Exegi monumentum.
Черный-черный постамент,
На бульваре Твéрском,
Черный-черный монумент
В штиле гранд-имперском…
″Ай, да Пушкин! сукин сын!″
Ты мечтал в Европу
К Чаадаеву один
Ускакать галопом…
Но заветной той мечте
Место только в думе…
А побыть случилось Те
В грязном Эрзеруме.
Как хотел Ты прокатить
В Рим, в Париж со Триром,
А случалось лишь кутить
В Моске по трактирам…
″Сводня молча за столом
Карты разлагает″,
А курчав Авессалом
В том ей помогает…
″Щей горшок, да Самъ большой″,
″Холод, дух неволи″,
С африканскою душой
Тут не сыщешь доли…
″Север вреден для меня″,
Царь (плешивый щеголь!),
Отпусти, меня, грешня
Полечить хворобу…
Не пустил. Был суеверн,
И гнобил свободу…
Ну, а Пушкин Анну Керн,
Троллил мимоходу…
А потом жена, дуэль,
Всё прошло моментом…
Что стоишь Ты, Менестрель,
Черным монументом?
″Весь не умер″?..
Где твой Дух?
Тут, в тени акаций?..
Рвался он туда, на Юг,
Где твой друг Гораций!
Здесь же Ты, как Черный Тать,
На пустой аллее…
Ты чужа Московья-мать
Сыну Эритреи!..
Примечания.
Плетнев поручил мне сказать тебе, что он думает, что Пушкин хочет иметь пятнадцать тысяч, чтобы иметь способы бежать с ними в Америку или Грецию. Следственно, не надо их доставать ему.
А.А.Воейкова – В.А.Жуковскому, в конце июня – начале июля 1825г., из Петербурга. – "Пушкин и его современники", вып.VIII, с.86.
Заветной мечтой поэта, с самого приезда его в Михайловское, сделалось одно: бежать от заточения деревенского, а если нужно, то и из России. Помыслы о бегстве за границу начались у Пушкина еще в Одессе. Теперь замысел не был покинут. Пункты, подлежащие разъяснению брата, были (см. вышеприведенное письмо Пушкина) ясны: устройство правильной пересылки денег и корреспонденции за границу, вместе с означением места, куда они должны были отправляться, – т.е. в тогдашнюю резиденцию Чаадаева (Чаадаев путешествовал по Европе).
П.В.Анненков. "Пушкин в Александровскую эпоху", с.283–287.
Я бы почел долгом переносить немилость ко мне в почтительном молчании, если бы необходимость не заставила меня нарушить его. Здоровье мое сильно пострадало в первой моей молодости, до настоящего времени я не имел возможности лечиться. Аневризм, который у меня уже десять лет, тоже требовал бы быстрой операции. Легко убедиться в правдивости того, что я сообщаю... Я умоляю Ваше величество разрешить мне уехать куда-нибудь в Европу, где я не был бы лишен всякой помощи.
Пушкин – в прошении Александру I, в конце мая – начале июня 1825г.
(По-видимому, Пушкин действительно страдал варикозным расширением вен нижних конечностей. Но, конечно, все его жалобы на эту болезнь имели одну цель, – чтобы его отпустили для лечения за границу. Родственники же его и приятели, не посвященные в тайные замыслы Пушкина, из сил выбивались, чтоб доставить ему возможность лечить свой «аневризм».)
Небритый, в пуху, измятый, был он представлен к дежурному генералу Потапову и с ним вместе поехал тотчас же во дворец и введен в кабинет государя. К удивлению Ал. С-ча, царь встретил поэта словами: "Брат мой, покойный император, сослал вас на жительство в деревню, я же освобождаю вас от этого наказания, с условием ничего не писать против правительства". "Ваше величество, - ответил Пушкин, - я давно ничего не пишу противного правительству, а после "Кинжала" и вообще ничего не писал". "Вы были дружны со многими из тех, которые в Сибири?" -продолжал государь. "Правда, государь, я многих из них любил и уважал и продолжаю питать к ним те же чувства!". "Можно ли любить такого негодяя, как Кюхельбекер", -продолжал государь. "Мы, знавшие его, считали всегда за сумасшедшего, и теперь нас может удивлять одно только, что и его с другими, сознательно действовавшими и умными людьми, сослали в Сибирь!". "Я позволяю вам жить, где хотите, пиши и пиши, я буду твоим цензором", -кончил государь и, взяв его за руку, вывел в смежную комнату, наполненную царедворцами. "Господа, вот вам новый Пушкин, о старом забудем".
Н.И.ЛОРЕР со слов Л.С.ПУШКИНА. Записки декабриста Н.И.Лорера. М., Гос. соц.-экон. издательство, 1931г., стр.200.
Всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет императора, который сказал мне: "Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?" Я отвечал, как следовало. Государь долго говорил со мною, потом спросил: "Пушкин, принял ли бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?". "Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю бога!". "Довольно ты подурачился, - возразил император, - надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором".
ПУШКИН в передаче А.Г.ХОМУТОВОЙ. Рус. Арх. 1867г., стр.1066 (фр.).
Однажды, за небольшим обедом у государя, при котором я и находился, было говорено о Пушкине. "Я, - говорил государь, - впервые увидел Пушкина после моей коронации, когда его привезли из заключения ко мне в Москву совсем больного... "Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге?"- спросил я его, между прочим. "Стал бы в ряды мятежников", -отвечал он. На вопрос мой, переменился ли его образ мыслей и дает ли он мне слово думать и действовать иначе, если я пущу его на волю, он наговорил мне пропасть комплиментов насчет 14 декабря, но очень долго колебался прямым ответом и только после длинного молчания протянул руку, с обещанием сделаться другим".
Граф М. А. КОРФ. Записки. Рус. Стар.. 1900г., т.101, стр.574.
По рассказу Арк. Ос. Россета, император Николай, на аудиенции, данной Пушкину в Москве, спросил его между прочим: "Что же ты теперь пишешь?". "Почти ничего, ваше величество: цензура очень строга". "Зачем же ты пишешь такое, чего не пропускает цензура?". "Цензура не пропускает и самых невинных вещей: она действует крайне нерассудительно". "Ну, так я сам буду твоим цензором, - сказал государь. Присылай мне все, что напишешь".
Я. К. ГРОТ, 288.
Цит. по книге Викентия Вересаева «Пушкин в жизни. Спутники Пушкина» (сборник). Москва, изд. «Правда», 1990г. Том 2.
″Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M-me Kern, которую с помощию божией я на днях у(ёб). Вот в чем дело: хочешь ли оную сумму получить с «Московского вестника» – узнай, в состоянии ли они мне за нынешний год выдать 2100? и дай ответ – если нет, то получишь их с Смирдина в разные сроки. Что, душа моя Калибан? как это тебе нравится? Пиши мне о своих делах и планах. Кто у вас производит, кто потребляет? Кто этот атенеический мудрец, который так хорошо разобрал IV и V главу? Зубарев? или Иван Савельич? Я собирался к вам, мои милые, да не знаю, попаду ли: во всяком случае в Петербурге не остаюсь″.
А.С.Пушкин. Письмо С.А.Соболевскому. Вторая половина февраля 1828 г. Из Петербурга в Москву.
Цит. по А.С.Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах. Есть также в монографии П.Г.Губера «Донжуанский список А.С.Пушкина». Изд-во «Петроград», 1923г.
Приезд Пушкина в Москву осенью 1826 года совпал с апогеем его прижизненной славы. Никогда, ни прежде, ни после у него не было так мало явных врагов и хулителей и так много усердных поклонников и друзей, как в это время. Никогда его так высоко не превозносили, никогда с такой горячностью не приветствовали. "Завидую Москве – писал ему В.В.Измайлов, который в качестве журналиста может служить наилучшим представителем широко распространенных в обществе взглядов и суждений – она короновала императора, теперь коронует поэта… Извините, я забываюсь. Пушкин достоин триумфов Петрарки и Тасса".
Одна современница рассказывает: "Впечатление, произведенное на публику появлением Пушкина в Московском театре, можно сравнить только с волнением толпы в зале дворянского собрания, когда вошел в нее Алексей Петрович Ермолов, только что оставивший Кавказскую армию. Мгновенно разнеслась по зале весть, что Пушкин в театре; имя его повторялось в каком-то общем гуле; все лица, все бинокли обращены были на одного человека, стоявшего между рядами и окруженного густою толпой". Первое чтение Годунова вызвало бурю восторгов, слезы, объятия. Мицкевич сравнил Пушкина с Шекспиром. Другие друзья не знали даже, с кем сравнивать поэта, и провозгласили его несравненным.
1. Переписка, т. I, стр. 374.
2. Л.Майков, "Пушкин", стр. 361.
Совершенно естественно, что при всей гордой уверенности в себе и в собственном таланте, он был очень доволен этими знаками исключительного внимания и восхищения и спешил насладиться сполна своею славой. Но очень скоро он заметил, что и в новых условиях существования, создавшихся для него, есть теневые стороны, число которых неукоснительно возрастало. И состояние духа его, первоначально совсем безоблачное, начало постепенно омрачаться. Наблюдатель, видевший Пушкина в Москве в начале 1827 года, очень тонко подметил этот момент перелома в его настроении:
"Судя по всему, что я здесь слышу и видел, Пушкин здесь на розах. Его знает весь город, все им интересуются; отличнейшая молодежь собирается к нему, как древле к великому Аруэту собирались все, имевшие хоть немного здравого смысла в голове. Со всем тем Пушкин скучает! Так он мне сам сказал… Пушкин очень переменился наружностью: страшные, черные бакенбарды придали лицу его какое-то чертовское выражение; впрочем, он все тот же – так же жив, скор и попрежнему в одну минуту переходит от веселости и смеха к задумчивости и размышлению".
