Сразу оговорюсь, что текст не художественный, но интересно Ваше мнение, дорогие друзья!
А. В. Андреев
Иркутск
Душа – это то, что возвышается над бытием, то, что НАД миром вещей. Не только стихи Цветаевой стали структурообразующим элементом для построения мощного образа её огромной поэтической души. О многом могут поведать и её письма.
Современный читатель имеет достаточно полное представление о поэзии, прозе и драматургии М.И. Цветаевой и совершенно незначительное – о её эпистолярном наследии.
«Известно свыше тысячи писем Марины Цветаевой, обращённых примерно к ста адресатам, – пишет Г.Н. Горчаков, перлюстрируя доступные ему письма поэта. – Опубликовано из этого, может, не более половины»[1]. В этих письмах «мало отражён внешний мир», «мало повседневной реальности». Почти каждое цветаевское письмо можно назвать романом в письме. Почти каждое письмо – заочный роман с незнакомым или почти незнакомым человеком.
По сути, они представляют собой «монологи взволнованной души – особый жанр цветаевской лирики». Именно такие «монологи» слышны в письмах Пастернаку, Рильке, Бахраху, Геликлну, Ланну, Штейгеру. «Догматы» этих писем она утвердила сама. В письме к Б.Л. Пастернаку от 19 ноября 1922 года читаем: «Мой любимый вид общения – потусторонний: сон: видеть во сне. И второе – переписка. Письма, как некий вид потустороннего общения, менее совершенно, нежели сон, но законы те же»[2].
Переписка с родственниками занимает у Цветаевой небольшое место в её эпистолярном наследии. Для сравнения: половина из полутора тысяч писем А.А. Блока написана им матери и жене.
В основном цветаевские адресаты – это люди, принадлежащие к литературному кругу. Но переписка с ними не является перепиской писателя к писателю, поэта к поэту. Всё переводится ею в план общения двух душ. «Главное её устремление, – замечает Г.Н. Горчаков, – объяснить свою душу и найти душу, созвучную своей. И в этом отношении не являются ограничительными рамками ни возраст, ни пол адресата»[3]. В нью-йоркском «Новом журнале» (1986, № 165)[4] опубликовано письмо М. Цветаевой Р. Гулю. Разговор ведётся вроде бы на литературную тему: о книгах последнего. Но Цветаева свято блюла свои «догматы», оставалась верна своим «законам»: её, в общем-то, интересуют даже не его книги, а она «как бы спрашивает»: Гуль, а какая у вас душа?[5]
Бесспорно, в письмах есть и суждения о литературе, и бытовые заботы, и деловые трудности. Несмотря на то, что Марина любила, «говоря о себе, повторять определение, данное М. Слонимом, «одна голая душа» – вынуждена была жить крепко повязанная «земными приметами»[6].
Душа такого поэта, как Марина Цветаева, поражает своим космизмом не только в исторгнутых ею строках стихотворений, но и в строках писем. В письме к Л.В. Веприцкой (сноска) от 9 января 1940 года Цветаева приводит разговор между ней, Л. Жариковым[7], И. Жигой[8] и Н. Лурье:[9] «В ответ на заявление Жиги, что, идя мимо «барского дома» естественно захочется наломать цветов, он (Жариков – А.А.) сказал, что не только – наломать – но поломать (Курсив Цветаевой – А.А.) все цветы и кусты, потому – что это – чужое, не моё. Я же сказала, что цветы – вообще ничьи, т.е. и мои – как звёзды и луна. Мы не сами. «И большинство людей – так чувствуют», утверждал молодой писатель (Жариков – А.А.) – 9/10 так чувствуют, а 1/10 – не так – спокойно заметил Н.(оях) Г.(ершелевич) (Лурье – А.А.) (Я в полной чистоте сердца никогда не считала цветок «чужим». Уж скорей – каждый – своим: внутри себя – своим… Но разная собственность бывает…) Жена (Нояха Лурье – А.А.) сказала, что я уж слишком «поэтично» смотрю на вещи, а Мур (сноска)– такое отношение к чужим садам объяснил моей интеллигентной семьёй, не имевшей классовых чувств… – Ух! И всё это – потому – что мне не хочется камнем пустить в окно чужой оранжереи. (Почему все самые простые вещи – так трудно объяснимы, в конечном счете, недоказуемы?!)».[10]
Безусловно, вопрос о «чужих» и «своих» не раз ставится в лирике Марины Ивановны.
