(Анализ алгоритма)
[i]«Я говорю вам о трех превращениях духа: о том, как дух стал верблюдом, верблюд – львом и, наконец, лев – ребенком»[/i] - с этого начинает Заратустра свои речи. Образы, не имеющие между собой никакой явной связи, между тем являются символами того, что должно быть услышано. В другом своём обращении, Заратустра однажды скажет: [i]«Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания».[/i] Важно понимать, что Заратустра пользуется символами, как орудием, которое само по себе — без того к чему оно призвано — совсем ничего не значит. Искать в верблюде или льве, что-то другое, кроме как их главную особенность, глупо. Главная особенность верблюда — это выносливость, о чём и говорит Заратустра:
[i][color="#54362f"]«Много трудного существует для духа, для духа сильного и выносливого, способного к почитанию: всего самого трудного и тяжелого жаждет сила его.
"Что такое тяжесть?" – вопрошает выносливый дух, становится, как верблюд, на колени и хочет, чтобы его хорошенько навьючили.
"Герои, в чем наибольшая тяжесть? – вопрошает выносливый дух. – В том, чтобы я мог взять все это на себя и возрадовался силе своей".»[/color]
[/i]
Заратустра, говорит о человеке, который изначально готов к самому тяжёлому, от чего, он не только не уклоняется, но и «всего самого трудного и тяжелого жаждет сила его». Этот редкий вид человека, даже не стоит перед выбором, даже не спрашивает у себя — нужно ли ему обременять себя тяжестью, вместо того, чтобы найти счастье в удовольствиях и умышленном уходе от нагрузок? Для него не существует такого выбора вообще. Он есть, он берёт самое невозможное для себя, как задачу. Важно обратить внимание на «способность к почитанию», о котором не зря говорит Заратустра. Почитание, уважение, готовность слышать и слушать, учиться и молчать — всё это не относится к качествам посредственного человека, поскольку им не руководит жажда, острая необходимость задавать вопросы и отвечать на них. Посредственный, человек толпы, принимает мир, в котором живёт, как нечто, что он обязан принять, в нём не возникает желание понять его или объяснить себе. Поэтому Заратустра употребляет слово «тяжёлого» и «трудного», потому что «выносливый» пришёл в мир, как исключение, а не правило. Для человека толпы, одна лишь мысль о том, что нужно о чём-то думать - уже есть тяжесть и трудность, не говоря уже о том, что думать нужно о самой жизни, о человеке, что делали до сих пор редкие единицы. Мысль о том, что он претендует оказаться в числе «великих», непреодолима для множества людей. Его ничтожность, которая базируется на предчувствии, знает, свои возможности, а потому даже не пытается. Конечно, было бы слишком хорошо, если бы так всё и было на самом деле. Из толпы, однажды появились те, кто взял себе право «знать и думать», основанное не на действительных знаниях, а в силу стёртых границ между людьми, которые называются «равенством». Отсутствие авторитетов, всюду проникающая масса, которая, как писал Ницше «снизу и сверху», «делает дурным не только писание, но и мысль».
Дальше, Заратустра говорит о той разнице, которая существует между выносливым духом и толпой. Он подчёркивает, что на взгляд посредственного человека, действия и желания первого — выглядят безумными.
[i]«Не означает ли это: унизиться, чтобы причинить боль высокомерию своему? Или заставить блистать свое безумие, чтобы осмеять мудрость свою?
Или это значит: расстаться с нашим делом, когда празднует оно победу? Или подняться на высокую гору, чтобы искусить искусителя?
Или это значит: питаться желудями и травой познания и во имя истины терпеть голод души?
Или это значит: быть больным, и отослать утешителей, и свести дружбу с глухими, которые никогда не слышат, чего хочешь ты?
Или это значит: войти в грязную воду, если это – вода истины, и не гнать от себя холодных лягушек и теплых жаб?
Или это значит: любить тех, кто нас презирает, и протянуть руку призраку, который стремится запугать нас?»[/i]
Действительно, если ты окутан благополучием, если всё сложилось без твоего участия, но в твою пользу, то зачем же переворачивать этот порядок? Зачем вообще думать о чём-либо, если всё идёт так, как идёт? В мире, казалось бы, существует масса удовольствий и «важных дел», наконец, есть же сиюминутность, которая намного привлекательней, чем копание в чём-то далёком от тебя самого. Говорят же: «Радуйся жизни, каждой её минуте. Другие мысли — гони, особенно, если они не приносят удовольствия». Сегодняшний человек, всё делит на «позитив» и «негатив», что в принципе не удивительно, ибо всё, что ему не нравится, всё чего он не понимает, он отбрасывает далеко от себя, совершенно не желая вникнуть, что же собственно выброшено. С такой же лёгкостью, он приближает к себе всё, что несёт блаженство и удовлетворение, не стараясь понять, чем, таким образом, себя наполняет. Другими словами, посредственный человек безразличен сам себе, хотя, если ему сказать об этом прямо, он может перечислить массу аргументов, которые должны по его мнению, характеризовать его, как носителя большого самолюбия. В последствии, Заратустра назовёт такое самолюбие — больным эгоизмом, противопоставляя ему эгоизм здоровый. Но лучше всего, прозвучит следующая фраза - «жалкое довольство собою», которая достаточно хорошо понимается без дополнительных пояснений.
