Aemilia Lanyer. The Description Of Cookham (Cook-ham). Перевод
Ниже следует перевод довольно длинного стихотворения, оригинал которого считается первым в английской литературе стихотворением об усадьбе (a country house poem). Опубликован он в 1611 г., автор - госпожа Эмилия Бассано, в замужестве Ланье, уже упоминавшаяся выше ([url="http://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=938382"]здесь[/url] и [url="http://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=944293"]здесь[/url]).
Сюжет: Эмилия обращается к аристократической даме, Маргарет Расселл, в замужестве Клиффорд, графине Камберленд, вспоминая, как составляла ей и ее дочери Анне (впоследствии - автору известных дневников и графине Дорсет по мужу) компанию во время их пребывания в поместье Кукем. Леди Маргарет жила там в течение какого-то времени в первое десятилетие XVII века, расставшись с мужем. Эмилия находилась при ней, по-видимому, в качестве учительницы ее дочери Анны. В Кукеме Эмилия получила вдохновение на создание своей книги стихов "Привет Тебе, Господи, Царь Иудейский", включающей, помимо основного одноименного произведения, также прозаические тексты, обращенные к читателям, и несколько стихотворений, обращенных к потенциальным покровительницам, в том числе и это.
Чем интересно это стихотворение: прежде всего, оно о том, как природа выражает определенное настроение. Леди Маргарет приехала - все в Кукеме счастливо принимать их с дочерью; леди Маргарет уезжает - вся усадьба грустит (а не только наступает осень).
Затем, здесь содержится некий упрек общественному неравенству, которое способствует отдалению людей друг от друга. Поэт-женщина, не принадлежащая к аристократии (дочь и жена придворных музыкантов, наполовину еврейка), обращается к покровительнице-аристократке, желая напомнить о своем к ней почтении и своей благодарности. Эмилия, говоря о Кукеме, часто употребляет слова grace (то есть "милость", "благодать") и delight ("удовольствие", "наслаждение"). Удовольствия имеются в виду духовного характера: их доставляют красота места, гармоничная спокойная жизнь, интеллектуальные занятия и душеспасительные размышления.
Длинный "Кукем", длинный. Но зато и подробный. Памятник в стихах месту и проведенному в нем времени.
Источник текста оригинала: Women Writers in Renaissance England. An Annotated Anthology edited by Randall Martin. Pearson Education Limited, 2010
Комментарий к оригиналу содержит, например, книга Woods S. Lanyer. A Renaissance Woman Poet. New York, Oxford: Oxford University Press, 1999. (Автор которой совершенно не согласна, что это Эмилия - прототип "смуглой леди". :-( )
Оригинал:
Aemilia Lanyer (1569–1645)
THE DESCRIPTION OF COOKHAM (COOK-HAM)
Farewell, sweet Cookham, where I first obtained
Grace from that grace where perfect grace remained,
And where the muses gave their full consent,
I should have power the virtuous to content;
Where princely palace willed me to indite
The sacred story of the soul’s delight.
Farewell, sweet place, where virtue then did rest,
And all delights did harbour in her breast;
Never shall my sad eyes again behold
Those pleasures which my thoughts did then unfold.
Yet you, great lady, mistress of that place,
From whose desires did spring this work of grace,
Vouchsafe to think upon those pleasures past
As fleeting worldly joys that could not last,
Or as dim shadows of celestial pleasures,
Which are desired above all earthly treasures.
Oh how, me thought, against you thither came
Each part did seem some new delight to frame!
The house received all ornaments to grace it,
And would endure no foulness to deface it.
The walks put on their summer liveries,
And all things else did hold like similes:
The trees with leaves, with fruits, with flowers clad,
Embraced each other, seeming to be glad,
Turning themselves to beauteous canopies
To shade the bright sun from your brighter eyes;
The crystal streams with silver spangles graced,
While by the glorious sun they were embraced;
The little birds in chirping notes did sing,
To entertain both you and that sweet spring,
And Philomela with her sundry lays,
Both you and that delightful place did praise.
Oh how, me thought, each plant, each flower, each tree
Set forth their beauties then to welcome thee:
The very hills right humbly did descend,
When you to tread upon them did intend,
And as you set your feet, they still did rise,
Glad that they could receive so rich a prize.
