Все это произошло, наверное, когда я был маленьким,любил наблюдать утренние облака, а ночью ждал привидений (ох, и глупость).Когда жил в большом (шутка ли – семь этажей, не считая чердака подвала и многочисленных пристроек с балконами?) замке; и не знал тревог. Когда всякая мелочь, вроде еды, прогулки и забав казалась (а это далеко не лесть!) необыкновенным и нужным.
Самые яркие впечатления у меня связаны с матерью –самым интересным и необычным существом во всем замке. Она была маленькой нежной девочкой – ее живой и лишенный кокетства характер безошибочно утверждал, что я,наверное, подчиняясь каким-то законам, был рожден ею в очень раннем возрасте.
Да и у кого язык повернется назвать мою маму женщиной(или даже хотя бы девушкой!): она светилась детским оптимизмом и надеждами,любила играть в мягкие игрушки, статуэтки и куклы, рисовать, расскрашивать разные жрналы печатанных черно-белых картинок, читать сказки со мною, и с такой ведь простотой, будто была мне ровесницей.
Однако было бы неправильно считать ее лишь красивой глупышкой – «главным украшением гостиной» (и всего замка): она тщательно следила за порядком в доме, за здоровьем и настроением его жителей, неплохо располагала домашними делами (за исключением расчетов семейных расходов – мама их терпеть не могла). Чем законно заслужила уважение всех домочадцев...
Она на все лады ласкала, кормила, умащала ласковыми словами наш обширный животный мир замка (а зверюшек, надо сказать, у нас жило больше чем людей!) – лошадей, собак, почти всех модных (да и немодных) пород, несколько кошек,голубей, кроликов, ручных мышек, белочек, хомячков и рыбок, а также – свинок,овец, коров, ослов, уток, пару лебедей и несколько лисичек с ласками.
Меня всегда удивляло, откуда в моей маме столько всепревозмогающей и всежертвенной любви к (как она сама их называла) «пушистым милым пузикам», «светлым искристым глазкам», «маленьким теплым сердечкам»: она тщательно следила за их покоем, здоровьем, настроением и чувствами; неусыпноконтролировала их безопасность, сладкий сон, изысканное и сытное питание, интересные и полезные игры?
Эта любовь неоднократно (то ли из-за самолюбия и ревности, то ли от черствости?) буквально бесила отца, и он неоднократно возмущался что столько «лоснящихся от здоровья и жира рабочих скотин пролеживаются без работы!»;
грозился всех, кого надо, наконец, продать, выкинуть вподарок первому встречному, израсходовать на мясо, отстрелять старых и опостылевших животных, прогнать их на все четыре стороны…
Однако мать тут же поднимала неимоверный ор, писк,вопль, подключала к этому (ну, порою и надо для приличия) слезы, слюни, сопли,холодный пот и дрожь; горячо использовала самые искренние мольбы, угрозы ишантажи, ползала на коленях и едва ли не билась хрупким лобиком о твердоватый мраморный пол, металась по всему замку в поисках защитников своих убеждений, поднимаяклубы пыли!...
Да, что за чудо была моя мама! Она могла с первыми лучами солнца выскочить, впервую очередь, к зверюшкам – сказать «доброе утро и…поговорить, расспросить о том, как им спалось, что они хотят кушать и томуподобное – преподобное…. (и выдумает же такие псевдонаучные проекты! А может,оно – и правильно? Кто его знает… Ритуал, и все тут!).
А потом она расчесывает их, брызгает духами и наряжает в сахарные бантики, платьица и бусинки (словно девчушек каких!), прогуливаетсяс ними. Играет и кормит, и обучает, и… Да кажется, дай моей матери всю жизнь прожить в тесной конуре с верным бобиком – не колеблясь бы согласилась!
И отец все же не прав был – все до единого, животные,под руководством мамы, были заняты: лошади рассгрупированы на таскание людей,почтовой, прогулочной коляски, плуга, охоту, «спортивный интерес» (так у нас нарекались скачки, конкур и тому подобная лошадиная суета);
кролики и овцы удивительным образом помогали садовнику и дворнику сохранять чистоту парка замка, гладкость и ровность газонов, садовыхкустиков, последние щедро два раза в год делились шерстью (впрочем, мама следила, чтобы их - не дай Господь! - не обстригли сильно, чтоб шерсть в определенном количестве осталась, «чтоб было тепло малюсеньким!»);
собаки тоже были не без занятий: добрая половина изних (ну прямо, как спартанцы!) была приучена выстраиваться шеренгой вдоль ограды замка и дежурить сутками, сменяя друг друга, методично полаивая и вставая на задние лапы (чтобы проверить, все ли спокойно) время от времени;
других терроризировал на охоте отец, причем матьпредусматривала это и подготавливала песиков к охоте, используя в качестве дичи понимающих лисичек, драчливых куниц и насмешливых голубей, игривых белочек;ситуация всегда проходила под ее зорким контролем и к концу тренировок волшебным образом собаки были великолепно подготовлены, и никто из «добычи» небыл даже поцарапан!
Декоративные собачки, вроде болонок и пекинесов,служили моделями для маминых портретов и рукодельного творчества, с ними она нередко посещала выставки, где демонстрировала их умение «петь»,«пританцовывать», играть и даже «считать».
