| Сторінки (2/191): | « | 1 2 | » |
Глава обвита лавровым венком,
В ногах букетов роз благоуханье,
Легко ступаешь наземь босиком,
Тебе доступен кладезь созиданья.
Тебя Победой кличут, о, богиня,
Великие владыки и цари.
К тебе взывают шествием поныне,
Те, кто дары твои боготворит.
Кто властен над своей великой силой,
Тебя, Победа, славит и хулит,
Кто перед боем: «Господи, помилуй!»,
Тот после лишь тебя благодарит.
С тобою порицанья и хваленья,
И смерть в бою, и жизнь в твоих руках,
И несломимой власти преклоненья –
Победа ль? Пораженье на весах?
Нет, на весах лежат огонь и вера,
Твои, Победа, дети на весах.
Их дань в бою солдату не измерить
И их оплот в душе при королях.
Не смерит время истинного срока,
И слава не останется на дне,
Victory! О, как ты одинока
С букетом роз и в лавровом венке.
2010 год
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=278429
рубрика: Поезія, Ода
дата поступления 03.09.2011
Чертит чёрная прохлада
В преддверии холод.
Душе не достает услады –
Тяжелый молот.
Колотит в сердце чугунок,
Звенит печально.
Посеребренный казанок
Поет хрустально.
Не молкнут ночи голоса,
Хотя спит чудо.
Хоть ветер гонит паруса,
Не бьет посуду.
Чужой заезженной тропой
Пройдет неслышно
Тоска зимой и пляс весной –
И нет затишья.
Сорвет слова из наших уст,
Сомкнутых глухо.
И будет слышен ночью хруст
Судьбы-прорухи.
Чертит, алея, и зовет
Круги на коже.
Пускай прохлада подождёт
И холод тоже.
31 октября 2010 год.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=278428
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 03.09.2011
Любовь, предательство и месть –
Основа зла,
Где нет слов «праведность» и «честь»,
Огня добра;
Где мир политики и денег,
Там льётся кровь,
Но никогда он не заменит
Одну любовь.
Четыре гения порока,
Четыре зла
Убиты были одиноким
Огнём добра.
2009 год
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=278046
рубрика: Поезія, Стихи, которые не вошли в рубрику
дата поступления 01.09.2011
В прекрасный облик неземной
Влагают старость годы.
Неумолимый вихрь дрянной
Курирует погодой.
Решает: взять или сберечь,
Продлить ли жизнь в награду.
Тяжелый груз иль острый меч –
Чему под час мы рады?
Прося на час – берем на век,
Хотим всего и много.
Кто этот царь? Он человек
Иль долгая дорога?
В одном пути одним идти,
А кто свернет, и скажет:
«Нам, друг, с тобой не по пути,
А там – как карта ляжет».
30 августа, 2011 год
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=278044
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 01.09.2011
Как сложно порою судить себя строго,
Как трудно ступить в темноту за порогом,
Как просто бывает кого-то судить
И как невозможно – любить.
Как тяжко признаться в любви, когда любишь,
Как больно, когда чью-то душу погубишь,
Как просто любимому вольно грубить
И как невозможно – любить.
Нечаянной властью, дарованной свыше,
Как хочется знать, что был дух и не вышел;
И страх свой в душе покорить…
Как страшно порою любить!
Запретом сковав себя, словно тисками,
Отвергнув все то, за что гибнут веками;
Еще один день… чтоб забыть.
О, как это странно – любить!
Признать, вопреки всему сущему разом,
Прислушаться к сердцу, не пользуя разум,
Принять этот дар, приручить,
Чтоб смело, свободно любить.
Февраль, 2011 год.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277949
рубрика: Поезія, Лирика любви
дата поступления 31.08.2011
Поцелую уста, разомкну их теплом,
И любовь жарко вспыхнет меж нами.
А потом пролежим под седым потолком
Уходящими в Лету часами.
Только мы будем знать, что над нами есть Бог
Только мы будем молча молиться,
Только мы выбираем из сотни дорог
Ту, что плавно пред нами ложится.
Осуждайте любовь, будто глупую ересь,
Мы готовы в ней жить, испивая как сок,
Потому что любовь – эксклюзивная прелесть,
И ее даровать – не порок.
Декабрь, 2010 год
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277948
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 31.08.2011
Ви чуєте зброї шалений забій
І стукіт кінноти нестримний?
Афіна-Паллада в уславлений бій
Несеться крізь час швидкоплинний.
Схиліться! Донька міста Лівії йде,
Убрана у пишні полотна.
Просвітництво, мудрість з собою несе,
Дорожчі за славу і злото.
Прихильниця рідного краю – Афіна,
Заступниця-мати, його епонім.
Афіна Парфенос – прекрасна світлина
Є духом і тілом славетних Афін.
Дивіться! Ось діва по камню ступає,
Зіткана, неначе з заліза й вогню.
Вона в своїй владі народи тримає,
А, перш за все, гідність свою.
25 листопада, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277679
рубрика: Поезія, Лірика
дата поступления 30.08.2011
О, соименница! Приду к тебе с утра,
Укутаю пуховым одеялом.
Изменится несменная пора,
Покой свое подарит покрывало.
Противоядие возьми себе,
Чужого горя в чашу мне не надо.
Ты с именем не скроешься в толпе,
Под сердцем очутишься у пентады.
Разлучница! О, я к тебе приду!
Зачем ты отдала им мою душу?..
Кому во сласть горение в Аду?..
Там душно… Боже, как там душно!
А я там, соименница, была,
На медленном огне тихонько тлела,
И с милостью твоею умерла.
Но почему меня ты не хотела?..
Твой стан мне ненавистен, как огонь,
Что плоть мою сжигал беспрестанно.
Несущая беду! Одной ногой
В могиле я стою! Еще так рано!..
Так рано рана розой расцвела,
Кровавым серебром в твоих ладонях.
Убийца! Я бы сотню лет жила,
Да мается душа, а тело стонет.
Мне говорит: «Одна, одна, одна…»,
И я, вскипев, от жажды умирая,
К тебе впоследок руки простерла
О, соименница…
Волчицы мы, живущие без стаи.
31 октября 2010 год.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277677
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 30.08.2011
Есть женщина. Одна.
А бед не счесть.
Но с нею жизнь в ничтожном мире есть.
Мать и жена. Жена и мать.
Я буду руки беспрестанно целовать.
Цветы под ноги алые бросать.
Мать и жена. Жена и мать.
Сестра! Дай мне совет. Один.
А сколько выходов найду из заточенья!
Всего семь бед и твой ответ. Один.
Пронзит меня стрелою вдохновенья.
Дочурка! Не целуй в холодный лоб.
Дай стан опутать гибкий твой руками.
Обнять. И опуститься трупом в гроб.
Укрой могилу дикими цветами!
Возлюбленная! Глянь, - со мной беда:
Швыряю письма старые на ветер.
Доподлинно известно: никогда
Твоих не получат они ответов.
И не упьются сладостным приветом
Мои уста. И ясные глаза.
Есть женщины. Их – мир,
Одна беда.
Понять их невозможно никогда,
Но движутся без устали года.
Любовь – одна извечная беда.
Осень, 2010 год.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277628
рубрика: Поезія, Лирика любви
дата поступления 29.08.2011
Как быть: я вижу женщину во сне?
Нагую.
Прекрасную, как раненный рассвет
И чистую.
Земную.
Которой в этом мире больше нет.
Меня прельщают белые просторы:
Лицо и стан;
Ажурные и тонкие узор
(Так не сыграют тысячи актёров).
А я не в силах вымолить и ночи
У Бога.
Забыть её березовые ноги....
И сарафан.
Смерть – мне постель!
Единственная радость
И утешенье.
Где-то перед ней с тоской и болью,
Стоя на краю
Я вспоминаю милую свою.
О, прегрешенье!
Отпустите меня в далекий путь?
Не властна я бороться против силы,
Которая велит мне утонуть.
Рабыня!
О, небо! Я бессильна!
Приказывай! Вот грудь моя – возьми!
Порви, сожги, иль в пену преврати…
Богиня.
Я погибла!..
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277622
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 29.08.2011
Резво-каменною вьюгой
Постучит в моё окно
Кистью твёрдою подруга,
Предложив испить вино.
Сядем с нею у камина
Головою к голове
И в холодной ночи длинной
Растворимся в черноте.
Поутру она проснётся –
За окном хотя метель,
И соловушкой зальётся,
Как весенняя капель.
Станет тихо надо мною,
Чтоб не тронуть зимний сон,
Как ракита над рекою
Пропоёт безмолвный стон.
Бережно к виску преклонит
Свои тёплые уста –
И навеки похоронит
Вьюгу дикую весна.
Словно Мавка диво-косы,
Вбок ресницы отведёт,
Чтоб не видны были росы
Влажно-горькие. – Сотрёт.
Подовьёт извитым пальцем
В изголовье прядь волос,
Сядет вежливо за пяльцы –
Вышить солнце на мороз.
Поместит его в кармашек
Мне, чтоб грело без огня;
Роем крохотных мурашек,
Чтобы жалило меня.
Чтобы теплились у сердца
Звуки арфовой струны,
Чтоб не билось диким зверцем
Сердце каменной пурги…
Чтобы ангелоподобной
Удалилась, и закат,
Обагрив румянцем сдобным,
Небо, – арфе был бы рад.
Чтобы снова воротилась
Резво-каменной пургой,
Песней арфы обратилась
И любимою женой.
17 апреля 2010 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277414
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 28.08.2011
Вы прокляли свою былую трусость,
Что не дала возможности любить.
Невмоготу дрожащий голос слушать,
О всех запретах хочется забыть.
Забыть, что жизнь – неведанная тайна,
Которую нельзя опередить.
Что общество – волков седая стая,
Которых запах крови молит жить.
Неужто в диком поле неспокойном
Идти по минам верно до конца,
Пугаясь в каждом шорохе невольном
Неистово-заклятого врага?
Вы слишком, наугад живя, желали
Согреться в солнца трепетных лучах.
В мечтах неоднократно танцевали
На алчности опаленных костях.
Как быть, коль Книга Книг – песчинка в море,
Размытая беснующей волной?
Как выстрадать мечту? спастись от горя?
Как смелой стать с железною душой!?
Вы прокляли свою былую трусость,
Теперь её довольно вспоминать.
Прислушивайтесь к разуму получше,
Чтоб будущее правильно понять.
11 февраля 2010 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277412
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 28.08.2011
Заспівайте, цигане!
Хай прокинеться зранку
Чорнокоса кохана,
Моя мила циганка.
Хай вона заспіває
Разом з вами для мене,
На гітарі заграє,
Щоб аж серденько щемло.
Щоб земля запалала –
Хай очима погляне
Ясноока кохана, –
Заспівайте, цигане!
Заспівайте, рідненькі –
І вона подарує
Ту усмішку ріденьку,
Що мене причарує.
Хай моя чорноброва
Притулиться устами,
Щоб почула діброва
Поцілунок жаданий.
Хай на попелі встане
Ії врода і воля, –
Заспівайте, цигане
По лугах і по морю.
Хай прокинеться зранку
І до мене озветься.
У моєї циганки
Голос піснею ллється!
Хай вона заговорить,
Корольком заспіває, –
Хай вона, чорноока
Тільки мене кохає!
2 січня 2010 р.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277257
рубрика: Поезія, Лірика кохання
дата поступления 27.08.2011
– Чи кохала ти, берізко,
Чи плекала почуття?
Чом вклоняєшся так низько
Цій землі на каяття?
Чом згасити в серці хочеш
Те кохання золоте?
Через кого ти щоночі
Плачеш, серденько моє?
Чи то через буйний вітер,
Що зриває пелюстки,
Чи пекельне сонце світить,
Що випалює бруньки?
Чи, можливо, ти кохаєш
Без взаємності когось?
Чом ти тяжко так зітхаєш
І сумуєш чом чогось?
– Ні, тополю, вітер чемний,
Сонце гріє, не пече,
А куток кохання темний
Завірюхою січе.
Він для Бога безіменний,
Бо диявольськім мечем
Все розрубує напевно
Через правоє плече.
А на лівому – святкує
Мою слабкість перед ним
І безжалісно керує
Серцем стомленим моїм.
– То кого ти так кохаєш?
Чи не землю – матір рідну?
– Ти ніколи не вгадаєш,
Бо нелюблячим все рівно.
– Чи не клен, - твій брат названий,
Чи не дуб, – твій батько рідний,
Чи барвінок безталанний –
Малий пасинок безрідний?
– Ні, тополю, не барвінок
І не дуб могутньостовпний,
Це не клен, – мій брат чарівний –
Бо ж і крона ще не жовкла.
Ти, тополенько, кохана,
Серця темний мій куточок,
Не залікувальна рана,
Болю й радості візочок.
Я ж казала – не вгадаєш!
Вибачай, що налякала.
Ти чуття сього не знаєш,
Тому я за двох кохала.
29 грудня 2009 р.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277255
рубрика: Поезія, Лірика кохання
дата поступления 27.08.2011
Смак кохання взимку не замерзне,
Інеєм не стане на губах,
Теплий світ в очах твоїх не згасне,
Полум’я не згасне на щоках.
Очі не наповняться сльозами –
Я їх поцілунком підберу.
Холодом просякнене волосся
Я з твого обличчя приберу.
Вії взимку снігом не засипле –
Я його долонями зітру.
І від крижаної завірюхи
Я тебе собою захищу.
Руки поцілунками покрию
І в свої обійми загорну.
Хай весь світ у заздрощах займеться,
Як тобі шепочу, що люблю.
Як тебе, мов хмару обіймаю
Ніжно, що тремтиш, мов кошеня.
Хай нам Бог усі гріхи прощає,
Як простить нам їх сира земля.
22 листопада 2009 р.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277099
рубрика: Поезія, Iнтимна лірика
дата поступления 26.08.2011
Постали зорі над водою,
Над морем тиша и тепло.
В цей час ти поряд, ти зі мною
І щастя ковдрою лягло.
Лягли на душу коливання
І серця тьоп, і погляд твій, –
Тривало довге смакування
Під шепіт хвиль, мов сонних змій.
Твої яскраві темні очі
Відображали темну ніч.
Та ніч... Які ж були ті ночі!..
Спадали шовком з наших пліч.
І ти була, немов ті зорі,
Світилась щастям і теплом.
І кожну ніч вмивалась в морі
В тім теплім морі перед сном.
2009 р.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277098
рубрика: Поезія, Iнтимна лірика
дата поступления 26.08.2011
Хай обуриться природа,
Хай одвернеться народ –
Я тебе любити буду,
Хай там що, без перешкод!
Хай зелене листя в’яне,
Як тебе я обійму –
Я тебе любити буду
І до себе пригорну.
Хай хоч сходить з гір лавина,
В Антарктиді тане лід –
Я тебе любити буду,
Як тебе любити слід.
Нехай люди ділять гроші,
Свої душі навпіл рвуть –
Я тебе любити буду,
Хай там люди як нас звуть!
Ти одна – моє кохання,
Бубонець мого життя,
Я тебе любити буду
Так, як вмію тільки я.
2009 р.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277021
рубрика: Поезія, Iнтимна лірика
дата поступления 25.08.2011
Любить её не в силах больше сердце –
Она, как будто соткана из сна.
Стоит за занавеской кружевною
Она.
Смотреть в её лицо не в силах зренье –
Она, как будто искра из огня.
Неверный взгляд и вмиг – воспламененье
Она.
Обнять её не в силах больше руки –
Она, как будто космос далека.
То ждёт, то ускользает вновь. О, муки!
Она.
Она – королева моих сновидений,
Она – светлый ангел моей души,
Она – тёмный призрак Реки Забвений,
Она – мудрый филин в ночной тиши.
Она – золотая зоря надежды,
Она – ветер мыслей моих в горах,
Она – те слова, что печаль утешат,
Она – та мечта, что живёт во снах.
Она.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=277017
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 25.08.2011
Она меня любит, я знаю.
Блестят изумруды в глазах,
Стук сердца её ощущаю
И робкую дрожь на устах.
Я чувствую дрожь её тела
И шелест волос золотых.
Слова, как под музыку пела
Из ноток и фраз дорогих.
Я вижу её бледноликость
И краску на нежных щеках.
Я нашу духовную близость
Храню, как святыню, в ларцах.
Она протянула мне руку
С одним обручальным кольцом,
И скрыла глубокую муку,
Что вскользь пробежала лицом.
К руке моей тёплой и нежной
Коснулась ладонью своей.
Тоска, словно лезвие, режет,
Но делает чувства сильней.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=276856
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 24.08.2011
ВІТАЮ УКРАЇНУ З 20-річчям НЕЗАЛЕЖНОСТІ!!!
ШАНОВНА ГРОМАДО!
ПРИЄДНУЙТЕСЯ ДО ВІТАНЬ І ПОБАЖАНЬ, ВИСЛОВЛЮЙТЕ СВОЇ ДУМКИ, КОМЕНТУЙТЕ, СПЕРЕЧАЙТЕСЯ, ВІДШУКУЙТЕ КОМПРОМІСИ, ЗГАДУЙТЕ І СПІЛКУЙТЕСЯ!!!
УКРАЇНА МАЄ ЧУТИ ГОЛОС НАРОДУ!
СЛАВА УКРАЇНІ!!!
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=276846
рубрика: Поезія, Лірика
дата поступления 24.08.2011
Под вуалью чёрно-белой
Две горящие свечи.
В центре зала звонко пели
Скрипки тонкие смычки.
А вокруг все танцевали
И кружилась голова.
На балу в центральном зале
Ты прошла возле меня.
Свеч полночных полыханье.
Блеск и гордость. Высший свет.
И горячее дыханье,
И двусмысленность бесед…
Все роскошно разодеты,
Дамы в злате и камнях,
В волосах пестреют ленты
И улыбки на устах.
Ты одна стоишь средь зала
В скромном платьице своём
И на фоне карнавала
Только ты горишь огнём.
Под вуалью чёрно-белой
Мне видны твои глаза,
Взгляд застенчивый, несмелый
И невинный, как слеза.
Вскоре ты меня заметишь,
Прочитаешь по глазам
И сама себе ответишь
На вопрос из мелодрам.
Ты пройдёшь по центру зала
Ароматом орхидей
И бегоний запоздалых
В первозданности своей.
Незаметно и бесшумно
Мы уйдём с тобой вдвоём.
И закончится безумный
Этот вечер этим днём.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=276655
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 23.08.2011
Рисует мне воображенье
Одну тебя, тебя одну.
Ты, как бесплотное виденье,
Со мной во сне и наяву.
Ты так прекрасна в лунном свете
И в свете солнечных лучей.
Ты для меня одна на свете
И нет другой, тебя милей.
За мной повсюду невидимкой
Ступаешь чинно следом в след.
И издаёшь не уловимый
Шуршащий звук, манящий свет.
Ты даришь мне дорогу света,
Дорогу истинной любви.
Ту, по которой бродишь где-то
Туманом утренним вдали.
И пусть бесплотное виденье,
Мне важно то, что ты со мной.
Как золотое сновиденье,
Как лик иконы золотой.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=276649
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 23.08.2011
В свете траурных обрядов
Спишь безжизненная ты.
Я кладу на крышку гроба
Погребальные цветы.
Солнце блекнет и не греет,
Слёзы падают в тиши.
Без тебя теряют краски
Эти ночи, эти дни.
Долго тянется молитва,
Отражая сердца стук.
Ветер жизнь вдыхает в листья,
Нарушая смерти звук.
Гроб опустится в могилу,
Вместе с ним уйдёшь и ты.
И погибнут под землёю
Погребальные цветы.
Я приду к тебе поплакать,
Схоронить свои мечты.
Посажу я у надгробья
Погребальные цветы.
Ещё долго буду помнить,
Как смеялась звонко ты.
А теперь я вижу только
Погребальные цветы.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=276355
рубрика: Поезія, Лирика любви
дата поступления 22.08.2011
Я сорву для тебя полевые цветы,
Аромат их вечерний развею.
Нарисую закат и увижу, как ты
Спелой вишней в багрянце созреешь.
Я в снегах утоплю раскалённый металл,
Проложу тебе путь до обрыва.
Ты меня в облаках научила летать
И в края бирюзовых заливов.
Ты прошлась по траве, собирая росу
И умылась морскими волнами.
Я кусок чернозёма тебе принесу –
Засади полевыми цветами!
Улыбнулась холодному блеску Луны,
По волнам проплыла, словно пена.
Я вплету в твои волосы проблески мглы,
Не найдя им достойной замены.
Расплескалась вином на
кровавых устах–
Я тебя выпиваю глотками.
Океаны в твоих необъятных глазах
Разольются морскими волнами.
Я сорву для тебя золотистую рожь,
Напою дождевою водою.
Ароматом цветов в мою душу войдёшь,
Растворишься ночной пеленою.
Я сорву для тебя полевые цветы
И осыплю тебя с головою.
Нарисую весну для тебя средь зимы
И ты станешь моею весною.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=276352
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 22.08.2011
Тонкий голос звонкой лиры
Говорит моей душой.
Пусть летает он по миру,
Но останется с тобой.
Пусть твоей святыней станет
И хранит от бед тебя.
Пусть звезду с небес достанет
И подарит от меня.
Лира, милая подружка,
Говори ей вновь и вновь,
Только ей одной на ушко
Расскажи мою любовь.
Коль она в неё поверит –
Это счастье для меня.
Сердце мне своё доверит
Лира звонкая моя!
Я не скоро дверь открою
И не скоро к ней приду,
Но и чувств своих не скрою,
Потому что я люблю!
2009г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=276175
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 21.08.2011
Небо цвета шоколада,
Шоколадный вкус любви.
И приятная прохлада
Разливается в крови.
Ты сидишь со мною рядом
Тёмной ночью у огня.
Ароматом шоколада
Сладко веет от тебя.
Горький привкус поцелуя,
Томный запах чёрных роз,
И весь мир тебе дарю я
Шоколадных полон грёз.
Шоколадная улыбка,
Сладкий голос, звонкий смех…
Боже! В чём моя ошибка?
В чём мой самый тяжкий грех?
Где то утро после ночи,
Небо ясное сквозь гром?
Боль моя порвётся в клочья,
Когда снова мы вдвоём.
Небо цвета шоколада
Пусть проглотит эта тьма.
Лишь бы ты сидела рядом
Этой ночью у огня.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=276172
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 21.08.2011
Растает ночь –
И станешь ты зарёю.
В ладонях растворишься без следа.
Прольётся дождь –
И станешь ты водою,
Любимая, любимая моя.
Сгорит костёр –
И станешь ты золою.
По ветру разлетишься навсегда.
Сойдут снега –
И станешь ты землёю,
Любимая, любимая моя.
Уйдёт зима –
И станешь ты весною.
Прогонишь тишину и холода.
Подснежник мой,
Весь мир – и я с тобою,
Любимая, любимая моя.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=276021
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 20.08.2011
Из мрамора твой образ возведу я,
Железом раскалённым на скале
Твои инициалы начерчу я
И поцелую мысленно, во сне.
Слеза твоя растает в океане,
Гроза твою улыбку озарит,
Твой мир, как паутина из тумана,
Куда-то вслед за ветром улетит.
Из глины мне не вылепить надежды,
Не сбыться никогда моей мечте.
Душа моя с тобой, а мысли между
Землёй и небесами в темноте.
Ты для меня всегда за горизонтом,
Как свет неуловимый сквозь стекло,
Как звуки бессловесные по нотам,
Как сладкое без горечи вино.
Всегда так далека и необъятна
Галактика, Вселенная и ты.
Твоё предназначенье непонятно,
Неведома и сущность красоты.
Из мрамора твой образ возведу я,
Железом раскалённым на скале
Твои инициалы начерчу я
И поцелую мысленно, во сне.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=276020
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 20.08.2011
Потанцуй со мною танго,
И, как прежде, поцелуй.
С остальными, как захочешь,
А со мною потанцуй.
Знаю, как невыносимо
В этой клетке золотой
Ты танцуешь наше танго,
Только больше не со мной.
Заклинаю! В этот вечер
Смейся! Радуйся! Ликуй!
И танцуй все, что захочешь,
Только танго не танцуй.
Сохрани его, как память,
Как наш первый поцелуй
Не танцуй его с другими,
Но со мною потанцуй.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=275850
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 19.08.2011
Ты, как светлая богиня,
Разомкнешь ночную тень.
Помню, в прошлом, и поныне
Ты всегда любила день.
Только в полдень расцветала,
Раскрывалась, как цветок,
А закаты провожала,
Загибая лепесток.
Так до самого рассвета,
Лепесток за лепестком,
Закрывалась ты до света
И была дневным цветком.
На заре вновь распускаясь,
Ты дарила аромат,
И всегда мне улыбалась,
Оживляя все подряд.
Ты могла бежать по снегу,
Разгоняя в венах кровь;
Под дождем стоять со смехом,
Ты могла дарить любовь!