The gentle winds did take delight to be
Among those woods that were so graced by thee,
And in sad murmur uttered pleasing sound,
That pleasure in that place might more abound.
The swelling banks delivered all their pride,
When such a phoenix once they had espied.
Each arbour, bank, each seat, each stately tree,
Thought themselves honoured in supporting thee.
The pretty birds would oft come to attend thee,
Yet fly away for fear they should offend thee;
The little creatures in the burrow by
Would come abroad to sport them in your eye,
Yet fearful of the bow in your fair hand,
Would run away when you did make a stand.
Now let me come unto that stately tree,
Wherein such goodly prospects you did see:
That oak that did in height his fellows pass
As much as lofty trees, low growing grass;
Much like a comely cedar straight and tall,
Whose beauteous stature far exceeded all.
How often did you visit this fair tree,
Which, seeming joyful in receiving thee,
Would like a palm tree spread his arms abroad,
Desirous that you there should make abode;
Whose fair green leaves, much like a comely veil,
Defended Phoebus when he would assail;
Whose pleasing boughs did yield a cool fresh air,
Joying his happiness when you were there;
Where, being seated, you might plainly see
Hills, vales, and woods, as if on bended knee
They had appeared, your honour to salute,
Or to prefer some strange unlooked-for suit;
All interlaced with brooks and crystal springs:
A prospect fit to please the eyes of kings;
And thirteen shires appeared all in your sight:
Europe could not afford much more delight.
What was there then but gave you all content,
While you the time in meditation spent
Of their creator’s power, which there you saw,
In all his creatures held a perfect law;
And in their beauties did you plain descry,
His beauty, wisdom, grace, love, majesty.
In these sweet woods how often did you walk,
With Christ and his apostles there to talk,
Placing his holy writ in some fair tree,
To meditate what you therein did see:
With Moses you did mount his holy hill,
To know his pleasure, and perform his will;
With lovely David you did often sing,
His holy hymns to heaven’s eternal king,
And in sweet music did your soul delight,
To sound his praises, morning, noon, and night;
With blessed Joseph you did often feed
Your pined brethren, when they stood in need.
And that sweet lady sprung from Clifford’s race,
Of noble Bedford’s blood, fair stem of Grace,
To honourable Dorset now espoused,
In whose fair breast true virtue then was housed,
O what delight did my weak spirits find
In those pure parts of her well-framed mind;
And yet it grieves me that I cannot be
Near unto her, whose virtues did agree
With those fair ornaments of outward beauty,
Which did enforce from all both love and duty.
Unconstant fortune, thou art most to blame,
Who casts us down into so low a frame
Where our great friends we cannot daily see,
So great a difference is there in degree.
Many are placed in those orbs of state,
Parters in honour, so ordained by fate,
Nearer in show, yet farther off in love,
In which the lowest always are above.
But whither am I carried in conceit?
My wit too weak to conster of the great.
Why not? although we are but born of earth,
We may behold the heavens, despising death;
And loving heaven that is so far above,
May in the end vouchsafe us entire love.
Therefore, sweet memory, do thou retain
Those pleasures past, which will not turn again;
Remember beauteous Dorset’s former sports,
So far from being touched by ill reports,
Wherein myself did always bear a part,
While reverend love presented my true heart;
Those recreations let me bear in mind,
Which her sweet youth and noble thoughts did find;
Whereof deprived, I evermore must grieve,
Hating blind fortune, careless to relieve.
And you, sweet Cookham, whom these ladies leave,
I now must tell the grief you did conceive
At their departure, when they went away
How every thing retained a sad dismay;
Nay, long before, when once an inkling came,
Me thought each thing did unto sorrow frame:
The trees that were so glorious in our view,
Forsook both flowers and fruit, when once they knew
Of your depart; their very leaves did wither,
Changing their colours as they grew together.
But when they saw this had no power to stay you,
They often wept, though speechless could not pray you,
Letting their tears in your fair bosoms fall,
As if they said, why will ye leave us all?
This being vain, they cast their leaves away,
Hoping that pity would have made you stay;
Their frozen tops, like age’s hoary hairs,
Shows their disasters, languishing in fears;
A swarthy rivelled rind all over spread,
Their dying bodies half alive, half dead.
