ЧЕРН Он смотрел в глаза, словно волк

Он  смотрел  в  глаза,  словно  волк,
Он  хамил  и  в  след  мне  плевал,
Воспевал  свой  дьявольский  долг
И  язык  мой  перевирал.

Непривычен  старый  сосед  –
Всегда  был  мелодичен  слог.
Я  –  виновник  всех  его  бед:
Человек  человеку  волк.

Отныне  и  братству  конец,
Отныне  свои  племена,
И  пусть  был  один  праотец,
Пусть  у  нас  с  ним  вера  одна!

И  страшно  вернуться  в  свой  дом  –
Как  случилось,  что  стал  врагом?
И  проститься  с  родной  землёй  –
Как  нелеп  и  стар  волчий  вой!
Не  уж  завтра  будет  резня
И  он  будет  искать  меня?
Где  мой  дом  –  там  будет  огонь…
Сладка  месть  –  пьёт  кровь  чёрный  конь!..

10  февраля  2018  г.


—  Тише  вы!  Куда  лезете?  Попов  подавите...
—  Туда  им  и  дорога.
—  Православные!!!  Ребенка  задавили...
—  Ничего  не  понимаю...
—  Як  вы  не  понимаете,  то  вы  б  ишлы  до  дому,  бо  тут  вам  робыть  нема  чого...
—  Кошелек  вырезали!
—  Позвольте,  они  же  социалисты?  Так  ли  я  говорю?  При  чем  же  здесь  попы?
—  Выбачайте.
—  Попам  дай  синенькую,  так  они  дьяволу  обедню  отслужат.
—  Тут  бы  сейчас  на  базар,  да  по  жидовским  лавкам  ударить.  Самый  раз...
—  Я  на  вашей  мови  не  размовляю.
—  Душат  женщину,  женщину  душат...
—  Га-а-а-а!!!  Га-а-а-а!!!
—  Господи  Боже  мой...
—  Иисусе  Христе...  Царица  Небесная,  Матушка...
—  И  не  рад,  что  пошел.  Что  же  это  делается?
—  Чтоб  тебя,  ***  раздавило...
—  Часы,  голубчики,  серебряные  часы,  братцы  родные!  Вчера  купил...
—  Отлитургисали,  можно  сказать...
—  На  каком  же  языке  служили,  отцы  родные,  не  пойму  я?
—  На  божественном,  тетка.
—  От  строго  заборонють,  щоб  не  було  бильш  московской  мовы.
—  Что  ж  это,  позвольте,  как  же?  Уж  и  на  православном,  родном  языке  говорить  не  разрешается?
—  С  корнями  серьги  вывернули.  Пол-уха  оборвали...
—  Большевика  держите,  козаки!  Шпиен!  Большевицкий  шпиен!
—  Це  вам  не  Россия,  добродию!
—  Ох,  Боже  мой,  с  хвостами...  Глянь,  в  галунах,  Маруся.
—  Дур...  но  мне...
—  Дурно  женщине.
—  Всем,  матушка,  дурно.  Всему  народу  чрезвычайно  плохо.  Глаз,  глаз  выдушите,  не  напирайте!  Что  вы  взбесились,  анафемы?!
—  Геть!  В  Россию!  Геть  с  Украины!
—  Иван  Иванович,  тут  бы  полиции  сейчас  наряд,  помните,  бывало,  в  двунадесятые  праздники?..  Эх,  хо,  хо.
—  Николая  вам  кровавого  давай?  Мы  знаем,  мы  все  знаем,  какие  мысли  у  вас  в  голове  находятся.
—  Отстаньте  от  меня,  ради  Христа.  Я  вас  не  трогаю.
—  Господи,  хоть  бы  выход  скорей...  Воздуху  живого  глотнуть.
—  Не  дойду.  Помру.
—  Бегите  на  площадь,  а  то  опоздаем.
—  Молебен  будет.
—    Крестный  ход.
—  Молебствие  о  даровании  победы  и  одоления  революционному  оружию  народной  украинской  армии.
—  Помилуйте,  какие  же  победы  и  одоление?  Победили  уже!
—  Еще  побеждать  будут!
—  Поход  буде.
—  Куды  поход?
—  На  Москву.
—  На  какую  Москву?
—  На  самую  обыкновенную.
—  Руки  коротки!
—  Як  вы  казалы?  Повторить,  як  вы  казалы?  Хлопцы,  слухайте,  що  вин  казав!
—  Ничего  я  не  говорил!
