"И лучше, чем прочел, не скажешь…"

*  *  *

Сквер  величаво  листья  осыпал.
Светало.  Было  холодно  и  трезво.
У  двери  с  черной  вывескою  треста,
нахохлившись,  на  стуле  сторож  спал.
Шла,  распушивши  белые  усы,
пузатая  машина  поливная.
Я  вышел,  смутно  мир  воспринимая,
и,  воротник  устало  поднимая,
рукою  вспомнил,  что  забыл  часы.
Я  был  расслаблен,  зол  и  одинок.
Пришлось  вернуться  все-таки.  Я  помню,
как  женщина  в  халатике  японском
открыла  дверь  на  первный  мой  звонок.
Чуть  удивилась,  но  не  растерялась:
«А,  ты  вернулся?»  В  ней  во  всей  была
насмешливая  умная  усталость,
которая  не  грела  и  не  жгла.
«Решил  остаться?  Измененье  правил?
Начало  новой  светлой  полосы?»
«Я  на  минуту.  Я  часы  оставил».
«Ах  да,  часы,  конечно  же,  часы...»
На  стуле  у  тахты  коробка  грима,
тетрадка  с  новой  ролью,  томик  Грина,
румяный  целлулоидный  голыш.
«Вот  и  часы.  Дай  я  сама  надену...»
И  голосом,  скрывающим  надежду,
а  вместе  с  тем  и  боль:  «Ты  позвонишь?»
...Я  шел  устало  дремлющей  Неглинной.
Все  было  сонно:  дворников  зевки,
арбузы  в  деревянной  клетке  длинной,
на  шкафчиках  чистильщиков  —  замки.
Все  выглядело  странно  и  туманно  —
и  сквер  с  оградой  низкою,  витой,
и  тряпками  обмотанные  краны
тележек  с  газированной  водой.
Свободные  таксисты,  зубоскаля,
кружком  стояли.  Кто-то,  в  доску  пьян,
стучался  в  ресторан  «Узбекистан»,
куда  его,  конечно,  не  пускали...
Бродили  кошки  чуткие  у  стен.
Я  шел  и  шел...  Вдруг  чей-то  резкий  окрик:
«Нет  закурить?»  —  и  смутный  бледный  облик:
и  странный  и  знакомый  вместе  с  тем.
Пошли  мы  рядом.  Было  по  пути.
Курить  —  я  видел  —  не  умел  он  вовсе.
Лет  двадцать  пять,  а  может,  двадцать  восемь,
но  все-таки  не  больше  тридцати.
И  понимал  я  с  грустью  нелюдимой,
которой  был  я  с  ним  соединен,
что  тоже  он  идет  не  от  любимой
и  этим  тоже  мучается  он.
И  тех  же  самых  мыслей  столкновенья,
и  ту  же  боль  и  трепет  становленья,
как  в  собственном  жестоком  дневнике,
я  видел  в  этом  странном  двойнике.
И  у  меня  на  лбу  такие  складки,
жестокие,  за  все  со  мной  сочлись,
и  у  меня  в  душе  в  неравной  схватке
немолодость  и  молодость  сошлись.
Все  резче  эта  схватка  проступает.
За  пядью  отвоевывая  пядь,
немолодость  угрюмо  наступает
и  молодость  не  хочет  отступать.

1957

Евгений  Евтушенко.  Мое  самое-самое.
Москва,  Изд-во  АО  "ХГС"  1995.

адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=281566
Рубрика: Лирика
дата надходження 20.09.2011
автор: wdtnftdf