But your occasions called you so away,
That nothing there had power to make you stay;
Yet did I see a noble grateful mind,
Requiting each according to their kind,
Forgetting not to turn and take your leave
Of these sad creatures, powerless to receive
Your favour, when with grief you did depart,
Placing their former pleasures in your heart,
Giving great charge to noble memory,
There to preserve their love continually;
But specially the love of that fair tree,
That first and last you did vouchsafe to see,
In which it pleased you oft to take the air
With noble Dorset, then a virgin fair,
Where many a learned book was read and scanned
To this fair tree; taking me by the hand,
You did repeat the pleasures which had passed
Seeming to grieve they could no longer last;
And with a chaste yet loving kiss took leave,
Of which sweet kiss I did it soon bereave,
Scorning a senseless creature should possess
So rare a favour, so great happiness.
No other kiss it could receive from me,
For fear to give back what it took of thee;
So I, ingrateful creature, did deceive it
Of that which you vouchsafed in love to leave it;
And though it oft had given me much content,
Yet this great wrong I never could repent,
But of the happiest made it most forlorn,
To show that nothing’s free from fortune’s scorn,
While all the rest, with this most beauteous tree,
Made their sad consort, sorrow’s harmony.
The flowers that on the banks and walks did grow,
Crept in the ground, the grass did weep for woe.
The winds and waters seemed to chide together,
Because you went away they knew not whither;
And those sweet brooks that ran so fair and clear,
With grief and trouble wrinkled did appear.
Those pretty birds that wonted were to sing,
Now neither sing nor chirp nor use their wing,
But with their tender feet on some bare spray,
Warble forth sorrow, and their own dismay.
Fair Philomela leaves her mournful ditty,
Drowned in dead sleep, yet can procure no pity.
Each arbour, bank, each seat, each stately tree,
Looks bare and desolate now for want of thee,
Turning green tresses into frosty grey,
While in cold grief they wither all away.
The sun grew weak, his beams no comfort gave,
While all green things did make the earth their grave;
Each briar, each bramble, when you went away,
Caught fast your clothes, thinking to make you stay.
Delightful Echo, wonted to reply
To our last words, did now for sorrow die.
The house cast off each garment that might grace it,
Putting on dust and cobwebs to deface it.
All desolation then there did appear,
When you were going whom they held so dear.
This last farewell to Cookham here I give;
When I am dead thy name in this may live,
Wherein I have performed her noble hest,
Whose virtues lodge in my unworthy breast
And ever shall, so long as life remains,
Tying my heart to her by those rich chains.
Мой перевод:
Эмилия Бассано Ланье
Описание Кукема
Прощай, прекрасный Кукем! Благ немало
Ты дал мне: здесь я благодать узнала.
Здесь высказали музы одобренье,
Чтоб душам добрым мне начать служенье.
Велел чертог историю святую
Пересказать мне, где душа ликует.
Прощай, любезный край! Здесь добродетель
Жила тогда, все радости приветив.
Печально мне, что больше не увидеть
Глазам красот, что мысль смогли насытить.
Но вам, хозяйке, даме благородной,
Вам, вдохновившей труд богоугодный,
Скажу: позвольте вам напомнить радость,
Что, будучи земной, уж миновалась.
Ее представьте благ небесных тенью:
Что в небе - то услад земных милее.
Казалось мне: лишь вы сюда явились,
Как все здесь, вас встречая, обновилось.
Дом убран был и украшенья принял,
Все, что могло уродовать, - отринул.
В нарядах лучших были все дорожки,
Во всем заметить радость было можно.
Деревья хороши, пышны стояли,
В объятия друг друга заключали,
Для вас так создавая балдахины,
Чтоб защитить от солнца взор ваш дивный.
А солнце, прикасаясь к водам чистым,
Дарило им серебряные искры.
Малышки-птички песни щебетали,
Вас и Весну обеих развлекали.
Все новые напевы Филомелы
Хвалили вас и край благословенный.
Казалось мне: здесь каждое растенье
Стремится хорошеть - вам в угожденье.
Когда на холм подняться вы желали,
Холмы, склоняясь ниже, вас встречали.
Но, вас приняв, вновь поднимались все же
И счастливы прекрасной были ношей.
