ПУГОВИЦА

               Шурка  ехала  домой.  В  дом,  в  котором  никогда  не  бывала.  Он  достался  ей  в  наследство  от  недавно    умершей  тетки,  весь  век  прожившей  в  соседней  области,  но  никогда  не  приглашавшей  племянницу  погостить.  А  жила    прежде    Шурка  в  детском  доме,  куда  после  войны  определили  ее  органы  опеки.  
                 Росла  она  девочкой  тихой  и  хозяйственной.  Во  всем  любила  размеренность  и  порядок.  С  детьми    Шурка  общалась  мало,  зато  всегда  находилось  ей  дело  среди  взрослых,  к  которым  подсознательно  тянулась,  рано  лишившись  родительской  заботы.  Ее  называли  помощницей  и  даже  иногда  доверяли  некоторые  служебные  обязанности:  помыть  старый  фикус  или    полить  цветы  в  директорском  кабинете,  встретить  почтальона  и  разложить  свежие  газеты  в  библиотеке,  уложить  в  коробки  столовскую  посуду,  когда  ребята  уезжали  летом  на  дачу  или    по  родственникам.  Шурке  ехать  было  некуда,  и  она,  если  не  отправлялась  в  лагерь,    предпочитала  оставаться  в  Доме,  на  попечение  тех,  кто  еще  пока  не  ушел  либо  уже  возвратился  из  отпуска.  Ей  доверяли,  и  она  бесконечно  гордилась,  тем,  что    нужна,  что  своя.
                 Поскольку  Шурка  знала  в  Доме  все,  по  окончании  учебы  руководство,  долго  не  думая,  оставило  ее  завхозом,  тем  более,  что  за  ней  давно  закрепилось  имя  «хозяйка».  И  надо  сказать,  справлялась  она  отлично:  перегоревшие  лампочки  заменялись  мгновенно,  белье  из  спален  попадало  в  прачечную  и  возвращалось  от  кастелянши  выглаженным  своевременно,  мебель  починялась    как-то  незаметно,  ремонт  в  классах  осуществлялся  слаженно  и  в  установленные  сроки.  Как  Шурка  крутилась,-  как  выбивала  для  Дома  мебель,  техсредства,  краску,  стройматериалы,  спонсорскую  помощь,-  знал  только  узкий  круг  или  не  знал  никто.  Было  у  Шурки  и  другое  прозвище,  которое  взрослые  упоминали  за  ее  спиной,  -  «неприкаянная»,    произносилось  это    с  сожалением  и  безнадегой.
               В  период  перестройки  детский  дом  закрыли,  возникшая  на  базе  Дома    школа-интернат  просуществовала  недолго,  и  вскоре  здание  было  передано  местной  швейной  фабрике  под  общежитие.  В  трудовой  книжке  у  Шурки  появилась  новая  запись  «комендант»,  хотя  служебные  функции  принципиально  не  изменились.  Работать  со  взрослыми  жильцами  стало  сложнее,  зато  шуркину  служебную  комнатушку  на  первом  этаже,  рядом  со  столом  дежурного  вахтера,  закрепили  за  ней  навечно,  приватизировали.  Теперь  ее  уже  не  смели  называть  неприкаянной,  хотя,  пожалуй,  новым  соседям  комендантши  дела  до  этого  не  было.  Теперь  бы,  наверное,  и  подумать  Шурке-хозяйке  об  устройстве  семейного  гнезда,  однако,  молодые  годы  промчались  в  чужих  заботах,  к  быту  своему  она  приноровилась,  жизнь  какая-никакая  устоялась  и  менять  ее  у  Шурки  не  было  причин.  Не  то,  чтобы  на  нее  никто  не  заглядывался,  но,  облеченная  кругом  неизмеримых  обязанностей  и  серьезным  статусом,  воспитанная  по  принципу  «общественное  прежде  личного»,  комендантша  держала  себя  строго  и  не  допускала  любезностей  попусту.