Ты заставила поверить,
Что лишь раз дано любить,
Что любовь нельзя измерять
И нельзя ее забыть.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=275848
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 19.08.2011
Хочу быть с ней и в радости, и в горе,
Куражиться и плакать рядом с ней,
Я так хочу обнять её, как море
Окутает плеяду кораблей.
Хочу вдыхать волшебный запах сена,
Которым пахнет шелк её волос.
Любовь, как кровь пульсирует по венам,
Когда зимой выходим на мороз.
Когда она грызет комочек снега,
Смеясь и говоря, что хочет пить... –
Я все хочу отдать за эту негу
И трепетно её боготворить.
Она так обаятельно ленива,
Когда гуляет в парке на заре,
И так божественно, заоблачно красива
Под буйным листопадом в сентябре.
Я буду с ней и в радости, и в горе,
Куражиться и плакать только с ней,
Я буду обнимать ее, как море
Обнимет всю плеяду кораблей.
2009г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=275670
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 18.08.2011
Слава, слава Україні!
Воля-матінко, стрічай!
З віковіччя і донині
Не згасає хай свіча!
Що у кожнім серці світить,
Що хвилює й гонить кров.
Та свіча, яку помітно
Хоч під сотнями покров!
Заблищить, мов порцеляна,
Як кришталь, задзеленчить!
Сповістить про те, що рано
Помирати. – Треба жить!
Хай живе і Україна!
Не існує – а живе!
Українське – не чужинне
В неї буде хай лице!
І лани тоді, і кручі
Посміхнуться знамо як!
Воля-матінка квітуча
Українська... Тільки так!
17 серпня, 2011 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=275663
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 18.08.2011
Гей, прилинь, прилинь пісенько
До мойого бережечка!
Завітай, дівчинонько
До мого сердечка!
Сколихни, гей, гей, тужливу
Думку тяжкую мою!
Заспівай, гей, гей, щасливу
Ніжну пісеньку свою!
Гей, дівчинокько-вербина,
Прихилися до плеча!
Заквітчайся у калину,
Гей, вродливенька з лиця!
Гей, лети, лети, пісенько,
Мою любку поцілуй!
Гей, щеми, щеми, серденько,
Та коханням не гордуй!
17 серпня, 2011 рік
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=275548
рубрика: Поезія, Лірика кохання
дата поступления 17.08.2011
Я люблю Україну, як воду земля,
І люблю україночку милу,
В Україні яка, наче квітка, зросла,
І світанок кохання зустріла!
Україна моя осягнута в піснях,
А в думках - україночка мила!
У Вкраїні люблю я жагу до звитяг,
В україночці - щирість любила!
В українських очах її бачу свою
Непоборену й сильну країну!
Я люблю її очі... Ії я люблю,
Як любила завжди Україну!
17 серпня, 2011 рік
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=275545
рубрика: Поезія, Лірика кохання
дата поступления 17.08.2011
Ты помнишь последнюю встречу,
Когда мы молчали с тобой,
Когда быстротечный наш вечер
Сменился ночной тишиной?
Умолкли последние звуки,
Последние звезды зажглись…
Ты помнишь душевные муки,
Которым мы вдруг поддались?
Нахлынуло время былое
И детские наши мечты,
Как первое чувство большое
С тобою по жизни несли.
Ты помнишь шалаш камышовый,
Где прятались мы от дождя?
Поляну под лесом сосновым,
Где ты целовала меня?
Где ты первый раз проскользнула
Рукой по моим волосам,
Впервые слегка прикоснулась
К моим пересохшим губам…
Тогда мы впервые любили –
С тех пор пролетели года,
Но годы любовь не убили –
Нам послана Богом она.
Всего полчаса до рассвета –
И этого хватит сполна,
Пусть молодость канула в Лету,
Но наша любовь молода.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=275450
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 16.08.2011
Ты – фотография, ты – снимок на века,
Не сможешь постареть и не наскучишь.
Душа твоя бездонно глубока –
Терзаешь взгляд, и сердце мое мучишь.
Ты смотришь с укоризненной насмешкой,
Что тщетно я пытаюсь разлюбить,
Не зная, что сама душою грешной
Привыкла необдуманно кривить.
Ты каждый день сама себя ломаешь,
Внушаешь равнодушие ко мне,
Сама себе ты лжешь и убеждаешь,
Но часто вспоминаешь обо мне.
Ты раньше не была такой ранимой,
Хоть жизнь и подсыпала тебе соль.
Ты чувствуешь себя неуязвимой,
А я боюсь доставить тебе боль.
Боюсь тебя обидеть лишним словом,
Боюсь заговорить или взглянуть,
Чтобы в твоем пьянящем взгляде новом
Не захотелось снова утонуть.
Терзать мой взгляд, и сердце будет мучить
Душа твоя бездонной глубиной
Не сможет постареть или наскучить
Та фотография, где образ твой родной.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=275449
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 16.08.2011
Природа в твои волосы вплела
Вечернее дыхание полей
И горьким соком сочного вина
Наполнила любовь в душе твоей.
Надела из подснежников венок,
Окрасила уста в вишневый цвет,
Позволила дождя испить глоток,
Вдохнула красоту на много лет.
Шумящий водопад с высоких гор
Спадает прямиком к твоим ногам,
А свежий, ароматный хвойный бор
Лениво слушает твой смех по вечерам.
Серебряные отблески звезды
Всего лишь отраженье твоих глаз
Ночное небо, озеро…и ты
Останешься такой, как в этот час.
2009 год
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=275252
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 15.08.2011
Мой Ангел, растворись во мне туманом
И мысленно дотронься до души,
Но только не губи ее обманом
И говорить «люблю» мне не спеши.
Не думай, что мгновенье – это вечность,
Песочные часы еще идут
Хочу проникнуть сном в твою беспечность
За этот миг тревоги отойдут.
Ответишь «нет» - убьешь во мне надежду,
Ответишь «да» - сомненьем наградишь.
И с этого момента, как и прежде,
В любви своей ловушку угодишь.
Любовь, как лабиринт, имеет тайны,
Твоя любовь – загадочный тайник
Мои сомненья не были случайны
Никто в твою светлицу не проник.
Я не надеюсь в жизнь твою ворваться,
Я знаю, в ней господствуешь лишь ты.
Мой Ангел, но позволь хотя б остаться
В тени твоей нелепой красоты.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=275251
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 15.08.2011
Улететь на небо птицей
Или камнем утонуть…
Пусть мечта моя приснится,
Чтоб хотелось вновь заснуть.
Пусть приснятся мне метели
И уносят пустоту,
Пусть весенние капели
Вновь подарят мне весну!
Ясный день из паутины,
Озаряя все вокруг,
Пусть напишет две картины,
Где любовь и верный друг.
Пусть во сне моем игриво
Пробежится ветерком
Боже, как она красива,
Что останется лишь сном!
Среди солнечной поляны,
Обрамленной теплотой
О, мой Ангел, - моя рана
Будет вечно молодой!
2008 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=275006
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 14.08.2011
К тебе не могу прикоснуться –
Мечтою снисходишь с небес,
Позволишь в мир чувств окунуться,
Моя долгожданная «С».
Волнуешься морем бескрайним,
Туманом ложишься на лес…
Откройся заре утром ранним,
Моя долгожданная «С».
Во мраке светилом растаешь,
И я буду знать, что ты здесь.
Тебя я люблю, ты же знаешь
Моя долгожданная «С».
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=275004
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 14.08.2011
Зачем твои руки целую,
Не зная, что ждать от тебя?
Зачем не люблю я другую
И жить не могу не любя?
Зачем в тишине полуночной
Напомнит мне ночь о тебе?
Зачем поселилась так прочно
В моей беззаботной судьбе?
Зачем ураганом ворвалась,
Нарушив блаженный покой?
Зачем с ветром в поле осталась?
Мой Ангел, останься со мной!
Зачем ты в пучину страданий
Толкнула меня с головой,
Украв свод привычных желаний,
Лишив меня жизни мирской?
Я буду любить тебя вечно
Твой голос далёкий, чужой…
Твой образ всегда безупречен,
Твой образ навеки со мной.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=274876
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 13.08.2011
Зачем дано тебе очарованье?
За что ты получила в дар любовь?
Зачем ты обрекаешь на метанья
Мою, уже хладеющую кровь?
Не думай! Ты останешься навеки
Свободной, словно бабочка в лесах
Твои прохладные влажнеющие веки
Оставят отпечаток на губах.
Мой Ангел, я твои запомню руки,
И помнить буду, сколько жить дано.
Быть может, боль томительной разлуки
В мученьях пережить мне суждено.
И времени не выжечь мою нежность,
Не выплакать бездонности любви,
Не искупить безумств невольных грешной
Измученной запретами души.
2009 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=274875
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 13.08.2011
Цветы перед тобою расцветают,
А небеса тускнеют пред тобой;
Ступаешь по земле, и умирает
Ночная тень. О, Ангел мой, святой!
В тебе природа теплится незримо,
Увенчана Тиарой Божества.
Не убивай, храни ее любимо,
Храни любовь мою до смертного одра.
Не вспоминай завистливые взгляды,
Они не причинят тебе беды,
Они – не ТЫ, когда ТЫ с ними рядом,
Я знаю, существуешь только ты.
2008 г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=274682
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 11.08.2011
Янтарное утро разбудит
Твой голос своим серебром,
Палящее солнце погубит
Твой образ приятным теплом.
Твой взгляд лютый гнев успокоит
Метели, холодной порой,
В пустыне бродягу напоит
Прохладной и чистой водой.
Заставит уснувшие чувства
Проснуться от долгого сна
Не бойся мучительной грусти,
С тобой остается весна!
Она своим легким дыханьем
Напомнит тебе обо мне
И вмиг твои боль и страданья
Останутся только во сне.
Ты станешь звездой полуночной,
Наденешь Венец Божества
Мой Ангел, свети этой ночью,
Останься звездой для меня!
2008 г
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=274680
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 11.08.2011
Я песнь свою о женщине пою,
Которая с вечернею зарею
В скосившийся свой терем на краю
Идет с ведром, наполненным водою.
Дверь тихо отворяет без ключа,
Ступает, ноги волоча устало.
Прихожая. Не видно ей конца…
А где у жизни эдакой начало?
Идет. Садится на диванчик ветхий,
Вздымая клубы пыли вековой,
Уже не вспоминая о соседке,
Спешащей заглянуть на час-другой.
Берёт альбом поблекший и затертый,
С отжившею и выцветшей судьбой.
Листает, чуя запах тёрпкий
От пыли, оседающей золой.
Огонь, горевший бурей, угасает.
Быть может, жар заменит лунный свет.
Как пледом стан младенца накрывает
Ночь – мама, та, которой больше нет.
Усталость. Что-то нежится под боком,
Гуляя, тихо скрежется когтем.
Как тянется.… Тот вечер одинокий
Уйдет во тьму с погаснувшим огнем.
Ещё болит? Уже не так, но терпнет
Замлевшая от тяжести рука.
Горит? О, серебро не меркнет!
Горит, горит, горит ещё звезда!
Глаза устали. Слепнут и не блещут,
Выдерживая тяжесть грузных век.
Сквозь щель уже поблескивает вещим
Своим угрюмым видом человек.
Она не спит. Ей видятся просторы,
Не льдов, а ароматов полевых.
Припекшийся, застынет до упора
Горячий след от капель восковых.
Огонь погас. И звёзды отвернулись.
Горит фитиль у сердца через сон.
Согреет тихо, чтобы не проснулась:
Не хочет слышать ночь печальный стон.
Уста немые. Шепчут в полудреме
Одни полузакрытые глаза.
Растопит ночь, упавшая в наклоне
Пустая, безысходная слеза.
Бьет луч зари. Два зеркала во цвете
Глотают свой малиновый сироп.
Нет женщины, не видевшей рассвета –
Рассветы есть, вогнавшиеся в гроб.
Молчит изба. В камине пепел серый.
Бьет яркий свет на мутное стекло.
Вот-вот придет созревший, но не зрелый
Постылый день, как кислое вино.
Прогонит свет приевшаяся светлость,
Воюющая с теменью в ничью.
Проявит не сокрывшуюся бледность
Свет темени у зарева в плену.
Когда она в свой терем воротится?
Закат! О, вседержательный пророк!
Случится, может в двери постучится
Дух времени, от Севера далек.
Толкнет всегда незамкнутые двери.
Со скрипом терем ветру распахнет.
Допляшет до застеленной постели
И лед своей могилы разольет.
День изо дня скрипучие морозы
Жгут кожу, загрубевшую в снегах.
Не верит северянка в свои грезы,
По-прежнему свободная во снах.
Есть женщины: они нежнее мяты,
Душистей буйной флоры на пруду.
Их стебли как бы ни были примяты,
Цветки к земле покорно не падут.
Я песнь свою о женщинах пою,
Которые с вечернею зарею
В скосившийся свой терем на краю
Идут с ведром, наполненным водою.
Осень, 2010 (окончание в январе 2011 года)
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=274494
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 10.08.2011
(Поэма)
Валерии Сачевской
I
Когда-то герцогиня Крушенье
Была прекрасней пиерийской розы.
Весь высший свет – граф Шарль де Пуатье,
Граф Карл Дюпон и герцог Мармарозе –
В её попали дьявольские чары
И были красотой опьянены,
Но герцогиня их не замечала,
Мечтая всё о сказочной любви.
Граф Карл Дюпон и герцог Мармарозе
Не признавали равенства закон,
Сражаясь на дуэли, и вопросы
Все чаще отражали гильзы звон.
И каждый задавал их герцогине
По слухам и «услышкам» без конца.
О том она жалеет и поныне,
Что не нашла достойного словца.
Была она в ту пору так невинна,
И так юна, как розовый бутон,
Что чудилась в сих казусах повинной,
Завидев в том причинный пантеон.
II
Но раз бедой ей благо обернулось,
Причиной горя стала Красота.
Тогда весь мир у ног перевернулся –
Опорой оказалась голова.
«Граф Карл Дюпон застрелен на дуэли!»,
И тот же час догадки поползли:
«Ведьма! Граф Дюпон застрелен!
Господь её чумою наградит!»
Но слухам жить отведено недолго,
И вскоре обратились они в прах.
Гораздо дольше жизнь и больше толку
От совести в уме и на устах.
III
Однажды герцогиня полюбила,
Уверясь в том, что обрела мечту,
И вскоре свои чувства обратила
В кольцо и белоснежную фату.
Сей брак был заключен не по расчету,
По страсти, но была ли в нём любовь?
Теперь уже никто не держит счёту,
Когда кипела страсть и стыла вновь.
IV
В том браке родилось четыре сына
И дочь, на мать похожая, – Лизон,
Прекрасная, как алая малина,
Величественна, словно царский трон.
Она была любимицей средь братьев,
Опека их томила в ней кураж.
А в ней, за полотном изящных платьев,
Скрывался неуёмный эпатаж.
Она училась с искренним азартом,
Знакомилась с различными людьми,
Считала доли истинным подарком
Возможность быть любимой и любить.
V
Когда Лизон минуло восемнадцать,
Ей матушка сыскала жениха.
Лизон не стала ей сопротивляться,
Коль партия казалась неплоха.
Она ещё ни разу не влюблялась,
И сердцем, и душой была вольна,
Упадку никогда не поддавалась
И с детства не бола никогда.
Стремилась к просвещенью и познанью,
Поэзия – была её любовь
И музыка, трепавшая сознанье,
Вливавшаяся чувственностью в кровь.
Доступно было ей познанье страсти,
Ясно мировоззрение людей,
Она могла измерить цену власти,
Но всех сокровищ драма ей милей.
Она мечтала быть в кругу хваленья,
Волнительно пристукивать ногой,
Она брала от жизни впечатленья
И каждый раз старалась быть иной.
Она всегда нуждалась в ощущеньях
И в яркости пленительных огней,
Ей новый опыт был освобожденьем
От блеска праздников и тусклости церквей.
VI
Сейчас, за две недели до венчанья,
В ней что-то изменилось навсегда,
Как будто с прежней жизнью расставанью
Способствовала новая пора.
Сейчас она сидит в библиотеке,
Играет для простушки, рвёт струну,
И сложно в её взгляде не заметить
Какую-то чужую простоту.
- Тебе, Мари, главу вскружил когда-то
Дурманящий звук плачущей струны. –
И вдруг упали кольца из агата,
Как будто деве пальцы обожгли.
И веер так внезапно выпал наземь, –
Ей в глаз попала пыль с его пера,
И ненароком северскую вазу
Мари рукой столкнула со стола.
Тогда Лизон на миг простилась с духом,
Он будто бы оставил её плоть.
В ней что-то закипело и потухло,
Сумело что-то сердце уколоть.
Она поспешно, ласково и живо
Прервала заунывную игру,
И бережно платочек положила,
Чтобы простушка вытерла слезу.
Мари пропела тоненько: «Играйте
дотоле, чтобы вырвалась душа!».
Дворянка ей ответила: «Внимайте!» –
И к скрипке потихоньку отошла.
И вновь смычок зарделся дивным звуком,
Какой блаженство муки даровал,
С глухим её сливаясь сердца стуком,
Напомнил он дворянке светский бал.
VI
Тогда они впервые повстречались…
(Упорно лица маски стерегли).
Среди толпы она лишь выделялась
Лицом, где сочный пламенчик бродил…
Она была дворовою прислугой,
Хотя и полукровкой по отцу,
Покинувшем семью, и по заслугам
За это смерти выдавшем пеню.
Осталась мать – прислуга герцогини,
Почтенная страдалица в летах,
Но с бегством «мужа» жившая отныне
На барских скудно выданных харчах.
Мари своею младостью не схожа
На местную девическую знать.
Она была на ангела похожа,
На облако…. Иначе не назвать!
Когда Лизон увидела простушку,
В ней все затрепетало существо.
Она ей стала музой и подружкой,
Мари была Поэзией её!
VII
И вот она сидит в простом убранстве,
В переднике убогом, башмаках,
Но слишком мало воздуха в пространстве,
Захлёбываясь, высказать в стихах
О, до чего она была прекрасна!
Неужто кто-то в мире есть милей,
Что даже смерть была бы не напрасной
За взгляд и поведение бровей?
- Зачем меня Вы просите остаться? –
Спросила с удивлением Мари.
- Нет сил с тобой, Поэзия, расстаться!
Молю тебя, ничто не говори!
- Тогда играйте что-нибудь, играйте!
Пусть музыкой наполнятся сердца!
Потом хоть награждайте, хоть карайте –
В искусстве смерть не ведает конца!
VIII
Так длилось две недели до венчанья:
Игра на скрипке, взгляды, тишина…
Но суть таят не речи, а молчанье,
Не роскошь, а святая простота.
IX
В весенний день, ничем не освещенный,
Петунии все разом зацвели,
Стоял какой-то воздух раскалённый,
И холод от дыхания весны.
Лизон глядела в зеркало беспечным,
Холодным взглядом прожитого дня.
В ней страсть кипела долго, но не вечно,
Сейчас осталась только пустота.
Мари ей на ночь косы расчесала,
Затем присела с нею наравне,
И осязала, как она дышала,
Скрывая взгляд в ресниц гущавине.
И нежно проступала дрожь по коже,
А на щеках играла резво кровь…
Так в закромах души её, возможно,
Рождалась несчастливая любовь.
Когда дворянка слабо улыбнулась
И обронила нехотя словцо,
Мари её плеча слегка коснулась,
Чтобы взглянуть в надменное лицо.
- Неужто не попросите остаться? –
С надежной глядя в острые глаза.
- Увы, я предпочла бы нам расстаться,
Венчанье нынче завтра у меня.
Метелью от неё в тот миг пахнуло,
И словно заморозило слезу,
Как будто чувства Лизхен отвернуло,
Как дождь отвёл опасную грозу.
X
Всю ночь Мари и глаза не сомкнула,
Проплакала до утренней зари,
А только ночь рассветом обернулась,
Бледна, как смерть, явилася Мари.
К обеду уж невесту наряжала,
Крепила украшенья к волосам
И сквозь вуаль незримо прикасалась
К её раскрепостившимся плечам.
Дотрагивалась бережно до ткани,
Касалась кашемировых волос,
Несказанное счастье доставляло
Питать её, как тонкий запах роз.
Дышать ей, как поэзией писатель,
Как скрипкой виртуозный музыкант,
Обожествлять, как тайный воздыхатель
И почитать, как правила педант.
Лизон была в безмолвии могильном,
В наряде, белом, как осколок льда.
И по лицу видно было, как сильно
Лизон была в кого-то влюблена.
Где делось то пустяшное веселье,
Та жажда жить судьбою не своей?
Сейчас она страдала неподдельно:
«Что стало с тою юностью моей?»
Мари связала белыми бантами
Букет из белых бархатных цветов,
И поднесла дрожащими руками,
Оставив драматичный лексикон.
Лизон глядела искоса на пальцы,
Вцепившиеся в вычурный букет,
И обвила рукой цветок печальный,
Что межи них бросал унылый свет.
Мари букет невольно упустила,
А Лизхен не успела подхватить,
И вмиг цветы рассыпались, как только
Ослабилась крепившая их нить.
- Скажи, Мари, мне слово в утешенье,
Пока ещё свободою дышу,
Ведь чувства неподвержены гоненью,
О, подари мне голоса струну!
- Желаю Вам быть мудрой в этом браке,
Быть ласковой и любящей женой, –
Мари ей с нарастающей отвагой
Сказала, как солдат, идущий в бой.
- Ты лучше пожелай мне сил проститься
С тобою в сей трагический момент
И в пущие страданья не пуститься,
Не очутиться в пропасти на дне.
- Я, герцогиня, Вам желаю счастья,
Весь мир достоин быть у Ваших ног!
Желаю, чтоб коварные напасти
Не кланялись в дому на Ваш порог.
- Мари! Останься… Я к тебе с мольбами
Сейчас взываю только из любви.
Я проклинаю дни, когда часами
Из-за меня проплакивала ты!
- Теперь мне чужды Ваши огорченья,
Теперь совсем другие я и Вы.
Я зла на Вас таить не в намереньях,
Не где уж взяться чувству здесь любви?
Накидка Ваши плечи накрывает,
И волосы – венчальная фата.
А снов без пробуждений не бывает –
Природа не бывает не права!
И с теми на устах своих словами
Покинула Мари её в тиши.
С последними закатными часами
До свадьбы Лизхен мертвою нашли.
XI
Лежала она в белом одеянье,
На сердце с окровавленным пятном.
Как значилось, дворянка до венчанья
Пронзила грудь покривленным ножом.
Фамильный склеп ей стал навеки домом,
В котором обрела она покой.
Судьбою было счастье не дано ей
Стать ласковой и любящей женой.
Лишь изредка надгробье укрывалось
Цветами в свете утренней зари,
Когда могильный мергель покрывался
Слезами неприкаянной Мари.
Лизон, хотя и мало погостила,
Не зря она тот краткий час жила:
Мечту свою в реальность воплотила –
Любила и любимою была.
3-4 июля, 2010 год.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=274493
рубрика: Поезія, Поэма
дата поступления 10.08.2011
Доки живе українське мистецтво,
Доти й сама Україна жива!
З віку у вік набуває безсмертя,
Як набувають безсмертя слова.
Доки живе українська культура,
Доти слов’янський народ не умре!
З віку у вік переходить у спадок
В душах вже наших онуків живе.
Доки живе українськая мова,
Доти і серце палає вогнем!
Пишуть книжки і навчається молодь
Щось вносить в мову своє день за днем.
Доки живе українська завзятість,
Доти в не всохне козацька душа!
Наші нащадки підтверджують ділом
Те, що країна і досі жива!
Доти жива українська держава,
Доки надія палає в серцях,
Доки її невмирущая слава
Вітром гуляє по вільних степах.
Листопад, 2009 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=274257
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 09.08.2011
Синє небо й жовте поле
Є колискою життя,
Рятувальне наше коло
Наша рідная земля.
Нива золотом заграє,
Соловейко заспіва –
Найдорожче все плекає
Наша рідная земля.
Вітер шелест підіймає
Із-за пагорбів в степу.
Швидкоплинний день рушає
У нічну холодну тьму.
У пітьмі лякають тіні,
Постає німа стіна.
Та коли світанок вплине –
Україна ожива!
Знов калина червоніє,
Соловейко знов співа –
Вона вмерти не посміє
Наша рідная земля!
Листопад, 2009 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=274256
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 09.08.2011
Десь скорбота блукає в народі –
Україна моя у ярмі,
А її вороги на свободі,
Коли б мали сидіти в тюрмі.
Коли б мали живитись харчами,
Вони дурять знедолений люд
І кишені свої хабарами
Набивають, - з країни деруть.
Що тоді з калиновим суцвіттям,
Коли влада ламає його,
Коли буйна тока лихоліття
Понівечить його батогом?
Та, на щастя, воно не зів’яне,
Не зів’яне, можливо, на жаль,
Бо відтоді жорстокість постане
На душі, що бринить, мов кришталь.