… что мне, ни в чём не знавшей меры,
Чужие и свои?[11]
Ещё, Господь, благословляю – мир
В чужом дому – и хлеб в чужой печи.[12]
Цветаева и в стихах, и в быту верна своим раз и навсегда установленным «догматам»: благословляю, но не беру, не ворую. Это бытовой уровень. Но есть ещё и другой пласт – метауровень – бытийный:
Наша совесть – не ваша совесть![13]
В этой строчке из цикла «Стихи к сыну» Марина призывает детей не бояться ответственности за грехи родителей. Она убеждена, что её дети не будут страдать из-за того, что их мать «грешила: со страстью» «чувствами – всеми пятью». Здесь нельзя не отметить, что Цветаева горько ошиблась: как известно, её дочь Ариадна несколько лет провела в лагерях ГУЛАГа, а сын Георгий погиб на фронте.
В том же письме находим другой пример, как нельзя лучше демонстрирующий точку зрения Цветаевой на поэзию «от души и для души», резко отличную от поэзии «на злобу дня». «Ещё был спор (но тут я спорила – внутри рта) – с тов.(арищем) Санниковым,[14] может ли быть поэма о синтетическом каучуке. Он утверждал, что – да и что таковую пишет, что всё – тема. (– «Мне кажется, каучук нужен не в поэмах, а в заводах» – мысленно возразила я)»[15].
Письма Цветаевой к философу Льву Шестову были написаны в период с 25 января 1926 года по 31 июля 1927 года. В этот период оба работали в журнале «Вёрсты», который издавался в Париже под редакцией С.Я. Эфрона, П.П. Сувчинского и князя Д.П. Святополк-Мирского, непосредственное участие принимал также А.М. Ремизов. Журнал «Вёрсты» возник в недрах евразийского движения, которое сформировалось в начале 20-х годов ХХ века в среде русской эмигрантской интеллигенции. Журнал изначально планировалось выпускать раз в два месяца. Однако за время его существования вышло всего три номера (1926 – 1928 гг.). По определению Цветаевой, «Вёрсты» стали первым в эмиграции свободным журналом без всякого «напостовства» в искусстве и без всякого признака «эмигрантщины». Сама же Марина печаталась во всех трёх номерах журнала. В нём впервые увидели свет «Поэма Горы», «С моря», «Новогоднее», трагедия «Тезей» (позже, как мы знаем, была переименована в «Ариадну»). Шестов участвовал лишь в первом выпуске.
Письма Цветаевой к Шестову свидетельствуют о том, что отношения поэта и философа были исключительно тёплыми и доверительными. Вне всякого сомнения, Марина была благодарна ему за поддержку, которой ей всегда не хватало на чужбине. Л.И. Шестов всегда способствовал публикации произведений Цветаевой, принимал участие в оказании ей материальной помощи, но делал это очень корректно, чтобы, как он выражался, «не дай Бог, обидеть поэта». Например, член Парижского общества «Быстрая помощь» Софья Ильинична Либер хотела передать денег М.И. Цветаевой, но не решилась сделать это лично. Вот как об этом свидетельствует Л.И. Шестов: «Сама она (С.И. Либер – А.А.) не решилась ей предложить денежную помощь и просила меня передать Марине Ивановне 1000 фр(анков). Я, конечно, взялся и, конечно же, когда я приехал к М(арине) И(вановне), оказалось, что деньги нужны дозарезу… Я думаю, что теперь уже С(офье) И(льиничне) не трудно будет и лично с М(ариной) И(вановной) разговаривать. На днях обе они будут у меня и лично обо всём столкуются. С(офья) И(льинична) такая милая и деликатная женщина, М(арина) И(вановна), с другой стороны, так тронута её заботливостью, что, вернее всего, они сразу подружатся. Я очень рад за М(арину) И(вановну), что нашёлся человек, который за неё готов похлопотать и о ней подумать. А то – все ополчились против неё».[16] Нельзя пройти мимо того факта, что Лев Шестов, который жил за границей дольше других эмигрантов и имел работу, всегда оказывал разного рода помощь и содействие своим соотечественникам. Так, например, ему приходилось договариваться (порой даже ведя довольно унизительные переговоры), чтобы устроить на работу в Сорбоннский университет философов Н.А. Бердяева, И.А. Ильина, Л.П. Карсавина, С.Л. Франка и других. При этом он не всегда разделял (а иногда и вовсе не разделял) взглядов соотечественников-интеллигентов. К поэзии Цветаевой он, судя по всему, был однозначно равнодушен. Выпустив сборник «После России» (Париж, 1928 год), который сохранился в музее Шестова, Марина презентовала экземпляр и ему: «Льву Исааковичу Шестову с любовью и благодарностью. Марина Цветаева. Мёдон, 31-го мая 1928 г.». Но книга осталась практически неразрезанной.