1. Цит. по статье Н.О.Лернера в. III т. соч. Пушкина под ред. Венгерова, стр.351.
А предметов для задумчивости, и притом довольно невеселого свойства, было много. Пушкин мог быть доволен размерами своего литературного успеха, но безнадежная тупость иных, даже льстивых отзывов иногда приводила его в отчаяние. Он с горечью чувствовал себя непонятым в самом разгаре своей популярности. А эта последняя, к тому же, оказалась не слишком долговечной. Вскоре ядовитая и враждебная критика нашла случай возвысить свой голос среди недавно столь дружного хвалебного хора. И как нарочно, нападкам подвергались наиболее зрелые и выношенные творения поэта, которые он особенно ценил.
Его положение перед лицом нового правительства было весьма двусмысленно и таило постоянную возможность неприятных случайностей. Не взирая на неслыханные в тогдашние русской литературе высокие гонорары, денежные дела его были плохи. Он много играл в карты и почти всегда несчастливо. "Во Пскове, вместо того, чтобы писать седьмую главу "Онегина", я проигрываю в штосе четвертую: не забавно", сообщал он еще в конце 1826 года князю Вяземскому. – "Вчерашний день был для меня замечателен – записывал он 15 октября 1827 года – приехав в Боровичи в 12 часов утра, застал я проезжего в постеле. Он метал банк гусарскому офицеру. Перед тем я обедал. При расплате не хватало мне 5 рублей; я поставил их на карту. Карта за картой, проиграл 1600. Я расплатился довольно сердито, взял взаймы 200 руб. и уехал очень не доволен сам собой". В 1829 году он признавался И.А.Яковлеву, что проиграл около двадцати тысяч.
1. Переписка т. I, стр. 390.
2. "Встреча с Кюхельбекером".
Все годы, прошедшие между возвращением из Михайловского и женитьбой, ему не сиделось на месте. Большую часть этого времени он провел в Петербурге, но делал оттуда частые набеги в Москву, в Псковскую и в Тверскую губернии и, кроме того, совершил самое длинное путешествие в своей жизни, предприняв поездку в Эрзерум, к армии Паскевича, в рядах которой в это время находился его брат Лев Сергеевич. Но всего этого казалось ему мало и несомненно, если бы от него зависело, то
…беспокойство,
Охота к перемене мест,
Весьма мучительное свойство –
завлекло бы его гораздо дальше. Он хлопотал перед генералом Бенкендорфом о позволении съездить заграницу или о назначении в посольство, направлявшееся в Китай. Но его не отпустили.
Жить ему приходилось исключительно на холостую ногу, без всякого семейного уюта и без малейших удобств, то в гостиницах и трактирах, то у приятелей, вроде С.А.Соболевского, у которого он поселился в Москве, в доме Ренкевича, на Собачьей площадке, будучи выпущен из Михайловского. Но у Соболевского было еще более шумно и беспокойно, нежели в любом трактире, и сам Пушкин сравнивал эту свою квартиру с полицейскою съезжей. "Наша съезжая в исправности – писал он – частный пристав Соболевский бранится и дерется по прежнему, шпионы, драгуны, б… и пьяницы толкутся у нас с утра до вечера". Пушкин невольно подчинялся привычкам и обыкновениям той совершенно беспутной компании, в которую попал, возмущая тем своих более солидных приятелей. "Досадно – отмечал у себя в дневнике М.П.Погодин – что свинья Соболевский свинствует при всех. Досадно, что Пушкин в развращенном виде пришел при Волкове". Это внешнее неблагообразие и неустроенность жизни, которую не удавалось изменить собственными силами, естественно породили желание основать собственный семейный очаг, свить свое гнездо, желание, вылившееся, между прочим, в стихотворении "Дорожные жалобы".
Развлечений, порою весьма бурных и шумных, было сколько угодно у Пушкина за эти годы, но осадком их, неизменно скоплявшимся на дне души, были тоска и скука. "В Петербурге – тоска, тоска…" лаконической запиской извещает он С.Д.Киселева. Как напоминают эти слова известный припев, повторяющийся в "Путешествии Онегина".