І цей витвір піде проти того,
Хто його на таке потворив,
І „погане” супроти „лихого”
Здасться Раєм, хто лихо створив.
Адже палиця б’є двокінцево,
І отримає кожний своє.
Матер’яльне – минає миттєво,
А духовне – довічно живе!
Червень, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=274056
рубрика: Поезія, Лірика
дата поступления 08.08.2011
Україно, щось тебе тримає,
Я навіть здогадуюся, що:
Світ тебе, як треба, не сприймає,
А твої правителі – ніщо!
Знаю, що лани твої шепочуть,
Чую я, про що шумить Дніпро
І про що дуби в гаях лопочуть.
Знай і ти: мені не все одно!
Україно, я твоя дитина,
Я – твоя сестра і вірний друг.
І тебе в цю смутну, чорну днину
Не покину вбиту в прах і пух.
Прагну я твойого воскресіння,
Прагну тебе гідного життя,
Не бажаю Божого спасіння,
Бо спасти тебе повинна я!
Я – людина іншої епохи,
Я – твоє годоване курча.
Не прийму російськеє „всё плохо!” –
Вірю в українське – „до меча!”.
Червень, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=274055
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 08.08.2011
До тебе – слова, рідна мати моя,
До тебе – думки, Україна,
До тебе – стук серця й ласкава струна,
До тебе – весна солов’їна.
До тебе, моя калинова краса,
До тебе, духмяная нива,
До тебе – любов і до тебе – душа,
До тебе, моя Україна!
Червень, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=273924
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 07.08.2011
Два берега – лівий і правий
ріки, що між ними тече;
Отруйна вода і жовтава
В тій річці б’є дужим ключем.
І в неї неначе є серце,
Що б’ється між двох берегів,
А душу випалює перцем
Ворожість двох рідних братів.
Два берега – лівий і правий,
Два сина живої ріки,
Що в душах леліють неправду
І мнуть застарілі боки.
Аж здавна у них повелася
Відверта завзятая лють,
А мати – сльозами втирайся:
Брати один одного б’ють!
На Східному березі – зброя,
На Заході – воля і дух;
Та браття на власному стоять
Ціною смертей і розрух.
Ріка-Україна, як мати,
Втирає сльозу за синів;
Не кінчить усе нарікати
На каторжних вражих братів.
„Що ж ви, сини, схаменіться, – говорить, –
Виллється боком вам ся боротьба!
Люди, несіть свою лють на простори,
А не в серця!” – так пророчить вона.
Бо Україні не можна ділитись,
Брату на брата не гоже іти.
Браття! Товариші! Люди! – миріться,
Бо в протистоянні щастя не жди!
Матері любій не крайте серденько,
Гріх – заподіяти рідному біль.
А Україна – ріка ваша, ненька,
Рана кривава – не сипте їй сіль!
Червень, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=273923
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 07.08.2011
В яблуневому цвіті ти, як наречена,
Ще й у барвінка вквітчайся блакить!
Ти, наче образ в куточку священний –
Хочу завжди пам’ятати цю мить!
Хочу дивитись, як ти, Україно,
Вийдеш із бруду суха й запашна;
Сестро кохана, ти в світі єдина,
Кого люблю більш за власне життя.
Хочу тримати твою ніжну руку,
Наче кохану свою обіймать;
Ти – моя радість, моя ти розпука,
Божа моя благодать!
Як і любов, ти єдина для мене,
Ти унікальна, як рідкий сапфір,
Ти музикальна, немов Мельпомена,
Чиста, прозора й легка, як ефір.
Як Афродіта, ти сходиш з Олімпу,
Наче в Офелії, ніжна хода,
Відданість й віра, немов у Пилипа,
Як у Богдана – велика мета!
Ти народжена носити тіару,
І хоча Сонце й убило Ікара –
В тебе щасливе майбутнє – не рок,
В котрому лавровий вдягнеш вінок.
Червень, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=273894
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 06.08.2011
В чому щастя України?
Щастя – в борщику смачному,
У цибулі й буряках,
Щастя – в салі запашному,
У горілці й гарбузах.
Щастя – в святості церквушок,
Щастя – в небі над Дніпром...
В чому щастя України? –
У всьому, що є добром!
Щастя – в усмішці людини,
В соловейчиних піснях,
Щастя – в ниви гущавині,
Щастя – в тиші і вітрах.
У Карпатах вільно б’ється
Серце щастя, як в орла,
Коли каменем несеться
У повітрі, мов стріла.
Щастя – в кожному ковточку
Аромату рідних трав,
Щастя – в рідному куточку,
Що душі притулком став.
Щастя – в щасті Батьківщини,
Щастя – в мирі і красі...
В чому щастя України? –
Щастя – в прожитому дні!
Щастя – у весняних грозах
І у вранішній росі,
У зимовому морозі
І у літній духоті.
Щастя – в кольорі надії
І березових бруньках,
Щастя – в людській славній мрії,
В ясеневих пелюстках.
Щастя – в шелесті шипшини,
У курчанні журавлів...
В чому щастя України? –
В братній єдності братів!
Червень, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=273827
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 06.08.2011
„Як там справи на Вкраїні?
Як народ тепер живе?” –
Запитаю на чужині,
Коли в очах все пливе
Рідна матінко-Вкраїна,
Мила сестронька моя,
Люба подруга-калина
І кохання, і життя...
Запитаю у жар-птиці
Із північних берегів,
Чом мені так часто сниться
Сміх товаришів-братів?
Запитаю в океану,
Чом не радує краса
Куби, Франції, Ірану,
Монреалю й Вегаса?
Чом додому дуже хочу,
У хатинку на селі?
Чом без сну стрічаю ночі
У далекій чужині?
Чому хочу чути півнів,
Що співають у дворі?
Чом мені вабливий Південь
Не замінить тут сім’ї?..
Батьківщина і родина –
Одне ціле назавжди.
Моя славна Україна,
Жди мене, матусю, жди!
Червень, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=273738
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 05.08.2011
Зачудована країна –
Гордість батечка-Дніпра,
Кия, Щека і Хорива
Новостворена земля.
Світ славетного Богдана,
Вишневецького клейнод,
Залізняка й Гонти рани,
Що отримував народ.
Всю ненависть Єремії
І поляків прийняла,
На століття захворіла,
Та залишилась жива!
Пізнавала і неволю
І її пережила,
Довго зшукувала волю
І усе ж таки знайшла!
Зачудована країна
Комусь славу здобула,
Комусь долю, спокій, зміни,
А комусь і шлях життя.
Та для мене Україна –
Щастя жити для сім’ї,
Гордість жити на землі
В зачудованій країні!
Червень, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=273737
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 05.08.2011
Тобі дістану зірку з кришталю
І буси із опалових коралів;
Волосся твоє в злото уберу,
В обійми загорну свої міцніше сталі.
Тобі я, Україно, подарую
Всю величність сердечної краси,
До себе тебе з жаром пригорну я,
Щоб чути запах русої коси.
Щоб вії поколов вінок з барвінків,
Кульбабки і лілового бузку,
Щоб чути голос твій: так шелестить травинка,
Чоло твоє долонями стискать.
Молитися на тебе до ікони,
Благати зберегти твій гордий стан
І зруйнувати до мети всі перешкоди,
Щоб тріумфальний час настав.
Червень, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=273610
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 04.08.2011
„Свободу – за землю!”,„Життя – за любов!” –
Кричать молоді орленята,
Які проливали б осквернену кров
Карателів воли заклятих.
Шукали б у смерті спасіння своє,
Рятунок великій державі,
Але там, де серце на честь наплює,
Не вирости істинній славі.
Коли ви у вбивстві побачите рай,
Душа ваша згине навіки.
У розумі вихід і благо шукай,
У гіднім званні чоловіка!
Кому Революція щастя дала, -
Загинуло цвіту багато.
Підрізавши крила в старого орла,
Малому орляткові – втрата.
Свободу віддати нескладно свою,
Життя – іще легше віддати.
Не треба багато відваги й часу
Життя у людини відняти.
Кому сей потрібен щербатий піар,
Замітки у жовтих газетах?
Людський ґвалт – безладний словесний базар
Затягує душі в корсети.
Життя – ось єдине, що варто любить;
Свободу й любов – шанувати.
Країну – від себе самих боронить
І честь до труни пильнувати.
Вересень, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=273607
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 04.08.2011
Моя зграя відлетить на Схід, де сонце біле
Їх зігріє витривалі крила,
В край, де дух горить і не згорає
Відлетить слабка і квола зграя.
Я ж тепла не буду пильнувати з ними,
Бо підточить зрада швидко їхні крила.
Я залишусь вдома і до діла стану,
Буду працювати день без перестану.
Я візьмусь до діла в своїм ріднім краю,
Хай горить те сонце – серце не згорає!
Зграю я покину – честь залишу з болем,
Розділю сю тяжбу з ниви жовтим морем.
А коли ту зграю вшкварить сонце біле,
Обпалить ганьбою горді їхні крила,
Повернеться зграя у свою родину,
До землі у вишнях, та й на Україну.
Та як стане холод з їх тоді спускатись
І замерзне воля до роботи братись,
Хай тоді танцюють у своєму Сході
Попід сонцем білим на чужій природі.
Та не в змозі серце загоїти рани,
І зомліють крила на світанку рано.
У землі схоронять, та й на Україні
Під вишневим цвітом в самій сорочині.
І ніхто не скаже слова, не згадає,
Що колись була та витривала зграя.
Не зітре й сльозинки сонячна чужина,
Тільки-но заплаче мати-Україна.
Зрада – то болото: потягне як ступиш,
А безчестям слави і добра не купиш!
Вересень, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=273425
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 03.08.2011
Небо було чорним не від хмар. То чорний дим від пороху затьмарив біло-блакитний горизонт. Над невеличким селищем під Афганістаном неначе кружляє чорний янгол смерті. Він бачить усе і слідкує за кожною душею, сподіваючись забрати її кістлявими тремтячими руками у своє темне царство. Він бачить смерть і радіє кожній пролитій краплині крові невинних жертв війни.
Маленькому хлопчику на ім’я Хасан нещодавно виповнилося шість років. Свій день народження йому довелося святкувати у залізному бункері разом з іншими дітьми та їхніми матусями без їжі і пиття. У той самий день війна забрала життя його батька, а мати приховала це. Вона обіймала свого синочка, цілувала його брудне сплутане волосся і співала сумну колискову про спокій і злагоду у родині. Хлопчик уважно слухав, вхопившись за мамину руку, і повільно засинав. Інші діти сиділи недалеко від них у колі та доїдали залишки їжі, яких могло вистачити ще на два дні. Мати Хасана – Зейнаб повільно змінила колискову на молитву до Аллаха. Вона просила зберегти життя її синочку і допомогти усім чоловікам у бою. Очі залилися сльозами і гіркий ком страху став у горлі, заважаючи вільному диханню.
Через одинадцять годин померла одна з жінок, хвора на астму. Її дитину приголубила сестра тієї жінки, а дівчинці сказала лише, що мамі тепер добре, бо вона у Раю. Мала повірила, адже їй було чотири рочки. Якщо вона виживе, то все одно рано чи пізно дізнається правду і буде плакати так само, як зараз плаче її тітонька над могилою без імені. Та чи буде та могила взагалі? Повмирають бідолашні, згребуть їх в одну яму та й годі. Скільки їх ще помре? Скільки ще треба крові тій клятій війні?! Тіло цієї нещасної довелося накрити темним балахоном і відтягти подалі від дітей, тому що виносити його з бункеру було надто небезпечно і ризиковано, але й залишати його на місці загибелі не можна. Невдовзі воно почне виділяти трупну отруту, яка є небезпечною загрозою для життя.
Зейнаб прокинулася, коли всі ще спали і побачила, що закінчилася питна вода. Хасан постійно марив і нестерпно хотів пити. Він часто прокидався уві сні і просив води, але ніхто не міг нічого вдіяти. Тоді жінка спробувала підвестися і тихенько вилізти з бункеру. Це було небезпечно, бо якщо ворожі солдати довідаються чи побачать їхнє сховище, вони зруйнують його, а людей заберуть полон або повбивають на місці. Вона була у розпачі і не знала, що робити. Бідна залякана жінка прагнула лише врятувати свою дитину навіть ціною власного життя. Тому, надумавши, вона наважилася. Потихеньку ледве підняла важкі залізні двері і подивилася крізь щілину. Навкруги нікого не було. Мертву тишу розривало тільки її важке дихання і почуття страху. Зейнаб обережно вилізла з-під сховища і закрила за собою двері. Коли вона підвелася, то не змогла втриматися на ногах і впала на сиру, прогріту палючим сонцем землю. Внутрішній голос і материнський інстинкт – були єдиними на той час почуттями, що не дозволяли їй вмерти. Знесилена і голодна, вона спробувала ще раз. Цього разу вийшло. Тоді вона спрямувала наліво, бо сподівалася дістатися солдатських харчів. За рогом доносилися сміх і розмови. Вона не розуміла жодного слова і тому вирішила зачекати, коли вони розійдуться на відпочинок. Чекати довелося довго. Вона найбільш з усього боялася заснути від втоми і випадково виказати своє місце знаходження.
Минула година... дві... три... і аж на четверту солдати повставали з-за столу і пішли у невідомому їй напрямку. Скориставшись моментом, вона нишком-тишком підкралася до столу, мов та кішка, і зупинилася біля нього. На столі стояв недопитий бутель молока, порожні тарілки, неподалік від яких неохайно валялися виделки, ложки, а під столом – надкушений ломіть черствого білого хліба. Вибору у неї не було. Вона підібрала хліб, забрала молоко і завмерла на місці, почувши небезпеку. А коли озирнулася, то від жаху випустила їжу з рук і широко відкрила перелякані очі. Перед нею стояли двоє іноземних солдат і говорили щось незрозумілою мовою, посміхаючись і дивлячись на бідну жінку, як гадюки на мишу. Зейнаб уся тремтіла, коли вони підійшли до неї і схопили за руки.
... Її катували і намагалися дізнатися звідки вона взялася така. Але жінка не вимовила ані слова, бо від того, що вона могла бовкнути залежало життя її сина. Вона мовчала, мов та риба, і солдати зрозуміли, що від неї не буде діла або подумали, що вона німа. Трохи згодом один з них узяв зброю і нещадно вистрелив їй прямісінько у серце. З-під брудного одягу сірого кольору одразу ж виступила гаряча червона кров, а з очей бідолашної впала остання сльоза.
Смерть цієї жінки бачив Хасан. Він виліз зі сховища, коли побачив, що мами немає поряд і заховався за дверима, мовчки спостерігаючи за тим, як вбивають його мати. Від жаху він втратив дар мовлення і почервонів від напруги й болю. Коли солдати пішли, залишивши тіло на місці загибелі, він вийшов , заляканий, мов собача, і притулився до материнських грудей зі сльозами на очах. Він і досі мовчав. Хлопчик був такий маленький, а бачив вже так багато смерті навколо себе. Знервований і відчайдушний, він швидко вибіг з приміщення, у якому знаходився бункер і побіг прямісінько у саме пекло назустріч смерті.
На полі бою гриміли снаряди та вибухівки, лилася кров і панувала смерть. Небо було такого ж темного кольору від гарі й диму, а над полем битви простягав свої чорні крила диявольський янгол смерті.
Хлопчик біг без зупинки і ніхто не знає, що сталося з ним потому. Може загинув, може був не смертельно поранений кулею і потрапив до госпіталю, може опинився у полоні, а можливо і врятувався. Та якщо він вижив, у його пам’яті назавжди залишаться наслідки цієї проклятої війни..
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=273422
рубрика: Проза, Воєнна лірика
дата поступления 03.08.2011
Осенним утром …года, выйдя на крыльцо, Элена обнаружила под дверью свежую газету, брошенную проезжающим мимо её дома на велосипеде мальчишкой-почтальоном. В ней имелась статья о видимых успехах «Life company» и краткое интервью Элены с молодым журналистом, которому ей пришлось когда-то рассказать вкратце о процессе развития предприятия. Прочитав написанное до конца, Элена увидела метку, афишированную тогда ею самой, что она должна будет ненадолго выехать в Сиэтл для решения вопросов с конкурирующей фирмой. Когда-то у неё возник серьезный конфликт с одной из лучших компьютерных фирм США, но, к счастью, он был благополучно исчерпан путем обоюдного договора, скреплённого печатью и деловым ужином здесь, в Ванкувере. Но теперь она должна была ненадолго съездить в Сиэтл для важных очных переговоров с представителями этой компании. Подумать только! Она чуть было не пропустила важное заседание из-за нелепого упущения в ежедневнике! И если бы не подвернулась эта статья, кто знает, как развивались бы события. Наверное, удача все же сопутствует ей и незримо приходит на помощь в особенно тяжёлые минуты. Однако что-то все же не давало покоя. Уж больно знакомое слово «Сиэтл», с которым связано не только её переменчивое детство, но и обретение первой любви. Она хотела и боялась вновь оказаться в тех местах, где когда-то гуляла с Камилой, в том леске, где так часто предавалась любовным уединениям и ласковым непринуждённым беседам. Как страшно было снова окунуться в прошлое, которое слегка утихло, но продолжало напоминать о себе. Все это было, как в тумане, как во сне, но в то же время так реально и ощутимо, что тело сковывало дрожью, а мысли роились и путались в голове от волнения.
На сборы Элена имела много ли мало три дня. Она взяла только самое необходимое, деньги и несколько дневников, включая новый, с которыми не в силах была расстаться.
Самолёт Ванкувер-Сиэтл вылетел в понедельник утром и через несколько часов прибыл до пункта назначения. Элену встретили в аэропорту представители данной компании и проводили к машине, которая в считанные минуты доставила их, так как аэропорт находился в нескольких милях от места расположения центральной корпорации. Её ветви простирались по всем Соединённым Штатам, а отдельные точки числились даже в Европе. Элена предполагала заключить с ними выгодный контракт, который позволил бы «Life company» шире развиваться в правильном направлении, совершать взаимные экономические и финансовые подвиги, чтобы вывести сеть корпораций на передовой уровень и утвердиться на внешнем рынке. Эта компания планировала объединиться с «Life company» с той же целью, поскольку считала её выгодным финансовым союзником и плодотворным, быстро развивающимся предприятием.
Переговоры длились до вечера, а на утро следующего дня обе стороны подписали договор о сотрудничестве и взаимном финансировании на десять лет. Элена осталась довольна. Она пожала руку президенту компании, который бросил ей дружелюбный взгляд, и попрощалась, заверив, что в ближайшее время ждёт благоприятных перемен и надеется на то, что данный договор станет началом нового этапа в развитии обоих предприятий. Что же касается мистера Бланккета, президента этой компании, то он высказал свое пожелание укреплять не только союзнические, но и товарищеские отношения, чтобы в дальнейшем это помогло им создать могущественного конкурента на внешнем рынке Европы и Австралии. Они еще раз обменялись рукопожатием, а затем распрощались. На предложение мистера Бланккета о совместном деловом ужине в знак подписания контракта, Элена ответила отрицанием, что объяснила чрезмерной занятостью в свете новых событий.
На самом деле она просто хотела отдохнуть, пробыть несколько дней здесь, в родном городе среди буйной осенней природы, послушать её звуки, пройтись по знакомому парку, искупаться в озере и посидеть на его берегу, нежась в романтических лучах улыбающегося солнца.
В тот же день она съехала с гостиницы и отправилась в пригород, где когда-то был её дом. Она приехала к полудню и тот час же прошла в знакомый сердцу район. На месте дома её детства теперь находился крупный торговый центр, а на месте дома Камилы возвышалась католическая церковь. Боже! Сколько времени минуло с тех пор, как она, будучи восемнадцатилетней студенткой, бегала с ранцем, полным книг, а по вечерам гуляла с Камилой, взявшись за руки или приобняв её за талию. Иногда, в прохладные вечера, она накидывала на её озябшие плечи свою куртку и целовала в холодный нос, чтобы согреть и дотронуться до её восхитительной мягкой кожи. Камила по обыкновению ежилась, а иной раз сама просилась в объятия, чтобы ощутить тепло прикосновений. И Элена никогда не отказывала ей, она обвивала её за шею и прижимала к груди под музыку вечерней тишины и едва уловимого трепетания листьев на ветру. Воздух разрывало только частое клокотание их сердец под юной кожей и буйное кипение зародившейся любви.
В тот день Элена попросилась в дом к одинокой хозяйке на 2-3 дня своего пребывания в Сиэтле. Обслуживание и пропитание было учтено за отдельную плату. И уже утром другого дня, оставив все свои вещи в комнате, она вышла на прогулку, надев закрытый брючный костюм белого цвета, так как открытые осенние платьица уже не соответствовали её возрасту.
Сперва она направилась вдоль парка, где под буйным листопадом все еще сохранялось тепло следов Камилы, а шуршание листьев напоминало её смех. Элена шла медленно, прислушиваясь к разнообразию звуков и окидывая взглядом пёструю гамму осенних красок. Шаги её были бесшумны и легки, как дуновение ветра, а взгляд пронзительно глубок и мудр, подобно взгляду старца, познавшего на своём веку все, что только дано познать человеку. В гуще парка она присела на скамейку на том же самом месте, где Камила некогда поцеловала её в потрескавшиеся окровавленные уста. Только теперь эта скамейка имела другой обновленный вид и была перекрашена в другой цвет. Но Элена навсегда запомнила её такой, какой она была тогда, ветхой и старой, как прожитая жизнь, как опустевший старый двор или опустошенная многочисленными ударами судьбы душа. На ней как будто снова сидела Камила, ежась, то ли от холода, то ли от прикосновений, такая же юная и прекрасная. Элене даже казалось, что она ощущает тепло её дыхания и живое движение у себя под сердцем.
Далее она побывала у озера, посидела на берегу, бросая один за другим мелкие камешки так, что они долго прыгали по поверхности. Ей вспомнилась выходящая из воды Камила в одном купальнике и с мокрыми русальными волосами. Как юные создания грелись в лучах теплого весеннего и жаркого летнего солнца, взявшись за руки или лаская друг другу загорелые животы. А затем они шли в озеро, окунались с головой под воду и целовались, чтобы никто не заметил и не осудил. Камила выныривала в полный рост и становилась против солнца в серебряном ореоле так, что напоминала ей неземную богиню, облаченную в тиару мира. Элена звала её Радугой, Песней, Лирой, Музыкой.… Ах, могло ли хотя бы одно из этих названий охватить всю любовь и очарование, которое испытывала к ней Элена. Конечно, это была лишь мизерная часть одного большого чувства, выраженная в ласкательной форме обращения. На самом деле Камила обладала гораздо большим, чем тиара мира, она была хранительницей её души, истинной супругой и верным другом, правами которых не каждый может обладать.
К вечеру Элена спустилась к подножию старого леса, где надеялась отыскать ветхий шалаш, в котором пряталась от дождя вместе с Камилой. Именно этот шалаш стал им вторым домом и любовным пристанищем, где они могли расслабиться, укрывшись от посторонних глаз и не бояться перешептываний за спиной и косых взглядов бессердечных людей. Но не нашла. Шалаш давно распался. От него не осталось и следа, но Элена отлично помнила то место, где он был состроен. Она присела на коленки, не боясь испачкать свои белые брюки сухой пылью, и горько заплакала. Здесь она не боялась быть услышанной, потому как знала, что её никто не услышит. Она не боялась быть самой собой и не стыдилась своих слёз. Здесь она вновь обрела детство и возможность быть ближе к Камиле.
Вечер стремительно перетекал в ночь, и возвращаться в дом было уже поздно. Нужно было где-то заночевать. И тогда Элену посетила давно вращающаяся на уме мысль самостоятельно отстроить шалаш и укрыться в нем до рассвета, что и было сделано. Она пробродила по лесу около трёх часов, не заходя глубоко в чащу, собрала несколько охапок хвороста, среди которого были толстые сухие ветки и тонкие ломкие суки. Самые крупные брёвна она расположила конусовидной формой по кругу, а между ними поставила более тонкие ветки и сплела все вместе гибкими лозинами. Когда шалаш был, наконец, готов, она прикрыла его пересохшими еловыми ветками с пожелтевшими иголками и залезла вовнутрь. Долгая кропотливая работа сказалась наихудшим образом. Она была чересчур вымотана и изо всех сил старалась перебороть одышку, вызванную усталостью и трудом. Кроме того, на её состоянии сказывался в большей степени возраст и моральная опустошенность. Её белый костюм приобрёл серый грязный цвет и покрылся неопределённым слоем пыли. С собой у неё была только небольшая белая сумочка, в которой находилась плитка молочного шоколада и полулитровая бутылка простой минеральной воды. Элена достала шоколад, развернула и откусила, почувствовав, как сладкий вкус бьет оскоминой нёбо и защёчные мешки. Горло вмиг наполнилось слюной и по нему прокатилось приятное покалывание. Когда шоколад был доеден, Элена открыла бутылку с водой и отхлебнула несколько глотков с перерывами для того, чтобы перевести дыхание. После трапезы она откинулась на еловые ветки, с жадностью вдыхая аромат сухой хвои. Кругом обитала тишина и спокойствие, которое вскоре погрузило её в продолжительный мирный сон.
