ГЛАВА 12.
ПРОБУЖДЕНИЕ БЕЗДНЫ.
«ПРИРОДА – НЕКИЙ ХРАМ, ГДЕ ОТ ЖИВЫХ КОЛОНН
ОБРЫВКИ СМУТНЫХ ФРАЗ ИСХОДЯТ ВРЕМЕНАМИ.
КАК В ЧАЩЕ СИМВОЛОВ МЫ БРОДИМ В ЭТОМ ХРАМЕ,
И ВЗГЛЯДОМ РОДСТВЕННЫМ ГЛЯДИТ НА СМЕРТНЫХ ОН»,-
провозглашал Шарль Бодлер.
НАРУШЕННЫЕ СОЗВУЧИЯ.
Империя чувств.
Откуда сей разлад возник?
«Над издыхающей землей».
Если сегодня не похоже на вчера.
Изощренный убийца.Призрачная свобода.
Поклонник Лайеля.
Капризы творца и маленькие речушки.
Закон Вольтера.
Конец 19 века внес дискомфорт в души поэтов. Людей, иначе смотревших на жизнь, по-иному понимавших поиск истины. Творцов, не предъявлявших исключительных прав ни на один из известных миров, разве что на мир чувств, красоты и наслаждений, где они царствовали с незапамятных времен. И, вот, этот мир, неожиданно лишился веры и оптимизма. Легкие, праздничные мотивы сменились в нем неумолимым, беспощадным реквием по уходящему, ожиданием скорой трагической развязки:
Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное природе,-
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.
Откуда он разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?
Пессимизм Федора Тютчева охватил многих. А «мыслящий тростник», современники философа-стихотворца, полностью соглашался со словами своего кумира:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
Да, и трезвомыслящие корифеи физики, биологии, химии, геологии в изумлении остановились на пороге нового времени. Времени, в котором разлад между человеком и природой становился все заметнее. И более других с новым, недавно открытым, «четвертым царством». Оно скрывало свои тайны и жило вопреки всем законам логики. Правда, логики устаревшей, классической, утверждавшей, будто все в мире совершает извечный круговорот. И коли сегодня не похоже на вчера, то завтра все так или иначе вернется на круги своя. Недаром, ведь сказано в Книге, что за «семью тучными годами следуют семь тощих лет», но беды проходят и снова …
Не сбылось. Если раньше недороды и голод в бескрайней континентальной империи, случались сравнительно редко. То во второй половины столетия засуха каждые три-четыре года собирала свою чудовищную жатву. А, бывало, и по несколько лет кряду терзала завоеванные территории. Города, дороги страны наполнились толпами беженцев.
Непереносимую сушь сопровождали эпидемии. Микробы, несущие смерть, таились в стоячих гнилых лужах и болотах. Когда же безжалостное солнце иссушало и эти сомнительные источники влаги, возбудители холеры, чумы, дизентерии переселялись в воду немногих уцелевших колодцев, находили благотворную среду в пище, присланной для спасения голодающих.
Безжизненная почва, если вы читали предыдущую главу, не способна защитить нас от опасных бактерий. А пища недолго остается стерильной в зараженном воздухе, кишащем насекомыми. Засуха - изощренный убийца.
Трагический итог: только в 1892-93 годах в степных житницах погибло около двух миллионов россиян. Но, все началось гораздо раньше. Увы, жертвы 70-х, 80-х так и остались, не посчитаны.
Подобные события не нуждаются в комментариях. Как и
слова-стоны Афанасия Фета:
Я ль несся к бездне полуночной,
Иль сонмы звёзд ко мне неслись?
Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис.
И с замираньем и смятеньем
Я взором мерил глубину,
В которой с каждым я мгновеньем
Всё невозвратнее тону.
свидетеля крушения старого привычного уклада.
Промышленная революция, охватившая мир, не оставила выбора и России, вынудив ее отменить рабство, стыдливо именуемое по сей день «крепостным правом». Число независимых, но бедных и безземельных людей неизмеримо выросло. Людей, проклявших патриархальные идеи, и свято чтивших «золотого тельца», новый символ свободы.
Одни искали обогащения. Но, вскоре, потеряв веру и надежду, обрели лишь чечевичную похлебку в обмен на призрак дарованных вольностей, постепенно превращаясь в нищую, легко воспламеняемую безумными идеями массу, «пороховую бочку» социальных катаклизмов.
Другие, верные заветам предков, кинулись прочь из разъедающих душу «источников заразы и ереси», городов, на поиски богатой, вольной и праведной жизни.
Сбылись худшие из предсказаний: полуголодное Нечерноземье опустело.
Огромная масса переселенцев наводнила «сказочно богатые степи». Особенно их восточные и южные окраины, не ведая об опасностях, которые таились в местных землях.
Десять лет безжалостного, отчаянного ограбления плодородного слоя пробудили «БЕЗДНУ», вызвали ЗАСУХУ. Ту великую сушь, которую принято считать карой небес. Не верьте. Причины несчастий крылись не только в суховеях, отсутствии дождей и нестерпимо палящем солнце. Их порождала сама почва, неспособная сохранять влагу.
Целинные черноземы долго сопротивлялись невзгодам. Сопротивлялись до тех пор, пока их верхние слои слагали особые комочки, содержащие воду. Но, погоня за призрачным богатством и незнание уничтожили созданные природой «сосуды». Степь съежилась, покрылась сетью морщин-оврагов. Наступила расплата и уныние, поразившее наиболее чувствительные души «серебряного века».
Грустный итог уходящего столетия и пробудил интерес к «четвертому царству». Нарождавшиеся техника и новый, непокорный социум, пролетариат, показали свою мощь и… готовность разрушить все и вся. Потому-то спасение виделось в возвращении к земле, возрождении истощенной природы, ее способности питать все живое. В восстановлении былой, увы, существовавшей лишь в головах наивных людей, гармонии жизни.
Но, что было известно о самом плодородном слое? Споры, вызванные наблюдениями Зенфта, Дарвина, Либиха, Буссенго и Виноградарского, более напоминали судебные тяжбы, нежели поиск смысла, который только и можно обрести, связав их открытия воедино.
Сложилась удивительная ситуация. Редкое единодушие общества, при котором даже богема и промышленники, ученые и практики, верующие и отъявленные безбожники нуждались в рождении новой науки. Науки, без коей КОНЕЦ СВЕТА казался неотвратим.
Спаситель нашелся не сразу. И долго, как и положено, по законам жанра пребывал в неизвестности. С 1872 году он трудился на кафедре геогнозии (геологии) Петербургского университета в должности простого лаборанта или, как тогда говорили, консерватора, выписывая со всех концов России и из-за рубежа образцы минералов и горных пород для учебной коллекции. В остальное же время Василий Докучаев, так звали нашего героя, зачитывался трудами Чарльза Лайеля. Великого британца, совершившего в ту пору настоящий переворот в геологии.
Лайель отверг идеи француза Кювье о «капризах Творца» - всемирных катастрофах и нарисовал совершенно иную картину рождения современного лика планеты.
«Все в мире, - полагал англичанин,- складывается постепенно, под влиянием очень простых и естественных явлений. Движения вод, ветра, льдов, морских прибоев должны быть помножены на тысячи и миллионы лет. И тогда мы узнаем, откуда взялись горы, долины, реки и озера».
Но, причем же, здесь почва? Обитатель маленькой, пыльной кунсткамеры пока не задумывался о ней. Не лаборантское дело: открытия. Геолог, как уже было сказано, увлекался новой изящной теорией.
Хотя, его и терзали сомнения. Действительно, странно, вулканы, цунами, землетрясения, потопы и ледники существовали всегда и продолжают действовать сегодня. Глупо обвинять их в бессилии. Речушки, ручейки, ветер, растения, животные, человек – появились позже. Сухие долины, изъеденные оврагами и болотами вот несомненные творения столь превозносимых зодчих. «Правду сказал Вольтер, - заключил молодой ученый. - Каждое событие в настоящем возникает из прошлого и становится отцом будущего. Вечная цепь не может быть ни порвана, ни запутана».