И вот, хорошенько нагрузив себя тяжёлой ношей, верблюд сталкивается с множеством загадок, которые ему предстоит разгадать. И это даже не загадки в полном смысле слова, а странные необъяснимые события, которые следуют одно за другим. Общество, масса, толпа, остаются позади, никто не разделяет и не понимает, куда и зачем двигается «выносливый». Мало того, это создаёт подозрение, здоров ли тот вообще? Да и сам «выносливый», сталкивается с тем, что ему не избежать соприкосновения с тем, что считается «позорным», «грязным», не стоящим внимания. Здесь, как и раньше, он сам по себе, потому что кроме него, никто не хочет приближать к себе «холодных лягушек и теплых жаб». Об этом, по-мнению стада, не только не говорят вслух, но даже и не думают. Поскольку он одинок, то ни радость от понятого, ни печаль от того, что всплыло в качестве «истины», не будут разделены с кем-либо, о чём Заратустра говорит словами: «Или это значит: быть больным, и отослать утешителей, и свести дружбу с глухими, которые никогда не слышат, чего хочешь ты?» Сам Заратустра признаёт, что в свете современного человека, с учётом его предпочтений и склонностей, верблюд выглядит настоящим сумасшедшим, который вместо того, чтобы жить, словно бы ищет погибели среди нехоженых дорог, где ещё неизвестно, что может встретиться на пути. Да, человек осторожен и внимателен к тому, что может повредить его спокойствию, что может нарушить стройный алгоритм его серой жизни. Ведь задачи на всю жизнь — предельно ясны и очевидны. У него существует своё «счастье», слово, которым он называет то редкое состояние, которое случается само по себе. Как герой «Шагреневой кожи» Бальзака, он старается использовать даже технику, чтобы растянуть своё «счастье» до невероятных размеров, но из этой затеи, конечно же ничего не выходит.
Конечно, вполне справедлив вопрос, во что же превращаться дальше? И зачем? И как? Заратустра говорит:
[i]«Все это, все самое трудное берет на себя выносливый дух: подобно навьюченному тяжелой поклажей верблюду, спешащему в пустыню, торопится в свою пустыню и он.
Но там, в безлюдной пустыне, свершается второе превращение: там львом становится дух, добыть себе свободу желает он и сделаться господином пустыни своей.»[/i]
из этого уже можно понять, что из себя представляет второе превращение. Верблюд, в конечном итоге, должен и уходит в «свою пустыню», в добровольное уединение, поскольку таков путь «выносливого духа». Тяжесть его ноши, открывает ему то, что скрыто от большинства. Нет никакого общего пути с остальными, все их «ценности» и «истины» перевёрнуты с ног на голову, и оказываются обычными предрассудками, заблуждениями, ленивыми утверждениями. Ко всему этому, всё это никуда не ведёт и протекает по одному и тому же сценарию, не говоря уже о том, что жизнь в условиях этого варварства сделалась «грехом», за который нужно просить прощения. Что теперь связывает верблюда с ближним, раз он знает теперь, что ближний слаб и мелок для «тяжёлой ноши»? Верблюд обращается к дистанции, которую Заратустра называет пустыней. Там, он превратится в льва.
[i]«Там ищет он своего последнего владыку: врагом хочет он стать ему, последнему господину и Господу своему, до победного конца хочет бороться с великим драконом.
Кто же он, великий дракон, которого дух отныне не хочет признавать господином и владыкой? Имя того дракона – "Ты должен". Но дух льва говорит "Я хочу".
Зверь "Ты должен" лежит на пути его, переливаясь золотой чешуей, и на каждой чешуйке блестит золотом "Ты должен!".
Блеск тысячелетних ценностей на чешуе этой, и так говорит величайший из драконов: "Ценности всех вещей переливаются на мне блеском своим".
"Созданы уже все ценности, и все они – это я. Поистине, не должно больше быть "Я хочу!" – так говорит дракон.»