Поутру Элена проснулась от того, что на лицо упало несколько еловых колючек и изрядно укололи нежную кожу щёк. Она привстала, стряхнув с себя виновников своего пробуждения, и потянулась.
Солнце уже находилось высоко в чистом, без единого облака, небе, а лес повсеместно был наполнен птичьими голосами. Элена вылезла из-под веток и отряхнулась. Вокруг – ни души. Тихо и тепло. Слабый ветер приятно и беззвучно обдувает лицо и ласкает волосы, завитые в толстые спиралевидные кудри. Элена глубоко вдохнула лесной воздух и улыбнулась солнцу. Затем она сбросила пиджак и перебросила его через плечо, ухватившись двумя пальцами за петельку на вороте. Подняла сумку, сложив туда пустую обёртку из-под шоколада и полупустую бутылку воды, чтобы не оставлять сор на столь значимом месте, чтобы не класть на сердце пустяковую вину за то, что оставила это место неприбранным.
С этими мыслями она всё больше отдалялась от поляны. Отойдя более чем на 250 метров, она взошла на небольшой холмик и оглянулась, послав последний печально-грустный взгляд на виднеющийся вдали шалаш, такой же реальный, как то, что она стоит сейчас среди знакомого леса в родном городе детства.
К полудню Элена добрела до дома, где её встретила равнодушная хозяйка. Она была чересчур увлечена на кухне, по сему даже не взглянула на неё, когда Элена вошла в дом. Поняв её позицию, Элена вздохнула, что не придется объяснять причину своего ночного отсутствия, но с тем и слегка обеспокоилась её холодностью. Может ли быть человеку всё равно? Очевидно, может, если человек способен притуплять элементарные инстинкты беспокойства и уважения к ближнему. В этом мире слишком много равнодушия, так много, что становится страшно не за то, что можно оказаться в беде, а за то, что никто не поможет, если это произойдёт.
Элена разулась в коридоре и ступила в залу, погрузив усталые ноги в мягкий бархатный ковёр. На столе в центре уголка мягкой мебели стоял небольшой деревянный столик, где находились свежие газеты и пачка дешёвых сигарет. Элена взяла одну газету и поднялась к себе в комнату. Бросив газету на кровать, она отправилась в душ, затем спустилась на кухню к ленчу. Хозяйка как раз заканчивала его подготовку, и попросила Элен подождать ещё несколько минут.
За трапезой она весело рассказывала какую-то юмористическую историю, приключившуюся с её сестрой как ни в чём ни бывало, но Элена не слушала, находясь под впечатлением вчерашней прогулки. Голос хозяйки звучал как-то далеко и приглушённо, что она могла только улавливать обрывки фраз и бессвязные слова. Она молча пила вечерний чай, спустив локти со стола и выпрямив спину, делая вид, что внимательно слушает. Она смотрела на хозяйку, но её взгляд был пуст и невесел, она как будто глядела сквозь неё в одну точку на параллельной стене.
В конце ленча Элена вежливо предложила помочь хозяйке убрать со стола, но та почтительно отказалась, ответив «Не стоит, миссис Реналдос» таким же вежливым спокойным тоном. Элена улыбнулась, поблагодарив её за прекрасный ленч, и удалилась в покои. Там она переоделась в ночную рубашку, привезённую из дома, и легла в постель, накрывшись тонким одеялом до половины. В постели она нашла газету, оставленную здесь несколько часов назад, и развернула. Буквы начали плавать, двоится перед глазами, и ей пришлось достать свои очки, поскольку с возрастом зрение значительно ухудшилось, а организм стал всё хуже переносить усталость. Очки пришлись кстати. Элена пролистывала страницу за страницей, опуская не заинтересовавшие её статьи и стараясь найти что-нибудь о событиях в компьютерном бизнесе, как вдруг ей в глаза бросилась небольшая статья в правом углу газеты с чёрно-белой фотографией картинной галереи «Beautiful world». Рядом с этой фотографией был изображен портрет, который вошёл в список лучших портретов месяца. О нем и была эта статья. Элен показалось, что она теряет самообладание и вот-вот потеряет сознание. Кровь хлынула к виску, и она сжала голову ладонями, выпустив газету из рук со сдавленным криком. Ведь на этом портрете была изображена она сама, Элена, стоящая на фоне распахнутого окна с красной розой в руку в лёгком ситцевом платье, развевающемся на ветру. Её лицо озаряла счастливая улыбка и ясные глаза, совсем не такие усталые и потускневшие, как сейчас, а живые и чистые, как тридцать семь лет назад. Элена сразу узнала этот портрет. Она также не могла не знать его автора. «Камила…» – чуть слышно произнесла она, а затем снова взяла газету и на сей раз прочитала статью до конца.
Этот портрет действительно принадлежал Камиле и сегодня утром был выставлен на обозрение в галерее. Кроме того, Элена выяснила адрес этой галереи, а также то, что данное произведение не единственное, принадлежащее одному и тому же автору и уже не первый раз выставляется в «Beautiful world». Элена вздрогнула. По спине прокатилась волна электрических мурашек и лёгкая зыбь тревоги. Она хотела немедленно посетить эту галерею и выяснить все подробности, но в то же время боялась переступить её порог, потому как не знала, что услышит в ответ на свои вопросы. Однако сильное желание вновь услышать, а возможно и увидеть Камилу придавала ей храбрости и возбуждала силу воли. Элена приняла решение завтра же отправиться в город и осуществить свой план.
Ночь выдалась тяжелой, бессонной. Элена промучилась до рассвета, не могла сомкнуть глаз, а когда первые лучи солнца пробили небесную гладь, она быстро встала, привела себя в порядок, надела осеннее платье коричневого цвета с длинным рукавом и закрытым воротом, соответствующее её возрасту, но подчёркивающее неподвластную времени женственность, и бесшумно вышла из дома, аккуратно закрыв за собой дверь, чтобы не разбудить хозяйку.
По указанному в газете адресу она добралась за час на автобусе и сошла на нужной остановке. Галерея находилась через дорогу от супермаркета и выглядела точь-в-точь как на фотографии. Элена вошла в здание и осмотрелась. Повсюду были развешены картины неизвестных художников, но по своей глубине и превосходству цветов не уступали произведениям Леонардо да Винчи. Здесь были картины разной тематики: пейзажи, натюрморты, росписи, копии, портреты…. Каждая картина была по-своему прекрасна. В серии «Портреты» Элена отыскала тот самый портрет с изображением себя, и подошла ближе. Он висел в самом центре деревянной витрины, такой настоящий и живой, что Элена захотела коснуться его линий, почувствовав близость Камилы через высохшие разводы акварели. Она мысленно окунулась в те времена, вспомнила, как юной девушкой лазала через окно в спальню Камилы и оставляла рядом с её кроватью розу, непременно красного цвета. А утром, проснувшись, Камила находила цветок и прижимала его к щеке, такой же румяной, как лепестки, и влажной от слёз, как весенняя роса на траве. Но иногда Камила слышала её шуршание в изголовье кровати и просыпалась, застав Элен врасплох с розой в руке. Тогда она улыбалась, глядя, как Элена краснеет и опускает глаза. Она приподымалась на локтях, спустив с одного плеча краюшек ночной рубашки, обнимала её за шею и позволяла себя поцеловать…
События тех дней проносились у неё перед глазами, как наяву и исчезали в бездонной пропасти прошлого….
Элена и не заметила, как ей на плечо опустилась чья-то рука и слегка похлопала. Она обернулась. Перед ней стояла женщина лет сорока в чёрных брюках и белой блузке с опознавательным значком работника галереи по имени Хлоя Дженсон. «Добрый день, mem» – поздоровалась она, и немного удивилась, завидев Элену в таком состоянии, а затем подала ей платок. Элена ещё не осознавала, что плачет. За многие годы она настолько привыкла к слезам, что они стали её покорными спутниками на протяжении всей жизни.
Хлоя (к Элене):
Я могу помочь? Что с Вами?..
(берёт за руку, вскрикивает)
Боже мой, Вас дрожью бьёт!
Сядьте!
(Элена теряет сознание, падает, но Хлоя удерживает её)
(в сторону) Клер, бросай с делами,
Джо скажи, пусть позовёт
доктора! Он нужен срочно –
Даме плохо! Вызывай!
И воды неси проточной,
На лицо понаплескай.
(Вбегают Клер и Джо. Они опрыскивают водой лицо Элен и машут бумагой, чтобы привести её в чувство. Входит доктор. Элену укладывают на диван возле окна, и доктор осматривает её. Он подносит вату с нашатырным спиртом и Элена приходит в себя. Сквозь сон она слышит отдалённые голоса доктора и миссис Дженсон. Хлоя называет его по имени, но Элена не запоминает его. Доктор уходит. Хлоя приближается к ней. Рядом стоят напуганные Клер, молодая девушка лет двадцати, и Джон – парень примерно такого же возраста. Элена открывает глаза. Хлоя жестом просит Клер и Джо удалиться. Они повинуются)
Элена:
Доктор говорил…
Хлоя (присаживается на край дивана рядом с ней):
Я знаю.
При осмотре я была.
Элена (с короткой улыбкой):
Я пока не умираю?..
Хлоя (отвечает тем же):
Силы хватит Вам сполна.
Пауза
Хлоя (всматривается):
Мне лицо знакомо Ваше…
Не встречались ли мы где?..
Нет,… не виделись мы раньше,
Но лицо знакомо мне.
Элена:
У Вас есть ещё работы
сего автора?..
(жестом указывает на уголок работ Камилы)
Хлоя (вспоминая):
Ну да!
Конечно!..
Работы!..
Пауза:
(Уходит. Возвращается через минуту с портретом, где изображена Элена, сравнивает с ней)
Хлоя (в изумлении):
Боже! Вы одно лицо с ней!
(поднимает глаза на Элену)
Или это…
Элена:
Это я.
Хлоя:
Миссис Олдивайн сказала:
«Образ взят не от себя».
(При произнесении её фамилии Элена вздрагивает)
Вы досадно разминулись,
Она час, как здесь была.
Только-только дверь замкнулась,
Как портреты принесла.
(Элена смотрит на неё с широко открытыми глазами и не находит слов)
Вас зовут, кажись,… Элена?..
Элена:
Да!
Хлоя (улыбается своей хорошей памяти):
Камила назвала.
(При произнесении этого имени Элена чувствует биение сердца в горле)
Элена (приглушённо, сквозь слёзы):
Я могу знать, где найти мне
Миссис Олдивайн?..
Хлоя:
Она…
адрес свой мне оставляла,
Но давать остерегла.
Элена (с надрывом):
Если с нею не увижусь,
То сегодня я умру!..
Хлоя:
Говорите, только тише,
Вам я адрес напишу.
Миссис Олдивайн всё время
Вспоминает Вас при мне
Всеми красками и всяким
Тёплым словом при поре.
Элена:
Я давно с ней не встречалась.
Где она сейчас живёт?..
Пауза
Хлоя (мрачно):
Много в жизни ей досталось,
Сами спросите её.
(Хлоя находит свою записную книжку, переписывает адрес Камилы и протягивает Элен. Та берёт его в руки очень аккуратно, прижимает к сердцу, плачет и благодарит миссис Дженсон. Хлоя провожает её и желает удачи).
Сцена вторая
Последнее дыхание весны
Элена взяла такси до района и во время поездки не уставала поторапливать таксиста. Она не могла оторвать взгляд от записки, где значился адрес Камилы. Она не боялась, что может встретиться с Джоном, с его ярым противостоянием. Теперь не боялась. Всю дорогу она думала над тем, как глупо прожила все годы своей жизни, как напрасно потратила свою молодость и упустила своё счастье. Теперь эти мысли кружили над ней, как навязчивые насекомые и всё никак не могли оставить. Она только смотрела в мелькающие за окном улицы и вспоминала свое прошлое. На глаза наворачивались обильные слёзы, а к горлу подступал острый ком боли. Она то и дело сглатывала, вытирая лицо салфеткой, и в конец расплакалась. Таксист периодически посматривал на неё в переднее зеркальце, но не решался заговорить.
Так они проехали почти через весь город и свернули в нужном направлении. Проезжая улицу, указанную в записке, Элена прильнула к стеклу, боясь не пропустить нужного двора. Перед глазами встал образ Джона, который застилает ей путь, а за ним красавица Камила пытается вырваться, но ударяется о железные прутья решетки и отступает. Элена видит её слезы и жестокий оскал Джона, но не боится идти вперёд. Единственное, о чем она в тот час жалела, так это о том, что уехала тогда с Жюстиной, расставшись со своей любовью, которая и была та самая, первая, настоящая, а затем не остановила её у алтаря, когда она давала клятву верности Джону Олдивайну. Но прошлое осталось в прошлом, а настоящее… что ждёт её теперь, после стольких лет, потерянных и бессмысленных, канувших в чёрное пространство Леты?..
Они проехали один двор, второй, третий, четвёртый… и вдруг Элена неистово закричала: «Стойте!», так, что водитель резко затормозил, и в какой-то миг все замерло. Элена медленно вздохнула, ощутила биение пульса у виска и жаркую волну дрожи, прокатившуюся по позвоночнику. Она положила потные руки на стекло и затаила дыхание. По ту сторону виднелся трехъярусный фонтан с бьющей ключом прозрачной водой. По воде плавали опавшие сухие листья, отражая свою корявую поверхность, а над фонтаном нависало старое, наполовину осыпавшееся дерево с могучим стволом и разветвленной кроной, судя по всему, дуб. У фонтана стояла девочка в легком осеннем платьице белого цвета и лёгких башмачках без каблуков. В руках у неё были воздушные шары розового, красного и зелёного цвета. Светло-серые волосы, аккуратно подобранные обручем, свисали с плеч лохматыми кудряшками и завитками. Она стояла спиной, копошась в своей узкой сумочке бледно-кремового, почти белого цвета, поэтому Элена не могла увидеть её лицо. Но что-то кольнуло в душе, оставив свой след, как пчела, которая кусает незаметно, но оставляет болючее жало, и рана долго не заживает.
Элена, как заворожённая, встала и вышла из машины, оставив на сиденье сумочку. И сколько не кричал ей вслед водитель, сколько не звал, она не слышала. В итоге он вынул из её кошелька нужную сумму для оплаты за транспортные услуги, а затем догнал Элен, чтобы вернуть ей сумку, молча сунул в руки, и растворился за поворотом. Элена приближалась к фонтану, будто под гипнозом с широко открытыми глазами и приоткрытым ртом. Она не могла оторвать глаз от этого юного создания, столь явно схожего с Камилой. Эта девочка имела всё, что принадлежало тогда Камиле, в день их знакомства: свободное платье, обувь, точно такую же причёску, но главное – волосы. Они были такого же цвета и типа, какие имела Камила, волосы цвета пепла, цвета вечной женственности и обаяния.
Элена подошла к фонтану вплотную и уже ощущала холодное прикосновение брызг на своей тёплой коже, и дуновение ветра. Её лицо обжигал внутренний жар и собственное горячее дыхание, а листья, поочерёдно слетающие с веток, падали в её пышные волосы, на одежду, сбиваясь друг с другом и опадая под ноги. Она остановилась, но всё ещё боялась подать голос, однако девочка, увидевшая её тень перед собой, обернулась…
День клонился к вечеру. Небо стремительно меркло, и над Сиэтлом простирались янтарно-фиолетовые тучи тьмы, пугающие и завораживающие взор одновременно. Исчезали последние скалки солнца, последние тени и тепло. Земля остывала и погружалась в сон. Вода в фонтане похолодела ещё больше и дрожала мелкой зыбью на усиливающемся с каждым часом ветру. Темные, как надвигающаяся мгла, глаза Элен встретились со светло-карими глазками девочки, и последняя ответила ей улыбкой.
Элена (удивлённо):
Камила?…
Девочка:
Добрый вечер, mem!Вы к маме?
За картинами? Прошу…
(жестом предлагает войти)
Подождите здесь покамест, –
Я её к Вам приглашу.
(Голос Камилы: «Мэгги!» На пороге дома появляется Камила)
Она была одета в длинное хлопковое платье тёмно-бурого цвета с крылатым воротником-стойкой с белой оборкой и рукавом три четверти. На вид оно выглядело старым, потрёпанным, но от этого не менее элегантным и утончённым. Плечи покрывала тёмно-зелёная вязаная накидка с затейливым узором и мягкой бахромой по краям. Издалека Камила казалась слегка пополневшей и сутуловатой. Её белые, постаревшие руки прижимали к груди охапку виноградных листьев с мелкими фиолетовыми гроздьями винограда и спиралевидными зелёными усиками. Охапка была настолько объёмной, что закрывала её наряд до половины и издавала необыкновенный пьянящий аромат даже на расстоянии.
Камила заметила гостью, и её взор закаменел на ней в ту же секунду. Она умолкла, как будто онемела, и приблизилась к фонтану, пройдя мимо девочки и даже не заметив её. Элена тоже не могла оторвать взгляд от её лица. Когда Камила приблизилась, стало видно, что она заметно постарела, осунулась, цвет лица приобрёл сероватый оттенок в тон платьев, которые она по обыкновению носила в молодости. Губы поблекли, а щеки утратили прежний румянец. Неизменными остались только глаза, вечно юные и прекрасные глаза Камилы, отражающие её нестареющую душу. Волосы заметно отросли и побелели. Они были сплетены в толстую седую косу и закручены в массивную гульку на затылке, подкреплённую несколькими шпильками.
Мэгги, стоящая между ними, переводила удивлённый вопросительный взгляд то на незнакомку, то на маму, и не находила ответа. В конце концов, она устала от их молчания в напряжённой траурной обстановке, а может, просто решила дать им возможность сказать сейчас то, что было ранее немыслимо.
Мэгги:
Я Вас оставлю…
(Мэгги уходит. Камила и Элена одни. Камила огибает фонтан, не глядя под ноги приближается к Элене на расстояние в несколько сантиметров, не отрывая взгляд. На глазах у неё блестят слёзы. Некоторое время они стоят в полном безмолвии, обездвижены и поражены неожиданной встречей. Затем Камила выпускает из рук всю охапку листьев виноградника под ноги и с криком и бросается в объятия Элен, прижимается к её груди, и плачет без устали. Элена обнимает её в ответ, уткнувшись лицом в шею, и закрывает глаза)
Камила (отпрянув):
Неужто вновь горячка душит,
Мираж я вижу пред собой?
Так пусть он мне щитом послужит,
С которым двинулась бы в бой.
(помедлив)
И победила бы… Победу
В платочке белом принесла б,
И той же ночью Андромеду
Венера в нашу честь зажгла б.
Неужто брежу провиденьем?
Неужто вижу сладкий сон?
Неужто тянется к виденью
Моя душа со всех сторон?
Хочу молчать, но я не в силах,
Хочу бежать, но не могу,
Хочу дышать, но воздух в жилах
Иссяк,… а я ещё живу!
(в сторону)
Живу, как тень, без сна, покоя;
Что ночь, что день – мне всё равно.
Дышать умею лишь тобою,
Дышать с тобой – не суждено.
Пауза:
(Элена молча вглядывается в неё)
Камила:
Молчание… Уста немые…
Поговори со мной, мираж!
Пусть будет красками живыми
Написан осени коллаж.
Пусть небо заревом зальется
И время пусть сейчас замрёт,
Что так стремительно несётся,
Как в море скорый пароход.
Элена (в сторону):
Один Господь, и тот не знает
О том, что на душе кипит
И что со временем смолкает,
И что незыблемо болит…
Наверно, слишком постарела…
Камила (в сторону):
Помолодела я душой!
Успела, Господи, успела!..
Элена (в сторону):
Нашла свой вечный непокой!..
Камила (вслух):
Я жажду голос твой услышать!
Какой он стал?..
(в сторону)
Важно ль?.. и пусть!
(вслух)
Склони чело и очи ближе,
Губами век твоих коснусь!
(Элена наклоняется. Камила целует её веки)
Теперь промолви… только слово
промолви… или смерти дай,
Что станет мне уютным кровом!
…Но тишиной не убивай.
Пауза:
Элена (гладит её волосы, лицо):
Я вижу деву пред собою
(Мне снова восемнадцать лет),
Всё то же время золотое,
Всё тот же осени куплет.
Дебют любви, волна эмоций
И водопад чистейших чувств…
Увидит Дьявол и Ганоций ,
Как я желаю этих уст!
Как я желаю этой кожи,
И как горит моя душа,
Когда слегка коснуться можно
Руки любимой не спеша…
(гладит по руке)
Когда скользят незримо пальцы,
Кочуя медленно к губам…
(берёт её руку, подносит к губам, целуя кончики пальцев)
И сходит до нуля рассудок…
И где шекспировским словам
здесь взяться?.. Только немота
И слепота, и глухота
Сковали тело, а душа
Лежит остаться.
Я карандаш не стану брать,
Слились все мысли воедино,
Мне ничего не написать,
Не рассказать и половины.
Не рассказать, как я люблю
Тебя одну люблю, Джульетта!
И без любви своей умру
Как бабочка: в теченье лета.
Камила (радостно обнимает её):
Теперь я вижу, ты не призрак
И не мираж, и не фантом.
Ты – есть любовь!.. но вечер близок,
Тьма поглощает всё кругом.
(помедлив)
А ты совсем не изменилась…
(целует в губы)
Ну, здравствуй, милая Элен!..
Элена:
Приветствую тебя, Камила!..
А заодно и новый плен
Твоих очей, волос и складок,
Изгибов тела – дар природы;
Но этот плен.… О, как он сладок!
Он называется – свобода.
(Камила вводит Элен в дом, держа за руку)
Изнутри – это скромное сооружение с небогатым интерьером, узкими коридорами и низкими потолками. В центре главной залы стоял круглый деревянный стол, на нём – ваза с полевыми цветами. Вокруг стола расположился старый диван и два твёрдых кресла, обтянутые полинявшим велюром, а рядом – мольберт на подставке и небольшой табурет, на котором лежала сухая тряпка, испачканная красками и набор масляных красок с тремя кистями разной длины и размеров. На мольберте был начат портрет Мэгги в том самом платьице, в котором Элена встретила её у фонтана. Они подошли ближе, и Элена могла хорошенько рассмотреть черты её лица: светлые глаза с длинными завитыми ресницами, пухлые губки нежно-розового цвета, румяные щёчки и маленький ровный носик с двумя крохотными подростковыми прыщиками. Она была невероятно схожа с Камилой, когда ей тоже было шестнадцать лет, и когда она имела впереди всю жизнь, и весь мир был открыт для неё. Камила подошла сзади, положив руку на плечо Элен, которая слегка вздрогнула от неожиданного прикосновения, и обернулась.
Элена:
Твоя дочь?..
Камила (кивает):
Мэгги…
И тут только Элена вспомнила, что за последнее время она ещё не видела Джона и Камила ни разу не упомянула о нём. Она начала оглядываться по сторонам, а затем, увидев, как Камила смотрит на неё, остановила свой взгляд и нахмурилась.
Элена:
А что же Джон? Его нет дома?..
Камила (отводит взгляд):
Он здесь и не был никогда.
(ловит удивлённый взгляд Элен)
Мы развелись… ведь невозможно
Быть с нелюбимым навсегда.
Пауза:
(Элена опускает глаза, пряча слёзы).
Камила:
И без того я слишком долго
Жила безрадостной судьбой,
Но не свернула по наклонной,
Всю жизнь шагая по прямой.
Боялась заповедь нарушить,
Закон природы преступить, –
Вот и пришлось свою разрушить
жизнь. – Но вот как дальше жить?..
В том направлении не стала
Свой путь грядущий ворошить.
О, я и не предполагала,
Как мне несносно будет жить
Вдали от истинного счастья…
…и от тебя, душа моя.
(берет её лицо в свои руки)
Протратив жизнь свою напрасно,
Забыла я, что жизнь одна.
Элена (целует её ладони, опально):
Ах, если знала бы я раньше,
Что с Джоном порознь ты давно…
(помедлив, вздрагивает)
Камила (улыбается):
О, не страшись своих достоинств!
Элена (приходит прозренье):
Я бы осталась всё равно…
Пауза
Элена (ступает ближе):
Но вот я здесь. И больше доля
Не разлучит меня с тобой!
Я буду в радости и в горе
Твоей подругой и женой.
Камила (со страхом):
Женой?..
Элена (крепко сжимает её руки):
Камила, ты согласна
Принять любовь мою сейчас?
(упоительно)
О, ты была б ещё прекрасней,
В наряд невесты облачась!
Камила (с горечью):
Но не судилось…
Элена (уверенно):
Что ж, бывает.
Да ведь от этого никак
Моя любовь не угасает,
Она – пылающий очаг!
Пускай не в церкви и не в Загсе,
А здесь… сейчас… дай мне обет
Любить до смерти и остаться
Моей… моей на долгий век.