—  Держи,  держи  его,  вора,  держи!
—  Беги,  Маруся,  через  те  ворота,  здесь  не  пройдем.  Петлюра,  говорят,  на  площади.  Петлюру  смотреть.
—  Дура,  Петлюра  в  соборе.
—  Сама  ты  дура.  Он  на  белом  коне,  говорят,  едет.
—  Слава  Петлюри!  Украинской  Народной  Республике  слава!!!
—  Дон...  дон...  дон...  Дон-дон-дон...  Тирли-бом-бом.  Дон-бом-бом,  —  бесились  колокола.
То  не  серая  туча  со  змеиным  брюхом  разливается  по  городу,  то  не  бурые,  мутные  реки  текут  по  старым  улицам  —  то  сила  Петлюры  несметная  на  площадь  старой  Софии  идет  на  парад.  Волнами  народа  забило  и  закупорило  все  перекрестки  на  улицах,  ведущих  на  площадь.  Снизу  от  Крещатика  по  Михайловской,  Софийской  осели  потоки,  пропала  в  черноте  белая  Владимирская  улица,  а  на  самой  площади,  вокруг  черного  Богдана  Хмельницкого,  поднявшего  коня  на  дыбы,  закипел  водоворот.
Первой,  взорвав  мороз  ревом  труб,  ударив  блестящими  тарелками,  разрезав  черную  реку  народа,  пошла  густыми  рядами  синяя  дивизия.
В  синих  жупанах,  в  смушковых,  лихо  заломленных  шапках  с  синими  верхами,  шли  галичане.  Два  двуцветных  прапора,  наклоненных  меж  обнаженными  шашками,  плыли  следом  за  густым  трубным  оркестром,  а  за  прапорами,  мерно  давя  хрустальный  снег,  молодецки  гремели  ряды,  одетые  в  добротное,  хоть  немецкое  сукно.  За  первым  батальоном  валили  черные  в  длинных  халатах,  опоясанных  ремнями,  и  в  тазах  на  головах,  и  коричневая  заросль  штыков  колючей  тучей  лезла  на  парад.
Несчитанной  силой  шли  серые  обшарпанные  полки  сечевых  стрельцов.  Шли  курени  гайдамаков,  пеших,  курень  за  куренем,  и,  высоко  танцуя  в  просветах  батальонов,  ехали  в  седлах  бравые  полковые,  куренные  и  ротные  командиры.  Удалые  марши,  победные,  ревущие,  выли  золотом  в  цветной  реке.
За  пешим  строем,  облегченной  рысью,  мелко  прыгая  в  седлах,  покатили  конные  полки.  Ослепительно  резнули  глаза  восхищенного  народа  мятые,  заломленные  папахи  с  синими,  зелеными  и  красными  шлыками  с  золотыми  кисточками.
Пики  прыгали,  как  иглы,  надетые  петлями  на  правые  руки.  Весело  гремящие  бунчуки  метались  среди  конного  строя,  и  рвались  вперед  от  трубного  воя  кони  командиров  и  трубачей.
[…]  разливаясь,  на  рыси  пели  и  прыгали  лихие  гайдамаки,  и  трепались  цветные  оселедцы.
Трепля  простреленным  желто-блакитным  знаменем,  гремя  гармоникой,  прокатил  полк  черного,  остроусого,  на  громадной  лошади,  полковника  […]
[…]  пришел  лихой,  никем  не  битый  черноморский  конный  курень  имени  гетмана  Мазепы.  Имя  славного  гетмана,  едва  не  погубившего  императора  Петра  под  Полтавой,  золотистыми  буквами  сверкало  на  голубом  шелке.  Хор  собственных  трубачей  сверкал  и  весело  рокотал  и  пел  впереди  мазепиного  куреня.
Народ  тучей  обмывал  серые  и  желтые  стены  домов,  народ  выпирал  и  лез  на  тумбы,  мальчишки  карабкались  на  фонари  и  сидели  на  перекладинах,  торчали  на  крышах,  свистали,  кричали:  ура!!!  Ура!..
—  Слава!  Слава!  —  кричали  с  тротуаров.  
