Снег долгожданный.
Звон и скрежет: шкатулка закрылась. На дне остались фигурки с тщательно вылепленными лицами, цветные лоскутки бумаги, записи слов, обещающих, значительных, точных, пустых и веских, желтеющие новости, ноты музыкальных тем, фотографии, поймавшие время, многогранные стеклышки, причудливо отражающие свет. После печального, но торжественного прощания начал понемногу нарастать слой пыли.
Ясным утром и длинные многоквартирные дома по обе стороны улицы, и одноэтажные домики по ту сторону бульвара спали крепким сном. Голые деревья тянули острые растопыренные ветки в белое небо. Иногда лаяли собаки, или кричала ворона, или проезжала машина. Первое утро нового года было такое же, как ушедшие утра зимних выходных старого года и старого века.
Первые недели нового года снега не было. Без него продолжались и отошли праздники. Люди забегали по повседневным делам, едва признаваясь себе, что находятся в какой-то неестественной пустоте. Это столько раз уже было, что многие успели привыкнуть и не уделяли слишком много внимания такой странности.
Было мокро, и после того, как подморозило, улицы были скользкие. Под опасным скользким асфальтом или под старой травой лежала земля. В центре города разбирали праздничный помост с большими декорациями, и елка с гирляндами и бумажными игрушками стояла, как огромная ледышка, на своей площадке. На плоском экране лыжники катались с гор мимо плоских елей, в то время как в объемном мире висел прозрачный холод, подкрашенный сладковатой белизной, серостью и синью, и прохожие на центральной улице разглядывали в числе других достопримечательностей этот экран, или сосредоточенно, осторожно и беспорядочно спешили, или прохаживались по гладкой улице. С книжной обложки в витрине магазина «Фарфор. Фаянс», прижав к себе ребенка, Снежная королева смотрела через стекло, и ее злобный взгляд застигнутой воровки, казалось, пронзал и притягивал.
Вдали от центра, на окраинной улице, возле голого бульвара, фонарь на столбе справа от окна вечерами и ночами бросал вниз луч ровного света. Но вот свет внутри фонарного луча мягко заструился в ночь на второй день февраля. И скоро земля, дома, деревья и все наконец-то было укрыто толстым и свежим снегом, а в фонарном луче продолжали кружиться снежные хлопья, населяя его своей особой медленной жизнью.
Я сижу перед окном с двойными рамами, смотрю и не нахожу даже остатков пустоты, которая была. И не надо пытаться искать. Мир за окном заполнен, уплотнен и преображен в зимний порядок. Уже завтра к полудню то, что я вижу, значительно постареет, развалится на куски, примет на себя запахи и цвета городской жизнедеятельности, причинит много беспокойства и людям, и животным, и машинам, и успеет стать из долгожданного надоедливым. Завтрашнего полудня сейчас не существует.
Снежные хлопья плывут, и я смотрю в окно, как в воду. Стволы и перепутанные ветви кленов под фонарным светом и нарастающим снегом стали розовыми и фиолетовыми. Клены теперь как жители морского дна. Ветер покачивает их за ветви, гнет и крутит – это глубоководное течение идет… Основанный на поверхностном сравнении вымысел про дно подводного царства и его красивую тишину привлекателен. Догадка о том, что на действительном морском дне все по-другому, находится где-то далеко в стороне. Несдобровать тому, кто сейчас не дома, но невозможно поверить в это «несдобровать», из домашнего тепла глядя, как спокойно то, что происходит.
Сквозь розовые раскинутые ветви видится широкая снежная перина – она разлеглась на скате крыши дома напротив. Cкаты крыши нависают над окнами его верхнего этажа, как опущенные крылья или как приподнятые ветром рушники на веревке. Это вытянутый в длину двухэтажный дом с маленькими окнами и балконами, под крышей с простыми каменными узорами, впускающими задор в его облик – как если бы собравшаяся на кухне хлопотать низенькая, но важная хозяйка подвязала волосы смешным платком в разноцветную клеточку. Днем этот дом – с голубями на крыше и черными незрячими окнами. Его построили, бабушка сказывала, пленные финны. Для меня это были только слова – «пленные финны», я представляла себе каких-то людей в военной форме из кино, сгрудившихся поверх неоконченного строения, сосредоточенных на своем деле, как муравьи, и словно из кубиков складывавших дом. Стены розоватые не потому, что падает свет от фонаря, а потому, что на самом деле так покрашены. На моей памяти были они и белыми, и светло-зелеными. В дали моего детства я помню перед этим домом яблони, груши, вишни. За их пышным цветом дом был еле виден по весне; после лета его жильцы забирались на садовые лестницы и собирали с них урожай. В желтых окошках по вечерам двигались тени, и теплые весенние вечера пахли сладко. Разве что неизвестно было, можно ли выйти куда-нибудь из небольшой картинки дома за яблонями, но тогда из нее не очень хотелось пытаться выйти. Эта шкатулка закрылась уже давно. Дом расселили, он казался окончательно предназначенным на слом и стоял разоренный, погружаясь в ветхость. Его было жалко сначала, как жалко уходящее безобидное прошлое, к тому же красиво безмятежное. Но что-то продлило его жизнь. И потом пришло раздражение против его заброшенности и долго не решаемой участи. Слишком задержался он в неопределенности и безвременьи. Он так сердил, когда стоял грязной осенью, долгой и безвыходной, с пустыми, чем попало заслоненными окнами, с облезлой краской, с антенной и порванным проводом на крыше! Он сердил своей оставленностью, опустошенностью и чернотой окон по вечерам. Как будто его запустение переносилось или угрожало перенестись на его соседей, на их жизнь, которая хотела идти вперед самоуверенно радостной, не признавая страдания. Он все же держался. Его стали подкрашивать, подновлять, перестелили крышу, очень приблизительно наводили видимость заботы и заботливой аккуратности. Теперь его окна закрыты решетками, наполовину замурованы балконные двери, и в бывшем жилом доме устроен склад. Для новой надобности дом подтянут и заплатан, и существует как картонная приличная копия прежнего жилья. Только несколько окон в конторских комнатах с правой стороны зажигаются в темноте желтым – остаток прежнего впечатления уюта и домашней устроенности, какое бывает от светящихся вечерних окон. Остальное – это черные и круглые сутки спящие провалы, поверх рам и стекол забранные решеткой, похожей на соты.
