Из одной взят сюжет трагедии, другая иногда упоминается в пьесах.
Тексты оригиналов — из сборника ‘The Book of Old English Ballads’ by George Wharton Edwards, 1896.
На всякий случай я еще раз прошу прощения за мою наглость: переводы сокращенные, вольные и, конечно же, очень любительские. Но — было интересно и старалась. :-)
Мне самой больше нравится, как получился первый перевод: во втором, как мне кажется, больше фраз, которые «где-то уже были» (но, если этот так, то вышло не нарочно).
King Leir and his Three Daughters
King Leir once ruled in this land
With princely power and peace,
And had all things with hearts content,
That might his joys increase.
Amongst those things that nature gave,
Three daughters fair had he,
So princely seeming beautiful,
As fairer could not be.
So on a time it pleas’d the king
A question thus to move,
Which of his daughters to his grace
Could shew the dearest love:
«For to my age you bring content,»
Quoth he, «then let me hear,
Which of you three in plighted troth
The kindest will appear.»
To whom the eldest thus began:
«Dear father, mind,» quoth she,
«Before your face, to do you good,
My blood shall render’d be.
And for your sake my bleeding heart
Shall here be cut in twain,
Ere that I see your reverend age
The smallest grief sustain.»
«And so will I,» the second said;
«Dear father, for your sake,
The worst of all extremities
I’ll gently undertake:
And serve your highness night and day
With diligence and love;
That sweet content and quietness
Discomforts may remove.»
«In doing so, you glad my soul,»
The aged king reply’d;
«But what sayst thou, my youngest girl,
How is thy love ally’d?»
«My love» (quoth young Cordelia then),
«Which to your grace I owe,
Shall be the duty of a child,
And that is all I’ll show.»
«And wilt thou shew no more,» quoth he,
«Than doth thy duty bind?
I well perceive thy love is small,
When as no more I find.
Henceforth I banish thee my court;
Thou art no child of mine;
Nor any part of this my realm
By favour shall be thine.
«Thy elder sisters’ loves are more
Than well I can demand;
To whom I equally bestow
My kingdome and my land,
My pompal state and all my goods,
That lovingly I may
With those thy sisters be maintain’d
Until my dying day.»
Thus flattering speeches won renown,
By these two sisters here;
The third had causeless banishment,
Yet was her love more dear.
For poor Cordelia patiently
Went wandring up and down,
Unhelp’d, unpity’d, gentle maid,
Through many an English town:
Untill at last in famous France
She gentler fortunes found;
Though poor and bare, yet she was deem’d
The fairest on the ground:
Where when the king her virtues heard,
And this fair lady seen,
With full consent of all his court
He made his wife and queen.
Her father, old King Leir, this while
With his two daughters staid;
Forgetful of their promis’d loves,
Full soon the same decay’d;
And living in Queen Ragan’s court,
The eldest of the twain,
She took from him his chiefest means,
And most of all his train.
For whereas twenty men were wont
To wait with bended knee,
She gave allowance but to ten,
And after scarce to three,
Nay, one she thought too much for him;
So took she all away,
In hope that in her court, good king,
He would no longer stay.
«Am I rewarded thus,» quoth he,
«In giving all I have
Unto my children, and to beg
For what I lately gave?
I’ll go unto my Gonorell:
My second child, I know,
Will be more kind and pitiful,
And will relieve my woe.»
Full fast he hies then to her court;
Where when she heard his moan,
Return’d him answer, that she griev’d
That all his means were gone,
But no way could relieve his wants;
Yet if that he would stay
Within her kitchen, he should have
What scullions gave away.
When he had heard, with bitter tears,
He made his answer then;
«In what I did, let me be made
Example to all men.
I will return again,» quoth he,
«Unto my Ragan’s court;
She will not use me thus, I hope,
But in a kinder sort.»
Where when he came, she gave command
To drive him thence away:
When he was well within her court,
(She said) he would not stay.
Then back again to Gonorel
The woeful king did hie,
That in her kitchen he might have
What scullion boys set by.
But there of that he was deny’d
Which she had promis’d late
For once refusing, he should not,
Come after to her gate.
Thus twixt his daughters for relief
He wandred up and down,
Being glad to feed on beggars’ food
That lately wore a crown.
