світлих, втім, мертвих надій,
В безсиллі змінити, хоч щось, власних мрій,
Збираючи з ниви життя дні паскудні?
Де муза літає, чому не зі мною?
У вечорі стогне з зневіри душа,
Як не написав ні рядка, ні вірша,
Мов плачка сидить над чиєюсь труною.
Так тяжко без крил плисти в вирі щодення,
В байдужості тонучи, в хвилях турбот,
В потоці огидливих слів нечистот.
Хто скаже мені, де ж узяти натхнення…
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=478810
рубрика: Поезія, Лірика
дата поступления 11.02.2014
Багатії товсті, їх діточки шалені!
Чи в вас людське залишилось хоч щось?
В кишені ллються гроші, як зерно зі жмені,
У серці ж і сумління не знайшлось?
Чи ви упевнені, що то не ваше діло?
Що кров тече не через той палац,
Який звели собі ви так цинічно, сміло,
Зробивши з кожного майдану плац?
Звисока, на Олімпі сидячи своєму,
Не бачите то бидло унизу,
Яке існує від богів, як ви, окремо!
Про що вони бубнять, куди повзуть?..
Що їм до вас, патриціїв, панів всесильних,
Яким мільйони силу додають?
Що вам до їх життів, неначе плям чорнильних?
Немає діла, як і слід, мабуть...
Відкрийте очі, поки пізно ще не стало,
Й, оглянувши свій пишний п’єдестал,
Побачите, що мертвих тіл під ним чимало,
А зверху – ненажерливий Баал.
Тож не дивуйтесь, коли прийдуть бідні люди,
Я вірю, що настане цей момент,
Щоб зруйнувати згнилі всі наскрізь споруди,
Й, нарешті, ідола розбити вщент.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=478620
рубрика: Поезія, Громадянська лірика
дата поступления 10.02.2014
Невже нікому вірити неможна
У наші злі, неправедні часи,
Де майже кожний бреше так безбожно,
Що я забув, як чесні плинуть голоси.
Забув я, що таке лице відкрите,
Як виглядає праведне чоло,
Як між вовків по-вовчому не вити,
Не ранити серед людей душі крило.
Де ж ви, поети, кобзарі, пророки,
Що сіють істину не боячись,
Плекаючи її життєві соки,
Співці, що мову рідну славили колись.
Не ті, що можуть вести за собою,
А ті, що надихнуть на боротьбу
Ні вразі не відкинуть свою зброю -
Папір,чорнила та письменницьку журбу.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=478607
рубрика: Поезія, Лірика
дата поступления 10.02.2014
Своїми бачив я очима –
Сиділи якось у ріки
З руками та обличчями брудними
Сумні, голодні незнайомі рибаки.
Я підійшов, спитав їх чемно,
Що з ними трапилось таке?
Вони мені – Рибалити щоденно
Руками голими - то діло нелегке!
Вдивився я, - а вудка як же,
Із нею чи не більший влов?
- Тож буде гірше,і ніяк інакше!
Вони сказали.
Я всміхнувся та пішов.
Бо тим, в кого немає до життя вимог,
Ніхто не допоможе, навіть Бог.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=478226
рубрика: Поезія, Байка
дата поступления 09.02.2014
На Заході й Сході,в селі і у місті,
І навіть в лісах, між пожовклого листя,
На вулицях, вдома і в чистому полі
Немає її, української волі.
У грудях, в очах, у зажатих долонях,
В Карпатах, в Криму, у Полтаві, в Херсоні,
У шахтах Донбасу, в цехах Запоріжжя
Шукав волю я, може, хтось її знищив?
Між сотень проспектів, в мільйонах будинків
Без сну і без їжі, без перепочинків
Шукав волю я. Може, десь її вбили,
Та в лісі, роздягнувши вщент, схоронили?
Чи як Прометея скували в кайдани,
Хижак щоб клював незагоєні рани?
Дітей своїх кинула, поки ми спали?
Та через кордон її не пропускали…
Чи пущені кулі чиєюсь рукою
Потрапили в очі – зробили сліпою,
І ходить вона у сльозах поміж нами,
Доньками невпізнана або синами?
Або ж схоронилась, допоки бандити
Не скінчать нарешті країни кров пити?
На Півдні, на Півночі, в небі, у морі,
В палаці у кожному, в кожній коморі,
В церквах, і лікарнях, в Грушках, на Подолі
Не зміг я знайти української волі.
І я зрозумів, вона просто легенда,
Така ж як і віра, надія, любов.
Лунають у серці шаленим крещендо,
Як хтось заглушити їх спробує знов.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=478223
рубрика: Поезія, Громадянська лірика
дата поступления 09.02.2014
Гей ви, що вважають, немов вони зрячі,
А справді нічого ж навколо не бачать!
Не бачать, що там – на морозі, повсюди
Доба за добою уперто стоять,
Такі ж, як ви самі, утомлені люди,
Ніяк не ворожих зловмисників рать!
Не бачать, що вдома панують без страху,
Давно вже зробивши із вас посіпак,
Кати, що женуть, мов худобу, нас шляхом,
На обрії котрого скрута й кулак.
Гей ви, що вважають, немов би не глухі,
А справді давно вже лишилися слуху!
Що чуєте ви окрім крику чабана,
Якому є діло лише до руна?
Країну окутала чорна омана,
Чи чуєте ви, коли стогне вона?
Не чує ніхто майже оклик скорботний,
Спрямований з серця, що дуже болить,
Нахабну ж брехню ви, навіщось, навпроти,
Почуєте чітко, повіривши вмить!
Отож, ще хвилина, і прошу я вас,
Як буде бажання, як знайдеться час,
У дзеркала будете ви наодинці,
Спитайте себе, чи ви є українці?
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=478088
рубрика: Поезія, Громадянська лірика
дата поступления 08.02.2014
Якби колись хоч хтось сказав мені,
Що я в розкрите посеред зими вікно
Побачу те, що в ці побачив дні,
Повірити у це не зміг би все одно!
Що і без того вбогий мій народ
Слухняний і покірний вище міри
Позичить силу у весняних вод,
Рішучість у пораненого звіра.
Як проти наймитів цей звір піде,
Що кров свою проллє на землю рідну,
Нерівну битву першу поведе,
Дай Бог, щоб не даремну та безплідну!
Що опір нададуть їм не брати,
Лише оскаженілі пси ворожі,
Та люди, що існують без мети,
Й майбутнє розторговують за гроші.
Якби колись хоч хтось сказав мені,
Яка жорстокість буде жити в їх серцях,
Не спав би ночі я, не спав би дні,
Збиваючи братів, немов до цвяха цвях.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=478087
рубрика: Поезія, Громадянська лірика
дата поступления 08.02.2014