Неумолимая логика этого «закона» и проложила путь Докучаеву от трудов британца к поиску современных творцов-виновников столь плачевного состояния русских рек и земель. Путь к изучению плодородного слоя, исчезавшего буквально на глазах, разъедаемого талыми водами и оврагами.
Впрочем, прежде чем разнеслась «благая весть», и новое учение увидело свет, грянула очередная беда. Засуха 1873 года. Плохая погода и недороды на Руси - всегда неожиданность.
НЕВЕДОМЫЙ МИР.
Безмятежная жизнь. Не усердствуй!
Рассерженный хранитель карт.
«Начальник» и «подчиненный».
Споры, споры, споры.
Неожиданный исход.Одиночество.
Посему в министерстве государственных имуществ случился переполох. Помощь пострадавшим районам усложнялась отсутствием переписей состояния российских подданных. Где взять помощь? Кто и сколько может дать? Сонная атмосфера казенных учреждений и свойственная им волокита отменялись. Чиновникам предоставлялась возможность проявить инициативу и чудеса сообразительности.
На свет извлекались отчеты, составленные по еще более древним опросникам. Чья родословная терялась в глубине веков и, возможно, брала начало от «Русской правды» или «Писцовых книг». Но обойтись «малой кровью», и составить вразумительный доклад, не выходя из канцелярии, не представлялось возможным. Начальство требовало самых новейших сведений.
И многие служилые с завистью поглядывали в сторону скромного младшего статистика Василия Чаславского. В его обязанности входило (всего-то!) составить обновленную карту пострадавших от засухи земель империи.
Еще свежи были воспоминания, как некий господин Вильсон сочинил целый атлас Европейской России, воспользовавшись только записками нескольких комиссий, картами генерального штаба и географическим словарем.
С тех пор прошло четыре года и вряд ли губернские земли так сильно изменились, полагали многие. Но только не сам составитель. Он слыл честным служащим, хотя особым расположением у «его высокородия» не пользовался. И вот удача. Есть повод отличиться!
Статистик действует решительно. Из департамента летят предписания «управляющим государственных имуществ о доставлении в министерство новых земельных карт и планов». И… на бедного чиновника обрушивается лавина, нет, целое наводнение записок и сводок. Несчастный проклинает тот день и час, когда преступил «закон предков», нарушил «первую заповедь» бюрократа: НЕ УСЕРДСТВУЙ.
От зари до зари он перебирает, сортирует все прибывающие и прибывающие бумаги, ведет переписку с губерниями, изучает отчеты хлебных экспедиций, земельных банков. А тут еще приходится мчаться третьим классом в забытые богом местечки центральной и юго-восточной России. Силы на исходе, времени не хватает, помощников не дают. И вот, неожиданно, словно в сказке, появляется ОН…
В Вольном экономическом обществе, куда пришлось забежать за недостающей картой Олонецкой губернии, Чаславский сталкивается с общительным бородачом, что-то бойко объясняющим архивариусу. Не обращая на присутствующих ни малейшего внимания, статистик принялся рыться в шкафах.
Рассерженный столь бесцеремонным поведением, хранитель карт прервал разговор и уже хотел указать на дверь невоспитанному чиновнику. Как поскользнулся и рухнул на пол, увлекая за собой груду бумаг. Оба гостя ринулись на помощь. Чертыхаясь и чихая от пыли, они, наконец, извлекли пострадавшего из-под груды папок и тяжелого морского атласа. Но хозяин кабинета и не думал о благодарности, а повелел виновнику его падения немедленно покинуть помещение. Уговоры и извинения не помогли. И тот понуро вышел из хранилища, а, в след за ним, и бородач, которого разбирал смех.
«Не повезло, - выдавил последний из себя, разражаясь хохотом, - но обещаю добыть Вам необходимую карту. Не будь я Василий Докучаев».
И, действительно, он принес ее на другой день. А, за одно, и
поинтересовался, что за нужда в таком бестолковом произведении.
Чаславский кратко описал свои беды. Поведал в какую «трясину» может затянуть тщеславие. И вместо вежливого сочувствия получил … помощника.
«Я не смогу заплатить Вам ни копейки»,- только и успел выдавить из себя статистик.
Работа двинулась. Сначала медленно, затем быстрее и быстрее. «Начальник» заваливал «подчиненного» планами, картами уездов, отчетами земельных комиссий, одно лишь количество которых могло повергнуть в уныние десяток бывалых чинуш. А этот будто и не замечал рутины. С каждым посещением тесной, плохо освещенной коморки, где хранились их «сокровища», он все больше и больше увлекался новым делом.
Геолог и статистик задыхались от пыли, из-за тусклого света у них слезились глаза. Но каждый по-своему реагировал на неудобства. «Хозяин» не переставал жаловаться на жизнь и загубленную карьеру, на неудобный стул. Консерватор же, напротив, постоянно шутил. И лишь изредка разражался руганью в адрес какого-нибудь нерадивого управляющего, не приславшего нужной описи. Особенно часто доставалось «тамбовским недорослям». На все запросы из губернии приходил один и тот же ответ. В коем «их превосходительств» клятвенно заверяли: «Земля здесь во крест черна, урожаи дает исправные, и ни в каких таких картах не нуждается».
А именно «черная земля», по мнению Василия-младшего, нуждалась в картах более других представителей «четвертого царства». Просмотрев горы «доморощенных произведений», он понял. Россия обладает несметными богатствами. О них знали давно. Но никто не хотел замечать, что произошло с черноземами за последние четверть века.
Уже в 1873 годы, когда весть о необычно жестокой засухе пронеслась по стране, Докучаеву довелось сравнить прежние карты Курской, Воронежской и Симбирской губерний с последними чертежами. И увидел: ровные, как стол степи покрылись бесчисленными оврагами, подобно ржавчине разъедающими земли.
«Влага покинула почву из-за них», - убежден он. Его мысли прерывает, появившийся на пороге Чаславский, целый день корпевший над наброском почвенного лика Европейской России. И теперь ему не терпелось поделиться соображениями с «подчиненным».
Статистик торжественно разворачивает на столе большой лист бумаги, где извивающимися линиями, точками и галочками определены границы тех самых земель, что не дают покоя геологу. Тот смотрит на карту, и вносит несколько исправлений.
«Черноземы нельзя доводить до самых берегов Черного и Азовского морей, - уверенно говорит он. – Ведь моря отступили совсем недавно. Стало быть, пески и глины еще не успели избавиться от солей и изрядно почернеть. Да, и сухо там. В пору солончакам родиться».
«Начальник» берет хлебный мякиш и аккуратно стирает карандашные наброски. Граница чернозема откочевывает на север. За первым исправлением следует второе, третье.… Наконец, статистик не выдерживает диктата и пытается защищаться. Но Докучаев неумолим. Обстановка накаляется. В каморку заглядывает министерский сторож.
«Что за шум господа? – растерянно спрашивает он. – Вас на улице слышно». Но его не удостаивают даже взглядом. Оба Василия старательно перекраивают схему. Вокруг горы отчетов, которые, увы, так и не внесли ясности.
Странные «пятна» покрывают всю лесостепь… «Откуда берутся эти островки?» - удивляются оба. «Лес, - вспоминает чиновник, - дубовые рощицы разбросаны между Тулой и Воронежем, а еще встречаются березовые «колки». Сам видел, из окна поезда».
На иных картах еще большая неразбериха. Черные степные земли резко прерываются лесными, границы почв причудливо изогнуты. Опытные картографы того времени не признавали сплошных и прямых линий. По их не писаным законам «дрожание руки есть признак высокого профессионализма, будто ею водит Господь». Оттого-то на всех старинных чертежах реки и прочие творения природы обрели замысловатые формы.
«Такого не добьешься одним старанием, - язвит геолог. – А токмо усидчивостью в кабаках и трактирах».