Лепешки  лиц  громоздились  в  балконных  и  оконных  стеклах.
Извозчики,  балансируя,  лезли  на  козлы  саней,  взмахивая  кнутами.
—  Ото  казалы  банды...  Вот  тебе  и  банды.  Ура!
—  Слава!  Слава  Петлюри!  Слава  нашему  батько!
—  Ур-ра!..
—  Маня,  глянь,  глянь...  Сам  Петлюра,  глянь,  на  серой.  Какой  красавец...
—  Що  вы,  мадам,  це  полковник.
—  Ах,  неужели?  А  где  же  Петлюра?
—  Петлюра  во  дворце  принимает  французских  послов  с  Одессы.
—  Що  вы,  добродию,  сдурели?  Яких  послов?
—  Петлюра,  Петр  Васильевич,  говорят  (шепот),  в  Париже,  а,  видали?
—  Вот  вам  и  банды...  Меллиен  войску.
—  Где  же  Петлюра?  Голубчики,  где  Петлюра?  Дайте  хоть  одним  глазком  взглянуть.
—  Петлюра,  сударыня,  сейчас  на  площади  принимает  народ.
—  Ничего  подобного.  Петлюра  в  Берлине  президенту  представляется  по  случаю  заключения  союза.
—  Якому  президенту?  Чего  вы,  добродию,  распространяете  провокацию?
—  Берлинскому  президенту...  По  случаю  республики...
—  Видали?  Видали?  Який  важный...  Вин  по  Рыльскому  переулку  проехал  у  кареты.  Шесть  лошадей...
—  Це  архиерей  проехал.
—  Виноват,  разве  они  в  архиереев  верят?
—  Я  не  кажу,  верят  —  не  верят...  Кажу  —  проехал,  и  больше  ничего.  Самы  истолкуйте  факт...
—  Факт  тот,  что  попы  служат  сейчас...
—  С  попами  крепче...
—  Петлюра!  Петлюра!  Петлюра!  Петлюра!  Петлюра!  
Гремели  страшные  тяжкие  колеса,  тарахтели  ящики,  за  десятью  конными  куренями  шла  лентами  бесконечная  артиллерия.  Везли  тупые,  толстые  мортиры,  катились  тонкие  гаубицы;  сидела  прислуга  на  ящиках,  веселая,  кормленая,  победная,  чинно  и  мирно  ехали  ездовые.  Шли,  напрягаясь,  вытягиваясь,  шестидюймовые,  сытые  кони,  крепкие,  крутокрупые,  и  крестьянские,  привычные  к  работе,  похожие  на  беременных  блох,  коняки.  Легко  громыхала  конно-горная  легкая,  и  пушечки  подпрыгивали,  окруженные  бравыми  всадниками.
—  Эх...  эх...  вот  тебе  и  пятнадцать  тысяч...  Что  же  это  наврали  нам.  Пятнадцать...  бандит...  разложение...  Господи,  не  сочтешь!  Еще  батарея...  еще,  еще...
—  Бач,  бач,  Петлюра.
—  Та  який  Петлюра,  це  начальник  варты.
—  Петлюра  мае  резиденцию  в  Билой  Церкви.  Теперь  Била  Церковь  буде  столицей.
—  А  в  Город  они  разве  не  придут,  позвольте  вас  спросить?
—  Придут  своевременно.
—  Так,  так,  так...
Лязг,  лязг,  лязг.  Глухие  раскаты  турецких  барабанов  неслись  с  площади  Софии,  а  по  улице  уже  ползли,  грозя  пулеметами  из  амбразур,  колыша  тяжелыми  башнями,  четыре  страшных  броневика.
Броневики,  гудя,  разламывая  толпу,  уплывали  в  поток  туда,  где  сидел  Богдан  Хмельницкий  и  булавой,  чернея  на  небе,  указывал  на  северо-восток.  Колокол  еще  плыл  густейшей  масляной  волной  по  снежным  холмам  и  кровлям  города,  и  бухал,  бухал  барабан  в  гуще,  и  лезли  остервеневшие  от  радостного  возбуждения  мальчишки  к  копытам  черного  Богдана.  А  по  улицам  уже  гремели  грузовики,  скрипя  цепями,  и  ехали  на  площадках  в  украинских  кожухах,  из-под  которых  торчали  разноцветные  плахты,  ехали  с  соломенными  венками  на  головах  девушки  и  хлопцы  в  синих  шароварах  под  кожухами,  пели  стройно  и  слабо  [...]