И ветры нежные гостями были
В лесах, что вы присутствием почтили.
Для нас их пенье грустное звучало -
Нам больше удовольствий обещало.
Высокий берег явственно гордился,
Узнав, какой здесь феникс появился.
Любой беседке, тропке и скамейке
Вас принимать - казалось честью редкой.
Пичужки, чтоб служить вам, появлялись,
Но, из боязни оскорбить, скрывались.
Зверьки нору, где жили, оставляли;
Играя, перед вами представали.
Но, перепуганы, спасались юрко,
Заметив, что вы появились с луком.
Теперь скажу о дереве любимом:
Вид от него - каким был чудным видом!..
То дуб. Дубам с ним прочим не равняться -
Так стали б травы с деревом тягаться.
Как стройный кедр, он был красив, заметен,
Намного выше всех своих соседей.
Вы часто к этому являлись дубу,
Которому принять вас было любо.
И, будто пальма, ветви простирая,
Вас звал он в тень: присядьте, отдыхая!
Зеленая листва, что покрывало,
От нападений Феба защищала.
И ветви вам прохладу навевали -
Так радость принимать вас выражали.
Вы, сидя здесь, пейзажем любовались.
Леса, холмы и долы к вам являлись,
Вам кланяясь, - чтоб изъявить почтенье
Иль даже обратиться к вам с прошеньем.
Речушки создали узор изящный...
Порадовал бы он и взор монарший.
Вы графства видели, числом - тринадцать.
Европой всей не дольше восхищаться.
Все в тех местах вас радовать желало,
Пока вас рассужденье занимало
О силе их Творца. Из наблюдений
Узнали совершенство вы творений.
В их красоте Господни вам явились
Величье, мудрость, красота и милость.
Так часто вы, когда в лесу гуляли,
С Христом, с апостолами толковали.
Писали на деревьях изреченья
Библейские - основу размышленья.
Всходили с Моисеем вы на гору -
Узнать и исполнять Господне слово.
Певали вы в содружестве с Давидом
Царю небесному святые гимны.
Вам музыка давала мир душевный,
И Господа вы славили вседневно.
С Иосифом вы братьев насыщали,
Нуждавшихся от голода спасали.
Дочь Клиффорда там с вами пребывала,
Кровь Бедфорда в ней знатность умножала.
Супруг ей благородный Дорсет ныне.
В красавице и дух высокий чтили.
Мой слабый дух был счастлив, открывая,
Что целомудрен острый ум бывает.
Мне жаль, что общества ее лишилась.
Так добродетель в ней соединилась
С достоинствами внешности прекрасной,
Что все тянулись к ней, служить согласны.
Но то - судьбы изменчивой провинность,
Что быть нам в низком звании случилось,
Со знатными друзьями разлучаться,
Чтоб в званиях различью - соблюдаться.
Столь многих положенье разделяет,
Где будет место чье - судьба решает.
Бывает чужд нам, кто по рангу - ближе.
Чей жребий скромен - те в любви всех выше.
Но что же рассуждаю столь свободно?
Не мне дано постигнуть благородных.
Но нужно ли чуждаться? На земле мы,
А презираем смерть и смотрим в небо.
Хоть небо высоко, оно нас любит
И совершенную любовь дарует.
Затем, прошу тебя, будь долгой, память,
Храни ту радость, что пришлось оставить.
Прекрасной Дорсет береги забавы -
Найти в них пищу сплетня не могла бы.
Была я их участницей всегдашней,
Любя и чтя, была я настоящей.
Пусть не забуду я ее занятий -
Дел юных лет и лучших из понятий.
Всегда грущу, что больше я не с нею...
Судьба слепа! Терзает, не жалея.
Тебе, прекрасный Кукем, я напомню
О том, какому ты предался горю
С отъездом дам. Когда их здесь не стало,
Для всех смятенье грустное настало.
И раньше - лишь намеки раздавались,
А все здесь опечалилось, прощаясь.
Деревья, что во всей красе стояли,
Убранство сбросили, едва узнали,
Что едете вы. Листья стали сухи.
Деревьев цвет меняла грусть разлуки.
Поняв, что вас удерживать не могут,
Немые, слез мольбы роняли много.