На споры и уточнения потрачено четыре года. Понятно, начальство не потерпело бы «волокиты». Потому отчет и грубая схема, не лишенная логики, отосланы «их высокородиям» уже через месяц совместной работы. Теперь же, в свободное время, вечерами, они занимались своим детищем, «Картой Европейской России». Их никто не торопит, и только служащие департамента с недоумением взирают и неодобрительно покачивают головами, полагая подобное усердие чрезмерным.
Работа близилась к завершению. И, вдруг, тяжело заболел Василий -старший. Он надсадно кашлял, а врачи не находили ничего, кроме тривиальной простуды. Статистик жил один. И потому Докучаев почти каждый вечер просиживал у его постели. Настои из трав и аптекарские снадобья помогали слабо. Партнер, коллега, друг угасал на глазах. Надежд на выздоровление оставалось все меньше и меньше. Вскоре, исчезла и последняя. Медики признали: больной долго не протянет. И на этот раз оказались правы. В январе 1879 года Василия Ивановича Чаславского не стало…
Нет больших и малых трагедий, как нет и случайных совпадений. Общая беда, поиски причин, вызвавших ее, нечаянная встреча – есть цепь событий, именуемых историей. Два человека, поднявшиеся над обыденностью, приоткрыли дверь в неизведанное. И так ли важно, кто первый из них шагнул за горизонт? Движение, порыв – непременные условия для достижения цели…
Позже Докучаев скажет: «Работа с Чаславским открыла для меня неизведанный мир почв. Наша карта стала первым опытом обозрения не земельных владений, а богатств четвертого царства».
СТО МИЛЛИОНОВ ДЕСЯТИН.
Ангел бездны.
Ужасающее опустение степей.
«Рождение трагедии».
Консерватор-экспрессионист.
Специальная комиссия. Сорок верст в день.
«Соблазны». Полосатая степь.
Геогнозы и ботаники.Новая интерпретация бытия.
Удивительно, наш герой прежде и не помышлял о поездке на юг России. Его влекла природа Севера: непроходимые, топкие болота, огромные валуны, покрытые мхами и лишайниками, белые ночи.
И вот, неожиданно, их заслоняют пейзажи степных просторов, где травы и черные, словно деготь, почвы, испепелялись безжалостным солнцем. Работа над картой, сухие отчеты и потускневшие, серые монолиты, выставленные на показ в музее Вольного экономического общества, воспламенили воображение.
Унылые глыбы земли, хранившиеся в ящиках, из «бездушных» глин, превратились в свидетелей и участников исторических событий. Подобных тем, что изложил Ницше в теории дуализма, в книге «Рождение трагедии…». Рассказав о борьбе между светлыми началами порядка, гармонии, царившими в природе, и силами хаоса, опьянения, забвения, привнесенными людьми. Одно противопоставлялось другому, как все естественное чрезмерному. Как мир бунту. Как ПРОБУЖДЕНИЕ АНГЕЛА БЕЗДНЫ АББАДОНЫ.
В одном Докучаев оказался не схож с немецким мыслителем. Он старался подчинить эмоции трезвому взгляду исследователя. Правда, исследователя не чуждого экспрессионизма, воспринимающего сигналы неблагополучия, посылаемые степными землями. Сигналы, которые проходя сквозь разум и душу, раскрывают свою сущность, дабы объединиться в общие формы, типы, символы, образы. Скажем так, как это виделось Бодлеру:
«Подобно голосам на дальнем расстоянье,
Когда их стройный хор един, как тень и свет,
Перекликаются звук, запах, форма, цвет,
Глубокий, темный смысл обретшие в слиянье».
Но избавиться от сильных переживаний не удается. Картины «ужасающего опустения степей» обретали выразительность, безжалостно врезались в память, становились яркими уже потому, что существовали не в воспаленном мозгу, а в действительности.
Все произошло, как всегда.… Нежданно. Новая «Карта Европейской России» только покинула стены типографии, наступили 80-ые годы, а суховеи (?) очередной раз выжгли посевы от Воронежа до Херсона. Горела хлебная житница страны.
Еще недавно о черноземах говорили лишь на сельскохозяйственной бирже, при продаже и купле имений, да, в академических кругах, когда разгорался очередной спор об их происхождении, тянувшийся вот уже сорок лет. Теперь новости, приходившие из степных губерний, интересовали каждого, обсуждались всеми.
Помощь…
Стоит ли повторяться. Да, «чиновники проявили необычную расторопность. Добровольцы творили чудеса. Самопожертвование простых граждан…»
Увы! Все это случалось не в первый раз. Сострадание людей, помощь государства не могли предотвратить будущих ЗАСУХ. Требовалось совершенно иное участие. Беспристрастное изучение причин, вызывавших катастрофы последних десятилетий. И в Вольном экономическом обществе… создали «Специальную Черноземную комиссию»…
«Фу, - скажет читатель,- какая пошлость. Всегда одно, и тоже. К-О-М-И-С-С-И-Я. Казенщиной за версту несет».
Не торопитесь. Комиссия состояла из одного человека!
ЗАНЯТНО?
Ее главой и одновременно исполнителем стал Василий Васильевич Докучаев. Тот самый экспрессионист от науки, способный по немногим деталям пейзажа воссоздать грандиозные картины геологических процессов, свершавшихся и в скрытых глубинах, и на поверхности Земли.
ЕЩЕ НЕ УТОМИЛИСЬ?
У единственного члена комиссии в советниках и наставниках числилось немало влиятельных и авторитетных специалистов: химики Менделеев и Бекетов, геолог Иностранцев и агроном Советов. Людей, готовых обсуждать результаты, но, увы, не добывать их.
Не сладко пришлось нашему энтузиасту. Черноземы России занимали около 100 миллионов десятин! Площадь двух Франций. И, «дабы увидеть главнейшие пункты исследуемой территории в течение восьми (!) летних месяцев, - вспоминал он, - потребовалось преодолеть около 10 000 верст».
А ВЫ ПОЛАГАЛИ: РУТИНА, КАБИНЕТ, УДОБНОЕ КРЕСЛО?
Восемь летних месяцев в России не случается. От силы три наберется. Поэтому экспедиции с большими перерывами растянулись на нескольких лет.
Десять тысяч верст – расстояние чуть по более стольких же километров. И покрыть его за означенный период, можно лишь преодолевая по сорок верст- километров в день. Марш-бросок на такое расстояние при температуре выше тридцати пяти - сорока градусов, когда пыль не позволяет дышать, а степной ветер обжигает лицо, серьезное испытание и для элитных подразделений спецназа. Попытка заставить бравых воинов совершать подобные путешествия каждый день, в продолжение целого сезона, скорее всего, приведет к бунту.
Докучаев же не просто шел, а изучал почвы. Для этого требовались глубокие, до двух метров, ямы-шурфы. Копать их, собирать и переносить образцы частенько приходилось самому. Не всегда удавалось разжиться подводой и нанять помощников. Деревни разорены, население измучено болезнями и голодом. Дороги не безопасны. Ходят слухи о людоедстве.
ВАМ ВСЕ ЕЩЕ СКУЧНО? НУ, ТАК СОВЕРШИТЕ ПРОГУЛКУ ПО УСЫХАЮЩИМ САВАННАМ АФРИКИ. ЛЕДЕНЯЩИХ КРОВЬ ВПЕЧАТЛЕНИЙ ПОЛУЧИТЕ ПРЕДОСТАТОЧНО. И, ЕСЛИ ВЕРНЕТЕСЬ ЖИВЫМ И ЗДОРОВЫМ, ВОЗМОЖНО СТАНЕТЕ НОВЫМ СТИВЕНОМ КИНГОМ, БЫТОПИСАТЕЛЕМ УЖАСОВ, ТВОРЯЩИХСЯ ВО ВРЕМЯ ПРИРОДНЫХ КАТАКЛИЗМОВ.
