Большие поэты печальных времён.
Настороженные свидетели конца книгопечатания.
Поэты, чьими голосами говорит опыт
выживания в пустых залах,
поэты, обучающие своему ремеслу
разве что чёрных дроздов
за окнами кафедры.
Отважный поэт шлюзов на европейских реках,
поэт страны, что беззащитно замирает,
ощутив зиму,
говори о надежде,
о страхе и безысходности расскажут те,
кто тебя не читает.
Говори о надежде,
говори о сильных характерах
учителей и охотников.
Речь твоя – долгая и путанная,
как Дунай на карте Европы.
Говори о настойчивости сосен,
закрепляющихся в песке,
словно русизмы в речи.
Вся поэтика твоего континента
вырастает из пения и винограда.
Говори о винограде, о золотой
протяжённости лозы, скрепляющей собой
границы, похожие на швы новой
шинели.
Говори о пении женщин на пологом
речном берегу,
об отсутствии шансов расскажут
служители муниципалитета и церкви.
Бесконечны возможности речи.
Таинственна её структура.
Гнать по нашему телу надежду,
словно рыбу на чёрный берег,
вести сквозь сердце нужное слово,
как путника через лес.
Речь – это дыхание,
наполненное смыслом.
Речь – призрачный шанс
убедить хотя бы кого-нибудь
не прыгать с моста в Сену.
Поэт стоит посреди опустевшего города,
кричит птицам,
летящим на зиму в южную Африку:
Я не верю в бога.
Но это не страшно. Потому что бога не существует.
В меня не верят читатели.
Это тоже не страшно. Их тоже не существует.
А поскольку птицы не слушают,
поэт берётся пересчитывать их
в поднебесных осенних ватагах.
Старательно считает, заносит
в записную книжку каждую ласточку.
Сколько улетело, столько же
должно и вернуться.
Нужно всех пересчитать.
Ни одной нельзя позабыть.
Настоящая поэзия всегда
держится
на точности.
(Перевёл с украинского Станислав Бельский)