And calling to remembrance then
His youngest daughters words,
That said, the duty of a child
Was all that love affords—
But doubting to repair to her,
Whom he had ban’sh’d so,
Grew frantic mad; for in his mind
He bore the wounds of woe.
Which made him rend his milk-white locks
And tresses from his head,
And all with blood bestain his cheeks,
With age and honour spread.
To hills and woods and watry founts,
He made his hourly moan,
Till hills and woods and senseless things
Did seem to sigh and groan.
Even thus possest with discontents,
He passed o’er to France,
In hopes from fair Cordelia there
To find some gentler chance.
Most virtuous dame! which, when she heard
Of this her father’s grief,
As duty bound, she quickly sent
Him comfort and relief.
And by a train of noble peers,
In brave and gallant sort,
She gave in charge he should be brought
To Aganippus’ court;
Whose royal king, with noble mind,
So freely gave consent
To muster up his knights at arms,
To fame and courage bent.
And so to England came with speed,
To repossesse King Leir,
And drive his daughters from their thrones
By his Cordelia dear.
Where she, true-hearted, noble queen,
Was in the battel stain;
Yet he, good king, in his old days,
Possest his crown again.
But when he heard Cordelia’s death,
Who died indeed for love
Of her dear father, in whose cause
She did this battle move,
He swooning fell upon her breast,
From whence he never parted;
But on her bosom left his life
That was so truly hearted.
The lords and nobles, when they saw
The end of these events,
The other sisters unto death
They doomed by consents;
And being dead, their crowns they left
Unto the next of kin:
Thus have you seen the fall of pride,
And disobedient sin.
О короле Лире и его дочерях
Король великий, гордый Лир
когда-то правил здесь.
Умел в стране хранить он мир,
долг играм предпочесть.
И счастлив в старости своей —
отец трех дивных дочерей.
Вот как-то раз решил король
красавиц испытать:
кто большую ему любовь
сумеет показать.
«Быть должен дорог вам отец,
но чье щедрее из сердец?»
«Отец — Регана говорит —
всех выше мною чтим!
Я сердце вырву и в крови
сложу к ногам твоим!
Верней смогу себя убить,
чем старость Лира оскорбить!»
«И я — ей вторит Гонорелл —
в любви не уступлю.
Исполню все, что б не велел,
все тяготы стерплю.
Готова в рабстве черном жить,
чтоб благу твоему служить!»
«Сколь счастлив вами ваш отец,
как вы добры, верны!
Признанье младшей, наконец,
хотим услышать мы».
И речь Корделии слышна:
«Я дам лишь то, что я должна».
«Жестокосердное дитя!
Ты говоришь «должна»!
Из слов холодных вижу я:
любовью ты бедна!
Все земли сестрам отдаю,
тебя с проклятьем прочь гоню!»
И вот Корделию с сумой
от двери к двери шлют.
Нет города в земле родной,
что дал бы ей приют.
Король французский все узнал,
своей женой ее назвал.
Щедра награда для любви,
куда дороже — лесть.
Король намерен дни свои
у дочерей провесть.
Сперва у старшей он живет,
весь бывший двор к себе зовет.
Остаться долго он не смог:
дочь неверна была;
ту свиту, что отец сберег,
себе отобрала.
Привык он с сотней пировать —
теперь и трех не насчитать.
«Вот какова любовь твоя —
сильней не может быть!
Что добровольно отдал я,
то принужден просить!
К другой я дочери пойду —
забуду с ней свою беду!»
Но лишь умножила печаль
его другая дочь.
«Клянусь, отец, мне очень жаль,
но не смогу помочь.
Коль хочешь поселиться здесь —
тебе объедки в кухне есть».
И отвечает Лир в слезах
злой дочери своей:
«Да будет в лировых делах
урок для всех людей!
Что ж, к старшей я теперь вернусь,
к ней жить на милость попрошусь».
Но старшая отца не ждет,
взашей прогнать велит;
другая от своих щедрот
уже не одарит.
И просит между их дверей
тот, кто страною правил всей.
И младшей дочери слова
припомнились ему.
Ее судьба — его вина,
искупит ли вину?
От горя раны ум приял,
великий Лир безумен стал.