Обратимся к письмам Цветаевой к Шестову, впервые опубликованные в журнале «Вестник русского христианского движения» (Париж – Нью-Йорк – Москва, 1979, № 129, с. 124 – 130).[17]
Париж, 25-го января 1926 г.
Дорогой Лев Исаакович!
Не вините ни в забывчивости, ни в небрежности, – вчера неожиданно приехал из Праги один из редакторов «Воли России», завтра уезжающий в Америку. Необходимо было с ним повидаться.
Прилагаю приглашение на вечер…
Марина Цветаева
В приведённом выше письме имеется в виду творческий вечер поэта Марины Цветаевой, который состоялся 6 февраля 1926 года. Это был первый из немногих вечеров Марины в Париже. Известно, что этот вечер принёс ей небывалый успех, что, однако, не оградило её от зависти и недоброжелательства части русской эмиграции.
Париж, 8-го февраля 1926 г.,
понедельник
Дорогой Лев Исаакович!
Вы дружите с Буниным? Мне почему-то грустно. Может быть, от тайного и сильного сознания, что с ним, Буниным, ни Вам, который его знает десять лет, ни мне, которая его видала раз, никому – никогда – до последней правды не додружить.
Человек в сквозной броне, для виду – может быть худшая броня?
До свидания до завтра. Жду ответа. Спасибо, что пришли на вечер. Вам я больше радовалась, чем доброй половине зала.
Преданная Вам
Марина Цветаева
Важно знать, что Л.И. Шестов и И.А. Бунин были связаны не только дружбой, но и родством и дружбой жён. Известно, что Шестов много хлопотал ради того, чтобы кандидатура Бунина была выдвинута на соискание звания лауреата Нобелевской премии мира. В письме от 18 января 1926 года Цветаева пишет В.Ф. Булгакову: «Познакомилась с Л. Шестовым, И. Буниным… Первый – само благородство, второй – само чванство… Первый меня любит, второй терпит…».[18]
Можно ли сомневаться в том, что рафинированный, надменный аристократ Иван Алексеевич Бунин априори не мог понравиться «бунтарке» Цветаевой, «не имевшей классовых чувств» и верной своим «догматам»?
Париж, 23-го апреля 1926 г.,
пятница
Дорогой Лев Исаакович!
Не пришла вчера, потому что завтра еду. Мне очень грустно уезжать не простившись, – Вы моя самая большая человеческая ценность в Париже – даже если бы Вы не писали книг!
Но Вы бы не могли их не писать, Вы бы их всё равно – думали.
Никогда не забуду Вашей… утренней звезды, затемняющей добродетель.[19]
До свидания – осенью.
Из Вандеи напишу, и буду счастлива увидеть на конверте Ваш особенный, раздельный, безошибочный – нет! – непогрешимый почерк (графический оттиск Вашего гения).
Целую Вас и люблю.
Марина Цветаева
Слово, запечатлённое на бумаге, тем и ценно, что его нельзя изменить, ибо оно «написано пером». Письма Марины Цветаевой ценны тем, что и в них она остаётся верной себе и своим внутренним «догматам», кроме того, письма эти адресованы исключительно тем людям, которых она любила. Такая правдивость делает и её почерк непогрешимым.
Париж, 9.10.1926г.
Дорогой Лев Исаакович!
Мы живём в чудном месте, – парк и лес. Хочу, пока листья, с Вами гулять. Назначьте день и час – заранее.
Маршрут: по Метро до Javel и там пересесть на электр(ическую) дорогу Pont Mirabeau – направление Versailles. Сойдите Meudon val Fleuri, перейти железную дорогу и спросить Boulevard Verd.
Наш дом с башенкой, в саду (несколько корпусов), за старой решёткой. Только непременно предупредите.
Целую вас и люблю.
М.Ц.