             Одиночество  скрашивали  волнистый  попугайчик  Аркаша  да  телевизор  «Шилялис»,  оставленный  Шурке  в  благодарность  от  съехавшей  из  общежития  молодой  пары,  которой  хозяйка  помогла  устроить  свадебное  пиршество.  
             Кулинарией  Шурка  увлекалась  давно  и  серьезно.  На  двухконфорной  электроплитке,  незаконно  прижившейся  в  комнате  (Шурка  не  готовила  еду  на  кухне  в  конце  общежитского  коридора),      ей  удавалось  из  доступных  продуктов  создавать  истинные  кулинарные  шедевры,  смело  заменяя  недостающие  компоненты  в  новом  рецепте  из  женского  журнала.  Так  прованские  травы  заменялись  укропом  с  кинзой,  а  неведомая  папайя  –  сушеными  яблоками.  Плодами  кулинарного  вдохновения  Шурка  часто  угощала  молодых  соседок,  млея  от  заслуженных  похвал  и  щедро  делясь  секретами    мастерства...  Ни  одно  из  значительных  торжеств  в  общежитии  не  обходилось  без  хозяйкиного  руководства,  и  гости  подолгу  вспоминали  ее  непревзойденные  салаты,  запеченную  рыбу,  бризоли  или  пироги.  
                 Свой  миниатюрный  черно-белый  телевизор,  запчасти  к  которому  после  перестройки  добыть  было  невозможно,  Шурка  берегла    и  гордилась  им,  как  перешедшие  на  тренерскую  работу  спортсмены  гордятся  своими  высшими  спортивными  наградами.
               Попугайчик  тоже  достался  ей  от  съехавших  жильцов.  До  Шурки  он  жил  в  комнате  парней  и  научился  от  них  разным  глупостям.    В  первые  дни  совместного  проживания,  полулысый  и  бесхвостый  квартирант,  как  вечно  пьяный  дворник  Васильич,  дурным  голосом  орал  обрывки  песен  Киркорова  и  бесцеремонно  предлагал:  «Может,  выпить  красненького?»  или  «Дать  закурить?».  Когда  же  хозяйка,  пытаясь  перевоспитать  пернатого  забулдыгу,  возмущалась:  «Ну,  как  не  стыдно!»,  Аркашка,  переиначив  в  своей  птичьей  голове  заученное,  нагло  вопрошал:  «Ну  как  не  стыдно  не  дать  закурить  и  не  выпить  красненького?»  С  развращенным  попугаем  Шурка  безнадежно  смирилась  и  только,  боясь  конфуза,  накрывала  клетку  платком,  когда  порог  комнаты  случалось  перешагнуть  незнакомым.  Тогда  из-под  темной  накидки  раздавалось  жалобное  всхлипывание  и  сокрушенное:»  Как  не  стыдно,  ну,  как  не  стыдно?!»,  отчего  посетителю  сразу  становилось  не  по  себе  и  он  спешил  удалиться.  Когда  же  попугай  истошно  затягивал:»  Еди-и-и-и-  нственая-а-а  моя-а-а-а!  Светом  озаренная-а-а!»  Шурке  вовсе  становилось  не  по  себе.  Остро  ощущалось  одиночество…
                   И  вот  теперь  Шурка  ехала  в  разболтанной  конструкции  павловского  автозавода.  К  новому    дому.  К  новой  жизни.  Пусть  теперь  кто-нибудь  назовет  ее  неприкаянной!