Биографы Василия Васильевича, почему-то забывают упомянуть о грозивших ему опасностях. Да и отдавал ли он себе в них отчет? Вряд ли. Скорее игнорировал слухи и предупреждения. Истинный героизм чужд эмоций, глух к предостережениям. Нашего героя интересовали лишь почвы, беды, приключившиеся с ними. Он искал способы унять разыгравшуюся стихию. Потому и заявил домоседам из «Специальной комиссии»: «Избежать новых трагедий не удастся, коли мы не будем знать, как образовался чернозем. Без теории рождения, географии распространения, биологии, химии, физики, геологии замечательной почвы в битве с засухой человек обречен на поражение».
Программу (уж, простите мне это казенное слово), в сравнение с которой путешествие протяженностью в 10 000 верст показалось бы легкой увлекательной прогулкой, Докучаеву опять пришлось выполнять в одиночестве. И снова экспедиции, знойные степи…
«Само собой, - писал ученый, - нет никакой возможности входить в рассмотрение детальных вопросов. Быть может важных, но имеющих местный характер и интерес».
Но кругом, на каждом шагу «соблазны». Ну, как пройти мимо чудесных комочков? Ведь наверняка они, подобно сосудам, сохраняющим влагу, удерживают в себе огромную силу – плодородие степных почв (о них уже шла речь). Увы, большинство опустевших полей покрыты мелкой пылью.… Так вот отчего пропал урожай.
Впрочем, даже «общие задачи» требовали ответа на десятки самых различных вопросов. «Что вообще следует называть почвой? – рассуждает он. – Когда на станции Лазарево под Тулой моя лопата ушла в мощный пласт чернозема, как в масло, я не мог отделаться от мысли, будто все еще имею дело с верхним плодороднейшим слоем. Но последующие наблюдения заставили меня отказаться от них. У любого природного тела есть границы. И я не переставал удивляться переменам в их цвете и толщине. В восточной части Донца, например, мощность перегнойного горизонта скакала от одного до двух футов».
Конец 80-х годов, «экскурсии» продолжаются. Из лабораторий приходят длинные списки «достоинств» и «недостатков» изученных почв. И выясняется, степные земли рознятся своими богатствами. В центральной России попадаются черноземы, содержащие до десяти процентов прекрасного humus-перегноя. Самое сердце степного царства. А вот на севере и юге они невзрачны. Оказывается, черноземная зона ПОЛОСАТА, словно зебра! Иными словами почва – вопрос географический. А если точнее, плодородный слой - предмет специальной науки. Как же быть с заявками прежних претендентов? Ведь и они все еще имеют силу.
Притязания геологов, на первый взгляд, выглядели логично. Почва самый верхний ярус земной коры. И ее судьба связана с прошлым планеты. Но, как бы не были грандиозны картины наступления и отступления ледников и морей, еще нужно доказать, что черноземы образовались именно на месте болот и озер, оставленных ими.
«Даже тогда, когда почва родилась на доисторическом болоте, - возражал наш исследователь, - она сильно отличается от торфа. В северной и средней России трясин и озер гораздо больше, однако ж, черноземы здесь так и не появились. Да и важно ли, что существовало прежде? Таковыми они оставались бы вечно, не изменись климат и растительность».
Геогнозы – народ спокойный, у них и других забот хватало. Полезные ископаемые искать надо. «А почва пусть достается коллеге. Раз так уверен в себе и складно излагает»,- решили они.
С ботаниками все складывалось иначе. Их «общенародная концепция», хоть и не могла охватить весь свод законов «четвертого царства», но, все же, казалась самой близкой к истине. Со временем, возможно, и они преодолели бы «узкие места» своей гипотезы. Смог же Докучаев-геолог равнодушно пройти мимо захватывающей дух теории «нового потопа». Но разведчики царства флоры увлеклись частными вопросами. Они не сомневались: спор о степной почве, как и о почвах вообще, решится в их пользу. И потому заговорили о «роли» леса и трав в рождении чернозема.
Проблема, на первый взгляд, не простая. Казалось, что ответственность за появление степной почвы легко разделить между теми и другими. В конце концов, перелески, рощицы растянулись до самого Черного моря. Но каково было соотношение между травами и деревьями в прошлом? Скажем десять тысяч лет назад? Не исключено, кочевники или первые землепашцы уничтожили леса.
Понятно: этот спор не спасет от беды. Участвовать в нем - пустая трата сил и времени. Но самоуверенные претенденты продолжали цитировать эллинов и римлян. «Чистой науке» не до мирских забот. Что ей засуха?
Любому терпению, рано или поздно, приходит конец. Дискуссия стала не просто раздражать нашего героя, она меша ему действовать. Судите сами, вы целое лето пропадаете в экспедиции, страдаете от нестерпимой жары, надоедливых насекомых, валитесь с ног от усталости, а дома уже все решено. Деньги на исследования получены, распределены и потрачены. И кем? «Мыслителями», вальяжно расположившимися в своих кабинетах. Каково?
Действовать пришлось осторожно. Академическая публика не выносит насилия. Политес – только политес. И вот, в один из осенних дней, когда ботаники собрались на очередное обсуждение нескончаемой темы, дверь университетской аудитории приоткрылась. На пороге стоял покоритель степей, председатель «Специальной комиссии», Василий Докучаев. Но замечать нежданного гостя разгорячившиеся спорщики упорно не желали.
«Похоже, я попал к историкам! – громко, с деланной иронией воскликнул он. – Какая жалость! - и вежливо приподнимая широкополую шляпу, добавил. – Господа, оставьте в покое Геродота и Тацита! Степи ждут вас. Их почвы ответят на все вопросы, разрешат любые сомнения. Только там вы сможете примириться друг с другом и убедиться: плодородный слой – результат многовековой работы климата, животных, растений над горными породами. Раз травы, сменив деревья, оставили его внешний вид и свойства прежними, значит и предмет спора не столь важен…».
В девятнадцатом веке неожиданные предложения и непредусмотренный протоколом визит, если верить Николаю Васильевичу Гоголю, заканчивались … НЕМОЙ СЦЕНОЙ.
Итак, права геологов и ботаников все больше и больше подвергались сомнению. Осталась последняя заявка искателя-одиночки, знаменитого Чарльза Дарвина. Его удивительные опыты с червями, казалось, давали зоологам серьезный шанс выиграть иск.
Никто и не собирался отрицать столь очевидные результаты. Но британцу противостоял не менее упрямый противник, не желавший поступаться собственным мнением. «Известно, - замечал он, - суслики, хомяки, ящерицы, мириады насекомых и червей кишмя кишат на поверхности и в глубине почвы. Иногда на одной десятине насчитывают до нескольких миллионов различных тварей. Только личинки свекловичного жука достигают порой двух-трех миллионов экземпляров. А дождевых червей всего-то сто-двести тысяч. Все они, роясь и копошась в земле, несомненно, должны улучшать ее свойства, помогать быстрому сгоранию растительных остатков. Впрочем, животные питаются только тем, что есть в почве. Умирая, они не вносят в нее ничего нового. И если плодородный слой образован червями, то почему в одних случаях встречаются земли черные, в других земли светлые, где-то тонкие, а где-то мощные?» Возражений от отца эволюционной теории не последовало.
Так кому же владеть почвой? «Безусловно, новой науке, ПОЧВОВЕДЕНИЮ, - полагал наш герой, - которая станет ядром учения о соотношениях между живой и мертвой природой, между человеком и остальным миром».
Смелое заявление, если учесть, что на подобную роль уже претендовали религия и философия, химия и физика. И они опирались на «неоспоримые» факты, «непреложные» законы, «истинную» веру. Правда, Фридрих Ницше, как и Василий, Докучаев, видели в них всего лишь иную интерпретацию бытия.
И если кому-то пришлась не по вкусу такая трактовка, пусть поломает голову над другой версией.
НЕТ ТАКОГО ЗАКОНА!
Кризис, кризис и еще раз кризис.
«Конец черноземам». «Спросите себя…»
Соли, соли, соли. Мечты и реальность.
Закон Соответствия.
Глас вопиющего и приставка «экс».
Оазисы в степи.
Вожди не играют в «puzzle».
