Есть одна загадка, которая не даёт мне покоя. В моих семейных фотоальбомах есть чёрно-белые фотографии моих бабушек и дедушек, прабабушек и прадедушек. Чем старше фото, тем толще бумага, тем больше на ней трещин, примятостей, желтизны по неровным краям. Но объединяет эти изображения вовсе не возраст и не наличие дефектов.
Лица. Сквозь сероватую или коричневатую зернистость, словно сквозь накопившуюся за десятилетия пыль, глядят лица, которые так не похожи на меня. Посмотрю в зеркало — да, фамильное сходство заметно, но эти лица выражают то, чего мне так остро не хватает.
Люди на фото — счастливы. Человек в зеркале — напуган и несчастен.
И вот тут начинается непонятное.
Этим чёрно-белым поколениям достались две мировые войны, десяток революций, гражданские войны, интервенции, голод, коллективизация, раскулачивание, культ личности, холодная война, Карибский кризис, локальные конфликты, гонка вооружений и продовольственная программа.
Думаю, если бы в моих архивах нашлись антикварные дагерротипы с изображениями прапрапра-, то их счастье также выглядело бы контрастом к бесконечным войнам, эпидемиям, голоду и самым разнообразным лишениям.
Такие напряжённые, сосредоточенные, но счастливые лица — и моё знание о том, в какие времена пришлось жить этим людям. Как они могли быть счастливы?
Очень трудно отрешиться от образа единого человечества. Именно такое впечатление оставляют учебники истории: несметные массы людей то дружно устремлялись за горизонт к новым континентам, то в поля, овины и фабрики за шерстью, то в недра за золотом, углём или нефтью, то, все в едином порыве, — ввысь, к звёздам. Но куда бы это книжное человечество ни стремилось, его путь был отмечен войнами, преступлениями, несправедливостью и угнетением. Каинова и Хамова печати явно проступают на челе книжного человечества.
Насильно сужая своё поле зрения, можно заметить, что единое человечество распадается на цивилизации, нации, государства, семьи и — в конце концов — остаётся один-единственный человек. Этот человек, уставший после тяжёлого трудового дня, идёт по степной дороге. Вечереет. Невысоко в небе, там, где уже воцаряется ночь, ровно и тепло горит первая звезда. Серая дорожная пыль мягко пружинит под ногами. За тем холмом — дом, где его ждут жена, дети, нехитрый ужин и крепкий сон. Он счастлив...
Вот такой эффект масштаба. Конечно, рядом с этим счастливцем можно обнаружить и глубоко несчастного человека. Да и сам он, в сумерках ускоряющий шаги, чтобы пораньше показалась родная крыша, может внезапно утратить своё счастье. Беда подкарауливает его за любым деревом. Вместо дома он обнаружит пепелище, или его поразит болезнь, или не минует сума и тюрьма. Он вдруг осознает, какие страдания причинил другому человеку, и навсегда утратит покой. Но сейчас, поднимаясь на гребень холма, он ожидает увидеть свой дом и семью, найти всех целыми и невредимыми. Надежда не оставляет его и, словно парус, несёт сквозь ночь, сквозь все невзгоды, все несчастья. Пока горизонт, время или неизвестность скрывают от человека настоящее или будущее, там нет места горю.
Вот сейчас бы остановить этого счастливца, взять за плечи, усадить на придорожный камень и рассказать ему всё — прямо сейчас, под этим меркнущим небом, под аккомпанемент засыпающего ветра. Как матери убивают и продают новорождённых; как отцы насилуют дочерей; как чиновники превращают болезни, увечья, безработицу и старость — в деньги; как школьники затравливают товарищей — травят, травят и травят их вплоть до самоубийства; как социальные работники морят голодом стариков, чтобы завладеть их квартирами; как «силовики» пытками выбивают «чистосердечное признание» из невиновных, попавшихся под горячую руку ослепшего правосудия; как граждане его некогда гордой страны продают свои органы и самих себя; как ежедневно тысячи детей умирают от излечимых болезней — и как никому до этого нет никакого дела... В общем, рассказать ему всё.
Он забудет о своём маленьком уверенном счастье. Его взгляд станет испуганным, а голос прерывающимся. Заламывая руки, он возопит в чёрное небо: «Как?! Как могут спать по ночам президенты, министры, депутаты, милиционеры, судьи, прокуроры, врачи, учителя, священники, взрослые, дети и все-все-все, зная всё это?!»
А потом он, маленький, взъерошенный, посмотрит на гребень холма, за которым всё благополучно, все живы и здоровы, и светятся жёлтым окна, и кот сидит на крыше у печной трубы, провожая взглядом летучих мышей. Он не видит этого, но это ведь всё там, прямо за этим холмом... Нет, теперь он не знает, он надеется, что там всё именно так. Надежда не покидает его. Пусть даже над гребнем холма поплывёт почти не видимый в ночи дым, подсвеченный снизу багровым и жёлтым, — до последней секунды, пока глаз не увидит, что же там, надежда будет нашёптывать ему тысячи утешительных объяснений. Он больше не в силах кричать в чёрное небо вопросы, на которые у неба нет ответов. Он весь — в устремлённом к гребню холма тоскующем, полном надежды взгляде...
Не здесь ли разгадка тайны старых фотографий? Не понимание, не знание, скорее — предчувствие в момент съёмки подсказывало моим предкам: на эти фото будут смотреть наши далёкие потомки. Пусть даже не потомки; пусть это фото уже завтра будет в нашем альбоме. Но там, в этом завтра, за гребнем этого ближайшего холма — все живы, здоровы, и светятся жёлтым окна, и кот сидит на крыше у печной трубы, провожая взглядом летучих мышей. Они этого не знали, они так надеялись. Ведь кроме светлого, другого будущего не бывает. Ну не могли они смотреть сурово, зло или обиженно на того, кто смотрел на них оттуда!
Эти старые фото — весточка из будущего, нарисованного быстрыми кистями надежды. Моё лицо в зеркале — весть из прошлого, в котором уже ничего нельзя изменить. Поэтому фамильные черты заметны, а выражение лиц совершенно разное. Надежды не оправдались...
На гребне холма, разделяющего «вчера» и «завтра», словно лежит проклятие. Преодолевая этот гребень, моя надежда превращается в разочарование, моё светлое будущее — в моё тёмное прошлое. Где-то в этом «сегодня» происходит страшная трансформация!
Через сто лет над этой загадкой будут биться мои потомки. Неизвестно, как тогда будут выглядеть семейные архивы; но эти трижды-три-D образы там, в будущем, вызовут знакомое мне недоумение. Напряжённые, сосредоточенные, но счастливые лица. Как они могли быть счастливы? Ведь им пришлось жить в эпоху глобального потепления, планетарного финансового, энергетического и продовольственного кризиса, бесконечных локальных конфликтов, переходной экономики, разлагающегося тоталитаризма и умирающей демократии, крушения традиционных ценностей и укладов...
Еще через 100 лет это все повторится. И еще через 100 лет. И еще много-много раз, до скончания века. До самого конца истории надежда не оставит человека, и до самого конца истории эта надежда не будет оправдываться. До гребня самого последнего холма, за который перевалит человечество. Именно там лежит то самое — светлое будущее, которое может стать светлым настоящим для всех рождённых на этой планете. Там — рай.
Не покидающая человека надежда — это не болезнь, не понимание, не знание, это — предчувствие. Предчувствие рая.
______________
Публикация: Отрок.UA - № 4 (58) - 2012
ID:
497787
Рубрика: Інше
дата надходження: 09.05.2014 08:09:08
© дата внесення змiн: 09.05.2014 13:36:49
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