Рыбки, понятное дело – были тренировочным пособием для слуг, любивших рыбалку (последние могли лишиться еды, если вдруг забудут, что рыбки должны быть невредимы и «по-минимальному напуганы»!)
Коровки должны быть всегда в «бодром настроении»,поскольку дают все, и даже большее…
Дааа, наши зверюшки – был целый мир для мамы; и ей было страшно больно расставаться с ними: бывало, кого-то отец все же потребует прогнать или животное было старым,
она со слезами давала напутствие жить счастливо и в«тепле» (понимал всегда, что это слово для матери никогда не былооднозначным!), давая ему еду, воду и любимую игрушку на память, отпускала его на волю, в путь, уходить…
А оно, видно, понимая, что светлее, чем с мамой, ему нигде не будет, если и уходило на кратчайший срок, то всегда возвращалось кзамку, радостно бежало к своей хозяйке, оставался с нею навсегда!....
Навсегда запомнил мамин страх перед… насекомыми: вот странно, но, при всей своей любви к животным, их она терпеть не могла, хотя и с почтительным трепетом относилась к их праву жить…
А что я, впрочем, болтаю? Чуть завидев в гостиной какого-нибудь несчастного паучка, мать тут же поднимала вой на весь замок: «Уберите,прибейте его!!!... Скореее!!.. Ооой!..», и это продолжалось до тех пор, пока неприбегал дворник (снискавший у нас звание самого чистосердечного и смелого человека) и смахивал паучка куда подальше от икающей и брыкающейся от страхамамы, а затем следил, чтобы тот на пушечный выстрел не приближался к ней.
Только редкий, скромно выглядящий, жучок (как правило,мятный жук или божья коровка) мог завоевать милость быть живым и нетронутым,спокойно ползать по ладошке этого, казалось, сотканного из шелка и ванильного крема, маленького наивного существа (забавно, но она так пыталась побороть всебе букашкобоязнь; всегда под присмотром самоотверженного дворника, немного напряженно следила за каждым безразличным поворотом жучка, осторожно давая ему исследовать каждый ее пальчик, все время тихонько вздрагивая от любопытства истраха перед тем, что «ну вдруг он меня укусит!»).
И, конечно же, ее платонически завораживали бабочки (а вблизи, особенно под лупой, они, по ее исследованиям, были «настоящими чудищами!... Уфф, хоть бы не приснились!.. Пусть летают себе, а меня нетрогают…»).
А вот «музыкальные» букашки, вроде кузнечиков и сверчков, почитались матерью только в нематериальном виде (ну, то есть только тогда, когда она слышала их пение).
О их родичах (тараканах и богомолах) вообще речьвсегда заходила как о самых «страшных и опасных созданиях всего мира», и удалому дворнику приходилось все вечера и ночи караулить кусты, цветы, траву идеревья, что росли прямо под окном маминой комнаты (куда постоянно норовили запрыгнуть дерзкие «страшные создания»);
ужаснее было, когда им это удавалось и они, немного предпочитая отдохнуть на мягоньком плечике мамы и заметив, что она – оооо,ужас-то какой! – их обнаружила и (по своему детскому обыкновению) подняла писк,от которого враз просыпалось ползамка, отваливались обратно в окно от шока, что их простой доброжелательный визит встречен диким визжанием и бешенными маханиями во все стороны руками;
они исчезали и старались больше не показываться мойматери на глаза (дабы не помереть от страха), а она все голосила и металась,взывая переполох у верного дворника, будя и вводя в шок всех ночных птиц,домочадцев и животных (особенно собак, спартанцев, которые почуяв тревогухозяйки, поднимали немилосердный для сна лай)…
Ох, что и говорить! Даже таких общепризнанных букашек,как муравьев, пчел и стрекоз, мать избегала (в самом прямом смысле слова, навсех парах), как чумы и даже изредка прибегала к празднику для кур, голубей,уток и полюбивших ее садовый изящный прудик жаб: она просто не преграждала импуть и с облегчением наблюдала, как они выискивали замешкавшихся гусениц,пауков, жучков и буквально отщипывали их от высокой и густой травы.
Отец всегда отчитывал ее за насекомобоязнь, скупо изрекая, что раз она от простой осы «убегает за горизонт и прячется, даже еслита летела совершенно по другим делам и в другом направлении!», то нечегоговорить и о людях (а именно – о наших чистосердечных и простых мужланах, коих он тихо и бессильно ненавидел). Он всегда указывал на необходимость умения поднимать «изнеженные ноготки» в бой за свои убеждения, а не надеяться на «неряшливого алкаша-дворника!».
Мать тихо кивала, смотрела на него самыми честными глазами невинного личика, не понимая, могло ли вообще когда-нибудь событие ужасное, требующее от нее «низкого оскорбления личности человека грубыми разъяснениямиего физической природы!»?
А подобные изречение у нее могли набраться только изживого ума, догадливости и книг. Они у нас были почти по всюду – толстые,сопливые, рябые, кривые, сморщенные и лимонные от старости и ослепительно белоснежные новинки-чистюльки (а все равно мать читала их с одинаковым энтузиазмом и любовью).
|
|