Камила (со слезами):
Ещё с недавних пор, отвечу,
Я отдала бы жизнь за то,
Чтоб только слышать эти речи
И видеть наживо кино
с концом счастливым, но сегодня
Не будет этого конца.
Судьба – коварное отродье,
Она – такая у меня.
Пауза
Камила:
Когда в саду тебя узрела,
Мне показалось: знак судьбы.
Она так резко окрылила
И с тем столкнула со скалы.
Шестнадцать лет растила дочку
И в ней я видела себя,
И вспоминала те денёчки,
Когда любовь к тебе росла.
Я ради Мэг жила, боролась,
И было б так не день, не два,
Но лиры смолк тончайший голос,
Порвалась звонкая струна.
Элена:
Мне не понять твоих намёков…
Пауза
Камила (хриплым голосом):
Я умираю.
Элена (с ужасом):
Ты больна?..
Камила:
Нет. Просто чувствую и знаю,
Что жизнь испита мной до дна.
Элена (обнимает её):
Не говори так! Все возможно
ещё исправить, наверстать, –
Всего лишь нужно осторожно
Покровы глупой ночи снять
И постелить в душе надежду,
Зажечь рассветную звезду,
Чтоб указала путь мятежный
В забвенье, счастье и мечту.
Пауза
Элена (настойчиво):
Я повторюсь: Камила, дай мне
надежду, – О, моя напасть!
Ответь согласьем.… Обещаю
Я стану солнцем, что согреет,
В лучах целительных купая,
Лаская, нежа и любя,
Моя Киприда, лишь тебя.
Я стану ветром и развею
Лихие мысли о дурном,
Я обращу их в суховеи,
В пустыню свею их песком.
Я стану пламенем и выжгу
боль, не оставив и рубца…
Я стану пресноводной брызгой, –
Сотру печаль и хворь с лица.
А хочешь…
Камила (прикладывает палец к её губам):
Ш-ш-ш…
Я хочу лишь руку
твою сжимать в своей руке
И целовать без перестану,
До стука сердца на виске.
Хочу стенать в твоих объятиях,
Как в ловких пальцах скрипача
стенает скрипка; как свеча,
чтоб тело тлело
В кольце распятий.
Элена:
Я буду в эту ночь твоей
Рабой и жрицей;
Порочной девой и святой
Небес зарницей.
Когда дубовый лист сухой
В окно лопочет,
Кем ты захочешь – буду той
Во мраке ночи.
(целует её в лоб, обнимает)
Они стояли так долго. Казалось, и не было тех лет, не было на их жизненных дорогах, ни Джона, ни Альфреда, ни тридцати семи лет разлуки… Камила ещё помедлила это время, не в силах разжать объятия первой, а затем все же пришлось отлучиться ненадолго на кухню, чтобы приготовить самый вкусный и аппетитный в её жизни ужин… для семьи.
Элена тем временем отправилась осматривать дом, в котором, как она знала, найдется местечко для неё. Она внимательно рассматривала каждую из четырёх комнат: посетила гостиную, две спальни, кухню, ванную, а, проходя мимо «галереи» (так называла Камила комнату без мебели, где хранились исключительно её работы, мольберты с незаконченными портрета ми и художественные принадлежности) её остановил посторонний шорох. Она тихонько вошла и осмотрелась: комната была сухая и светлая, на окнах не было занавесок, отчего помещение было наполнено искрящимися «солнечными зайчиками» и миллионами переливающихся радужных колец. В комнате имелось более двух десятков мольбертов на «ножках», закрытых белыми простынями; на стенах вразброс висели портреты дочери, Элены, автопортреты в разных ракурсах, а также много незнакомых лиц, видимо заказных.
(Раздаётся голос за спиной).
Мэгги:
Элена Реналдос…
Элена (оглядывается):
Выходит, Мэгги?..
(Мэгги кивает).
Так ты всё знаешь?
Мэгги (приближается, на ней всё то же белое платье и башмачки без каблуков):
Не сразу я узнала Вас.
Элена:
Я постарела…
Мэгги:
Она рассказывала мне,
Я не хотела
сначала верить, но потом,
Там, у фонтана
Узрела я, с каким лицом
Глядела мама
на Вас, и как была
Вдохновлена, окрылена
И безгранично влюблена!
(помедлив)
Мгновенно в прошлое она
Вернулась с Вами.
Пауза.
Элена:
Ты осуждаешь?..
Мэгги:
Нет, наверно… миссис Реналдос!..
Элена:
Зови меня Элен.
Мэгги:
Элен, ответьте…
У мамы я узнать пыталась,
Кто Вы для нас. –
Она молчала, уклоняясь
И пряча глаз.
Её историю я знать,
как дочь, желаю.
И на добро в любой судьбе
благословляю.
Я маму искренне люблю,
И если также
Её Вы любите, даю
Вам слово чести: я отважусь
И Вас любить, как мать свою.
(Элена усаживает Мэгги на табурет и садится рядом, взяв её за руку. Мэгги выжидательно смотрит. Элена рассказывает ей всю историю своей любви и жизни от первой встречи с Камилой до сегодняшнего дня. Мэгги, выслушав внимательно, не перебивая, подсаживается к ней ближе и обнимает. Элена отвечает на объятия, уткнувшись заплаканным лицом в её пышные кудри).
Сцена третья заключительная
Ночь
(Элена в ночной рубашке входит в спальню Камилы. Комната густо заставлена горящими свечами, на стенах развешаны распятия, по углам – лики святых. Витает запах можжевельника и лаванды. Камила стоит у открытого окна в свободной ночной рубашке с коротким рукавом, которая развевается на ветру. Сквозь рубашку просвечивается обнаженное тело. Длинные белые косы Камилы распушены и разбросаны по спине. Они блестят зеленоватым оттенком в лунном свете. Элена, очарованная тем, что видит, приближается к ней).
Камила:
Как ночь сегодня хороша…
И это ложе…
(оборачивается, указывая на кровать, покрытую белым покрывалом)
Белее кал и ландыша, –
На сон похоже.
Элена (берет её волосы, прижимает к своим щекам):
И твои волосы белей
Фаты невесты…
Ты – всех цветов земных милей –
Без речи лестной.
(водит пальцами по её лицу, шее, рукам до конца кисти)
И кожа белая нежна,
Как сеть вуали,
Она волшебна и тепла –
Теплее шали.
Хочу коснуться я её,
Не тронув боле.
Камила (останавливает блужданье рук):
Она твоя. – Здесь всё твоё,
Касайся вволю!
Сказав эти слова, они резко прильнули друг к другу и слились в долгом поцелуе. Подошли к кровати и одновременно сели. Камила запрокинула голову, позволяя Элен целовать её шею, ключицу, прокладывая дорожку все ниже и ниже. Элена обняла её за плечи, задев рукав ночной рубашки, и он плавно скатился до локтя, полностью обнажив плечо и край груди. Элена поцеловала это место, оставив мокрый след, а затем спустила покровы со второго плеча. Она поцеловала ямочку её груди, но в это время Камила взяла её голову в свои руки и подняла выше…
…Элена ласкала её живот, едва дотрагивалась до позвоночника, оставляя след колких мурашек и капли пота, поднимала волосы и целовала затылок, лопатки. Камила поочерёдно целовала её щёки, горящие румянцем, чело, источающее теплую влагу, холодные веки и припухшие губы. Они не снимали одежду, не пытались повторить то, что обычно делают супруги в первую брачную ночь; между ними не было ничего такого, что осудила бы Библия, не было ни вожделения, ни порока, не возникало страстного желания. Они всего лишь находились вблизи друг от друга, а их усталые руки не опускались ниже поясницы. Это была не ночь греха, а ночь чувственности и высокой духовности, проявившейся в слиянии душ, а не в скрещении тел.
Камила (лежа на плече Элен):
Ты говорила с Мэг тогда?
Элена (перебирает её волосы пальцами):
Да. В «галерее».
Она похожа на тебя,
Всех дев милее.
Пауза.
Камила:
Ты не бросай её, когда
меня не станет.
Зови дочуркой, а она
Зовёт пусть мамой.
(Элена вздрагивает от испуга, но умалчивает, и нервно прижимается губами к её челу).
Уже ночь близится к концу…
Элена:
Тебе не холодно?
Камила (не обращая внимания на её слова):
Рассвет увидеть я хочу.
(приподнимается на локоть, заглядывает в глаза)
Разбудишь вовремя?..
Элена (улыбается):
Не буду спать я до утра,
А как последняя звезда
В заре растает,
Я пробужу тебя от сна,
Моя родная.
(целует в нос)
Камила (умоляюще):
Мне надо видеть сей восход,
С тобой встречённый,
Когда заблещет небосвод
Посеребрённый;
Когда услышу первых птиц,
Встающих рано,
Увижу лист, опалый ниц,
Как Божью манну.
И облака – гнедые кони
Вдруг заискрятся,
И луч неловкий в подоконник
Начнёт стучаться…
И перламутровую прорезь
В далёкой дали,
И несосчитанные зори,
Что угасали…
Элена:
Ты всё увидишь, обещаю, –
Как свод горит,
Как утро землю насыщает,
Боготворит…
(помедлив)
Теперь поспи. – Рассвет уж близок. –
Поспи часок.
Камила (тянется к окну):
Скорей, рассвет! Что тянешь с жизнью?
Зажги восток!
Рассвет. Через несколько часов спустя…
Элена (торжественно):
Камила, прорезь в небосводе –
Рассвета знак!
(тормошит Камилу, указывая на открытое окно, где загорается заря)
Скорей! Скорей! Привет природе!
Но что не так?..
(садится на кровати, тянет её за рубашку)
Вставай! Вставай! Ты же хотела
Встречать со мной…
(мрачнеет, голос переходит в шёпот)
Взгляни, там птица пролетела…
О, Ангел мой!..
(прижимает её голову к своей груди, плачет)
Камила уже была бездыханна.
А солнце за окном только набирало высоту…
Луганск, 2007-2010 г.г.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=273194
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 02.08.2011
Кларисса (мягко):
Миссис Олдивайн, скажите,
Что Вас гложет, что гнетёт?
Дверцу в душу притворите –
Пусть спокойствие войдёт.
Мне, как доктору, откройтесь
И не бойтесь рассказать.
Тайну в этом помещенье
Не дано другим узнать.
Пауза:
(Камила молчит)
Кларисса (с улыбкой):
Помните стихотворенье?
(тише)
Не смущаю, не пою
Женскою отравою.
Руку верную даю –
Пишущую, правую.
(протягивает ей свою правую руку)
Той, которою крещу
На ночь – ненаглядную,
Той, которою пишу
То, что Богом задано.
Левая – она дерзка,
Льстивая, лукавая.
(акцентирует)
Вот тебе моя рука –
Праведная, правая!
(умилённо усмехается)
Вас супруг безумно любит!
(щурится)
Это видно по глазам.
Беспокойством душу губит,
Застилает путь слезам.
(горько)
Но улыбкой слёз не скроешь,
(сжимает руку на груди)
Моё сердце, как опал :
Разгорится – не закроешь
Чёрной мантией раскал.
(Кларисса виновато опускается перед ней на колени, стыдливо опускает голову, пряча глаза, и волнительно облизывает губы. Затем сглатывает и поднимает взгляд. Камила читает её по глазам, как открытую книгу, и слегка прищуривается)
Я прошу у Вас прощенья,
Что тревожусь за него.
Пауза:
(Камила изучающее разглядывает её лицо, ловит каждый изъян мимики)
Кларисса (дрожащим голосом):
Я люблю… и вдохновенья
Вдоволь хватит моего.
(улыбается сквозь слёзы)
Я люблю его, как Солнце
Любит землю по утрам.
Сквозь зеркальное оконце
В его сердце, словно в храм
Бьюсь я птицей ежечасно
И считаю каждый миг,
Лишь бы только видеть часто
Его милый светлый лик.
Как под снегом горы стонут,
Так под мыслями о нем
Я тону, и небо тонет
С каждым новым светлым днём.
Пауза:
(Камила удивлена и признательна ей одновременно. Кларисса боится, что Камила возненавидит её за подобное откровение, но всячески старается скрыть свой страх)
Кларисса (вглядывается в её лицо, в надежде найти в нем укор и презрение):
Не смотрите волчьим взглядом…
Камила (берет её лицо в свои ладони, гладит по горячим от волнения щекам, вытирает слёзы и молча поднимает её, усаживая рядом с собой):
Лишь одно я Вам открою,
В чём достаточно скажу:
Не могу я быть с ним рядом,
Потому что не люблю.
Кларисса (осторожно выдыхает, полагая, что Камила не заметит, и ощущает неловкость положения):
Я сказала для проверки,
Извините, если что…
Я надеялась,… поверьте!..
(пытается подобрать слова под её прямое заявление)
Вы не любите его?!
(удивляется)
Камила (гордо):
Но зато есть Ваши чувства,
Их не просто обуздать.
(поднимает её подбородок, агитируя на гордость)
Несказанно в мире пусто
Не влюбившись проживать.
Кларисса (пытается оправдаться):
Миссис Олдивайн, я не…
Камила (резко обрывает):
Да! Вы любите его.
Вы – достойная замена
Для супруга моего.
(помедлив)
Я сама люблю, Кларисса.
(берёт её за руки, трёт их)
Ваши руки холодны…
(гладит по щекам)
А лицо огнём пылает.
Далью неба синевы
Глаза горят…
И мечты идут во сны.
(помедлив)
Продлевать извечный список?
Кларисса (плачет, отрицательно мотает головой):
Нет. Достаточно, прошу.
(закрывает глаза)
Камила:
Каждый вздох отрадно слышать,
Если любишь наяву.
(Кларисса забирает свои вещи и быстро уходит, не сказав ни слова).
В тот же день вечером, приехав в свой офис, она встретила у входной двери Джона Олдивайна, которого не удосужилась даже поприветствовать. Она промелькнула рысью мимо него и юркнула вовнутрь. Он вошёл за ней.
Кларисса (тихо):
Я оставляю её дело.
В нем смысла нет.
Джон (в замешательстве):
Но почему?
Кларисса (оборачивается, подходит к нему):
Пойми, она не заболела,
Ей терапия ни к чему.
Пауза:
(Джон молчит, закрывает лицо руками, чтобы не выдать своих слёз)
Кларисса (ходит по коридору, в темноте только мелькает её силуэт):
Мы в вечном поиске причины,
Всегда пытаемся понять:
Мой Бог, зачем и пред кончиной
Нам не дано в любви пылать?!
(Джон отходит к стулу и присаживается на край, прижимая сжатые кисти рук ко лбу)
Но мы всё также ловим взгляды,
Улыбки, нежные слова,
Меняем без толку порядок
Так, что кружится голова!
(эмоционально)
И мы хотим, хотим всецело
Любимым счастье подарить,
Не понимая, что отпела
Смычка невидимая нить.
Порвалась цепь, что так старались
Сковать и удержать любовь;
А мы такими же остались,
Сменяя лишь картинки снов.
(Джон тихонько смеётся, стараясь выплеснуть сейчас всю накопившуюся боль)
(помедлив)
Любовь, лишь миг, что вальсом кружит
Всегда сознание души,
Но не всегда он верно служит
Тем, кто ушёл в свои мечты.
Он сердце жжёт, ворует разум,
Проклятьем душу он сожрёт;
А страсть волной накатит сразу,
И так же в миг она уйдёт.
(помолчав, подходит к нему, заглядывает в глаза)
Она тебя совсем не любит –
Нельзя заставить полюбить.
Порабощенье душу сгубит
Кислотным жаром окропит.
Джон:
Я не могу её, Кларисса
Оставить, вынув из души.
Кларисса:
А что прикажешь мне – молиться,
Чтоб страсть и грех свой затушить?
Джон:
Мы все, хоть в Бога и не верим,
Но веру в Бога все блюдём
Чтоб никогда не знать потерей;
Мы все клянёмся и клянём.
(виновато опускает голову)
Простите, если дал надежду
И не держите больно зла.
Всё вышло криво, неуместно
Увы,… но воля не моя!
Простите! Мне так жаль до крика,
Примите исповедь мою!
Я своим чувствам не владыка
В людском безжалостном краю.
Кларисса (обнимает его за шею):
О, не терзай себя, не надо!
И не кляни, и не клянись,
Что образ мой с тобою рядом
И мои муки разрослись!
Не смей вымаливать прощения –
Мне не за что тебя прощать!
Во мне нет ревности и рвенья
Свой гнев по силе испытать.
(помедлив)
Мне вдоволь ласк хватило прежних,
Что ты дарил мне весь сей час,
И слов твоих, и взглядов нежных,
Что слал ты разом мне за раз.
Я счастлива своей любовью,
Её достаточно одной,
Чтобы открыться жизни новой
И знать, живя, что ты был мой!
Пусть не душой, а только телом,
Но для меня ты был единым.
Нельзя изъять в плоду незрелом
Всю мякоть, вплоть до сердцевины.
(Джон пытается сказать ответную фразу, но Кларисса останавливает его, прикладывая палец к губам)
Молчи, молчи, мой бедный ангел!
Ступай, не обращая взор.
Мы станцевали наше танго
Святой любви наперекор.
Но стихла музыка и танец
Угас под звуки тишины.
Как оказалось, танцевали
В пустынном зале только мы.
(живее, с блеском в глазах)
Танцуй с ней, Джон, под звуки вальса
И под оваций громкий шум…
(грустнее)
А я хочу ещё смеяться
От сладких снов и горьких дум.
(Восстанавливается длительная тишина)
Джон стрелой выскользнул на улицу и растаял в темноте. Его лицо, пылающее жаром, окутала пелена холодного ветра. Он быстро спустился по ступенькам и торопливым шагом направился к машине.
Кларисса наблюдала за ним из окна, хотя мало что могла разглядеть в тусклом свете полумесяца и уличных фонарей. Затем вошла в свой кабинет и присела в кресло. Она была измотана и взволнована постоянным неведением и тревогами, кроме того, сеанс гипноза отобрал у неё остатки сил, которые, несомненно, сослужили бы сейчас хорошую службу. К счастью, усталость сделала своё дело, и вскоре её сморил продолжительный глубокий сон.
Наутро Камилу выписали под личную ответственность Джона, и уже через полчаса он встречал её с объёмным букетом нежно-лиловых орхидей и вишнёвых тюльпанов – вестников приближающейся весны.
Как только Камила появилась при выходе из клиники, Джон снова влюбился в свою Галатею. И хотя длительный период депрессии и постоянные стрессы отняли обворожительный румянец на её щеках, а глаза изрядно потускнели, она всё же оставалась невероятно привлекательной и божественно прекрасной женщиной. А для Джона она была нечто непостижимое, далёкое, нечто, к чему невозможно прикоснуться и нельзя постигнуть. Он едва накинул на её хрупкие плечи пальто и прикрыл им уже хорошо заметный круглый живот. Камила почти не смотрела на него, а Джон старался поймать её взгляд и не мог отвести своего. С замиранием сердца он вглядывался в неё, как в божество и с великой болью осознавал, что она никогда не оценит его любви. Боже!.. Как это больно, когда сознательно хоронишь себя рядом с любимым, но не любящим человеком, как страшно засыпать с мыслью о том, что завтра ничего не изменится, и послезавтра и через два дня, и ещё много-много дней до конца жизни всё останется по-прежнему. На такую жизнь может обречь себя только безумец, которому нечего терять, кроме своей молодости или… глубоко любящий человек, для которого не существует вариантов выбора, а молодость сама по себе утрачивает всякий смысл. Господи!.. сколько раз ещё придется обратиться к тебе с мольбами!..
В дом Камила вошла безрадостно, словно по принуждению. Джон души не чаял в ней, ничего вокруг не замечал, стелился красной дорожкой, восторженно щебетал, но ничто не радовало Камилу. Шальная мысль об Элене, словно буравчиком сверлила голову и кроила душу. Хотелось плакать. Так хотелось, что лучше было бы упасть на нож, чем сносить подобную боль, сильнее любой пытки. А Джон в это время уже отдал распоряжение накрывать на стол и готовить покои. Камила отказалась от еды. Она сразу отправилась к себе в комнату и, распахнув настежь окно, присела на подоконник, вдыхая свежесть непринуждённой румяной тишины.
Через несколько часов Джон навестил её. Она ничем не завтракала, отказалась от обеда и вот теперь не собирается спускаться к ужину, сколько бы раз не приходила за ней прислуга. Когда он вошёл, Камила со слезами и криком бросилась к нему в ноги.
Камила:
Милый, родной мой, хороший, любимый,
Господом-Богом прошу, отпусти!!!
(падает на колени, простирая руки к небесам)
Небо! За что ты караешь?! Помилуй!!!
Дай мне нас всех оградить и спасти!
Или убей меня нынче кинжалом!..
(вынимает кинжал, протягивает Джону)
Только не клюй мою печень, Орёл! ...
О, твои чувства ко мне, словно жалом
Ткут над моей головой ореол!
Я умоляю тебя! Умоляю!!!
Смилуйся или срази, как стрела!
Господи! Верую! Каюсь! Стенаю!
Мне сама Жизнь без неё не мила!
Джон, не бери грех на душу, опомнись!
Вспомни, что знаешь, что значит любить.
Иль до доски меня эдакой помни
И навсегда свой удел прокляни!
Джон с ужасом смотрел в её горящие отчаяньем глаза, и ему становилось до крика обидно и до смерти страшно. Он не знал, что сказать. Слова слиплись в горле и не могли вырваться, а в лёгких, похоже, застыл скопившийся при последнем вдохе воздух. Лицо Камилы было бледно, как мел и горячо, как огонь. На неё было жутко взглянуть: тень, обтянутая светящейся кожей и только; бесплотное существо, призрак. Но в какой-то момент ситуации Джон переосмыслил последние дни кривого зигзага их супружеской жизни, похожие на тонкую плёнку, протянутую над пропастью, в которую вот-вот упадёт всё, что дорого им обоим – душевная чистота. И что пропасть эта навсегда поглотит её и навсегда запятнает совесть брызгами ненависти, злобы, а от них разольётся боль, несомая реками равнодушия и отчуждения.
Камила действительно была права и она не шутила, когда говорила о смерти. В состоянии безумия она была способна на многое, она способна на всё ради любви, впрочем, как и он. И если Камила готова умереть за Любовь, то и Джон был готов подарить ей долгожданную свободу. Он не хотел больше видеть её угасание, не хотел слышать её крика и рыданий, но больше всего он боялся, что в один прекрасный день ему придётся войти в её комнату и обнаружить бездыханное мёртвое тело. Кровь застывала при одной мысли о том, что ему нужно будет закрывать ей глаза, обмывать холодное тело, наряжать для похорон и, наконец, лично присутствовать при траурной процессии. Он бы не перенёс такого жестокого удара судьбы, а если не удовлетворить её мольбам, этот удар неизбежен.
На следующей неделе, в пятницу, Джон пришёл домой необычно рано. За окном зарождалась и наливалась молодая Весна. Ранний Март сулил благоприятную погоду и весеннее настроение в сердцах людей. Веселилась и природа. На оголенных ветвях деревьев растаял последний снег, и появились мелкие зелёные почки, плавно разрастающиеся и превращающиеся в молодые сочные листья. Из–под снега вынырнули первоцветы и подснежники, а за ними и юные стебли травы. Крыши домов лишились своего белого пухового покрывала и заблестели, заискрились на солнце, которое уже достаточно высоко поднялось над землёй. По светло-голубому перламутровому небу плыли цветные облака, а под ними вились треугольным клином перелётные птицы, возвращающиеся из далёких южных краёв. Земля расцветала всеми оттенками жизни, наполнялась сочными красками и дышала свободой.
Когда Джон вошёл в залу, Камиле, сидевшей за мольбертом, показалось, будто с ним в дом вошла сама леди Весна. Она бросила неоконченную картину и взглянула на него. Джон остановился и замер. Он хотел запомнить её такой навсегда, до того, как объявит о своем решении и её, наполненные грустью глаза, засияют радостью расставания. Постояв неподвижно с минуту, он подошёл к ней и бросил на стол папку с бумагами. Камила подозрительно взглянула на неё, а затем перевела взгляд на Джона.
Камила:
Это что?..
Джон:
Твоя свобода.
Камила осторожно взяла в руки папку и открыла. Она достала бумаги и быстро пробежалась глазами, после чего резко переменилась в лице и, не веря своим глазам, быстро взглянула на Джона, стоящего, как на похоронах. Её лицо снова налилось жизнью, глаза – блеском, а на бледных щеках проступил давно забытый румянец. Она слегка свела брови и приоткрыла рот, не зная, что сказать. В уголках её полных маковых губ появились признаки полуулыбки. Джон оставался по-прежнему хмурым. Из него, словно выкачивали жизнь и вынимали сердце. А когда Камила в порыве эмоций бросилась в его объятия и обожгла уста пламенным поцелуем, то он деликатно увильнул, чтобы скрыть слёзы. Так уж мужчины устроены! Не любят открыться до конца, не любят показать своих слёз или слабости. Поэтому в большинстве своём им не дано понять женщину. Всё у них как-то вполовину, намёками. Не могут определённо сказать ни о чём. Не знают, что тяготеет, не поймут, что радует, не захотят прислушаться и присмотреться. Они всегда воюют. С давних пор воюют в детском саду игрушечными мечами, в школьные годы – за улыбку и внимание девчонок (во множественном числе), в юности – за лидерство в учёбе, потом – в работе, а самое ужасное – воюют за Любовь. Можно ли воевать за Любовь, можно ли бороться, а главное – нужно ли?..