Даже в таких достаточно кратких и будничных письмах Марина остаётся поэтом. В первую очередь бросается в глаза два раза повторившаяся в разных письмах фраза «мне очень грустно». Хотя поэт и объясняет свою грусть то необходимостью отъезда, то осознанием того, что ни ей, ни её конфиденту «не додружить» с Буниным. И всё же эта грусть имеет место, и поэт не скрывает её от адресата.
Затем фраза «хочу, пока листья, с Вами гулять». Казалось бы, что в этом нет ничего особенного, но поэту Цветаевой очень важно гулять именно «пока листья». Иной прогулки она и представить себе не может. Душа поэта должна находиться в определённом «поэтическом» состоянии, и в этом в первую очередь могут помочь именно осенние листья. Спустя 10 лет эта осенняя грусть усилится, проявятся другие настроения, более тоскливые в своей эсхатологичности, более философские, и в них уже будут звучать непривычные для Цветаевой нотки смирения с тем, что происходит вокруг. Но эти настроения будут иметь всё же временный характер, хотя вновь возникать – чаще.
Когда я гляжу на летящие листья,
Слетающие на булыжный торец,
Сметаемые – как художника кистью,
Картину кончающего наконец,
Я думаю (уж никому не по нраву
Ни стан мой, ни весь мой задумчивый вид),
Что явственно жёлтый, решительно ржавый
Один такой лист на вершине – забыт.[20]
Можно ли сомневаться, что предощущение зыбкости и конечности всего сущего не могло не выделить курсивом причастие «кончающего». В этих строках мы не видим ни бунтарства, ни присущей Цветаевой страстности. Стихотворение отдаёт спокойствием, почти робостью. Оно более созерцательное, так как автор сам почти не присутствует в нём, он просто глядит «на летящие листья». Осенний увядающий лист всё же ярок, тем более по сравнению с остальными, потому что он «явственно жёлтый». Ржавчина – это своеобразный символ времени, хотя и менее поэтичный по сравнению с жёлтым осенним листом. Однако в смысловую парадигму цветаевского листа вполне органично входит фраза «решительно ржавый», очевидно, ещё живой и по-прежнему яркий. Потому и непонятно, как такой лист, «явственно жёлтый, решительно ржавый» мог быть забыт, тем более, что находится он «на вершине»?
Ознакомимся с ещё некоторыми примерами из эпистолярного наследия русского поэта Марины Цветаевой. Возьмём письма из «чешского» периода, то есть периода, предшествовавшего «парижскому».
Младшая дочь друга семьи Цветаевой, писателя Евгения Николаевича Чирикова Валентина отмечает следующее: «Письма Цветаевой раскрывают трагизм её жизни в эмиграции. В те годы ценителей её творчества было не так уж много. А теперь меня часто называют счастливой: «Вы встречались с Цветаевой!» Это побуждает меня рассказать о свих впечатлениях от этих встреч…
У Цветаевой было два взгляда и две улыбки. Один взгляд – как будто сверху, тогда она шутливо подсмеивалась. Другой взгляд – внутрь и в суть, и улыбка разгадки, улыбка мгновенно сотворённому образу».[21] Далее В.Е. Чирикова делится наблюдениями об отношении Цветаевой к людям. «С какими бы людьми Марина Цветаева ни встречалась, она искала в них «вздох животворящ» ил сразу безнадёжно относила их к «людской гуще». Перед её взглядом человек представал внутренне обнажённым: она мгновенно составляла как бы формулу его человеческой сути».[22]
Весьма верное наблюдение. Мы знаем, что Цветаева была максималисткой, не знавшей и не желавшей знать полумер. Точно так же обстоит дело с человеком, в котором она находила «вздох животворящ», который она судорожно пыталась «улавливать сквозь всю людскую гущу». За этим «вздохом» она готова была «через все века» «брести в суровом плаще ученика».
Быть мальчиком твоим светлоголовым, –
О, через все века! –
За пыльным пурпуром твоим брести в суровом
Плаще ученика.
Улавливать сквозь всю людскую гущу
Твой вздох животворящ…
Обратимся к письмам, адресованным сестре Валентины Людмиле Чириковой («Новый журнал», Нью-Йорк, 1976, № 124).[23]
Мокрые Псы, 4 нов.авг. 1922 г.
Дорогая Людмила Евгеньевна!
Пока – два слова. Ещё не устроились, живём в Мокрых Псах, в чужой комнате. Нынче переезжаем к леснику. Это очень высоко, совсем в горах, в солнечную погоду будет прекрасно.
Людей – никого.
