Из всех болезней Семен Чиграков меньше всего любил простуду, а из всех симптомов простуды – кратковременные «выходы в извне», как он сам это называл. Нет, не насморк, не ломота в суставах, не головная боль донимали Семена, это все он терпел с относительным мужеством. Но это…
Сначала по спине пробегал холодок, он пронизывал кожу, мышцы, кости и собирался сосулькой в позвоночнике. На секунду возникало головокружение, ррраз! – и Семен оказывался вне своего тела. Тело, бывало, стояло, шло, сидело или лежало, и Семен его видел так, словно находился от собственного тела в двух шагах, при этом и все внутренние органы были Семену видны. В такие мгновения тело Чигракова выглядело совсем больным и почти безжизненным, хотя и продолжало стоять, идти, сидеть или лежать. Через мгновение у Семена снова все мутилось в голове – или где? – и он опять оказывался внутри своего тела, страдающего от прочих симптомов проклятой хвори.
По странной прихоти его памяти, Чиграков вспоминал о верном средстве от простуды только на третий день болезни, поэтому всякий раз успевал вдоволь насладиться всеми проявлениями «любимого» недуга и «любимого» симптома. Однажды он слег с простудой на гастролях, и какая-то сердобольная костюмерша выдала ему конвертик с 4-мя таблетками, «индийское лекарство», - сказала она. Лекарство было в упаковке того розово-фиолетового цвета, который у всех знакомых с «марганцовкой» вызывает обильное слюноотделение и спазмы под языком. Снадобье имело короткое название, которого Семен никогда не мог запомнить. То ли плю-что-то, то ли клю-чем-то – в общем, что-то такое, индийское. Поэтому Семен сохранял тошнотворный конвертик в бумажнике, но вспоминал о нем не раньше третьего дня простуды.
Очередная простуда оказалась особенно изобильна «выходами в извне». Хлюпающий носом, задыхающийся от кашля и скрюченный от боли в мышцах и суставах, изнемогающий от периодической разделенности с собственным телом, Семен, наконец, вспомнил о лекарстве и поковылял в аптеку. Аптекарша осмотрела Семена, брезгливо глянула на фиолетовый конвертик и заявила басом:
- Что вы всякую дрянь принимаете? Интеллигентный человек – и такое отношение к своему здоровью. – У Чигракова совсем не было сил препираться с аптекаршей; снова на миг отделившись от своего тела, скорбно повисшего на поручне у прилавка, Семен посмотрел на это тело с некоторым уважением. Все-таки «интеллигентный человек».
Аптекарша сунула Семену небольшую коробочку, выполненную столь аккуратно и тщательно, что ее невозможно было возвратить на прилавок, как только пальцы касались ее поверхности и осязали все ее грани и ребра, а также упругие выпуклости оранжевых букв. «Швейцария!» - с пафосом произнесла аптекарша, взяла у Семена, сколько следовало, и обратилась к следующему страдальцу.
Семен добрался домой, набрал в стакан мутноватой воды, открыл коробочку и задумался над тем, насколько эффективным будет швейцарское изделие, запитое отечественной водой. Таблетка лежала на ладони и сияла мягким и ровным светом, словно жемчужина. Собственно прием таблетки Семен пронаблюдал извне: сначала ко рту Семена поднялась рука с сияющей таблеткой, потом эта рука опустилась уже без таблетки, а таблетка стала сиять чуть тусклее сквозь щеки Семена. Потом поднялась рука со стаканом, жидкость медленно переместилась из стакана в ротовую полость и потекла по пищеводу, увлекая за собой светлую точку. Тут Семен вернулся в тело, почувствовал сильную усталость и сонливость, прошел к любимому дивану, прилег на него и тут же заснул.
Вместо обычного лихорадочного, полного мутных цветных пятен простудного сна, Семен увидел нечто новое. Он – вернее, тот Семен, который в моменты «выхода в извне» наблюдал тело Семена – двигался среди легкой перистой облачности, поднимаясь все выше, время от времени минуя серебристые самолеты. Вот уже кончилась всякая облачность, и Семен оказался в глубокой синеве, полной солнечного света – плотного, насыщенного цветом и теплом, который согревал Семена, ласкал его и баюкал. Синева становилась все глубже, а свет – все осязаемее, и поэтому Семену казалось, что он проник в огромных размеров полую сферу из темно-синего стекла, наполненную сгущенным солнечным светом или чем-то на него очень похожим и непохожим одновременно, потому что свет был плотен, как вода, и легок, как воздух, он двигался вокруг Семена, струился и перетекал, а на ощупь казался многомерной материей, сплетенной из невидимых упругих волокон, пульсирующих и теплых. Тепло это было нежным и ласковым, но проникало, казалось, до самого сердца, сворачивалось там уютным клубком, потом разворачивалось, потягивалось, словно кошка, выгибало спину и яркой вспышкой нового тепла разлеталось во все концы, наполняя новым собой и Семена, и пространство вокруг него.