А  в  Рыльском  переулке  в  то  время  грохнул  залп.  Перед  залпом  закружились  метелицей  бабьи  визги  в  толпе.  Кто-то  побежал  с  воплем:
—  Ой,  лышечко!
Кричал  чей-то  голос,  срывающийся,  торопливый,  сиповатый:
—    Я  знаю.  Тримай  их!  Офицеры!  Офицеры!  Офицеры...  Я  их  бачив  в  погонах!
Во  взводе  десятого  куреня  имени  Рады,  ожидавшего  выхода  на  площадь,  торопливо  спешились  хлопцы,  врезались  в  толпу,  хватая  кого-то.  Кричали  женщины.  Слабо,  надрывно  вскрикивал  схваченный  за  руки  капитан:
—  Я  не  офицер.  Ничего  подобного.  Ничего  подобного.  Что  вы?  Я  служащий  в  банке.
Хватили  с  ним  рядом  кого-то,  тот,  белый,  молчал  и  извивался  в  руках...
Потом  хлынуло  по  переулку,  словно  из  прорванного  мешка,  давя  друг  друга.  Бежал  ошалевший  от  ужаса  народ.  Очистилось  место  совершенно  белое,  с  одним  только  пятном  —  брошенной  чьей-то  шапкой.  В  переулке  сверкнуло  и  трахнуло,  и  капитан,  трижды  отрекшийся,  заплатил  за  свое  любопытство  к  парадам.  Он  лег  у  палисадника  церковного  софийского  дома  навзничь,  раскинув  руки,  а  другой,  молчаливый,  упал  ему  на  ноги  и  откинулся  лицом  в  тротуар.  И  тотчас  лязгнули  тарелки  с  угла  площади,  опять  попер  народ,  зашумел,  забухал  оркестр.  Резнул  победный  голос:  «Кроком  рушь!»  И  ряд  за  рядом,  блестя  хвостатыми  галунами,  тронулся  конный  курень  Рады.
И  было  видно,  как  поднимались  на  лестницу  серые,  опоясанные  лихими  ремнями  и  штыками,  пытались  сбить  надпись,  глядящую  с  черного  гранита  [«Богдану  Хмельницкому  единая  неделимая  Россия»].
—  Маруся,  оратор.  Гляди!..  Гляди!..
—  Декларацию  объявляют...
—  Ни,  це  Универсал  будут  читать.
—  Хай  живе  вильна  Украина!
—  Народу  слава!
—  Петлюра!..  Петлюра.
—  Да  який  Петлюра.  Що  вы,  сказились?
—  Чего  на  фонтан  Петлюра  полезет?
—  Петлюра  в  Харькове!
—  Петлюра  только  что  проследовал  во  дворец  на  банкет...
—  Не  брешить,  нияких  банкетов  не  буде.
—  Слава  народу!
—  Видели  Петлюру?
—  Как  же,  Господи,  только  что.
—  Ах,  счастливица.  Какой  он?  Какой?
—  Усы  черные  кверху,  как  у  Вильгельма,  и  в  шлеме.  Да  вот  он,  вон  он,  смотрите,  глядите,  глядите  —  едет...
—  Що  вы  провокацию  робите!  Це  начальник  Городской  пожарной  команды.
—  Сударыня,  Петлюра  в  Бельгии.
—  Зачем  же  в  Бельгию  он  поехал?
—  Улаживать  союз  с  союзниками...
—  Та  ни.  Вин  сейчас  с  эскортом  поехал  в  Думу.
—  Чого?..
—  Присяга...
—  Он  будет  присягать?
—  Зачем  он?  Ему  будут  присягать.
—  Ну,  я  скорей  умру  (шепот),  а  не  присягну...
—  Та  вам  и  не  надо...  Женщин  не  тронут.
—  Жидов  тронут,  это  верно...
—  И  офицеров.  Всем  им  кишки  повыпустят.
—  И  помещиков.  Долой!

Михаил  Афанасьевич  Булгаков  –  «Белая  гвардия»,  1929

адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=780249
Рубрика: Лирика
дата надходження 04.03.2018
автор: Andrew Pushcha