Я всегда радуюсь новому, буду играть (сама с собой и сама для себя) – лесную сказку с людоедом, лесником и ручными ланями…
М.Ц.
Надо сказать, что местность вблизи Праги, где жила Цветаева, называлась Мокропсы, что, впрочем, в переводе с чешского означает «мокрые псы». Но Марина не просто «обрусила» это название, для неё оно имеет смысл, его она не просто так употребляла и в разговорах, и в письмах. Для неё слово «пёс» (не «собака», а именно «пёс») означало бездомность, бродяжничество, маету по людям «как пёс под луной».
А всё с пути сбиваюсь
(Особо – весной!),
А всё же по людям маюсь,
Как пёс под луной.[24]
А пёс, да ещё и «мокрый», это только лишний раз подчёркивает внутреннюю трагедию человека, в данном случае – человека-поэта.
Следующие письма только подтверждают состояние Марины.
Прага, 27-го нов. апреля 1923 г.
Дорогая Людмила Евгеньевна!
Пишу Вам в Праге, посему карандашом. (Без пристанища)…
Денег у меня никогда не будет, мне нужно мно-о-го: откупиться от всей людской низости: чтобы на меня не смел взглянуть прохожий, чтобы никогда нигде не смел крикнуть кондуктор, чтобы мне никогда не стоять в передней, никогда и т.д.
На это никогда не заработаешь.
Ах, как мне было хорошо в Р(оссии), как я там чувствовала себя человеком и как здесь хуже последней собаки: у неё, пока лает, есть право на конур и сознание конуры. У меня ничего нет, кроме ненависти всех хозяев жизни: за то, что я не как они. Но это шире крохотного вопроса комнаты, это пахнет жизнью и судьбой. Это – нищий – пред имущими, нищий – перед неимущими (двойная ненависть) один перед всеми и один против всех. Это душа и туши, душа и мещанство. Это мировые силы столкнулись лишний раз!
Не умею жить на свете.
Вы верите в другой мир? Я – да. Но в грозный: Возмездия! В мир, где царствуют умыслы. В мир, где будут судимы судьи. Это будет день моего оправдания, нет, мало: ликования! Я буду стоять и ликовать. Потому – что там будут судить не по платью, которое у всех здесь лучше, чем у меня, и за которое меня в жизни так ненавидели, а по сущности, которая здесь мне и мешала заняться платьем.
Но до этого дня – кто знает? – далеко, а перед глазами вереница людская и юридическая судов, где я всегда буду неправой.
Цветаева никогда не была социалисткой (она была на редкость аполитичной), но диалектику развития социальных институтов знала хорошо. Точно так же, как и «диалектику» развития социальной несправедливости. Именно поэтому неистребимая ненависть к «хозяевам жизни», к капиталу явственно прослеживается в стихах поздней Цветаевой.
Никуда не уехали – ты да я –
Обернулись прорехами – все моря!
Совладельцам пятёрки рваной –
Океаны не по карману!
Нищеты вековечная сухомять!
Снова лето, как корку, всухую мять!
Обернулось нам море – мелью:
Наше лето – другие съели![25]
Сначала горькая констатация факта, а после уже откровенная ярость, выраженная «пятью пальцами» «от всех пяти чувств» архаичным мотивом проклятия.
…Будьте прокляты вы – за весь мой
Стыд: вам руку жать, когда зуд в горсти, –
Пятью пальцами – да от всех пяти
Чувств – на память о чувствах добрых –
Через всё вам лицо – автограф![26]
Перед нами не пример классовой ненависти (здесь не имеет никакого смысла роднить Цветаеву с её приятелем Маяковским). Цветаева, как уже говорилось, родилась в семье, «не имевшей классовых чувств». Поэт просто требует справедливости, социальной в том числе. В противном случае ожидается встреча в мир «грозный», мир «возмездия», в котором «будут судимы судьи», неправедно судившие в этом мире.
…К отчаянью трубы заводской
Прислушайтесь – ибо зовёт
Завод. И никакой посредник
Уж не послужит вам тогда,
Когда над городом последним
Взревёт последняя труба.[27]
И всё-таки горечь от осознания несправедливости (и неправедности) вырвется позже в конфликт с космосом, с природой. Даже обычный куст (наверное, рябиновый) в этом внутреннем состоянии стал объектом для упрёка, поскольку куст не нуждается в деньгах, куст не заботится о дне завтрашнем, куст не унижен бедностью. Цветаева уже откровенно называет человечью долю собачьей.