Женщины, как мотыльки, маячат своими хрупкими крылышками перед глазами на протяжении всей жизни; победы в учёбе достигаются трудом, в работе – титаническим трудом, а вот Любовь приходит, как гостья, которую не решаются позвать, а, встретив, боятся усадить за стол, но не от неловкости, а скорее от внезапного несказанного счастья. Эта гостья даже не женщина, а вечно юная девушка с ангельским лицом, потому что она всегда первая и если настоящая, то никогда не станет последней, никогда не состарится и не умрёт. Она будет жить даже после смерти тех людей, которые бережно несут её сердце в четыре руки и хранят корону своего морального величия, как память о своём рождении. Да, да, у Любви есть сердце, и оно горит, горит закатом и пахнет виноградными листьями в ночную пору. Оно стучит и бьется в зависимости от того, в чьи руки попадает. Любовь одна, едина и единственна. В единственном числе. Любовь.
Джон опустился перед ней на одно колено и пристально взглянул в глаза, как бы пытаясь ещё найти тот самый ключ от дверей её души, предназначенный самому сокровенному чувству. Недаром ведь это чувство было названо некогда интимным, то есть тайным, глубоко личным и индивидуальным даже не для любящих, а для каждого любящего человека в отдельности. Любовь у каждого своя, и не важно какая она – важно любить, пусть даже низко в глазах людей, но если любишь истинно, то это уже само по себе возносит человека на пик духовного величия и внутренней праведности.
Камила тихонько подошла к нему и, нежно обвив своими лебедиными руками его голову, прижала её к своей груди, чтобы он мог слышать учащённое биение её истомленного сердца….
После подписания документов о разводе, Камила отказалась от претензий на имущество и не взяла ни единого цента из обще нажитого за всю супружескую жизнь. Джон не стал уговаривать её. Счёл это лишним и неуместным.
Камила ушла из дома в тот же день, объяснив подобную поспешность только тем, что не в силах находиться здесь дольше, чем была. Джон не упорствовал. Он предупредил, что не станет претендовать на её ребёнка и возобновлять отцовские права, за что Камила была чрезвычайно благодарна ему. На прощанье он только поцеловал её живот и тихо прошептал: «Удачи тебе, малыш», а затем взглянул на Камилу снизу верх и громко добавил: «…и маме». Камила чуть заметно кивнула в знак благодарности и улыбнулась.
К полудню она окончательно покинула этот дом. С тех пор, как Джон проводил её взглядом и услышал последний звук захлопнувшейся её рукой двери, они никогда более не виделись.
После этого какое-то время была тупая боль, но потом боль сменилась обидой, а через несколько дней испарилась без следа, как и не было. Даже шрама не осталось. Стены этого дома навсегда утратили мнимые звуки её шагов и шорох нижней юбки вечно серого платья, а пустые коридоры позабыли мягкий тембр её соловьиного голоса и нежных интонаций, напоминающих шелест каштана, бьющегося в оконное стекло её спальни в ветреный день. Джон перестал обращать внимание на все, что было для неё важным или необходимым, перестал замечать то, что не могла не заметить она, перестал дышать в унисон с её дыханием. Сбился с ритма и захотел исправлять, как плохой танцор, который ошибается и не хочет исправлять свои ошибки.
По прошествии одной недели, в пятницу Джон решился навестить Клариссу Норрингтон, по крайней мере, вспомнил о её существовании. Он не мог знать наверняка, а потому уж очень опасался её реакции на продолжительное отсутствие вестей с его стороны. Он шёл к её обитому порогу, и глава его была сокрыта за кустовым букетом багряно-алых роз, купленных в одном из цветочных магазинов неподалёку. Он остановился перед закрытой дверью с сияющим взором и бесчувственно сомкнутыми устами. Замер. Дрожащая рука ещё не поднималась постучать. Мысли смешались воедино вместе с вяло продуманными фразами и застыли где-то в глубине его существа, боясь быть бессмысленно высказанными и неправильно истрактованными. Он уже почти утратил прежний пыл и приготовился к повороту, как дверь захрустела, зазвенела и медленно приоткрылась в сопровождении ветхого скрипа.
На проходе стояла молодая девушка с озабоченным выражением лица с явными чертами грусти и удивления. Джон тот час же узнал в ней помощницу Клариссы, некогда встречавшую его милой ангельской улыбкой и посоловелым лукавым взором. Сейчас он не мог видеть нечто подобное.
Девушка, как ему показалось, пережила мгновенное замешательство, а затем просто и недвусмысленно поинтересовалась целью его визита.
Девушка:
Вы к мисс Норрингтон?
(Джон кивает в ответ)
Мне жаль, но…
(пристально смотрит на Джона)
Она временно в отлёте.
Джон (шокирован):
Как? Куда?
Девушка:
И не чудно:
Она долго Вас ждала.
Всё надеялась, что вскоре
Я открою дверь – и Вы
Позабудете о ссоре,
Вспомянувши о любви.
Пауза
Джон (виновато):
Я не мог… никак…
(резко)
Куда же
Она держит нынче путь?
(Девушка молчит)
Вы мне скажете?..
Девушка (жестом предлагает войти):
Входите. Если сердцу любо льнуть.
(Джон входит. Через несколько минут появляется)
Джон:
А что, если слишком поздно –
Ввысь поднялся самолёт?..
Девушка (слегка улыбается):
Безразлично. Если любишь –
Сердце пустится в полёт!
Джон поспешно всучил букет девушке и без тени промедления помчался прочь.
До аэропорта, с которого по логике вещей должна была вылететь Кларисса, он добрался нескоро из-за новоорлеанских пробок, длиной в «Эйфелеву башню». Однако, добравшись до пункта назначения, ветром выбежал из машины и помчался к авиакассе. Там он узнал, что рейс Новый Орлеан – Лос-Анджелес вылетел из аэропорта полчаса назад…
Полчаса. Опоздав на полчаса, будем ли мы проклинать это нечаянное промедление или же благодарить судьбу за то, что не позволила свершить ошибку? Будет ли этот роковой промежуток времени, как серый отпечаток грязной ладони на судьбе или расцветёт поляной кроваво-красных цветов очищения и избавления от мук? Можно ли дать ответ сию же минуту, чтобы не испытывать терзания за последующие годы жизни?
Джон попытался проанализировать и оценить ситуацию в несколько секунд после услышанного приговора. Он сумел принять решение. Но вот только верное ли оно? Понять это можно только со временем. Для того и живёт человек на Божьем свете, чтобы падать и подниматься, испытывать умиление и разочарование, набивать шишки, а затем усыплять боль льдом терпения и переосмысления, превозмогать неудачи и блистать в лучах долгожданной победы.… Ах, как сложно иногда блистать! Намного проще было бы сидеть на обочине разветвлённой дороги и, потирая образовавшуюся вследствие удара шишку, повторять себе: «На всё воля Божья!» Как ни странно – вариант, но заведомо ошибочный. Бездействие ещё более обременительно, нежели попытки к действию, пусть неловкие и неопытные, но живые, реальные. Безразличие – могильный крест человека, а с ним и всего сущего на Земле. Нельзя, живя, не видеть жизни, нельзя её не испытать, не вкусить и не прожить. В этой жизни мы имеем право только на смерть, а всё остальное – наши обязанности. Если человеческая душа осознает это – даже смерть не заставить её преклонить колени.
Он сумел принять решение. Он принял его твердо и хладнокровно в ту же минуту. Сущность его состояла в следующем: Джон купил билет в два конца на ближайший рейс Новый Орлеан – Лос-Анджелес, который отправлялся в полдень следующего дня, и угрюмо поплёлся назад.
На другой день, ограничив себя минимумом вещей, сложив только самое необходимое в единственный дорожный чемоданчик, и захватив билеты, Джон отправился в аэропорт, откуда вылетел указанным рейсом с приятным ощущением того, что компания будет находиться под бдительным взором верного друга Томаса Джордано и подобных его порядочности компаньонов. В самолёте он ненарочно вздремнул. Должно быть, сразила моральная изношенность и вечная спешка в погонях за счастьем. В мыслях наживо восставал образ Камилы, вечный образ Любви. Она стояла где-то в центре сада, в объятиях цветущих плодовых деревьев и моросящего дождя. Она плакала мелкой росой и светилась в лучах бледноликого солнца. Её слезы смешивались с дождевыми каплями под звуки невидимой арфы, и воздушным водопадом разливались на грудь, стекая по воздушной одежде и оставляя за собой мокрый след, сквозь который стыдливо просвечивались нечёткие островки её персикового тела.
Внезапно дождь стих. Солнце скрылось за густой сетью радужных облаков, и Камила вдруг улыбнулась. Постепенно её глаза наливались неискренней живостью и каким-то неприличным диким блеском. Щёки бледнели, в то время как влажные уголки губ всё больше и больше расширялись в непонятной то ли улыбке, то ли ухмылке. А в конец негаданному параду масок Камила вдруг засмеялась, да так звонко, что переполошенные птицы сорвались с веток и улетели прочь, мелкие зверьки спрятались в своих норах, а те, что покрупнее – ушли глубоко в гущу кустов и деревьев. Её неистовый смех претерпевал разительные изменения, перерастая в дикий хохот, а затем, переходя на истошный визг….
Что было потом? Джон проснулся, вытирая со лба мелкие капли пота, похожие на слёзы дождя. Вокруг него лениво сновали пассажиры вперемешку с молоденькими стюардессами в коротких оранжевых юбках и до половины расстёгнутых чёрных блузках. В голове всё ещё звучала смелая музыка арфы и звонкий смех Камилы. И только по окончанию нескольких минут после жуткого забытья, Джон понял, что все эти звуки отражали хаос внутри него, а диковинное место, в котором он видел Камилу – не что иное, как поляна его души, наполненная только ею, и незабвенной любовью, не терпящей правящего соседства.
Джон прибыл в Лос-Анджелес в точности по запланированному времени и сразу пустился на поиски потерянного следа Клариссы. Наверное, не стоит говорить о том, как долго длились эти поиски и насколько качественно они были проведены. Стоит только сказать, что длились около недели и были разбавлены частым употреблением спиртного в завышенных дозах и постоянными развлечениями к казино. После этого Джон стал всё чаще задаваться вопросами: «А стоит ли продолжать поиски? А стоит ли возвращаться в Новый Орлеан, в пустой дом? А нужен ли мне весь этот бизнес, если не для кого оставить свою деятельность в наследство? А стоит ли…?» И ещё было очень много таких вопросов, таких же и наподобие, а вскоре и в них отпала надобность.
Джон проживал в уютной гостинице в довольно шумном районе, куда все чаще стали захаживать постояльцы с дамами лёгкого поведения, а проще говоря, с проститутками, которыми ненадолго увлёкся и Джон. Он не стал переводить свой бизнес, а оставил его на попечение Томасу Джордано, после чего даже не звонил, чтобы поинтересоваться делами корпорации. Только спустя год прочитал в одной из газет, что она соперничает с самыми передовыми компаниями Европы и Южной Америки, но эта новость никак не повлияла на его новую жизнь. В ней он обрёл новую работу, (намного проще, чем на посту директора в личной фирме) новую плеяду приятелей, а точнее, собутыльников и бесчисленное множество свободного времени, уходящее на «яркую», но неплодотворную действительность.
Он уже давно позабыл о Клариссе, когда-то разбудившей в нём пляшущее пламя страсти, и был удивлён, зачем вообще отправился разыскивать её. Однако он был благодарен ей за то, что позволила взглянуть на себя по-новому, почувствовать вкус обратной стороны мира и спокойствия, прожить жизнь заново в те быстротечные деньки их совместного времяпровождения. Он благодарил её, как младший брат может благодарить старшую сестру за то, что поддерживала его за руку, когда он учился ходить, создавала «кольцо безопасности» из намертво сомкнутых рук, чтобы ему не было больно при падении. Он благодарил её, как только ребёнок может благодарить мать за то, что, обнимая, перенимала на себя всю душевную усталость, говорила о добре умиротворяющим тёплым голосом и гладила его взъерошенную головку ласковой нежной рукой, прижимая к горячей груди. Он благодарил её, как только странник может благодарить воздух, который наполняет жизнью и вселяет веру в свои силы, землю, которая позволяет тихо приклонить голову к своему пахучему телу и предаться излияниям тревог, эмоциональных порывов или рассказать о приключившейся радости. Он возводил к ней свою благодарность, как пустыня возводит свои жаркие сухие руки к небу, моля о спасительном дожде, как голодный зверь, нашедший внезапную добычу для пропитания, как лес благодарит долгожданную весну. Просто он слишком долго жил во льдах, подтапливая их только слабым теплом своей надежды, и слишком долго не терял веры. Возможно, посланная ему судьба есть награда за веру и терпение, а может быть, кара за слабость. Он был благодарен Клариссе в любом случае.
Некоторое время он почитал её за Божью благодать, снизашедную ему за покаяние, но со временем образ святой посланницы постепенно вытиснялся другими женскими ликами, и Джон стал приравнивать Клариссу под их гребёнку. В то время как она таяла на светлой стороне его внутреннего «Я», – стремительно появлялась на другой: тёмной неизведанной, чужой. Она вырисовывалась в ином виденье всё чётче и заметнее с каждым наступившим днем, а светлая сторона растворялась безвозвратно, уходила в небытие вместе с прежней жизнью.
И только прекрасный образ Камилы – вседержательницы Истинной Любви, чудесным образом поселившейся в его сердце, никогда не покидал горницу памяти, кладовую прошлого. Он жил воспоминаниями о ней, которые казались ему самыми дорогими и искренними. Ради них он жил; молился, чтобы поскорей наступило утро и ему снова удалось поговорить с Камилой в мечтах, обнять её за талию и прильнуть устами к её тонким пальчикам. Он засыпал под отдалённые звуки её смеха и мелодию арфы, во сне он часто видел её в нагом совершенстве, ускользающую в зеркальной игре солнечного света, а, проснувшись, улыбался своим снам.
Так протекали дни. Шли годы. Джон никогда больше не жил в собственном доме, а навсегда поселился в той гостинице, которая приняла его, как старая мать принимает взрослого сына, пришедшего с войны. О нём витало много слухов и мнений: одни считали его заядлым игроком, не вылезающим из казино, другие – любителем женщин, третьи – женоненавистником, а кто-то просто придерживался нейтралитета. Глядя в зеркало, Джон чувствовал безразличие к своему одиночеству и старости. Он не задавался вопросом, для чего он живёт, а просто жил. Беспричинно жил до тех пор, пока однажды, в морозный Декабрь 20… года, «обслуживание номеров» в лице пожилой экономки не обнаружило его сидящим в уютном тёплом кресле перед камином, с широко открытыми серыми глазами... Лёгкие больше не требовали обновления кислорода, и тяжёлая грудь уже не поднималась от жажды сделать очередной вдох. Глаза навсегда застыли в долгожданном спокойствии.
Должно быть, единственном настоящем спокойствии, которое когда-либо обретает человек…
Элена
Непреодолимое проклятье тишины входило в новую силу и приобретало оттенки безысходной серости. Старые деревья, опоясывающие ветхое кладбище стояли, как чёрные стражи вдали, траурно и безмолвно, как будто скорбели вместе с людьми, перенимая их тонкие тихие всхлипы и обращая их в глухой стук голых чёрных веток. Им доводилось видеть матерей, чьи головы покрывали чёрные платки, молодых вдов, подле которых метались унылые взгляды малых ребятишек, они видели погребенье тел, провожали души к небесам под гулкие звуки похоронного марша Шопена. Они испытали на своём веку многое, может быть, слишком многое для человека, который не всегда координирует свои силы в правильное русло и не всегда знает, что делать с даром жизни. Деревья умеют ценить жизнь. Каждую весну своего рождения они встречают зеленеющей кроной, цветут все лето, греясь в лучах солнца, как юная дева – в лучах первой любви, осыпают пожелтевшими листьями землю, расстилая ароматный ковёр перед приходом осени, и терпеливо выдерживают трёхмесячную минуту молчания зимой. Год за годом. Век за веком….
Деревья умеют ценить жизнь.
В этот жуткий час, когда приходится в последний раз глядеть в лицо родного человека за несколько минут до того, как оно навсегда скроется под деревянной крышкой вечности, мир кажется немыслимым. Поневоле восстаёт вопрос: «А сколько нам, живым, дано минут блаженства в этом мире? А сколько жить осталось нам, живым?..». И небо отвечает блеклой серостью: «Полчаса…». А небо и впрямь поблекло, трава усохла под снежной коркой, не видать бледно-бархатных цветков подснежника и зелёной россыпи холодостойкого мха. Голоса птиц как-то слажено, точно по волшебству, замирают в ожидании погребенья. Не слышно скрежета кладбищенских змей под ногами и заунывного воя ветра. Всё остановилось с той жизнью, что лежит ныне на днище гроба, обитого красным полотном и увенчанного серым металлическим крестом снаружи.
Вздор(!), что жизнь одного человека ничего не стоит и не значит. Жестокий вздор! С каждым человеком умирает не только часть мира, но и жизнь природы останавливается, чтобы выразить свою печаль. Ведь именно этого человека мир больше не увидит, а трава не ощутит больше прикосновения его шагов, солнце больше никогда не заслепит ему глаза, и деревья уже не споют романтическую мелодию грёз. Он мёртв. Мертв! Лишь смерть необратима в нашей жизни, а он мертв.
Элена… Должно быть, она забыла о том, что человек имеет свойство улыбаться и вправе быть счастливым. Стоя там, у гроба, она позабыла вкус душевного умиления, не говоря уже о счастье, и даже тонко-сладкий аромат розовых роз, исходящий от букета в её руках, был не способен пробудить в ней положительных чувств.
Она отказалась обрамлять цветы чёрной ленточкой, которую так хотела Саманта Реналдос, и принесла их свежей охапкой, как нравилось Альфреду. Боже! Она ведь совсем недавно узнала, что ему нравились живые цветы, а двадцати лет супружеской жизни не хватило на эту мелочь. Интересно, сколько ещё подобных «мелочей» она так и не узнает, сколько нового не откроет для себя в его нраве, сколько прекрасных вечеров не проведёт в его дружелюбной компании, вкушая приятную атмосферу общения с прекрасным человеком и добрым другом. Ах, как больно было осознавать ей всю низость своей сущности по отношению к нему, больно и стыдно знать, что, будучи женой, не смогла должно стать ею. Страшно, что не было искренности в её словах и взглядах, что не было ни любви, ни страсти, ни очарования. Ничего! Только не нужное ему, нелепое дружелюбие, которое так важно для товарищей и так разрушительно для супругов. Что есть дружелюбие? Дружественная любовь или любовь друга? Между этими понятиями разница величиной в пропасть Большого Каньона.
Элена стояла перед ещё не опущенным в яму гробом в компании Саманты и Джессики Реналдос, внимая непреодолимому проклятью тишины. Альфред лежал перед ними, как спящий, но с необычайной худощавостью и несовместимой с жизнью бледностью. В его руках виднелся небольшой крестик, а в изголовье – маленькая раскладная икона с изображением ангела. Саманта неотрывно смотрела в землю, склонив голову, и тихонько всхлипывала, прижимая белый платок к сухим глазам. Джессика не отходила от матери ни на шаг, всё время стояла рядом, опираясь на её руку, и вольно плакала, скрывая покрасневшее лицо за чёрной вуалью траурного головного убора. А Элена была, точно кремень, сцепив зубы, стояла она в неотходчивом потрясении и глубоком горе. Она не могла плакать сейчас. Просто думала, как жить дальше, как реабилитироваться после блужданий по длинным коридорам Ада. Как вернуть свое сердце к жизни, высвободить его из оков очерствения и могильного плена скорби? Как заставить его хотя бы просто жить?
Священник читал Библию. Затем все помолились. Кроме Элены. С этих пор она перестала верить в Бога, считая, что по его воле Альфред поплатился своей жизнью за её грехи. После траурной процессии все по очереди подходили к гробу, прощаясь с покойником. Саманта поцеловала его холодный лоб горячими устами и, перекрестив три раза, отошла, не задержавшись ни на мгновенье дольше. Джессика постояла у гроба около пяти минут, прежде чем поцеловать брата в лоб, в то же самое место. Перекрестила и вполголоса сказала: «Покойся с миром». Затем громко заплакала и быстро отошла к матери, прижавшись к её холодной груди.
Настал черёд Элены прощаться. Хм! Какое странное слово «прощаться», как будто расставанье кратковременно, не навсегда. Увы, это слово, не нарочно подобранное для столь трагической ситуации, скорее вселяет боль, нежели надежду. Ах, как ранит порою слово! Прощанье.… О, она наверняка отдала бы полжизни за то, чтобы всего лишь попрощаться с Альфредом перед длительной разлукой или кратковременным расставанием, но не перед смертью. Только не перед ней, проклятой каргой с костлявыми пальцами, которой все время мало крови! Сколько душ она ещё готова погубить, прежде чем насытится вдоволь?! Сколько ещё должно умереть мужей, не познавших полноту счастья в супружеской жизни?!..
Элена подошла к гробу. Глаза Альфреда, словно глядели сквозь неё из-под сомкнутых холодных век и мёртвых ресниц. Она приподняла подол длинного чёрного платья и присела перед гробом на согнутых коленях. Сложила руки у подбородка и слегка отогнула правый локоть, едва касаясь кистью волос Альфреда. По щекам текли слёзы, скапывая вовнутрь гроба прямо на плечи «спящего» (более не могу назвать его усопшим). Элена наклонилась и одним неловким движением выронила из платьевого выреза маленький деревянный крестик на чёрной простой нитке. Он легонько коснулся края груди Альфреда и застыл в неправильном наполовину висячим положении. Она подобрала его рукой и резко дёрнула, сорвав с одного раза. Затем пламенно поцеловала посередине и аккуратно вложила в руки Альфреда рядом с его металлическим крестом. Затем поцеловала его прохладные губы, несколько раз то касаясь, то отстраняясь назад, при этом глядела куда-то вниз. Подержала за руку, проговаривая при этом молитву.
Элена:
Спаси его душу, я буду молиться.
Прости, не суди так жестоко его.
Не дай же с покоем и в смерти проститься.
Вины и греха мне не снять своего.
Прости меня, Боже, за то, что убила
В нём то, что не встанет вовек.
Прости меня, Боже, что я позабыла,
Что он, как и я – Человек!
Молю, помоги душе в этой темнице,
Что отроду стала навеки жильем,
Позволь не разбиться сей маленькой птице
С большим перебитым крылом.
Я буду молиться! Я буду молиться!
Хотя слишком поздно – молиться за всех,
За то, что возможно, когда-то проститься
Мой смертный умышленный грех.
Возможно, не будет супруг тогда скверных,
Что небо так яро нещадно морочат.
О, Ангел-Хранитель, вступись же бронёю,
Спаси его душеньку, Отче!..
(плачет)
Человек, даже, если он теряет веру, обращается к Богу, когда неоткуда более просить помощи.
Элена говорила душой. Она и сама не понимала в тот момент, насколько искренни были её мольбы, насколько чистосердечно было её признание. Но вот разомкнулись руки.… Упали цветы.… Пришло время опускать гроб. Элена начала кричать. Она припала к земле и не хотела уходить. Схватилась за гроб, как только можно цепко впилась дрожащими пальцами в дерево. До крови рассекла ладонь, но продолжала держаться с неистовыми криками и рыданиями. Саманта и Джессика едва смогли оттащить её от могилы, а она по-прежнему сопротивлялась и выкрикивала: «Я хочу с ним! Отпустите меня к нему! Альфред! Нет! Нет! Альфред, не уходи! Не покидай меня, не оставляй! Нет! Нет!!!»
Всё закончилось через несколько минут, после того, как гроб был полностью спущен в могилу. Землёй его засыпали через полчаса….
Саманта и Джессика уехали на другой день, завещая Элене право владеть состоянием Альфреда и тем, что осталось от «Library company».
На протяжении всей недели после похорон Элена почти не вставала с кровати. Почти не ела. И лишь только к вечеру в пятницу осилила себя, чтобы встать и спуститься в залу.
