Сэр Джордж Гордон Байрон, "Тьма"

Я  видел  сон,  что  вовсе  не`  был  сном.
Измеркло  солнце  яркое,  а  звёзды
блуждали-гасли  в  вечном  беспределе
без  троп  и  блесков;  льдя`ная  земля
шаталась  слепо,  чёрная,  в  безлунье;
часы  рассветов  дней  не  обещали,
а  люди  страсти  в  горе  утопили
опустошённости  своей;  сердца,
себе  моля  о  свете,  охладели.
Все  жили  близ  огней—и  троны,
дворцы  царей  в  коронах,  и  лачуги,
жилища  всех  существ  озябших
горели  на  кострах—пропали  грады.
А  люди  сгру`дились  вблизи  домов  пылавших
чтоб  лишний  раз  чужим  вглянуть  в  лицо.
Счастливцы  жи`ли  близ  очей  вулканов,
на  гранях  факелов  горящих  гор.
Надежда  робкая  наполнила  весь  мир;
леса  пошли  в  изжог—и  с  каждым  часом,
безлистые,  они,  треща,  валились.
И  всё  черным  черно.  Чела  людей
сидящих  у  костров  казались  чу`жды
невыносимы  в  сполохах  ночных;
ложились  те  к  земле  глазами,  плача;
иные  отдыхали,  подперев  
руками  подбородки—лыбясь;
иные  суетились  там  и  здесь,
кормили  погребальные  костри`ща,
глядели  вверх  с  безумным  беспокойством
на  небо  скучное,  на  саван  мира—
и  снова  падали,  кляня  остатки,  в  прах,
зубами  скрежетали,  выли.  
Напуганная  дичь,  крыла`ми  трепля,
к  земле  снижалась  в  судорогах  страха;
дрожа,  ручным  подобны,  приходили
брутальнейшие  хищники;  а  гады
сползались-путались  средь  толп  людских,
шипя,  не  жалили—рубили  их  в  котлы;
Война,  что  ненадо`лго  прекратилась,
вновь  запылала—мясо  добывалось
лишь  с  кровью—каждый  насыщался
вдали  от  всех,  угрюмо  нажирался;
и  не  осталось  меж  людей  любви.
Земля  наполнилась  одною  думой—смерть,
бесславная  и  неизбежная;  а  голод
свёл  судорогой  внутренности  всем;
и  умирали  люди,  оставались
непогребёнными  их  кости-плоть;
приморенные  жрали  доходяг;
и  псы  своих  хозяев  затравили,
один  лишь  оставался  верен  трупу—
он  лаем  трупоедов  отгонял,
пока  их  голод  оземь  не  свалил
иль  не  сманили  прочие  останки,
притом  себе  он  пищи  не  искал,
но  с  жалостным,  протяжным  стоном,
и  кратким  грустным  криком  всё  лизал
ладонь  на  ласку  жадную—и  умер.
Толпа  от  глада  извелась  помалу;
лишь  двое  в  городе  большом  остались—
и  встретились  они,  у  алтаря,
где  были  в  кучу  собраны  святыни
потребы  грешной  ради—рыли
дрожащими  холодными  мослами
остывший  пепел,  чей  последний  вздох
давал  им  малость  жизни—и  зажгли
они  костёр,  который  был  насмешкой;
когда  светлее  стало  им,  они
глаза  подня`ли,  свиделись—и  с  криком
погибли  оба  в  ужасе  взаимном,  
им  Голод  указал  :"Твой  ближний—враг".
Мир  стал  пустым,  а  был  он  многолюден,  
могуч—и  обратился  в  хлам:  ни  душ,
ни  трав,  листвы,  деревьев,  жизней,
смертельный  хлам—хао`с  застывших  глин.
Озёра,  океан  и  реки  стали—
ничто  не  шевелилось  в  безднах  тихих;
безлюден,  флот  на  море  догнивал,
крошились  и  валились  мачты  в  глыби,
не  возмущали  волн—те  умерли;  приливы
погибли,  ведь  Луна,  их  госпожа
усопла  прежде;  ве`тры  истощились
в  застойном  воздухе;  пропали  тучи;
Тьма  не  нуждалась  в  помощи  стихий—
она,  Вселенная,  одной  осталась.