Сейчас снег идет по этой крыше, мимо этих окон с решетками, уверенный в тайнах, которые он знает. И я думаю: «Такой почти рисунок мог быть на окнах царского терема… в него складывались кусочки цветной слюды.. за такими окнами скучали царевны…» Там, скорее всего, сидела огрузневшая царевна со многими подбородками и мясистым носом, и седина была у нее в косе. Толстой рукой она подпирала голову, смотрела на чудесное морозное рисованье, и, едва признаваясь себе, лелеяла некую неизбывную печаль. Но разве важно это? Слово «царевна» – это добрая неуловимая тайна и нежность, это всегда робкая юность, и ожидание с надеждой, это фата, руки легкие и ласковые…
Я допускаю, что кому-то интереснее именно настоящая царевна, и он иногда думает о ней, посмеиваясь и над чужими сказками, и над собственным знанием. Глядя на этот снег, сознаешь с полной ясностью, что обе царевны – настоящие, причем в одном теле и одновременно, и ничто существенное не мешает этому быть.
После яблонь и вишен перед домом напротив высадили несколько молодых кленов, в этот раз на расстоянии, а не под самыми окнами. Уже не юные, но еще молодые деревья относятся не к дому, а к улице. А с нашей стороны также вдоль улицы поднимается ряд зрелых кленов, высоких, раскидистых и между собой перепутанных ветвями. По сравнению с ними молодые клены – стройные и похожие между собой одиночки. Улица неширокая, и два поколения деревьев по обе стороны ее образуют как бы галерею, где встречаются то, что было, и то, что, может быть, будет.
Молодые крепнут и растут уверенно. Особенно – деревце, третье справа. Оно заметно выше своих соседей, а посажено с ними в один год. Весной, под утренним солнцем, когда на других – набухшие ждущие почки, на его ветвях уже лежит, словно маленькие губки, словно облачка, робкая светлая зелень. Глубокой осенью, когда дождь и холодный ветер бьют и рвут деревья, на нем дольше всего держатся сухие, в кулачок сжатые или ковшиком загнутые листья. Сейчас, под пластами снега, ложащимися на его узкие ветви и повторяющими их форму, оно удерживает какие-то сжавшиеся, ссохшиеся, почерневшие гроздья. Дерзкое деревце, не стесняющееся своей молодой силы. Какое дело ему, что по городу обрубают, уродуя, самые высокие или слишком раскидистые деревья? Его дело – жить и расти, и, так как оно молодо, никто не может наверняка сказать, насколько его хватит, а, стало быть, не может обвинить ни в неправоте, ни в хвастовстве. Пока вызывает ободряющую улыбку один лишь вид его не смущенной препятствиями юной настойчивости.
Деревья, которые уже выросли, так высоки, что, сидя у моего окна, непросто увидеть из него их кроны, распадающиеся на множество вершинок, – видно только изогнутые стволы и переплетающиеся ветви. Снег чувствует форму каждого ствола и ответвления, на каждую тонкую веточку он лег плотной массой. Взрослые деревья склонились друг другу на плечи и соединили руки, друг друга поддерживая, чтобы вместе противостоять тяжести, которую им надо держать. Ветви чуть качаются и поворачиваются по воздуху – деревья пытаются дотянуться друг до друга, чтобы еще теснее соединиться или ободрить друга прикосновением. Все так близко и переплетено, что нет отдельностей, а есть разбросанное и запутавшееся целое.
Это молчаливое стояние словно было всегда и никогда не кончится. А раз не кончится, значит, в нем нет намерения победить. Как трудно это представить! А ведь вот оно: просто долгое терпение и уверенный шаг…
Свет исчез. Это фонарь потух. Почти одновременно с фонарным светом прекратился также снегопад. Остались видны фигуры, схватившиеся под белой тяжестью в темноте.
Но, если присмотреться, вокруг тополей, что стоят за спиной старого дома напротив и черными полосами поднимаются у него над крышей, видно серебристое сияние – особое свечение ночного неба.
(Увиденное в Киеве в январе-феврале 2001 года описано в октябре 2006 года).
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=820484
Рубрика: Лирика
дата надходження 07.01.2019
автор: Валентина Ржевская