С тех пор она перестала разговаривать с кем бы то ни было, дичилась людей и всякого общения с внешним миром, проводя почти все дни в комнате Альфреда. Она оставила в ней все, как было при нём: его любимый шкаф стоял на прежнем месте в левом углу от кровати, старое кресло-качалка, на котором он посиживал долгими вечерами в одиночестве за бокалом бренди или хорошего чешского пива. Она не стала разбирать его вещи, оставив их нетронутыми висеть в шкафу, и оберегала, как святыню. Его комната была такой же светлой и всегда убранной, как положено. Она всё ещё сохраняла его запах. Постельное бельё, одежда, обои – всё в ней напоминало о его недавнем присутствии.
Элена становилась все более хмурой, значительно похудела, осела физически и морально. Она бродила в пустом доме, словно тень и почему-то слишком часто вспоминала маму, которая помешалась рассудком именно по этой причине. Вспоминала, как добрый тихий голосок Жюстины менялся в глазах маленькой Лени, становился более грубым и несколько истеричным. Однако она всё равно любила маму и жалела о том, что судьба бесповоротно разлучила её с ней.
Частые мысли невесёлого характера закрадывались в её маленькую головку, и от этого становилось жутко и даже противно. Не было дня, чтобы Элена не посетила комнату Альфреда, не полежала на его кровати, не поплакала над его фотографиями….
В один из таких дней Элена, как и прежде, вошла к нему в спальню и закрылась изнутри на ключ. Она обошла по периметру несколько кругов, касаясь острых углов различных предметов, и присела на край кровати. Перед ней на невысокой толстой тумбочке стояла фотография их с Альфредом свадьбы, а рядом лежало её обручальное кольцо. Она аккуратно взяла его на ладонь и начала внимательно рассматривать надпись «И в радости, и в горе…», гладила пучками пальцев букву за буквой, выписывая невидимые круги по ободу. Элена была облачена в траур и никогда не снимала его, даже на ночь, а теперь к нему добавилось ещё и это кольцо, которое она надела явно не вовремя, точнее уже не вовремя.
Пройдясь вдоль комнаты ещё раз, Элена окинула взглядом стоящую обездвижено мебель в лучах скользящего сквозь оконное стекло солнечного света, и вышла, также захлопнув дверь на ключ.
Она направилась в рабочий кабинет Альфреда, который когда-то помог ему создать свой маленький мирок, не выходящий за пределы одного-единственного офиса с низкими потолками и обшарпанным линолеумом. А со временем этот офис превратился в могущественную корпорацию, которая начала вести активную деятельность, развиваться и приносить огромную прибыль, но к сожалению, не получила сплочённого дружного коллектива. Потому и распалась. Ведь не важно, какой дизайн имеет фантик, важно, какой вкус имеет конфета, завернутая в него.
Элена давно не была в этой части дома, а потому всё здесь дышало затхлостью и пылью. Она едва притворила дверь и вошла в тёмное помещение, озаренное тусклым светом единственной лампочки.
В центре комнаты стоял продолговатый письменный стол с несколькими ящиками, закрытыми на ключ. Они всё ещё хранили Альфредовы тайны, которые утратили теперь всякую надобность. Элена остановилась возле книжной полки и взяла ключи от ящиков под вазой. Об этом тайнике Альфред рассказал только ей, так как доверял абсолютно всё: и корпорацию и своё личное спокойствие и даже свою жизнь. Элена всегда была благодарна ему за это. Она и сейчас хранила все его тайны, полагая, что если нарушит данное обещание, то навеки заклеймит свою и без того грешную душу предательством.
На столе было пусто. Элена села в уютное офисное кресло, обтянутое тёмно-коричневым бархатом и откинулась на спинку, послабив верхнюю пуговицу платья у основания шеи. Она представила сидящего за столом Альфреда, изучающего важные производственные бумаги с умным видом и серьезным, немного хмурым взглядом предпринимателя, и снова расплакалась. Через некоторое время, вытирая мокрое от слёз лицо, она взяла ключ и отомкнула им верхний ящик стола. В нем содержались какие-то бумаги, старые, по-видимому, документы ещё с позапрошлых годов, несколько ручек и вычислительных приборов, которыми обожал пользоваться Альфред в минуты трудного счёта, а особенно его любимой линейкой, на которой в свободную минуту времени он каллиграфически выписал имя «Элена».
Во втором ящике хранились печать и два небольших сувенира – статуэтки в виде пары белых голубей, которую очень давно подарила Элена, ещё с тех пор, когда Альфред основал свое предприятие. «Голуби мира» – так назвала она эту вещицу, а он истолковал это как символ любви и верности. Ах, как часто он ошибался в понимании её двусмысленных слов с явно выраженным подтекстом обратного.
Открыв третий ящик, Элена сдвинула верхний хлам в виде каких-то старых бумаг, утративших ценность, и вынула из-под них кусок красной велюровой материи, в которую был завернут некий предмет. Она положила его на стол перед собой и развернула. Из покрытия на неё глядело черное дуло пистолета, купленного Альфредом ещё в 90-х годах прошлого века. Тогда она выказала негативное отношение к данной покупке, несмотря на слова Альфреда «на счастье». Она считала, что оружие, какое бы то ни было, может принести только горе и раздор, однако он не стал потакать её опасениям, ссылаясь на нелепое суеверие. А сейчас её нисколько не пугало увиденное, даже немного радовало. «Так вот оно какое, счастье?..» – повторяла в мыслях Элена – «Забытье и покой. Вечный покой». Она улыбалась самой себе, не ощущая прежней боли. Она уже почти начала забывать о том, что в их доме хранится оружие, и даже научилась жить с этим, но теперь наболевшее вновь воскресло из глубин прошедших лет, которые безвозвратно потеряны в коридорах времени. И жизнь человека может в любой момент оказаться на кончике смерти, что вот-вот, казалось, отпустит курок и оборвёт её так мгновенно и незаметно. Как проста сама собою смерть, но как трудно порой умереть. Видя взор неизлечимо больного человека, который отдал бы все на свете лишь бы только жить, а другой – только бы умереть, при чём последний живёт обычно дольше. Несправедливо? Зачем человеку жизнь, если он не умеет дорожить ею, зачем ему смерть, если он не способен познать её? Зачем страдать, если не уметь радоваться и ненавидеть, если не знать, как любить? Закономерность бессмысленна. Она тянет за собой ещё больше вопросов, на которые никогда не получить ответов.
Элена бесстрастно смотрела на найденный объект, изучала его досконально и представляла, каков он в действии. Затем, взяла в руки и придвинула к лицу, прикоснулась мокрой щекой к холодной поверхности оружия, тяжело дыша….
Спохватилась через время. Пистолет лежал рядом с ней, на полу, а рука, державшая его, свисала вниз. Был вечер. Очевидно, она заснула, не заметив, как выронила оружие, и не вспомнила, что было до этого. Элена попыталась встать, но спина затекла и сильно обомлела в позвоночнике и ребрах. Вторая попытка последовала сразу же. Наконец, ей удалось приподняться и слегка помассировать шею и поясницу, откинув голову назад и закрыв глаза. Она нагнулась подобрать пистолет и завернула его обратно в ткань. Потом положила в тот же ящик и накрыла бумагами.
Когда она выходила из кабинета, оставила включенным свет и не закрыла дверь.
Ночь выдалась беспокойной. Элена то просыпалась, то засыпала снова, схватывалась с дикими криками в поту, и больше не могла заснуть, ожидая рассвета. Она уже привыкла к тому, что каждый день в 03:00 утра встречала развидняющийся небосвод, прищуривая глаза, привыкшие к темноте уходящей ночи.
В эту ночь она отрешенно пролежала в постели, глядя в потолок, на котором со временем появлялись прозрачные скалки утренней зари. Затем последовал долгий утомительный день, а за ним снова ночь, такая же бессонная и жуткая…
В одну из таких ночей, по прошествии трёх недель после похорон, Элена по обыкновению не спала. Её лицо стало похоже на неудачно вылепленную маску из серой глины, на которой ещё были видны впалые поблекшие губы и ввалившиеся, как у покойника, глаза, во мраке комнаты напоминающие две зияющие дырки. Наверное, никто из знакомых не признал бы в ней сейчас ту сильную, своенравную, целеустремлённую женщину, которой она была когда-то. Да и сама Элена начала сомневаться в том, чье отражение видит в зеркале, в которое она стала смотреться все реже и реже.
Эта ночь, как ей показалось, тянулась уже почти сутки. На самом же деле, прошло всего несколько часов с тех пор, как она легла. Смысла оставаться в прежнем состоянии она более не видела, а потому, едва встав с кровати, направилась в кабинет. Там, в полумраке, она отыскала ключи, которые переложила в сервант и отомкнула одним из них третий ящик письменного стола. Быстрыми движениями разгребла в разные стороны бумаги, выбрасывая их поочерёдно на пол, и в итоге докопалась до того, что искала.
Она взяла в руки пистолет и сбросила с него ткань, упавшую на пол с глухим секундным звуком. Рядом с ним в отдельной коробке лежали восемь патронов, на которые она даже не обратила внимание в прошлый раз. Она забрала все и по одному зарядила ими пистолет. Затем быстро вышла из этой комнаты, оставив все, как было, и бегом спустилась в залу.
Там она остановилась в центре гостиной под люстрой и ещё раз взглянула на оружие в своих руках. После этого спокойным шагом подошла к окну и сильно дернула штору. Последняя опала на пол. В глаза резко ударил прямой луч очередной зари, восходящей из-за горизонта. Элена распахнула окно, и помещение тут же наполнилось свежим морозным воздухом Января и запахом приближающегося рассвета. Она закрыла глаза и глубоко вдохнула этот запах. Это был самый глубокий и отчаянный вдох, который она когда-либо делала. Вдох, символизировавший собой жизнь!
С этим она простояла в оцепенении несколько минут, а затем открыла глаза и взглянула на солнце высоко в небе, на верхушки голых деревьев, покрытых инеем, на далёкий город по ту сторону стекла, на снег, укутавший землю и на мелких птиц, зимующих здесь и распевающих свои звонкие трели. Она лихорадочно заулыбалась и плотно сомкнула губы,… приставив к виску заряженный пистолет.
Через секунду последовал выстрел….
Душно. Хотя повсюду искрится снег, от него как будто пашит жаром. Небо заволакивают снежные облака, в которых не видно ничего, кроме слепящих солнечных лучей, играющих радужным светом в пространстве. Невозможно понять, где земля и где небо. Внизу (может, это земля) расстилается ковёр из звёзд. Они искрятся и переливаются алмазной россыпью, колют взгляд резким навязчивым блеском, ослепляют своей неземной природой. В действительности эти звёзды – затвердевшие на зимнем ветру снежинки, слипшиеся в единый пласт гладкой снеговой корки. Лишь кое-где по ней можно увидеть следы мелких пичуг в виде расстроенной линии.
Веет морозом. Чёрные столбы деревьев не видно в снежном тумане, простилающемся низко над землёй. Тихо. Вдали – серые пятна, застилающие горизонт. Они неподвижны и безмолвны. Тихо. Сколько времени пройдет, прежде чем оживёт природа, вкусив запретный плод? Эта ледяная картина сохранится до тех пор, пока врата Рая будут закрыты за семью замками и надёжно замаскированы от зла.
Может быть, это Рай?..
Элена задавалась этим вопросом на протяжении нескольких минут, в течении которых не выходила из замешательства. Пистолет по-прежнему был прижат к виску, а влажные волосы легко трепал слабый ветерок. Настежь распахнутое окно медленно высасывало тепло изнутри, растворяя его в январском воздухе и, казалось, отнимало дыхание. Элена стояла на том же месте, неподвижная и бледная, а за окном расцветала невеста-зима.
«Может быть, это Рай?» – подумала она. – «Если я умерла, может быть, это Небеса перед Судом?» Но она ошибалась. Да, это действительно был Рай, только не на Небесах, а на Земле. Рай – понятие растяжимое. Каждый понимает в меру своей духовности: рай жизни, рай любви, райское настроение, райское счастье…
Рай, который видела Элена, был реальным. Это была жизнь. Земная жизнь, которой нет альтернативы, которая не терпит соседства, не имеет двойственности. Рай существует только на Земле – нужно всего лишь оглянуться, поднять голову к небу, вдохнуть аромат природы, какой бы она не была, улыбнуться Солнцу и распахнуть свою душу для жизни. Ведь человек никогда не имеет времени, чтобы просто остановиться и осмотреться. Не нужно быть натуралистом или природоведом, ибо не всякий природовед понимает природу в её истинном величии. Не нужно быть поэтом, чтобы сказать, как прекрасна жизнь, не надо иметь золотую медаль, чтобы быть знающим, так как не всякое знание говорит о наличии знания. Достаточно просто почувствовать хоть на миг, что вокруг кипит жизнь, что она неумолима, как бушующий водопад или извержение вулкана, увидеть, что жизнь порождает всё: мечты, действия, планы, спонтанные решения, взгляды, вкусы, пороки и праведности. Нужно просто понять её механизм, влиться в систему и жить в силу своих возможностей, постоянно стремясь к идеалу. А понять её можно только через природу.
Никогда не хвалитесь знанием жизни, если ни разу не прислушивались к шелесту листьев, не вдыхали запаха трав, не смотрели в небо и не касались тугой коры деревьев в парке.
Элена до сих пор не могла понять, что произошло и как такое вообще могло произойти. Оказалось, во время выстрела произошла осечка, и пуля не вылетела из дула пистолета, хотя и был нажат курок. Элена убрала пистолет от виска и положила его на подоконник. В данный момент она находилась в эйфорическом состоянии не от того, что пистолет не выстрелил, а от того, что он не выстрелил. Зачем Господь дал ей второй шанс? Может быть для того, чтобы она переосмыслила свой жизненный путь и постаралась что-либо изменить? Элена не мыслила себя от счастья. Она закрыла рот ладонью, чтобы не плакать, но слёзы радости все равно пробивали свою привычную дорожку. Она опустилась на колени и начала громко плакать. Постепенно плач переходил в истерический хохот и заливное клокотание изнутри.
Должно быть, в ту минуту она познала истинную ценность жизни, а с нею и Великую Мудрость мира, которую веками пытаются отыскать философы, а она лежит на поверхности так близко, что достаточно просто открыть глаза.
Прошло 16 лет…
Жизнь это то, что люди больше всего стремятся сохранить и меньше всего берегут.
Ж. Лабрюйер.
Жизнь никогда не ценят вовремя. Чаще всего должно произойти что-то необыкновенное, чтобы человек стал задумываться над своей жизнью, какой-то коренной перелом идеи, который смог был заставить остановиться и подумать, стоит ли жить именно так. Это может быть только наиболее значимое событие, животрепещущее, назойливое и всепоглощающее. Можно потерять близкого человека и переосмыслить свою жизнь, как это сделали семьи Монтекки и Капулетти после смерти своих детей, можно получить серьезное ранение, оказавшись на волоске от смерти, и увидеть над собой небо, как это вышло у Андрея Болконского. А можно совершить самоубийство и чудесным раскладом случайности остаться в живых, чтобы понять, как важно бороться за свою жизнь. Именно так случилось с Элен Реналдос шестнадцать лет назад, когда она стояла перед распахнутым окном в траурном наряде вдовы с заряженным пистолетом.
Многое с тех пор изменилось.… Много пролилось дождей и ушло в землю, много снега растаяло в лучах весеннего солнца, много трав зазеленело и завяло, много осыпалось листьев с позолочённых осенью деревьев. Сменялись дни, таяли ночи, зажигались на небе предрассветные звёзды, а по вечерам небосвод запаливался румянцем, провожая желтоглазого царя – Солнце. Люди приходили в этот мир, как и прежде и по-прежнему уходили из него, оставляя после себя цветение новой жизни.
Все меняется в этой жизни. Неизменна только сама жизнь и… любовь в ней, если она настоящая, подкреплённая временем и заверенная вечностью.
Именно такая любовь заставляла Элену жить. С тех пор, как она получила второй шанс на существование, в ней переменилось все: от внешнего вида до нрава и принципов. Она вспомнила последнее пожелание Альфреда в отношении корпорации и его последнее наставление о том, что она должна возглавить его дело. И хотя Элена никогда не верила в наличие у себя предпринимательской жилки, она всё же проявилась, при чем во всем своем великолепии.
После продажи «Library company» ей удалось сохранить кое-какие акции и свою долю. Собрав всё воедино, она привлекла дополнительные финансы и положила начало совершенно новой, независимой корпорации, которой дала название «Life company». Это молодое предприятие имело блестяще составленный Элен план своего дальнейшего развития, подготовки и трудоустройства квалифицированных кадров, новейшую технику и компьютерное оснащение. Род деятельности компании оставался прежним, но к нему добавилось ещё несколько пунктов, которые должны были превратить «Life company» в одну из передовых компаний Америки в кратчайшие сроки.
Все это время Элена работала, не покладая рук. Она просыпалась на заре и засыпала в середине ночи, почти позабыла вкус домашней еды, постоянно питаясь только тем, что можно было купить в магазине и съесть сразу. У нее не оставалось времени даже на то, чтобы принять душ или расчесаться, поэтому её волосы были всегда небрежно скомканы в косу или густой топорщащийся хвост. У неё не было друзей, кроме коллег по работе, с которыми она говорила непосредственно о делах, не было человека, которому она могла бы доверить свою душу или положиться в трудную минуту. Поэтому единственное, что не давало ей сломаться, опустить руки – это ведение дневника, страницы которого бережно хранили её истинную сущность, вполне раскрывшуюся им. Она писала о любви. Каждодневные заметки были обусловлены порождением её хорошей памяти и самого нежного чувства, которое не каждому посчастливилось испытать.
Она начала вести дневник с того самого дня, когда чудом избежала смерти. Это были сокровенные мемуары, содержащие обрывки воспоминаний, желания сердца и душевную печаль. В них то и дело восставал единственный образ «потерянной возлюбленной», «дамы в тумане», «золотой иконы», «радуги», сливающийся с другими и воплощающийся в реального человека через сухие страницы дневника и влажное чернило ручки. Человеком этим была Камила.
Элена никогда не упоминала её имя при написании очередной мысли, но она была в каждой букве, в каждой строке, фразе, предложении, её душа отражалась на каждой странице, в каждом следующем дневнике. Открывая его, листая, Элена не могла сдерживать слёз и никогда не делала этого. По вечерам, усаживаясь в директорское кресло у себя в кабинете, она доставала дневник и начинала вписывать очередную мысль. И так каждый день. Она никогда не упоминала о матери и отце, не писала о своей встрече с Альфредом и его преждевременной кончине, не отмечала успехи компании и свои личные успехи над собой. Только Камила была главной и второстепенной героиней её нескончаемого романа, непоколебимой любви и верности, бесконечной усталости и печали. Она была Девой Марией на заре, когда Элена встречала утреннее солнце, ни разу не сомкнув за ночь глаз, она походила на Белоснежку, когда Элена торопилась на работу и застревала в пробке в длину Эйфелевой башни, она представлялась ей Принцессой Сиси в минуты душевного умиления и мученицей Магдалиной в часы глубокой тоски. А в остальном она была собой, Камилой, которая стояла на противоположной стороне фонтана тридцать семь лет назад…
Когда Элена заканчивала писать, она прятала дневник в нижний ящик письменного стола, чтобы завтра вновь достать его и продолжить привычное дело. Она неспешно выключала свет настольной лампы, закрывала свой кабинет на ключ и возвращалась в пустой одинокий дом, чтобы провести очередную бессонную ночь.
Из дневника Элен…
Сентябрь …года. Вторник.
…Ещё один день без неё существую…
Дышу…, хоть волнительно бьётся висок.
Сквозь саван тумана гляжу зачастую,
Чтоб снова воскреснуть, как рожь-колосок.
Достану из памяти веки, ресницы,
Затылок и локонов пляшущий град…
И мысли на крыльях летят, будто птицы,
Затеять в её честь для сердца парад.
Пусть снова забьётся, чтоб в такт колотилось,
Как цокот хронометра, имя её.
Почтить те года, когда это случилось,
Когда горячеть стало сердце моё.
Почтить?.. Для чего?.. – она стала бессмертной!
Как имя героя, влитое в гранит.
Душа для неё вечно будет отпёрта,
И образ её – крепче, чем монолит.
В память мне въелся навеки проклятьем
Или, кто знает, подарком Небес?..
Это блаженство земное, что смятым
Делают люди, как им велит бес!..
***
Май …года. Воскресенье.
Мне вспомнились губы и волос мышиный,
Что разум туманил мне, жёг мою плоть,
И голос, как солнечный щебет пташиный
Среди зла и сора – спасительный плот.
Мне вспомнились руки её, как лианы
И гибкий податливый тоненький стан,
И кожа, белее и мягче сметаны,
И летне-осенний её сарафан…
***
Июнь …года. Понедельник.
Люблю её! Боже! О, что мне осталось?
Дорогою силы и воли идти,
Что мне от любви моей в радость досталось,
Конечно, помимо самой же любви…
Люблю я её.… Чтобы снова увидеть
Хотя бы на миг, я отдам целый мир!
И тихо в тиши пред иконою сидя,
Я опия выпить не прочь эликсир.
Но как тогда память?..
Она ведь погибнет!
Растает с зарёю последней звездой,
А с нею и радугу в небе настигнут
Холодные тучи с кислотной водой.
И я остаюсь
для неё
часовой….
***
Декабрь …года. Четверг.
Глубокая ночь. Мне не спится в кровати,
Подушка намокла незримой росой…
И мысли о ней вновь стучатся некстати,
Меня обращая бесправной рабой.
Я мыслю о ней, грёз пустых не питая
И кажется, вижу её пред собой!..
…А передо мной лишь икона златая
И лик Магдалины на ней золотой.
***
Февраль …года. Пятница.
Коснусь дневника…
и тепло ощущаю,
Как будто её музыкальной руки.
И с томной тоскою глаза закрываю, –
Отдаться привычному чувству тоски.
Бегут кони времени…
их не удержишь,
Не выпросишь время на месте застыть,
Ведь любящим сколько часов не отмеришь, –
Им всё равно мало друг друга любить.
***
Март …года. Суббота.
Сегодня суббота, и я выходная.
Свободна от дел, но тюрьма для меня
свобода,
которая мне завещает
тюрьму,
что сердце несёт по полям,
Что душу мою оставляет в глазищах,
Которые смирно из ночи глядят.
И только манер волевых урочище
С глазами в немом диалоге стоят.
Взяла за манеру я с ней не встречаться
В ходах коридора в моей голове;
Манеру не плакать, щитом защищаться…
Но это слова…
что от них толку мне?..
Любимая! Дева Мария! Мадонна!
Явись ко мне ночью во сне золотом!
Пусть дрогнет пурпуровый настил затона
И станет недвижимым мертвым столбом…
Явись ко мне утром принцессой из сказки
В цветочном наряде с рассветным лучом…
Сними все надетые ранее маски,
Пролейся невинным, незрячим дождём!
Будь искренняя, Дева, со мною до гроба
Как батюшке, исповедь всю расскажи,
Чтоб камень с души, и, конечно же, чтобы
Родить в сердце правду, убив корень лжи.
***
Январь …года. Среда.
В зимний вечер жаром манит
Разгоревшийся камин.
Пламя он своё не сбавит,
Уже жжётся до кости.
Так тоска меня съедает:
Мясо – плоть мою, и кровь.
Так меня уничтожает
Эта грешная любовь.
Я хочу себя избавить
От лукавого огня.
Только как себя заставить
Позабыть её уста.
Как заставить сердце дрогнуть,
Чтоб не билось в такт с её.
Как мне с бесом пакт расторгнуть,
Сохранив крыло на взлёт.
Не удастся рук блужданье
Наших трепетных унять,
Что когда-то порождали,
Всё, что людям не понять.
Не забыть мне свет от свечки,
Что она жгла для меня.
Не сгорбить пред миром плечи –
Что табу – любовь моя.
Как день выждать после ночи?
Как не сгинуть до зари,
Чтоб ещё глядели очи
В пламя дикое свечи?
Чтобы греть ещё ладони
над камином.
Чтоб искрой
разгорались ночью длинной
Чувства сладкие зимой.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=273193
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 02.08.2011
Джон выскочил из больницы в не себя от дикого страха за её жизнь и здоровье своего ещё не родившегося ребёнка. Рисунки, которые дал ему доктор, были аккуратно сложены в папку, завязанную серой лентой. Он нес их бережно, почти на вытянутых руках, как будто боялся лишний раз дотронуться до них или взглянуть. Они воистину отражали ужасающую действительность их жизни, нанесённую скорбным отпечатком на душу Камилы. Ему казалось, что божье покровительство оставляет её, а вместо этого ею всецело овладевает дьявол. Это было невыносимое чувство, намного страшнее любой физической боли, когда душа разрывается на части, а ты ничего не можешь поделать. Знаешь, что надо – а не можешь. Не дай, Боже испытать человеку такое когда-либо!.. А Джон жил с этим изо дня в день, не замечая собственной смерти. О, как велика порою сила Страсти! Страсть, хотя и является противоположностью Любви, она очень похожа на неё. Страсть может многое: она, как и Любовь – воскрешает и уничтожает. Хуже всего, когда это происходит одновременно. Это, как в Аду: твоя душа варится в дьявольской смоле, затем с неё сдирают кожу и она умирает, а через минуту непрерывных мучений – вновь возрождается, кипит в котле, лишается кожи, и умирает.… И так вечно. Вечно. О, Страсть, убей или отпусти, только не томи, не томи грешную душу своею неиссякаемой властью, не отнимай последнего покоя, позволь хотя бы перед смертью стать свободным!..