В наше практичное время действие – все. Гипотезы, теории не в чести. Процесс мышления проклят, а заставить человека думать – одно из самых жесточайших наказаний. Наверное, поэтому двадцатый и начало двадцать первого столетий так обильны политическими, экономическими и прочими кризисами.
Начальственная дурость, полная безнаказанность за принимаемые решения приводит к крушению государства, еще недавно слывшего супердержавой. Бездумное следование экономическим штампами, погоня за прибылью, аферы и… финансовые рынки совершенно свободного мира, мира, где никто никому, вроде бы, не мешает искать новые пути развития и обогащения, охватывает хаос.
И уж совсем казалось бы невозможное...
В тот самый момент, когда я пишу о Докучаеве. Величаю его «героем», «спасителем», а на бумагу просится даже крамольное слово «мессия». А меня одолевают сомнения. Быть может, не стоит употреблять столь громкие фразы и выспренные эпитеты...
В то самое время… Все острее и острее ощущались симптомы нового, продовольственного кризиса. Нехватка продуктов питания и... высокие технологии - удивительное сочетание! Что может быть более противоестественного, чем сотни миллионов голодных людей (посмотрите последний отчет ФАО ЮНЕСКО) в век «прогресса»…
Впрочем, решайте сами, кто заслужил сей титул и в какое из чудес легче поверить: попытку накормить народ «пятью хлебами» или избавить миллионы людей от засух и голодной смерти.
А заодно припомните, были ли когда-нибудь услышаны все те, кто провозглашал новую эру, мораль, теорию, указывал путь к спасению? Или их пришествие становилось поводом для появления очередного календаря, рождения неистовых фанатиков, искажающих до абсурда смысл высказанных истин, да, и просто оставалось незамеченным?
Поэтому постарайтесь оценить простоту, изящность и пользу идей моего, все-таки, героя, все-таки спасителя, и ..., была не была, МЕССИИ. И главное, понять: воспринял ли их мир или же, как и прежде, отверг, не задумываясь.
Итак, продолжаем, или точнее вернемся в те времена, когда молодой консерватор геогнозии зачитывался Лайелем. Точнее пытался объяснить с помощью учения великого британца уже известные события, происшедшие в России.
«Лик нашей планеты,- утверждал Докучаев, - изменяется с удивительной постепенностью. Время, отпущенное природой человеку – ничтожно. И
подчас мы не замечаем самих процессов, а удивляемся только результатам, частенько приписываем их «случайностям» или «катастрофам».
Именно к таким «случайностям» или «катастрофам» относил он и бедствия, постигшие страну в конце девятнадцатого века. Семидесятые, восьмидесятые, и, наконец, девяностые годы отличались все увеличивающимся числом людей, взывающих о помощи. Сначала пять, затем десять, а теперь уже двадцать девять губерний охватила ЗАСУХА, а значит и ГОЛОД.
Смятение царило в городах, куда прибывали пострадавшие. Выходило, зря потрачено время, напрасны усилия «Специальной комиссии», бесполезны дискуссии о почве.
Все так, если верить причитаниям «Петербургских Ведомостей»: «Земледелец выжал из черноземов последние капли влаги, и они потеряли плодоносную силу». Или журналу «Нива», опубликовавшему объявление, больше напоминавшее некролог: «КОНЕЦ ЧЕРНОЗЕМАМ».
Либо «профессору земледелия» Федору Пичугин, провозгласившему закон Мальтуса об «убывающем плодородии» единственно верным. Паникерам, кричавшим на каждом углу о том, что степи перенаселены, черноземы не могут прокормить столько ртов.
Им возражали: «В Западной Европе плотность населения еще больше. Почвы не идут ни в какое сравнение с нашими. А о голоде и недородах не слышно уже почти 100 лет». Но трезвые мысли, увы, не имели, ни малейшего влияния на толпы, охваченные страхом.
Среди общего столпотворения и отчаяния, способность трезво мыслить сохранили не многие. И одним из них был Докучаев. «Они бесспорно правы, - с горькой усмешкой говорил он, - и без Пичугина ясно, наше сельское хозяйство пока беспомощно перед подобными бедствиями. Борьба с «Великой Сушью» невозможна, коли человек видит в земле лишь источник дохода, и глух ко всем предложениям изменить ситуацию, полагая любые действия, не связанные с получением прибыли, бесполезной тратой сил и средств».
В книге «Наши степи прежде и теперь», вышедшей в свет через шесть лет после нашумевшего издания «Рождения трагедии» Ницше, он представляет читателю новую версию всемирного закона борьбы двух начал. Но не в приложении к древним, давно минувшим временам, а раскрывая печальные последствия освоения Юга России. Предметы разные, суть одна. Ведь слова немецкого мыслителя ни единой буквой не противоречили выводам российского естествоиспытателя:
«Спросите сами себя, может ли лихорадочная и жуткая подвижность этой культуры быть чем-либо другим, кроме жадного хватания и ловли пищи голодающим…»
Результат очевиден. Черноземная полоса медленно, но неотвратимо усыхала. Все чаще посещали ее неурожаи и голод. А дорогу им проложила человеческая «жадность», которая бездумно заставляла выпахивать и истощать степные почвы, истреблять остатки лесов на водоразделах и по долинам рек.
«По оголенным склонам влага стекает в реки,- объяснял причины засухи ученый,- а то, что остается быстро испаряется. Вода из друга часто становится врагом земледельца. Некому остановить ее поток во время таяния снегов и проливных дождей. Вместе с нею уносится и самый плодородный, верхний слой. Он попадает в реки, заиливает их и делает не судоходными».
Усыхают только плакоры, возвышенные участки. Низины поражает иная болезнь, соли. Путешествуя по Полтавской губернии, Докучаев подметил удивительную «пестроту» урожая.
«Земли на возвышенностях заняты чудными хлебами, ниже уже заметны прогалины желтоватых, больных растений, в низинах же нет ничего, - вспоминал он. – Ямщик объяснил мне, все дело в солончаках. Между тем, на первый взгляд, между почвами не было никакой разницы».
И седок, усомнившись в словах возницы, предлагает выкопать яму. Время ранее, Солнце еще не взошло. И на глубине двух-трех аршин трудно что-либо разглядеть.
«Мне подумалось, - пишет Докучаев, - ямщик сочинил относительно соленых почв. Обиженный недоверием возница спорил, клялся всеми святыми, не соврал, мол. И тут поднялось Светило. Его лучи упали на стенку ямы и через 10-15 минут на ней появились блестящие, словно снег, прожилки и пятна солей».
Этот эпизод запомнился ученому. «Если в обычные годы солнце в изобилии вытягивает из грунтовых вод соли, - задумался он, - то, что же происходит в засуху? Соли, растворенные в них, способны убить самую плодородную почву!»
Выходит, мало влаги – плохо, много – плохо вдвойне. Вывод Докучаева прост: «Воды должно содержать в землях столько, чтобы обеспечить нормальную жизнь растениям».
«Но ведь это тривиальная истина, - упирались его противники. – Как это сделать и можно ли вообще? И если человек не в состоянии исправить то, что натворил, значит, закон Мальтуса верен!»
«Нет, такого закона! – слышалось в ответ. – Мы не избавимся от засух, коли не научимся разумно распределять влагу. Прежде всего, необходимо сузить и спрямить судоходные реки. Уничтожить на них мели, перекаты, укрепить осыпающиеся берега и пески лесными посадками. Загородить плетнями устье оврагов. На малых реках построить плотины и запасаться водой впрок»…
Вы давно путешествовали по средней России? И наверняка любовались игрушечными пейзажами ухоженных полей, окруженных небольшими водоемами, реками, обрамленными склонившимися плакучими ивами, прудами, сохранившими талые воды до самого жаркого месяца… Н-Е-Т?
Н-Е-Т! И еще раз, Н-Е-Т!?
Тогда наверняка видели, как горели поля и леса, деревни и торфяники. Ведь видели? Ну, хотя бы на телеэкране? А первые люди государства выполняли свои «непосредственные обязанности»… тушили пожары.