И кудри белые свои
и трепет, он и рвет…
И щеки от ногтей в крови,
и к небу стон идет…
В горах, в лесах рыдает Лир,
и с ним немой рыдает мир…
Идут из Франции войска,
отважные в строю.
Корделия докажет так
отцу любовь свою.
Его беда страшней своей,
злорадство неизвестно ей.
Немало храбрых молодых
тогда война взяла,
и королева среди них —
то, что должна, дала.
Исполнила дочерний долг,
чтоб Лир на трон вернуться мог.
Когда несчастный Лир узнал,
что дочь взяла любовь,
на грудь Корделии он пал,
и не поднялся вновь.
Так дочь себе он возвратил,
так в скорби жизнь он отпустил.
Бароны суд произнесли,
и властию своей
они на плаху обрекли
тех верных дочерей.
И перешли они во прах —
гордыни грех наказан так.
Перевод 25.04.2014
To Will, my Parents and Master Michael Kozakov, the Player
Примечание: да, действительно, в тексте баллады старшую дочь Лира зовут Реганой, а среднюю — Гонерильей. В пьесе Шекспира Гонерилья — старшая дочь, а Регана — средняя. Я сначала хотела поменять их местами и в переводе баллады, чтобы было как в пьесе, потом решила, что лучше, если будет видно различие.
King Cophetua and the Beggar-Maid
I read that once in Affrica
A princely wight did raine,
Who had to name Cophetua,
As poets they did faine.
From natures lawes he did decline,
For sure he was not of my minde,
He cared not for women-kind
But did them all disdaine.
But marke what hapned on a day;
As he out of his window lay,
He saw a beggar all in gray.
The which did cause his paine.
The blinded boy that shootes so trim
From heaven downe did hie,
He drew a dart and shot at him,
In place where he did lye:
Which soone did pierse him to the quicke,
And when he felt the arrow pricke,
Which in his tender heart did sticke,
He looketh as he would dye.
«What sudden chance is this,» quoth he,
«That I to love must subject be,
Which never thereto would agree,
But still did it defie?»
Then from the window he did come,
And laid him on his bed;
A thousand heapes of care did runne
Within his troubled head.
For now he meanes to crave her love,
And now he seekes which way to proove
How he his fancie might remoove,
And not this beggar wed.
But Cupid had him so in snare,
That this poor begger must prepare
A salve to cure him of his care,
Or els he would be dead.
And as he musing thus did lye,
He thought for to devise
How he might have her companye,
That so did ‘maze his eyes.
«In thee,» quoth he, «doth rest my life;
For surely thou shalt be my wife,
Or else this hand with bloody knife,
The Gods shall sure suffice.»
Then from his bed he soon arose,
And to his pallace gate he goes;
Full little then this begger knowes
When she the king espies.
«The gods preserve your majesty,»
The beggers all gan cry;
«Vouchsafe to give your charity,
Our childrens food to buy.»
The king to them his purse did cast,
And they to part it made great haste;
This silly woman was the last
That after them did hye.
The king he cal’d her back againe,
And unto her he gave his chaine;
And said, «With us you shal remaine
Till such time as we dye.
«For thou,» quoth he, «shalt be my wife,
And honoured for my queene;
With thee I meane to lead my life,
As shortly shall be seene:
Our wedding shall appointed be,
And every thing in its degree;
Come on,» quoth he, «and follow me,
Thou shalt go shift thee cleane.
What is thy name, faire maid?» quoth he.
«Penelophon, O King,» quoth she;
With that she made a lowe courtsey;
A trim one as I weene.
Thus hand in hand along they walke
Unto the king’s pallace:
The king with courteous, comly talke
This begger doth embrace.
The begger blusheth scarlet red,
And straight againe as pale as lead,
But not a word at all she said,
She was in such amaze.
At last she spake with trembling voyce,
And said, «O King, I doe rejoyce
That you wil take me for your choyce,
And my degree so base.»
And when the wedding day was come,
The king commanded strait
The noblemen, both all and some,
Upon the queene to wait.
And she behaved herself that day
As if she had never walkt the way;
She had forgot her gowne of gray,
Which she did weare of late.
The proverbe old is come to passe,
The priest, when he begins his masse,
Forgets that ever clerke he was
He knowth not his estate.