Чиграков поглядел туда, куда было направлено его движение; там вновь появились облака, но такие величественные, каких снизу, с Земли, видеть ему не приходилось. Облака сияли чистотой и еще чем-то, что не было ни светом, ни цветом – радостью, что ли, несмело подумал Семен. Края облаков были обведены удивительным сплавом синего и желтого; взгляд, начиная исследовать сплав с желтого цвета, не обнаруживал синего, и наоборот – кто рассматривал сплав с синей стороны, не увидел бы желтого. Тот же, кто глядел на облака целиком, проникался восторгом и благоговением перед гармонией и непостижимостью чистого и радостного, окаймленного синим и желтым в неуловимом сочетании и неоднозначной последовательности.
По мере приближения к этим облакам Семен различил как бы пение. Пение звучало из облаков, в этом не было никаких сомнений, в нем не было слов или определенной мелодии, но был такой восторг, была такая радость, что Семен вдруг понял, что он никогда ничего подобного не испытывал. Сначала стыд, а потом и вина наполнили Семена, и он попытался избавиться от них, разыскав другого виновника. Какие-то полузабытые слова, полустертые образы зашевелились в мозгу Семена, и он вспомнил о Небесах, о Небесах и всем воинстве их, о Царствии Небесном и о Господе во славе со ангелами Его. Ну да, это они и есть, те самые Небеса, а пение – это ангелы, славящие Господа, это слава Божия как таковая, звучит и наполняет пределы Небес, если у Небес есть пределы. А что им там еще делать, этим ангелам, - думал Семен, - только и работы, что петь славу Богу. Чиграков думал об этом с неприязнью, но неприязнь эта скрывала нечто такое, в чем Чиграков не хотел признаваться даже себе и даже сейчас. Но на самом дне этой неприязни Чиграков ясно видел свою тоску, что, бывало, накатывала на него по ночам, а иногда и днем, если обстоятельства складывались уж очень неудачно. Нет, не было ничего в подлунном мире, чему бы Чиграков мог так радоваться, как радовалось Небесное воинство, а если и было в подлунном мире или вне его – Чиграков этого не знал и, наверное, не нашел бы в себе сил на такую радость.
Все еще полный этой неприязнью и виноватым и внезапным осознанием причин своей тоски, Семен приблизился к дивным облакам и тут же оказался внутри них. Все его мысли тут же покинули его, словно зацепившись за облака, и Семен был теперь внутри пения, которое миг назад он слышал со стороны. Даже не так – теперь и Семен стал частью этого пения, потому что быть здесь и не стать частью царившей здесь радости было просто невозможно, с каким бы предубеждением ты сюда не проник. Семен растворился в том, что наполняло Небеса, и впервые ощутил себя именно тем человеком, который был задуман в этих Небесах и в этой славе, понял все о себе, о мире, и Господе, возликовал, ощутив, как всякое – счастливое и несчастливое – неведение стало в нем счастливым и полным ведением, с которым и Вселенная предстала перед ним в ином – своем истинном – виде, и понял, что ликование – не вершина, а первая ступень в бесконечном здешнем движении по восходящей, начал подбирать название для следующей ступени, на которой он уже утвердился, и … проснулся.
Чиграков лежал на своем любимом диване и ощущал себя совершенно здоровым и очень чистым. Здоровье и чистота были не только физическими ощущениями; Семену казалось, что его омыли от всякого ежедневного абсурда, подлости и пошлости, из которых, как он уже давно подозревал, и состояла жизнь. Нет, жизнь из них не состояла; стоило это осознать, и ты сам очищался от всего подлого и пошлого, что покрывало тебя изнутри, словно липкая, слизистая чешуя. Стоило только выйти… в извне, с улыбкой подумал Семен, и все становилось на свои места.
Чиграков поднялся с дивана, легкой, чуть танцующей походкой прошел на кухню и взял со стола изящную коробочку. Он ощупал все ее грани и ребра, упругие выпуклости оранжевых букв, которые складывались в нечто нечитаемое, но гармоничное – не слово, не название, а рисунок из латинских букв.
- Хорошие таблетки, надо бы запомнить, - сказал Семен и спрятал коробочку в бумажник. А мятый пакетик цвета «марганцовки» выбросил в мусорное ведро. Там ему самое место!
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=498724
Рубрика: Лирика
дата надходження 13.05.2014
автор: Максим Тарасівський