Выходит, все-таки не прислушались. Как еще раньше, пропустили мимо ушей очевидные истины: «Не убий!», «Не укради!»…Какие, в наш век информатики, плетни, деревья, моральные нормы? Кому нужны анахронизмы? Погорельцы, жертвы обмана и насилия, понятно, не в счет.
Стоп! Пожалуй, я не прав. Лет 60-70 назад, под «мудрым руководством партии и правительства и САМОГО…» мы пытались исправить «недоделки» природы. Осушали болота, строили водохранилища… Правда, слегка перестарались. Дела соответствовали величию замысла. И вместо небольших прудов на свет родились Цимлянское, Каховское и прочие моря (а вокруг них засоленные земли), сухие торфяники (те, что горели в знойные 1972, 2010 и другие годы), превосходящие своей площадью европейские государства...
Впрочем, не стоит все списывать на недавнее прошлое. Нашего МЕССИЮ, как и положено, встретили непониманием задолго до того, как превратили в икону, символ веры и… исказили его «откровения» до неузнаваемости. Имперский министр сельского хозяйства, Ермолов, обвинил Докучаева в прожектерстве. Подсчитав: одни лесные посадки в степи обойдутся в миллионы рублей, спрямление и суживание рек и того больше. Убытки от засухи в его расчеты почему-то не вошли. Но в отличие от своего предшественника, жившего почти две тысячи лет назад, чиновный прокуратор оказался в безвыходном положении. Казнить нельзя!
Библейское иносказание «глас вопиющего в пустыне», его образы грозили обратиться безжалостной реальностью, в которой существовали бы и одинокий, непонятый СПАСИТЕЛЬ, и настоящая пустынь (обезлюдевшая степь), а заодно и сам министр, добавивший к своей должности приставку «экс».
Скрепя сердцем и без всякой надежды на успех, маловер издал приказ о создании «Особой экспедиции по испытанию и учету различных приемов лесного и водного хозяйства в степях России», которую и возглавил тот, кого в иных условиях побили бы «камнями» казенных фраз и распяли бы на «кресте» из циркуляров.
Распоряжение последовало 22 мая 1892 года. И уже через несколько дней облеченный чрезвычайными полномочиями начальник выехал в пострадавшие губернии. Унылая картина открылась ему. Незасеянные поля, пустые, вымершие деревни, толпы голодающих и бездомных, просящих подаяние вдоль обочин. Короче, не раз помянутые в нашем рассказе образы, ставшие привычными для этих мест. И в дневнике появляется первая запись: «В южных частях России крайности степного климата – черные зимы, бешеные ливни, страшные весенние бури и летние, знойные суховеи, губящие за сутки десятки тысяч десятин лучших хлебных посевов, выражены, к сожалению, с чрезвычайной резкостью».
Смягчить крайности могли лишь срочные меры. Он понимал: «Нужны примеры, способные перевернуть представления людей о земле и природе в целом». Открытые степи, где еще сохранились островки лесов, пожалуй, идеальные места для начала подобной работы.
Первая остановка – «Каменная степь» под Курском. «Казалось, - вспоминал Докучаев, - сама судьба предназначала его для «Особой экспедиции». Местные дубы облюбовал еще Петр Великий для стругов, но пощадил, велел не трогать. Есть здесь и девственная степь, и богатырские лесные массивы».
Но время не ждет. После краткого осмотра почв и растительности, ученый снова в пути. Чем дальше на юг, тем ниже травы, а деревья попадаются лишь в поймах рек. Стоит сильная сушь. Проселочные дороги покрыты тонкой смешанной с мелом пылью, слепящей, забивающей нос и рот, оседающей на одежде. Позади остался сонный городок Беловодск. Впереди долина реки Деркул с удивительно холодной для жаркого лета водой.
Трудно сказать, что производило здесь большее впечатление. То ли «суровость степного климата», то ли … необыкновенное, можно сказать, пророческое видение! Иначе и не назовешь то, что довелось узреть нашему герою и его спутникам. На крутом берегу реки, на возвышенности, росло одинокое дерево. Его корни пронзали хилый чернозем, впивались в меловые пласты в поисках влаги. Искривленный ствол и узловатые ветви не вызывали сомнений в том, что оно влачит жалкое существование. Но… ЖИВЕТ!
Мне приходилось бывать в тех местах. Минуло восемьдесят лет со времен «Особой экспедиции». Уже не одно, множество деревьев росло на террасах и водоразделах Деркула. Дубы и ясени с пышными кронами окружали ровные квадраты полей. Высокие колосья щекотали животы лошадей. Подчиненные воле объездчиков животные не смели передвигаться ни галопом, ни рысью среди вызревающих хлебов, а лишь осторожно ступали шагом, выискивая свободные пространства между растениями.
На фоне непривычного для здешних мест буйства зелени выделялась лесная полоса, заложенная Докучаевым. Под ней хранились самые богатые и мощные черноземы лесничества. Их перегнойный слой вдвое превышал мощность других почв округи. И это удалось там, где раньше находился совершенно голый кряж бурьянной степи, отданный на волю ветрам, зною и засухе.
Иллюзия чуда неожиданно рассеивалась открытым пространством не защищенных земель с редким и низкорослым ячменем. Оазис заповедного участка занимал всего пятьсот пятьдесят гектаров. С середины прошлого века он не прирос ни пядью земли, ни единым деревом. Сегодня сведений о нем не найти даже во всезнающей «Википедии»…
Описания знойных буранов похожи одно на другое. И в Деркуле и в Каменной степи они наваливали горы черной земли, опустошали поля. Лишь на маленьком «островке» Велико-Анадоля картина выглядела иначе. Ни в 1885, ни 1891, ни даже в засуху 1946 года, превзошедшей жестокостью прежние удары стихии, местные черноземы не оставляли людей своей милостью.
Здесь-то, неподалеку от Азовского моря, «Особая экспедиция» и нашла свой третий участок. Выращивать лес в этих краях начал Виктор Егорович Графф, в середине позапрошлого столетия. Степняков в ту пору занимала иная проблема. Дефицит древесины. Без нее на юге, как без воды. Ни дом построить и обогреть, новомодные железные дороги нуждались в деревянных шпалах, паровозы в дровах, флот в мачтах и прочей оснастке, угольные шахты Донбасса в опорах и настилах.
Деревья в Велико-Анадоле, понятно, не могли обеспечить все нужды. Идея привлекла внимание, но не получила развития. Строевой лес не вырастал до нужных кондиций, печи и топки пожирали поленья быстрее, чем удавалось возобновить их запасы. Но дубы, клены, ясени, ели и сосны проявили иные способности. Они побороли засуху, спасли черноземы, подарили высочайшие для тех времен (двадцать центнеров зерна с гектара) урожаи… Урожаи, когда в открытых степях все ждали «конца света». Тонны хлеба, когда в соседних волостях бури превращали день в ночь. Повторяю, БОГАТЫЕ УРОЖАИ (!), когда большинство железных дорог юга парализовано, и поезда с продовольствием не способны пробиться сквозь черные заносы к голодающим.
Странно, в девятнадцатом веке, об этом не желали знать. Проявляли какое-то удивительное равнодушие, выделяя мизерные средства для спасения степей. Затем, в 1948-1953 годах, бросили все силы и средства на выполнение умопомрачительного «Сталинского плана преобразования природы», желая покрыть лесными полосами все засушливые районы Советской империи. Но гигантские лесные системы (120 миллионов гектаров, территория, равная почти все Западной Европе) предназначались для изменения климата, а не для сохранения почв. Как видите, цели совершенно разные.
В миниатюрном хозяйстве учитывается каждая особенность. Здесь балка и овражек, там возвышенность и пруд. Но увеличьте свой «огород» до масштабов страны и увидите: невозможно считаться с каждой «мелочью». То, что работало, спасало, сохраняло и умножало урожаи на малом пространстве, на территории, измеряемой тысячами километров, само требует забот и нечеловеческих усилий. Леса не могут расти где угодно и добывать воду с глубины в десятки метров. А в степи вода нужна всем. Ее не хватает. И, сколько не преграждай путь ветрам и атмосферным фронтам, из них не выжмешь необходимой влаги.