[/i]
В «пустыне своей», верблюд ставший уже львом, не ищет отдыха и покоя, потому что за этим туда и не шёл. Льву предстоит нечто не менее тяжёлое и он, для этого, достаточно бесстрашен. Теперь, ему нужно разобраться с самим собою, с тем, что было до сих пор, поводом к поступку, его мыслью. Он требует ответов, но ответы лежат в пасти дракона, имя того дракона – "Ты должен". Человеческая жизнь, в своём большинстве и состоит из подчинения этому «Ты — должен!». За него ведь уже подумали, за него решили и не ему что-либо менять на этой земле. Неужели, он ничтожный, думает, что стена столетий до него, не позаботилась о нём? Что там, были менее умные и мудрые? Ведь там, в прошлом, когда человек был более послушен, к нему приходил даже бог, чтобы учить его. Может ли такое прошлое, быть переосмыслено современностью, когда человек забыл о послушании, когда он стал совсем самостоятельным, а значит и более «больным»? «-Конечно же нет! - воскликнет толпа - Именно то, что мы перестали быть послушными и есть наше наказание!», а раз перестали быть богобоязненными, то все наши деяния, несут в себе только грех. Известно давно, что следовать хоженой тропой — лучше, чем неизвестной. Отсюда и родитель, который учит своего ребёнка слушать «мудрость» старших, которые несут в себе остатки «светлого» прошлого. Норма, закон, традиция, правило — всё это носители «Ты — должен», которые неусыпно стоят на страже исполнения. Они часто противоречат жизни, кастрируют лучшие качества человека, особенно, что касается молодости. Зайти за границу того, что ты должен, значит задуматься о том, что хочешь сам или что бы хотел иметь в качестве своих собственных законов. Но это, так же означает, выйти за пределы посредственного человека, который довольствуется тем, что получил по наследству. Толпа никогда не прощает такого произвола, потому что унизить гения до своего уровня — называется у них равенством. Ницше неоднократно напоминал, что толпа всегда враждебна по отношению к лучшим представителям человека. И во главе этой вражды, стоят именно те, кто именуются добрыми и праведными, т. е. теми, кто неукоснительно следует привычному и следит за остальными.
[i]«Братья мои, зачем нужен лев в человеческом духе? Почему бы не довольствоваться вьючным животным, покорным и почтительным?
Создавать новые ценности – этого еще не может и лев: но создать свободу для нового творчества может сила его.
Завоевать свободу и поставить священное "Нет" выше долга: вот для чего нужен лев, братья мои.
Завоевать себе право создавать новые ценности – вот чего больше всего боится выносливый и почтительный дух. Поистине, грабежом, достойным хищного зверя, кажется ему все это.
"Ты должен" некогда было для него высшей святыней, и он любил ее; теперь же ему должно увидеть в ней заблуждение и произвол, чтобы смог он отвоевать себе свободу от любви своей: вот для чего нужен лев».[/i]
В этой части речи Заратустры, человек остался наедине с собою, чтобы совершить поистине ужасные вещи. Ему требуется победить в себе — самого себя, чтобы освободиться для «хочу». И здесь, конечно же, покорности и выносливости верблюда не хватит. Здесь нужно быть именно львом, тем самым хищником, который ради жизни готов пойти на убийство, самого, казалось бы, святого в себе, того, что возможно любили в нём и что составляло его «вчера». Сразиться с таким сильным чудовищем, как называет Заратустра «Ты — должен», может только лев, со всеми его особенностями. Здесь всё опасно и об этом Заратустра ещё скажет: опасно остановиться, опасно смотреть вниз, назад, но так же и опасно продолжать идти. Вообще, ни о каком обратном пути уже не может быть речи. Он невозможен. В процессе борьбы, лев для окружающих, становится совсем непонятным, потому что, то, что он в себе побеждает, он преследует всюду и даже в отношении к другим. Но лев силён, у льва нет выбора или вернее — он сделал свой выбор — и вполне готов к тому, что к нему самому никто не готов.
[i]«Но скажите мне, братья мои, что может сделать ребенок такого, что не удается и льву? Зачем хищному зверю становиться еще и ребенком?»[/i] - говорит Заратустра о третьем превращении. И тут же продолжает:
[i]«Дитя – это невинность и забвение, новое начинание и игра, колесо, катящееся само собою, первое движение, священное "Да".
Ибо священное "Да" необходимо для игры созидания, братья мои: своей воли желает теперь человеческий дух, свой мир обретает потерянный для мира.»[/i]
После того, как побеждёно чудовище «Ты — должен», человек начинает «хотеть». Он говорит «Я — хочу» и отсюда начинается создатель новых ценностей. Здесь уже не нужны цепкие когти льва, совсем не нужна его хищность, потому что без превращения в ребёнка, льву не хватит этого всего для созидания, для творчества. Лев, слишком груб для созидания, потому что его задача в другом. Ребёнок же, ценен именно своей особенностью «начинать заново», он смотрит уже своими глазами на мир и понимает его сам, откуда и начинается взросление. Каждый его шаг, уже имеет твёрдую опору под собой, всему даётся новое имя и значение. Жизнь — и есть точка, откуда всё начинается. Воля к власти — жаждет творить. Пропасть между ребёнком и людьми, достигает наивысшего предела, но это и есть то, к чему стремится творчество. Культура, как писал Ницше, начинается с недовольства собою. С желания, улучшить себя. У толпы, культура — это выражение себя, всего, что есть дикого и варварского в ней. Она понимает себя, как правило и норму. Отсюда и упадок культуры.
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=360042
Рубрика: Лирика
дата надходження 26.08.2012
автор: Samar Obrin