Here you may read Cophetua,
Through long time fancie-fed,
Compelled by the blinded boy
The begger for to wed:
He that did lovers lookes disdaine,
To do the same was glad and faine,
Or else he would himselfe have slaine,
In storie, as we read.
Disdaine no whit, O lady deere,
But pitty now thy servant heere,
Least that it hap to thee this yeare,
As to that king it did.
And thus they led a quiet life
During their princely raine,
And in a tombe were buried both,
As writers sheweth plaine.
The lords they tooke it grievously,
The ladies tooke it heavily,
The commons cryed pitiously,
Their death to them was paine.
Their fame did sound so passingly,
That it did pierce the starry sky,
And throughout all the world did flye
To every princes realme.
Король и нищая
«Young Adam Cupid, he that shot so trim,
When King Cophetua loved the beggar-maid!»
Mercutio
Жил-был король Кофетуа —
от нас далеко жил.
Коль летопись моя права,
он в Африке царил.
С природой спорить он желал,
девиц и женщин презирал,
упрямо брака избегал —
по мне, он был чудак.
Но как-то, глянув из окна,
он видит: нищенка одна,
в лохмотьях серых и грустна …
Судьба свершилась так.
Тот самый прыткий сорванец,
что нас здоров губить,
его задумал наконец
Венере подчинить.
Без жалости стрелу пустил,
как целил — в сердце поразил,
боль хладнокровный ощутил,
какой еще не знал.
«Неужто впрямь такому быть,
чтоб мне внезапно полюбить,
ведь я любовь привык дразнить
и все-таки — пропал?»
И вот для короля весь свет —
у нищенки в окне.
От хвори избавленья нет,
и прежний лед — в огне.
«Да будешь ты моей женой,
разделишь трон и власть со мной,
иль смертный срок настанет мой —
нелепый мне конец».
Во двор идет ее искать,
любимой нищенку назвать —
девице той не угадать,
с кем станет под венец…
«О, государь! Живи в веках! —
раздался нищих крик. —
Не позабудь о бедняках,
призри рабов твоих!»
Мошну с деньгами он швырнул,
к своей избраннице шагнул,
все гам счастливый захлестнул —
для нищих добрый час…
Одна она тиха стоит
и за подачкой не бежит,
смутясь, на короля глядит —
и нет милее глаз!
«Не устрашись, моя душа,
знай: суженый я твой.
Жить будем вместе, не греша, —
ты станешь мне женой.
Мой рай, мой мир — теперь в тебе,
не встретил лучшей на земле,
искать уж не придется мне —
хочу быть лишь с тобой!
Тебя я в пурпур наряжу,
венцом с любовью награжу,
служить вельможам прикажу
тебе — любви самой!»
Король и нищая вдвоем
рука в руке идут,
и, веря зрелищу с трудом,
приветствует их люд.
Ее в покоях поселил,
своей невестой объявил,
для свадьбы день определил —
вот страсти нам пример!
Была прекрасная робка —
ведь перемена велика —
сказала лишь, душой мягка:
«Я благодарна, сэр!»
Король Кофетуа не лгал,
и в день известный он
женой законною назвал
свою Пенелофон.
Лохмотья серые сняла,
уборы царские взяла,
что цвет весенний, расцвела —
в них будто родилась…
Но чудо тут невелико —
простой удел забыть легко,
когда взлетела высоко —
не развратила б власть …
Что мне о парочке сказать?
Вот как Амур силен!
И короля сумел связать
с девицей нищей он.
Не презирай любви, дружок:
ее божок — могучий бог
и, верно, мне внушил он долг
тебя предупреждать.
Уж раз к тебе я им влеком,
не находи смешного в том,
не то — как угадать, по ком
вдруг станешь помирать.
А тот король Кофетуа
с супругой в счастье жил.
Коль летопись моя права —
и гроб с ней разделил.
И плакал знатный человек,
и яркий мир для дам померк,
народ скорбел сильнее всех —
замены не имел.
Их слава к небу поднялась,
по миру с ветром разнеслась,
и эта песня родилась —
что я тебе пропел.
Перевод 26.04.2014
Опубликовано на бумаге: Ржевская В.С. Баллады и сказки – Хмельницкий, Издатель ФЛП Стасюк Л.С., 2018. – О короле Лире и его дочерях - С. 31-34. Король и нищая - С. 35-39.