А коли воду перебросить с севера… ее станет много? Тогда нагрянет другая беда. Соли!!! Помните: степи одинаково чувствительны и к недостатку, и к малейшему избытку влаги! Вот почему БОЛЬШОЕ разумней строить из МАЛОГО. Из проверенных «puzzle»-хозяйств реальнее составить крупные композиции, но не наоборот. Да, и «панацея от всех бед» сродни вечному двигателю. Ее не существует.
Потому-то Докучаев и стал испытывать небольшие зеленные конструкции. Неподалеку от Шипова леса в Каменной степи его внимание привлекла балка «Озерки». В сухое время она напоминала живописное ущелье, где грунты и рыхлые породы прорезали известняковые жилы. «Создавалась полная иллюзия скал, - вспоминал ученый,- в тени которых мы часто находили убежище в знойный полдень. Но стоили набежать тучам и пойти сильному дождю, как наш бивуак превращался в ловушку. Горе путнику, застигнутому в нем водной лавиной». И он решает укротить коварный овраг. Так на его склонах появляется первая искусственная рощица Каменной степи. А год спустя, в полуверсте от нее, лесные полосы. Заслон на пути ручьев, сбивавшихся в мощный поток, поставлен. Балка же превращена в безобидный, но совершенно необходимый в степи пруд.
Изящество решений, увы, так и не оценили наверху. Зато не упускали возможность досадить, омрачить радость больших побед мелкими придирками, мелочными предписаниями и кляузами.
Попечитель Ново - Александрийского института, в Варшавском округе, Александр Апухтин, не желал ничего более, как «поставить на место» нового директора, Василия Докучаева. Ведь сей «злодей» посмел отменить, поборы со студентов и преподавателей, реквизировал его, апухтинские, апартаменты под лаборатории. Бунтовщик!
Власти склонны видеть «пугачевщину» в любом неповиновении. Оттого-то в Петербурге отнеслись с пониманием к жалобе на «неблагонадежного» профессора, подстрекающего молодежь к «возмутительным действиям». Отставка коего «по собственному желанию» последовала незамедлительно. Когда же «смутьян» подал просьбу об открытии в столичном университете кафедры «Почвоведения и Микробиологии», отказ не удивил никого. Видеть нашего героя в новой роли отказывались и друзья, и враги...
Самый опасный вид «ЕДИНОМЫСЛИЯ» тот, когда мнения расходятся, а выводы совпадают. Обществу, зараженному подобным вирусом, не страшны стихии, оно уже обречено на погибель собственными гражданами, в сознании которых «ДА» и «НЕТ» стали синонимами. «Сочувствие» и «порицание» одинаково вызывают неприятие человека и его идей.
ПОСЛЕДНИЙ ПОДВИГ ГЕРАКЛА.
Мир в миниатюре. Слепота Великих.
Степь в «полоску». Пять главных зон.
Покорение «Кавказа».
«Нагорная проповедь».
Лучшая почва мира.
На чем стоит Эйфелева башня.
Англичане и ирландцы, французы, немцы и итальянцы, разочаровавшись в жизни, рассорившись с опостылевшим начальством, бежали на край света. В Америку, Австралию, Южную Африку, где полагали обрести богатство, уверенность в завтрашнем дне, стать сильными и смелыми. Счастье улыбнулось не многим.
Россия, в подобных случаях, предоставляла своим подданным более приемлемые решения. Достаточно было купить билет на поезд, и через несколько дней вас встретят отроги Кавказских гор и свободное от столичных предрассудков Тифлисское общество.
Правда, здесь не случалось засух, а почвы были так маломощны, каменисты и невзрачны, что ни один знаток плодородного слоя в прошлом не обращал на них внимания.
Зато географы… Географы совершали сюда паломничество один за другим. Нет, нет, не подумайте, вино и шашлык из карачаевского барашка здесь нипричем. Их влекли не чудесный климат, поэтические черные ночи, а прозаическое на первый взгляд явление, названное Александром Гумбольдтом вертикальной зональностью.
«Кавказ – это весь мир в миниатюре, - восторгался российский географ Эдуард Петри. – Здесь у подножия гор природа блистает дикой роскошью и полнотой жизни. Но, постепенно поднимаясь вверх, обнаруживаешь: вечнозеленые леса редеют, их место занимают степи и кустарники, за ними следуют хвойные деревья, альпийские луга и, наконец, вечные снега. Так, преодолев, какие-нибудь пять километров, путешественник совершает экскурсию из жарких субтропиков в страну льда».
О подобной смене растительности знали давно. Не нужно быть специалистом, чтобы заметить и ее преображение на равнине. Все объяснялось просто: «благотворное светило» неодинаково обогревало обитаемый нами шар, да и влага неравномерно распределялась по его поверхности.
А как же мир минералов? «Этот закон не распространяется на них, - полагал Гумбольдт, и ему вторили все геологи.- Среди чуждых растений и животных Нового Света находятся все знакомые горные породы, встречающиеся в Европе». И поскольку многие из рудознатцев приравнивали почву к «благородной ржавчине» этих самых пород, то и считали ее невосприимчивой к изменениям тепла и влаги.
Остается только удивляться, как ученый, повидавший и черноземы степей, и белесые подзолы тайги, и красноземы субтропиков, так и не заметил многоцветье плодородного слоя в горах Южной Америки.
«Слепота» поразила и ботаника Рупрехта, отрицавшего связь между почвами и климатом. Даже Николай Михайлович Пржевальский, в самых мельчайших деталях описавший свои путешествия по Средней и Центральной Азии, рельеф, животных, растительность, забыл упомянуть о почвенной зональности гор и равнин, которые ему довелось пересечь.
Каким же острым «зрением» надо обладать, чтобы заметить подобную «полосатость» у черноземов? А Докучаев ее заметил еще со времен первых путешествий на юг России. С тех пор, его не оставляла мысль: в «четвертом царстве природы» тепло и влага играют не меньшую роль, нежели в царствах животных и произрастаний.
«Представьте три местности, - писал он, с одинаковыми грунтами и рельефом. Но ОДНА из них находится в той полосе России, где недостает осадков, избыток тепла и суховеи в течение двух-трех суток высушивают колодцы и опаляют растительность.
ДРУГАЯ, пусть залегает там, где много лесов и болот, где мало тепла, много влаги, зима тянется по шесть-семь месяцев.
ТРЕТЬЯ, расположена между двумя помянутыми. Разве, можно представить, чтобы в столь различных условиях образовались одни и те же почвы? Ведь последние есть «зеркало», правдиво отражение векового взаимодействия между водой, воздухом, землей с одной стороны, и растительностью, животным миром и возрастом - с другой».
Первый его набросок в 1879 году, получился не очень разнообразным. И состоял всего-то из четырех почв: серых лесных, черноземов, каштановых и красных солончаков.
Еще ничего не было известно о почвах тундры, тайги, пустынь и тропиков. Только, спустя пятнадцать лет, удалось представить совершенно иную картину. «Мною точно установлено пять главных зон, - объявил Докучаев. – Бореальная (самая северная), таежная, черноземная, аэральная и латеритная»...
Есть же люди, которым никакие высочайшие вердикты, ни жизненные обстоятельства не указ. Только что отправили в отставку в Новой Александрии, два месяца как получено оскорбительное письмо из Петербургского университета, якобы, не нуждавшегося в новой кафедре. И, наконец, приступы болезни, изнурявшей его в течение двух лет.
Воля, оптимизм... Безусловно. Но помогли ли они в слякотной столице? Здесь же, на юге, стоило опубликовать статью с ничем не примечательным заголовком «Горизонтальные и вертикальные почвенные зоны Кавказа» и... Поздравления, приглашения выступить в Тифлисе, в Эривани, в Баку, и даже в маленьком Батуме.