Вас как бы вопрошали, орошая:
"Что вас зовет, нас бросить вынуждая?"
Ответа нет - и сбрасывали листья.
Пытались удержать вас, жалость вызвав.
Ударило морозом их вершины -
Страдальцы будто обрели седины.
И темная кора их осыпалась...
К еще живым погибель приближалась.
Но слишком был призыв забот настойчив,
Что б ни было - вы б не остались дольше.
Вы все же благодарность изъявили,
Всех здешних по заслугам наградили.
Вы не оставили, не попрощавшись,
Печальных тех, бессильных так, как раньше,
Быть вам любезными - но вы, к отъезду
Готовясь, их велели помнить сердцу.
Чтоб их любви быть с вами постоянно,
Вы взяли в путь с собой воспоминанья.
Особенно - о дереве любимом,
Чей вид стал первым и последним видом
Для вас, прощавшейся. Под ним сидели
Вы часто с Дорсет, девою в то время;
Под ним листали книги, вслух читали -
Оно слыхало, что вы изучали.
Взяв за руку меня, вы говорили
О радостях былых, о них грустили.
И поцелуй - и любящий, и чистый -
Вы дереву оставили; но быстро
Я отняла его, сердясь, что милость
Стволу всего лишь получить случилось.
Я больше дерева не целовала:
Ваш дар забрав, уже не возвращала.
Так признаюсь, что я неблагодарна:
Взяла чужое, пала до обмана
И, хоть от сердца каяться умею,
Об этом черном деле не жалею.
Счастливому доставив огорченье,
Напомнила: судьба играет всеми.
Как этот дуб прекрасный, все грустило.
Как в музыке, согласно в скорби было.
Цветы дорожек уж не украшали -
Средь плачущей травы к земле припали.
Вода и ветры хором вас бранили
За то, что вы оставить их решили.
Ручьи мутнели в горести великой,
Уж не блистали - приняли морщинки.
Уж не чирикали малышки-птички
И даже не летали, как обычно.
Cидели, бедные, на ветках голых
И трели их звучали песней горя.
В сон крепкий погрузилась Филомела,
Напевом жалость вызвать не умела.
Любой беседке, тропке и скамейке
Лишиться вас - бедой казалось редкой.
Что было зелено, то поседело,
В холодном горе пал лист одряхлелый.
Уж не было у солнца прежней силы,
Готовились растения в могилу.
Когда вы миновали куст колючий,
Цепляясь, он просил: останьтесь лучше!
Нам нимфа Эхо прежде отвечала -
Теперь от горя и ее не стало.
И дом все украшения отринул,
А вместо них - грязь, паутину принял.
Места отрады в запустенье были,
Когда ушли вы - так здесь вас любили.
В последний раз я с Кукемом прощаюсь.
Ты будешь жив в стихах, когда скончаюсь.
Здесь той я исполняла повеленья,
К чьим добродетелям храню почтенье.
И буду к ней прикована навеки:
Воспоминаний этих цепи крепки.
Перевод 7.- 11.12.2020
Примечания:
- чертог - Кукем был королевской собственностью, сданной в аренду.
- даме благородной - леди Маргарет Расселл, в замужестве Клиффорд.
- Филомела - поэтическое название соловья по имени персонажа греческой мифологии, превращенной в него (по одной из версий мифа) женщины.
- от нападений Феба -то есть от солнца.
- всходили с Моисеем вы на гору - далее упоминаются персонажи Ветхого Завета: пророк Моисей, царь Давид и Иосиф, едва не погубленный братьями, но впоследствии спасший их от голода.
- Дочь Клиффорда, Дорсет - дочь леди Маргарет, леди Анна Клиффорд, впоследствии жена Ричарда Сэквилла, третьего графа Дорсета.
- Любя и чтя, была я настоящей - буквально "в почтительной любви проявлялось мое верное сердце".
Перевод опубликован на бумаге в сборнике: И музы, и творцы. Несколько поэтесс эпохи европейского Возрождения / сост. и пер. Валентины Ржевской. 2-е изд., доп. – Одесса : «Фенікс», 2021. – С.100-108.
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=964442
Рубрика: Лирика любви
дата надходження 01.11.2022
автор: Валентина Ржевская