перевод  с  английского  Терджимана  Кырымлы      


Darkness  

I  had  a  dream,  which  was  not  all  a  dream.  
The  bright  sun  was  extinguish'd,  and  the  stars  
Did  wander  darkling  in  the  eternal  space,  
Rayless,  and  pathless,  and  the  icy  earth  
Swung  blind  and  blackening  in  the  moonless  air;  
Morn  came  and  went--and  came,  and  brought  no  day,  
And  men  forgot  their  passions  in  the  dread  
Of  this  their  desolation;  and  all  hearts  
Were  chill'd  into  a  selfish  prayer  for  light:  
And  they  did  live  by  watchfires--and  the  thrones,  
The  palaces  of  crowned  kings--the  huts,  
The  habitations  of  all  things  which  dwell,  
Were  burnt  for  beacons;  cities  were  consumed,  
And  men  were  gathered  round  their  blazing  homes  
To  look  once  more  into  each  other's  face;  
Happy  were  those  who  dwelt  within  the  eye  
Of  the  volcanos,  and  their  mountain-torch:  
A  fearful  hope  was  all  the  world  contain'd;  
Forests  were  set  on  fire--but  hour  by  hour  
They  fell  and  faded--and  the  crackling  trunks  
Extinguish'd  with  a  crash--and  all  was  black.  
The  brows  of  men  by  the  despairing  light  
Wore  an  unearthly  aspect,  as  by  fits  
The  flashes  fell  upon  them;  some  lay  down  
And  hid  their  eyes  and  wept;  and  some  did  rest  
Their  chins  upon  their  clenched  hands,  and  smiled;  
And  others  hurried  to  and  fro,  and  fed  
Their  funeral  piles  with  fuel,  and  looked  up  
With  mad  disquietude  on  the  dull  sky,  
The  pall  of  a  past  world;  and  then  again  
With  curses  cast  them  down  upon  the  dust,  
And  gnash'd  their  teeth  and  howl'd:  the  wild  birds  shriek'd,  
And,  terrified,  did  flutter  on  the  ground,  
And  flap  their  useless  wings;  the  wildest  brutes  
Came  tame  and  tremulous;  and  vipers  crawl'd  
And  twined  themselves  among  the  multitude,  
Hissing,  but  stingless--they  were  slain  for  food.  
And  War,  which  for  a  moment  was  no  more,  
Did  glut  himself  again;--a  meal  was  bought  
With  blood,  and  each  sate  sullenly  apart  
Gorging  himself  in  gloom:  no  love  was  left;  
All  earth  was  but  one  thought--and  that  was  death,  
Immediate  and  inglorious;  and  the  pang  
Of  famine  fed  upon  all  entrails--men  
Died,  and  their  bones  were  tombless  as  their  flesh;  
The  meagre  by  the  meagre  were  devoured,  
Even  dogs  assail'd  their  masters,  all  save  one,  
And  he  was  faithful  to  a  corse,  and  kept  
The  birds  and  beasts  and  famish'd  men  at  bay,  
Till  hunger  clung  them,  or  the  dropping  dead  
Lured  their  lank  jaws;  himself  sought  out  no  food,  
But  with  a  piteous  and  perpetual  moan,  
And  a  quick  desolate  cry,  licking  the  hand  
Which  answered  not  with  a  caress--he  died.  
The  crowd  was  famish'd  by  degrees;  but  two  
Of  an  enormous  city  did  survive,  
And  they  were  enemies:  they  met  beside  
The  dying  embers  of  an  altar-place  
Where  had  been  heap'd  a  mass  of  holy  things  
For  an  unholy  usage;  they  raked  up,  
And  shivering  scraped  with  their  cold  skeleton  hands  
The  feeble  ashes,  and  their  feeble  breath  
Blew  for  a  little  life,  and  made  a  flame  
Which  was  a  mockery;  then  they  lifted  up  
Their  eyes  as  it  grew  lighter,  and  beheld  
Each  other's  aspects--saw,  and  shriek'd,  and  died--  
Even  of  their  mutual  hideousness  they  died,  
Unknowing  who  he  was  upon  whose  brow  
Famine  had  written  Fiend.  The  world  was  void,  
The  populous  and  the  powerful--was  a  lump,  
Seasonless,  herbless,  treeless,  manless,  lifeless--  
A  lump  of  death--a  chaos  of  hard  clay.  
The  rivers,  lakes,  and  ocean  all  stood  still,  
And  nothing  stirred  within  their  silent  depths;  
Ships  sailorless  lay  rotting  on  the  sea,
And  their  masts  fell  down  piecemeal:  as  they  dropp'd  
They  slept  on  the  abyss  without  a  surge--  
The  waves  were  dead;  the  tides  were  in  their  grave,  
The  moon  their  mistress  had  expir'd  before;  
The  winds  were  withered  in  the  stagnant  air,  
And  the  clouds  perish'd;  Darkness  had  no  need  
Of  aid  from  them--She  was  the  Universe.

Lord  Byron  (1788  -  1824)

адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=239189
Рубрика: Поэтические переводы
дата надходження 06.02.2011
автор: Терджиман Кырымлы