Вот уж где отказ не возможен. Его просто не принимают. Единственный выход - ответить встречным приглашением. Мол, уважаемые господа, жду вас 29 сентября 1898 года в зале Закавказского Сельскохозяйственного общества в Тифлисе, готов ответить на все вопросы.
«Никогда не собиралась здесь столь разношерстная публика, - вспоминал об этом вечере один из учеников Докучаева, Альберт Романович Ферхмин. - Папахи, черкески перемешались в зале с парадными мундирами и цивильными фраками. В задних рядах теснились чиновники и студенты. У самой сцены, вдруг, невесть откуда, появился торговец сладостями.
После краткого представления, под несмолкающие аплодисменты на сцену вышел Василий Васильевич. Уже несколько месяцев он не показывался на людях. Но как неузнаваемо переменился! От усталого измотанного неудачами человека не осталось и следа. Докучаев сиял, его взгляд обрел былую уверенность. Истинно былинный богатырь, вернувшийся после свершения одного из своих бессмертных подвигов».
Ученый, действительно, чувствовал себя победителем. Разве всеобщий интерес, овации, не доказывали, что годы лишений в экспедициях, борьбы с равнодушием к судьбе плодородного слоя прошли не напрасно. Люди заинтересовались почвой. Все, что связано с ней волнует, вызывает споры...
Он уловил общее настроение, а потому держал весь зал в напряжении. Сравнив с первых же слов почву с живым организмом.
«Ни растения, ни животные не могут жить там, где им заблагорассудится,-
начал выступающий, затем театрально взяв паузу, бросил в зал. - Значит и «диковинный зверь», почва может обитать только в строго определенных условиях.
Возьмем Крайний Север. Здесь царство Борея. Оно лежит в краю вечных снегов. Земля оттаивает на один - три месяца. И то на глубину одного-двух футов. Подобное можно наблюдать и близь вершин Эльбруса и Казбека. Потому земля здесь наполнена грубыми осколками камней, кислым перегноем и обильна железом. Эти зоны, как в горах, так и в Заполярье не обжиты человеком. Но, кто знает, может быть вскоре, они станут ему потребны. И тогда их придется освободить и обогреть, избавить от лишней влаги».
От тундры Докучаев перешел к таежным лесам, болотам и «подзолам-белунам». «Вообще-то сия почва бедна, и земледельцу требуется больших усилий сохранить и преумножить ее силы, - продолжал он. – Почвы из семейства подзолов преобладают в Северной Германии. Их изучение и стало основой всей прусской агрономии. К стыду своему, мы слепо применяем ее в России, не считаясь ни с климатом, ни с почвами. Пытались даже с помощью «немецкого чуда» улучшать наши черноземы».
Рассказ о третьей полосе наиболее удачном «творении Зевса и Юпитера», степной зоне, занял основную часть выступления. «Наш чернозем – царь почв, - провозгласил ученый. - Эта почва для России дороже всякой нефти, угля, золота и железных руд. В ней вековечное, неистощимое русское богатство!»
«Почему? – раздался голос из зала.- Почему, вы, господин Докучаев, настаиваете на исключительности чернозема? Ведь есть и другие почвы, с которых снимают не меньшие, а порой и большие урожаи, были бы вода и солнце».
«С хорошим урожаем не поспоришь, - согласился докладчик. – Но не стоит забывать: хлеб насущный нужен нам не только сегодня, но и завтра, и послезавтра. Какую иную почву можно назвать неистощимой, ежели не нашего «степного богатыря»? Немецкий агрохимик Кноп признал ее лучшей почвой мира.
Наш чернозем хранит в своих «недрах» неизмеримо больше пищи для растений, в четыре-пять раз мощнее любой другой почвы. Я встретил их и здесь, на северных отрогах Кавказа, на высоте четырех тысяч футов. И любой желающий может подняться к тамошним земледельцам, и удостовериться – все сказанное о них - чистейшая правда».
Об аэральной зоне, где все земли «обязаны своим рождением физическому действию воздуха», остановились кратко. Да и кого могли заинтересовать бесплодные барханы, далекие китайские желтоземы и каменистые гаммады Сахары.
Зато рассказ о красноземной (латеритной) зоне взволновал слушателей. Оказалось, земли близ Батума, на Зеленом мысе – ближайшие родственники тропических почв, на которых растут кокосовые орехи, ананасы, какао, кофе, чай, индиго и, вообще, самые ядовитые и самые полезные людям растения.
«Они бедны питательными веществами, напоминают грубую, кирпичную глину, иногда красны, как кровь, и оплодотворены экваториальным солнцем и теплыми дождями», - произнес, как-то неуверенно, Докучаев.
Его сомнения оказались вполне обоснованы. Позже выяснилось. Тропическая пышность и разнообразие меньше всего обязаны почвам. Хрупким созданиям, легко размываемыми дождями. Солнце и обильная влага создали здесь особые многоярусные конструкции, на каждом этаже которых растения и животные находили себе пропитание, порой, не соприкасаясь с землей. Стоит разрушить такой «дом», и под ним обнажается совершено беззащитная, бесплодная масса…
Какая несправедливость – обвинять поэтов в идеализме! Припоминаете образ Бодлера: «Природа - некий храм…»? Метафора художника оказалась реальностью, обрела вполне конкретный смысл….
Здесь бы и завершить рассказ о Докучаеве.
Увы, расставлять точки – привилегия жизни, а не автора. Кавказская эпопея нашла свое продолжение в Париже. В 1899 году здесь открылась всемирная выставка. Должно же было уходящее столетие отчитаться в своих достижениях перед грядущим.
Североамериканские штаты демонстрировали самые последние марки автомобилей. Немецкий павильон окружала миниатюрная железная дорога, работавшая на электричестве. Англичане выставляли на всеобщее обозрение колониальные товары.
Но все экспонаты тускнели в тени творения инженера Эйфеля. Вот уже целое десятилетие над столицей Франции царила ажурная трехсот метровая громада, затмевая другие чудеса света.
И лишь один павильон мог предложить нечто такое, что заставляло людей на время забыть о ней. Павильон, где размещались экспонаты России. Над его полотняным шатром возвышалась интригующая надпись. «Спешите увидеть, на чем держится Эйфелева башня!»
И действительно, тот, кто входил, немедленно узнавал: Эйфелева башня стоит ... на земле. Полагаете неумелый рекламный трюк? Отнюдь. Посетитель, оказавшийся в шатре, неожиданно знакомился с коллекцией российских почв. Горожанам и в голову не могло прийти, что глина и песок могут быть таким разнообразными. Хотя, сами понимаете, ящики с кусками грунта – не самое захватывающее зрелище, и вряд ли способны надолго приковать к себе внимание праздной публики, если бы…. Если бы, не огромная, во всю стену многоцветная карта плодородного слоя Северного Полушария.
Зрители, жившие бок обок с Шенбергом, Модильяни, Сезаном, Моне, обладали более живым воображение, нежели наши современник, измеряющий величие любого творения в долларах и евро.
Потому и восторг французского ученого, Эмиля Маржери, забредшего в русский шатер, вполне понятен. «Я близко знаком с геологией, - воскликнул он, глядя на гигантскую панораму, - и знаю, каких трудов стоит подобное творение. Одному человеку такое не под силу. Но, как мне объяснили, единственный ее автор и исполнитель Василий Докучаев. Он титан! Он совершил поступок, сделавший бы честь самому Гераклу!»
Удивление Маджери только усилилось бы, знай он, что «титану» не довелось побывать ни в Америке, ни в Африке, ни в Азии. А карта плод его проницательного ума, дедукции и удивительного «природного зрения».
Даже в двадцать первом веке, когда, благодаря снимкам из космоса, континенты изучены несравненно лучше, чем сто с лишнем лет назад, и практически на каждого представителя «четвертого царства» заведено подробнейшее «досье», содержащее все их приметы и свойства, ЗАКОН (ПРИНЦИП) ЗОНАЛЬНОСТИ ПОЧВ Докучаева остался неизменным.
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=513628
Рубрика: Лирика
дата надходження 26.07.2014
автор: Михаил Брук