                   Багаж  был  небольшой,  но  неудобный:  корзинка  с  запасом  сезонной  одежды  на  первое  время  и  шкатулкой  с  рукоделием,  -  обычным  реквизитом  старых  дев,  любимый  «Шилялис»  и  клетка  с  Аркашкой.  Оставшийся  в  общежитии  скарб  Шурка  вознамерилась  привезти  после,  когда  обустроится  на  новом  месте.    Пассажиров  было  немного,    и  к  середине  пути  женщина  осталась  в  салоне  одна.  Улыбчивый  водитель  в  поношенном  пиджаке,  застегнутом  на  среднюю  пуговицу,  предложил  ей  пересесть  на  сидение  рядом,  мол,  веселей  будет.  Шурка  не  отказалась,  заметив:"  А  у  вас  сейчас  пуговица  оторвется".  Водитель  улыбнулся  и  резким  взмахом  руки  сорвал  с  пиджака  болтавшуюся  на  нитке  пуговицу.  Все  еще  держа  ее  в  руке,  продолжал  крутить  руль.  «А  давайте-ка  я  вам  ее  пришью!»,  неожиданно  осмелев,  предложила  Шура.  Шофер  выпустил  пуговку  из  ладони:  «Ну  что  ж,  красавица,  попробуй!»  
                 Шурка  порылась  в  корзинке,  открыла  заветную  шкатулку  и,  долго  прицеливаясь,  вселила  в  иголку  нить.  Затем,  закрепив  иглу  на  груди  своей  кофточки,  принялась  искать  подходящие  к  серому  пиджаку  пуговицы,  поскольку  изначально  ему  полагалось  иметь  три.  Нужные  по  калибру  и  цвету  вскоре  нашлись,  хотя  по  фасону  были  они  разными  –  одна  от    пальто,  другая  –  от  жакета-самовязки.  Бережливую  женщину,  верившую  в  их  несомненную  реинкарнацию,  эта  несхожесть  нисколько  не  смутила,  и,  аккуратно  заштопав  дырочку,  образовавшуюся  на  месте  недавно  болтавшейся    родной  пуговицы,  она  быстро  приладила  все  –  по  центру,    сверху  и  снизу,  привычно  перекусив  нитку.
                 От  пиджака  исходил  чужой  запах  –  незнакомый  –  машинного  масла  и  бензина,  загубившейся  в  складках  карманов  истертой  табачной  трухи,  недорогого  одеколона  и  одиночества.  «Такой  же  ,  неприкаянный»-,  подумала  Шурка  и  смутилась  своей    догадке,  протягивая  пиджак  водителю.  
«А  как  звать-то  тебя,  рукодельница?»  -  как-то  удивительно  ласково  спросил  он.  Подавив  в  горле  ком  неловкости,  она  чужим,  с  непонятной  хрипотцой,  голосом  ответила:  «Александра».    «Шурочка,  значит,  -  весело  и  по-свойски  произнес    шофер,  -  а  я  Павел.  Знакомы  будем!  Спасибо  тебе  за  внимание  и  заботу.»  Слова  были  теплые  и  такие  естественные,  будто  шли  от  годами    проверенного  друга,  и  дальнейшая  дорога  уже  не  казалась  такой  длинной  и  утомительной.  
                 И  Шурке  вдруг  захотелось  рассказать  этому  человеку  о  себе  все:  о  годах,  проведенных  среди  чужих  людей  в    далеких  от  семейных  проблем  делах  и  заботах,  о  тревогах  и  неопределенности,  ждущих  ее  на  новом  месте,  о  рано  ушедших  подругах,  не  сумевших  украсить  ее  жизнь,  неожиданно  приблизившейся  бабьей  осени,  грозящей  немочью  и  одиночеством.  Словом,  обо  всем,  чем  можно  поделиться  с  давним,  надежным  другом.
               Павел  довез  Александру  до  ее  нового  жилья  уже  в  сумерках.  Занес  в  домик  багаж,  по-хозяйски  огляделся.  «Ну  обживайся,  владелица,  с  Богом.  В  добрый  час!  Надумаешь  обратно  за  пожитками  ехать,  обращайся.  А  с  ремонтом  –  у  тебя  тут  крышу  латать  придется  да  и  печка,  наверняка,  чадит  –  я  помогу.  У  меня  отпуск  через  месяц.  Газ  и  воду  в  дом  проведем,  -  уверенно  заключил  он.  -  Навещу  на  днях.    Бывай  здорова!»  

адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=793597
Рубрика: Сюжетные, драматургические стихи
дата надходження 29.05.2018
автор: Борисовна