Впрочем, помимо усталости и пресыщения и независимо от опостылевшего внешнего беспорядка и неурядицы, тоска, которую творец "Онегина" передал по наследству своему детищу, имела в этом периоде еще одну, более глубокую и, быть может, не вполне осознанную причину. То было сожаление о неудержимо уходящей молодости. Пушкин вообще созревал очень рано. До срока перестал быть мальчиком и превратился во взрослого молодого человека; до срока распрощался с первоначальной, беззаботной юностью. Уже во время заточения в Михайловском он был далеко не молод душою. И последние вспышки былого огня печально догорали в промежутке между 1826 и 1830 годом. Это очень рельефно показано в повествовании Ксенофонта Полевого о его встречах с Пушкиным:
"Перед конторкой стоял человек, немного превышавший эту конторку, худощавый, с резкими морщинами на лице, с широкими бакенбардами, покрывавшими нижнюю часть его щек и подбородка, с кучею кудрявых волос. Ничего юношеского не было в этом лице, выражавшем угрюмость, когда оно не улыбалось… Прошло еще несколько дней, когда однажды утром я заехал к нему. Он временно жил в гостинице, бывшей на Тверской в доме князя Гагарина… Там занимал он довольно грязный нумер в две комнаты, и я застал его, как обыкновенно заставал его потом утром в Москве и Петербурге, в татарском серебристом халате, с голою грудью, не окруженного ни малейшим комфортом".
1. Записки Ксенофонта Алексеевича Полевого, стр.199–200.
Это впечатление относится еще к 1826 году. Два года спустя Полевой нашел Пушкина в Петербурге, и те же черты его наружности и образа жизни бросились ему в глаза еще определеннее:
"Он жил в гостинице Демута, где занимал бедный нумер, состоявший из двух комнаток, и вел жизнь странную. Оставаясь дома все утро, начинавшееся у него поздно, он, когда был один, читал, лежа в своей постели, а когда к нему приходил гость, он вставал, усаживался за столик с туалетными принадлежностями и, разговаривая, обыкновенно чистил, обтачивал свои ногти, такие длинные, что их можно назвать когтями. Иногда я заставал его за другим столиком – карточным – обыкновенно с каким-нибудь неведомым мне господином, и тогда разговаривать было нельзя. Известно, что он вел довольно сильную игру и всего чаще продувался в пух. Жалко было смотреть на этого необыкновенного человека, распаленного грубою и глупою страстью. Зато он бывал удивительно умен и приятен в разговоре, касавшемся всего, что может занимать образованный ум. Многие его суждения и замечания невольно врезывались в память. Говоря о своем авторском самолюбии, он сказал мне: "Когда читаю похвалы моим сочинениям, я остаюсь равнодушен: я не дорожу ими; но злая критика, даже бестолковая, раздражает меня…" Самолюбие его проглядывало во всем. Он хотел быть прежде всего светским человеком, принадлежащим к высоко аристократическому кругу. Он ошибался, полагая, будто в светском обществе принимали его, как законного сочлена; напротив, там глядели на него, как на приятного гостя из другой сферы жизни, как на артиста, своего рода Листа или Серве. Светская молодежь любила с ним покутить и поиграть в азартные игры, а это было для него источником бесчисленных неприятностей, так как он вечно был в раздражении, не находя или не умея занять настоящего места… В 1828 году Пушкин был уже далеко не юноша, тем более, что после бурных годов первой молодости и после тяжких болезней он казался по наружности истощенным и увядшим; резкие морщины виднелись на его лице, но все еще хотел казаться юношей. Раз как-то, не помню, по какому обороту разговора, я произнес стих его, говоря о нем самом:
Ужель мне точно тридцать лет?
Он тотчас возразил: "Нет, нет у меня сказано: ужель мне скоро тридцать лет. Я жду этого рокового термина, а теперь еще не прощаюсь с юностью". Надо заметить, что до рокового термина оставалось несколько месяцев. Кажется, в этот же раз я сказал, что в сочинениях его встречается иногда такая искренняя веселость, какой нет ни в одном из наших поэтов. Он отвечал, что в основании характер его грустный, меланхолический, и если он иногда бывает в веселом расположении, то редко и не надолго".
Весьма вероятно, что мысль о приближающейся осени жизни и внушила Пушкину решение жениться, выразившееся в нескольких, на первых порах еще неудачных попытках, имевших место вскоре после возвращения из ссылки.
Цит. по книге П.Г.Губера «Донжуанский список А.С.Пушкина». Изд-во «Петроград», 1923г.
Кстати, не один только Пушкин, многие поэты хотели бежать из Российской Империи, а затем и из СССР. Хотели практически все: и Лермонтов ("Быть может, среди гор Кавказа укроюсь Я от глаз пашей"), и Есенин ("Никогда Я не был на Босфоре"), и Михаил Светлов ("Как Я грезил на волжском приволье хоть разок прокатиться в гондоле!"). Даже рупор большевизма Маяковский - и тот хотел бежать во Францию, но Советы его, конечно, не пустили.
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=552372
Рубрика: Портретная поезия
дата надходження 17.01.2015
автор: Valery Bor