Что нужно кусту от меня?
Не речи ж! Не доли собачьей
Моей человечьей, кляня
Которую – голову прячу
В него же (седей – день от дня!).
Сей мощи, и плещи, и гущи –
Что нужно кусту – от меня?
Имущему – от неимущей![28]
В завершение уместно, как нам представляется, вернуться к приведённому ранее эпизоду с поэмой о каучуке, точнее, к разговору о том, какое место занимает поэзия, по мнению Цветаевой. В уже упомянутом письме к Л.В. Веприцкой от 9-го января 1940 года Цветаева завершает свой внутренний монолог («внутри рта») по поводу «Сказания о каучуке» Г.А. Санникова: «Мне кажется, каучук нужен не в поэмах, а в заводах… В поэзии нуждаются только вещи, в которых никто не нуждается. Это – самое бедное место на всей земле. И это место – свято».
--------------------------------------------------------------------------------
[1] Горчаков Г.Н. «Любимый вид общения» / Наше наследие. 1991. № 4. С.46.
[2] Цит. по: Горчаков Г.Н. «Любимый вид общения» / Наше наследие. 1991. № 4. С.46.
[3] Горчаков Г.Н. «Любимый вид общения» / Наше наследие. 1991. № 4. С.46.
[4] Цит. по: Горчаков Г.Н. «Любимый вид общения» / Наше наследие. 1991. № 4. С.46.
[5] Там же.
[6] Там же.
[7] Жариков Леонид (псевд. Ильи Малахиевича; 1911 – 1985). Воспевал Донбасс, автор «Повести о суровом друге».
[8] Жига Иван Фёдорович (род. 1985; наст.фам. Смирнов) – очеркист.
[9] Лурье Ноях Гершелевич (1886 – 1960) – еврейский писатель, новеллист и драматург.
[10] Цит. по: Горчаков Г.Н. «Любимый вид общения» / Наше наследие. 1991. № 4. С.47.
[11] Цветаева М.И. Стихотворения. М., 1989. С. 29.
[12] Цветаева М.И. Сочинения. В 2-х т. М.: Худож. лит., 1980. Т. I. Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения. С. 111.
[13] Там же. С. 307.
[14] Санников Григорий Александрович (1899 – 1969) – поэт, автор поэмы «Сказание о каучуке» (1934).
[15] Цит. по: Горчаков Г.Н. «Любимый вид общения» / Наше наследие. 1991. № 4. С.47.
[16] Н. Баранова-Шестова. Жизнь Льва Шестова. В 2-х т. Париж, 1983. Т. I. С. 346. Цит. по: Левенсон Д.С., Мнухин Л.А. Непогрешимый почерк. Письма к Л.И. Шестову/ Наше наследие. – 1991. № 4. С. 48.
[17] Цит. по: Левенсон Д.С., Мнухин Л.А. Непогрешимый почерк. Письма к Л.И. Шестову/ Наше наследие. 1991. № 4. С. 48.
[18] «Встречи с прошлым». Вып. 2. М., 1976. С.218.
[19] Речь идёт о статье Л.И. Шестова «О добродетелях и звёздах», опубликованная в газете «Дни» (№ 948 от 7 марта 1926 г.) Выше было напечатано стихотворение М.И. Цветаевой «Час Души».
[20] Цветаева М.И. Сочинения. В 2-х т. М.: Худож. лит., 1980. Т. I. Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения. С. 337.
[21] Костёр Цветаевой // Наше наследие. 1991. № 4. С.51.
[22] Там же.
[23] Цит. по: Костёр Цветаевой. Письма к Л.Е. Чириковой // Наше наследие. 1991. № 4. С. 51 - 53.
[24] Цветаева М.И. Сочинения. В 2-х т. М.: Худож. лит., 1980. Т. I. Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения. С. 133.
[25] Цветаева М.И. Сочинения. В 2-х т. М.: Худож. лит., 1980. Т. I. Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения. С. 311.
[26] Цветаева М.И. Сочинения. В 2-х т. М.: Худож. лит., 1980. Т. I. Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения. С. 312.
[27] Цветаева М.И. Стихотворения. М., 1989. С. 144.
[28] Цветаева М.И. Сочинения. В 2-х т. М.: Худож. лит., 1980. Т. I. Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения. С. 317.
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=256313
Рубрика: Посвящение
дата надходження 27.04.2011
автор: Андрєєв