Свобода для Джона означала потерять Камилу и их ребёнка, потерять навсегда. Проклятая Страсть не отпускала, и он не знал, как совладать с нею. Сейчас он начал понемногу понимать и даже завидовать Любви Камилы и той, чьё имя стало для него карой. Элена… дьяволица во плоти, разлучница, грешница, падшая душа, которая олицетворяет Любовь? Нонсенс! Но всё же справедливо. О, как он завидовал ей, как хотел бы оказаться на её месте, зная, что ей принадлежат душа и мысли Камилы, её прошлое и её детская невинность, та, которой у него никогда не было. Что есть тело? Обладая им, невозможно восполнить отсутствия души, как бы часто оно не принадлежало тому, в чью голову иногда закрадываются нечистые помыслы. Невозможно любить тело. Им можно только обладать, сгонять свою Страсть, любить же – никогда. Никогда. Любовь дана только душе, только она имеет право испытывать это высокое нежное чувство, как виноградная лоза, свежее, чистое и окрылённое. Кто не имеет этих крыльев, тот не взлетит, а значит, не поймёт. Джон не понял. Не взлетел, так пусть же ищет норму, а не гоняется за короной. Пусть ищет ношу по себе, а не пытается взвалить непосильный груз. Пусть ищет Страсть, а не Любовь.
Джон сел в машину, закинув рисунки на заднее сиденье, и вздохнул, уронив, тяжёлую, словно металлический чан голову на руль. Ему по-прежнему нестерпимо хотелось спать, но он собрал в себе последние силы, с трудом проглотив огромный ком давкой боли, смешанный со слезами печали, и направился в кроваво-красный мир Клариссы Норрингтон.
Ноги сами привели его к уютной усадьбе, оформленной в японском стиле с насаженными миниатюрными деревцами, искусственными участками сада и чудесным маленьким домиком-офисом, в котором Джон чувствовал себя намного легче, чем в просторном холодном доме в самом тихом центре города.
К этому часу движение на дороге значительно возросло как в шумовом, так и в количественном плане, но эта деталь казалась Джону вовсе незначительной и незаметной на фоне тех преимуществ, которые давало ему материальное и духовное нахождение в этой усадьбе. Только там впервые за последние двадцать лет он почувствовал себя по-настоящему счастливым и свободным, только там он обрёл долгожданный покой, хотя бы на короткое время. Да и сама Кларисса произвела на него умиротворяющее впечатление. Рядом с ней он ощущал какую-то редкую близость, когда встречаются два незнакомых человека и тянутся друг к другу, подобно тому, как длинные ветви ивы склоняются к речной глади во время ветра. И эта близость была отнюдь не увлечённостью, не духовной нежностью, она была чем-то большим, чем-то, несравнимым по силе с Любовью, чем-то иным. К этому времени Джон уже начал сомневаться, отчего он не сомкнул глаз прошлой ночью: то ли оттого, что думал о Камиле, то ли оттого, что вспоминал гордую, как у королевы фламенко осанку Клариссы. А её взгляд… её взгляд он толком не смог рассмотреть, хотя с усилием вглядывался в глаза, в которых видел только огонь, отражающий багровый интерьер кабинета. Он вдруг вспомнил её ядовито-оранжевый свитер и чёрные, как перья галки брюки. Порой он даже не мог понять, что наиболее чётко отложилось в его памяти с момента знакомства с ней. Похоже, он помнил всё, и всё в ней со жгучим любопытством привлекало его, как стервятника, кружившего над падалью. Нет, скорее, как ягуара, подстерегающего сочную молодую антилопу в тропической саванне. Возможно, это звучит несколько пошло и отчасти приземлено, но не образовались ещё те слова, коими можно было бы описать это чувство тактичней. Оно подавляло сознание, а значит, давало волю инстинктам. Человек, не владеющий собственными инстинктам становится под стать зверю, неразумному, не ведавшему речи человеческой. Отныне только Страсть говорит в нём.
Джон подошёл к входной двери и постучал. Прошло время. Он постучал сильнее. Затем позвонил и постучал ещё сильнее одновременно. Но по ту сторону было по-прежнему глухо и тихо. Однообразный стук в дверь постепенно сменился тишиной. Джон знал, что её рабочий день давно закончился, но что-то не отпускало его из этого чарующего места. Что-то не давало ему уйти.
Вечер быстро сменялся звездной ночью. Некогда охваченный багровым пламенем небосвод погас, а царица-ночь уже рассыпала следом отдалённые звёзды – небесные светлячки вечности. Сколько повидали они на своем веку? Сколько влюблённых пар укрывалось под звёздным небом, в надежде обрести романтическую усладу и уединиться от мира? Сколько ночей им довелось наблюдать за человеческой жизнью под покровом темноты? Они успели изучить каждый мимический изгиб, каждую морщинку и саечку на лице человека. Они разгадали их намерения и мечты, поняли, как отчаянно можно ненавидеть и как нежно порою даровано любить. Они знали все наши секреты, но стали ли от этого живее? Смогут ли они плакать и сопереживать вместе со своими героями? Смогут ли верить во что-либо, презирать, уважать, ненавидеть, любить, бояться или жалеть так же, как это делают люди?.. Смогут ли?.. Ведь они такие яркие и огромные, что, казалось бы, могут всё, но, тем не менее, они – всего-навсего безжизненные и холодные тела, оболочки того, чего им никогда не дано познать. А люди стремятся избавиться от тех чувств, которые, по их мнению, причиняют боль. Они вечно гонятся за властью, деньгами, пренебрегая простыми человеческими чувствами, не понимая, что высшее счастье так близко и так невзрачно на первый взгляд. Но стоит только слиться с ним, признать его важность и неповторимость, как человек почувствует себя счастливым, не имея ни денег, ни власти. Что есть деньги? Шероховатые бумажонки, не представляющие ценности для души, удовлетворение животных инстинктов и не более. Что есть власть? Способность распоряжаться чужими жизнями, отдавать приказы, казнить и миловать, обладать, а не иметь и не более. Как можно быть настолько слепыми, чтобы не замечать ничего кроме материальных ценностей! Как можно менять душу на деньги или Любовь на титул? Это ведь не просто противоположности – это совершенно несовместимые понятия! Любовь, Любовь и только Любовь является основой древнейшей науки мира – философии. А наивысший дар человечеству – умение учиться и постигать. И что же в итоге? А в итоге мы оказываемся на дне жизни за неумением принять и понять смысл своего существования и своё счастье. Отсюда скорбь. О, блаженство, что человек не способен жить вечно, иначе бы все люди на Земле прибегали к суициду.
Джон простоял под запертой дверью более двух часов, обращённый лицом к быстро чернеющему небу. Он уже знал, что даже безумная усталость не поможет ему сегодня уснуть, поэтому нехотя спустился с трёхступенчатой лестницы и вальяжно поковылял к машине.
Он и подумать не мог, что всё это время за ним внимательно наблюдала пара женских глаз из окна, заслонённого тёмной шторкой. Это были те самые, налитые огнём глаза. Глаза Клариссы.
К утру Кларисса Норрингтон ответила на телефонный звонок водителя такси, который сообщил ей о своём приезде и ожидании во дворе. К этому часу она уже накидывала свою огненно-красную шубу с коротко стриженым мехом и натягивала перчатки. На фоне белоснежного уличного пейзажа она была похожа на птицу Феникс, наряженную в яркое кровавых оттенков оперенье насыщенных тонов, как будто только что возродилась из пепла в очередной раз. Её окраска была настолько броской, что возбуждала в воображении самые непристойные образы, какие только могут быть. Она олицетворяла собою Страсть.
У входа в поликлинику её уже ждал Джон, одетый в длинное чёрное пальто, придающее ему мужественного солидного вида. Как только такси притормозило у подножья лестницы, Джон мелким бегом спустился по ступенькам в надежде галантно подать руку Спасительнице Душ, как он часто называл её в мыслях. Выходя из машины, Кларисса ослепила его своим огненным блеском. До безобразия пестрые волокна верхней одежды взыграли кровь в его промёрзших жилах с ещё большей силой. Она отнюдь не очаровала его своей кроткой нежностью, как когда-то Камила, наоборот, она только распаляла Страсть, присущую его переменчивой натуре. Страсть, которая спала долгие годы, о существовании которой он не знал всё это время. В голову резко ступила волна жара, а затем стало невыносимо зябко, будто сотни колючих шипов врезались в его незащищённое тело, податливое натиску боли. Он не мог вымолвить ни слова, не отрывал взгляда от её дивного, как ему казалось, убранства, не слышал даже, как она пропела: «Добрый день». В ушах отражался только глухой стук пылающего сердца, раненного Камилой и нежданно склеенного Другой. Если ранее он не мог допустить даже мысли об измене своей любимой, нежной, как орхидея, жёнушке, его маленькой милой Камилочке, то теперь он начал думать, что просто не встречал такой женщины, способной раскрыть его истинную сущность, его звериную натуру. Камила была, словно неким невидимым барьером между Джоном-семьянином и Джоном-зверем, постоянно сдерживая его своими редкими прикосновениями, приступами нечаянной нежности, невольной лаской, незначительным взглядом или холодным прикосновением тёплых губ. Он никогда не видел на ней ярких обновок или неприлично откровенных нарядов, при нём она никогда не покупала себе слишком коротких платьев или юбок, не носила расшитых стразами блузок и оранжевых свитеров. Она была сама Невинность, притом, что душа её была всегда чиста и по-детски наивна. Она не ведала силу Страсти, питая лишь Любовь, воплощая собой Нежность, да и то – не имеющей к нему никакого отношения…
Сейчас перед ним Страсть. Огонь. Безрассудство. Омут. Кларисса. Она казалась ему Царицей Страсти, вечно стоящая с гордой осанкой на раскалённых чёрно-красных углях босиком в окружении взрывающихся ввысь языков пламени, обрамляющих её подобно адскому ореолу. Со дня их первой встречи он запомнил её величие и какое-то странное превосходство, покровительство над ним, а теперь он всецело признавал её полную власть. Власть Страсти.
Кларисса окликнула его ещё раз, небрежно щёлкнув пальцами перед самым лицом. Джон пришёл в себя и быстро поздоровался. Затем он рывком схватил её за руку и, словно огнём опалив свою грубую кожу, поторопил её войти в здание. Кларисса не сопротивлялась. Более того, ей даже нравилось столь пренебрежительное отношения к её телу. Они ускорили шаг и уже через две минуты находились возле палаты Камилы, где их ждал доктор.
Доктор:
Здравствуйте, мисс Норрингтон!
Кларисса:
Здравствуйте, доктор Хартвайл!
(Джону)
Вы сказали ей? И что же?
Джон:
Ничего я не сказал!
Кларисса (возмущённо):
Не сказали?! Как так можно!
Джон:
У меня и так аврал!
(грубо вталкивает Клариссу в палату Камилы и быстро уходит)
(Кларисса видит сидящую на больничной койке Камилу и пытается скрыть полученное удовольствие от физически небрежного обращения Джона).
Кларисса:
Добрый день, миссис Олдивайн.
Я – мисс Норрингтон… Кларисса…
Пауза:
(Палата залита дневным светом. Белые стены, потолок, окна, и мебель только усиливают матово-белую гамму. Сосредоточенный взгляд Камилы устремлён в параллельную стену. Она сидит, прижавшись спиной к большой квадратной подушке позади себя и поджав босые ноги. На ней длинная ночная рубашка белого цвета, пепельные волосы, свалявшиеся после сна в неопрятный холмик, разбросаны по плечам. Кларисса замечает её выпуклый живот, обхваченный двумя горизонтально сомкнутыми руками и быстро переводит взгляд на лицо, какое-то безрадостное, с потухшими глазами и пересохшими бледными устами).
Кларисса:
Мистер Олдивайн слукавил, –
Не представил Вам меня,
Честь знакомства нам оставил,
Лгать тогда не стану я.
(снимает верхнюю одежду, аккуратно развешивая её в шкафчике, затем подходит ближе и присаживается на стоящее рядом с кроватью кресло, складывая руки на коленях)
Здесь я числюсь, как психолог,
Вам назначенный затем,
Чтобы снять со старых полок
Тяжбу ту, что правит всем.
Чтобы к жизни Вы вернулись,
Чтоб глаза горели вновь,
В пламя страсти окунулись,
Чтобы верили в любовь…
(тише)
Ведь когда-то это было,
Были Вы собой горды,
Фонарём душа светила,
И смеяться Вы могли.
Неужели песнь умолкла,
Что девизом для души
Вам была? Скажите, смолкла?..
(заглядывает в пустые глаза Камилы)
И погасли фонари?
Нет. Всё временно, Камила –
Это кризис бытия.
Но пока течёт кровь в жилах, –
Рассосётся и гроза.
Снова небо чистым станет, –
В этом я Вам помогу.
Запах жизни вновь поманит
Вас на дальнем берегу!
Нужно только ваше рвенье
К воплощению мечты,
Добровольное леченье –
И здоровы будьте Вы!
(оптимистично улыбается)
Пауза:
(Кларисса надолго замолкает. Она следит за реакцией Камилы, но не может понять её застывшее выражение безразличия. Камила по-прежнему молчит и старается избегать встречи взглядом с Клариссой. Она отворачивается к окну и упорно смотрит куда-то вдаль. Кларисса продолжает наблюдать за ней, стараясь прочесть эмоции по лицу, но пока безуспешно).
Кларисса:
Что ж, молчите, но чтоб знали:
Я от вас не отступлюсь!
Не таких душ выручали
И за Вашу поборюсь!
(замечает её рисунки, лежащие поодаль)
Это что? Ваши работы?
(смотрит с восхищением)
Превосходство мастерства!..
Сколько в них души, породы, –
Высшей пробы красота!
(помедлив)
В темных красках всё… Смятенье?
(переводит взгляд на её лицо, стараясь уловить изменения)
Или нет, скорей печаль.
Вижу страх уединенья…
Стоит так ли начинать?..
Я не слышала Ваш голос,
Но я вижу: по лицу
Проскользнула тенью вскорость
Дума, ввергшая в тоску.
(Камила резко бледнеет, слегка морщится)
Вы к кому-то грусть питали –
Образец большой любви;
Долго сохли и страдали,
Дни для Вас не коротки.
(замечает скрытый страх)
Вот!..
Почему лицо такое
Напряженное, когда
Я держу в руках немое
Отражение труда?..
(пристально всматривается в мутно-серые глаза Камилы)
Или Вам труда не стоит
Написать любой шедевр?..
Пауза:
(Раздается стук открывшейся двери. Входит доктор Хартвайл и молча указывает на наручные часы, мол, время вышло. Кларисса утвердительно кивает и вновь поворачивается к Камиле. Доктор выходит, оставляя дверь приоткрытой).
Кларисса:
Я Вам дам одно заданье. –
Напишите мой портрет.
Так знавалось мирозданье
Через призму прошлых лет.
(дотрагивается до её руки)
Напишите. Опишите
Все страдания без слов.
Миссис Олдивайн – творите,
Мир для Вас на всё готов!
(Встаёт, забирает из шкафчика верхнюю одежду и уходит, закрывая за собой дверь).
Вечером Джон явился в офис Клариссы Норрингтон. Она по обыкновению сидела за своим письменным столом, заполняя по датам ежедневник. Джон вошел в кабинет без стука, поскольку молодая помощница Клариссы, принимающая посетителей при входе, уже успела доложить о его прибытии. Кларисса ждала этого визита. Она без сомнения боялась признаться себе в том, что ждала не только клиента, но и мужчину, сумевшего неосторожно разбудить в ней давно забытое чувство Страсти.
Когда Джон вошёл, она сделала нечёткий жест вежливости, предложив ему сесть, но Джон отказался. Он выжидательно следил за её губами, которые были накрепко сомкнуты и дрожали. Тогда мучавший его все это время вопрос сам собою сорвался с губ: «Как она?», на что Кларисса всего лишь слегка качнула головой. Джон успел разглядеть в её волосах алую заколку с серебристыми стразами и перевёл взгляд. Она была одета в красные брюки, красные туфли и чёрную, как смоль блузку с коротким рукавом. На правой руке выше локтя Джон углядел золотой браслет с изображением иконы Божьей Матери в центре, обрамлённой мелкими бриллиантами. На шеё сквозь сетку верхней части блузки старательно пробивались скудные проблески чего-то, похожего на жемчужное ожерелье, но, когда она приблизилась и села в полуметре от него, Джон понял, что это было нечто иное. Кларисса молчала. Она не поднимала глаз, не смела заговорить. Она только бесцельно смотрела в пол, думая о чём-то мало касающимся Камилы. Джон не стал торопить её с ответом, кроме того, он попал под влияние её пестрой расцветки, и уже прежние мысли и цели визита начали постепенно утрачивать смысл. Он засмотрелся на её полные алые губы, покрытые тонким слоем влажного блеска, на короткие чёрные ресницы, скрывавшие туман неловкости, заволакивавший тёмно-карие глаза. Он вглядывался в черты её налитого румяного лица, мысленно проводил контур ровного носа, и трогал её чернозёмно-сырые волосы, тяжелыми локонами спадавшие на пухлую женственную грудь и налитые соком молодости плечи. В тот момент он даже не чувствовал разительной разницы в возрасте между ними. Он хотел только заключить её в свои объятия и никогда не отпускать, целовать все те прелести женского тела, что были так незначительны в теле Камилы, обжигать юную кожу пламенем Страсти и чувствовать ту боль любви, которую никогда не позволяла ощутить Камила. Вот только почему-то не приходило ему в голову прикоснуться к её руке, поймать случайный взгляд, зарыться в волосы и долго вдыхать их умопомрачительный пьянящий аромат. Не хотелось ему просто прилечь с ней рядом, обнять и погрузиться в свободный крепкий сон, исключающий порочные мысли и сладострастные желания плоти. Такого чувства не могла вызвать в нём ни одна женщина, кроме Камилы, которую он любил душой.
Наконец, после долгого молчания Кларисса решилась на разговор. Она рассказала ему всё, что случилось в палате, и о том, что Камила действительно нуждается в профессиональной медицинской помощи, рассказала о картинах, которые она пишет, о грусти и тоске, наполняющей её до краёв, о той жуткой печали, съедающей её изнутри, словно выжигающей огнём сухую траву. А затем как-то невольно дотронулась до его руки. Джон вздрогнул и вновь почувствовал волну того самого жара, моментально ударившего в голову, а затем дикого озноба и холода. Она хотела было быстро убрать руку, но он не позволил. Джон взял её руку в свою и крепко сжал. Кларисса почувствовала легкую тень стыда и колкую прохладу, мягко разливавшуюся по всему телу. Она прильнула к нему, и Джон ощутил слабый запах женских духов. Его голова резко наполнилась этим всеобъемлющим запахом и, стремительно теряя над собой контроль, вдруг страстно поцеловал её горячие, опалённые жаром уста. Кларисса поддалась соблазну и ответила на поцелуй…
От блеска не осталось и следа. Поцелуй длился непрерывно около трёх минут, пока они вдоволь упивались друг другом, а затем Кларисса закрыла стёртую грань дистанции между их губами ладонью и прошептала: «Ты любишь её?..». Джону показалось тогда, будто она задала этот вопрос больше себе, чем ему, с надеждой получить желаемый ответ, но, тем не менее, вопрос был произнесён вслух и Джон счёл необходимым ответить честно: «Люблю». Он почему-то не смог солгать этой женщине, не смог увильнуть от ответа. Может быть, потому, что она и сама прекрасно знала ответ, а может потому, что хотел быть честным перед собой. Ах, лучше бы он солгал! После этого Кларисса быстро встала и отошла к окну, скрывая слёзы разочарования. «Прости» – бросила она сквозь обиду, на что Джон никак не среагировал. Он просто встал и ушёл, спокойно закрыв за собой дверь.
До субботы Джон не видел Клариссу, не звонил ей, не искал встреч. А Кларисса всё ждала…. Когда, наконец, наступила долгожданная для обоих суббота, Джон собирался ехать в больницу, чтобы вновь заговорить с ней, но в последнюю минуту не решился. Кларисса, тщетно понадеявшаяся на встречу, переживала тяжёлый период бесконечных ожиданий, хотя теперь наверняка знала, каково это, любить того, кто не отвечает взаимностью. А она любила. И что же она, несчастная раба своей Страсти, могла попросить для себя? Любви? Зачем она ей! Она не хотела навязываться, просить или ставить бессмысленные ультиматумы. Как честный по жизни человек и неподкупный специалист она знала, что душа – это единственное, что нельзя продавать и невозможно купить, как и Любовь. И раз уж не получается завоевать отсутствием завоевания, то и покупать не стоит.
В эту субботу, как обычно, Кларисса надевала всё самое яркое и броское, но в какой-то момент, стоя перед зеркалом с губной помадой, она взглянула на себя изнутри, игнорируя внешнюю оболочку, и с ужасом поняла, что внутри – опустошение, серый, непривлекательный пейзаж. Она вздрогнула и закрыла глаза, а когда открыла – перед ней оказалась всё та же пестрая птица Феникс среди белого заснеженного двора, та оболочка, которую она всегда создавала себе и которую привыкла любить. Только после мимолётное погружения в глубину своего внутреннего «Я», она больше не улыбалась так своему отражению, не горели, как прежде глаза, глядя на своё холёное молодое тело и налитое жизнью лицо с небольшими розовыми ямочками на щеках. Больше не видела она непоколебимое чувство оптимизма, вечный огонь радости и не слышала задорные звуки смеха, не рассмотрела и своего проникновенного взгляда. Только опустошение. Выходит, что и она способна испытывать это жестокое чувство? И как теперь ей убеждать пациентов в том, что жизнь прекрасна, если для неё самой она стала терять всякий смысл, а изображать удовлетворение и вечную улыбку радости на лице перед ними в её планы не входило. Коме того, она не была обучена лицедейству. Боже, как сильно она заблуждалась в том, что нынешнее состояние Камилы вызвано не чем иным, как усталостью от жизни. Она же не устала от жизни, а чувствует то же самое. Значит и Камила – человек старого поколения, не разучившийся различать чувства и умеющий испытывать их на своей шкуре, становясь от этого мудрее и взрослее. Теперь ей захотелось не просто помочь своей потенциальной сопернице, но и выяснить истинную причину её поведения. Почему-то первая мысль её касалась непосредственно Джона. Что, если это из-за него страдает Камила, что если накануне он совершил нечто ужасное, нечто приводящие в панику рассудок и выворачивающее наизнанку душу? Ведь она страдает из-за него, а что могло препятствовать Камиле, которая была и остаётся формально его законной супругой, хотя их брак и претерпевает некоторые сложности. Не оговоркой было бы даже сказать, что их брак находится на грани расторжения. Но что послужило этому? Или, может быть, кто? Кларисса чувствовала непреодолимое желание знать всю подноготную ситуации, но как теперь она могла общаться с Камилой, какой пример счастья могла ей преподать?
Раздался телефонный звонок. Звонил водитель такси, который уже двадцать минут ждал у входа. Оказалось, это был повторный звонок. Первого она не слышала, несмотря на то, что в кабинете больше никого не было. Кларисса твёрдо решила для себя и сообщила встревоженному водителю, что не спуститься. Судя по тому, как бесцеремонно он бросил трубку, последний был весьма взбешён её внезапной выходкой.
В понедельник Джон узнал от доктора Хартвайла, что Кларисса не приехала в субботу в больницу и не позвонила. Джон почему-то не удивился. Он ужасно чувствовал себя оттого, что, возможно, обидел её тогда, в кабинете. И, что, возможно, её обида настолько велика, что она больше никогда не захочет его видеть и навсегда вычеркнет из памяти, как будто и бы были никогда знакомы, будто никогда и не сидели рядом, слившись в долгом и страстной поцелуе. Голова шла кругом от таких опасений и Джон решил, что обязательно должен навестить её, прояснить ситуацию и перестроить её фантастические выводы на реальные.
Встреча состоялась на закате это же дня. К вечеру поднялся сильный ветер и буйный, как степной вихрь, снегопад. После работы, уйдя на два часа раньше обычного, Джон отправился к её офису-домику, на территории которого всегда цвели деревья и витал умиротворяющий аромат блаженства. Подойдя к двери, он не стал стучать, а сразу позвонил, но никто не откликнулся. Хотя рабочий день давно подошёл к концу, что-то внутри подсказывало ему, будто Кларисса сейчас находится именно здесь. И действительно, она стояла у окна, наблюдая со стороны за происходящим, и, казалось, сама метель умоляла её не вмешиваться. Кларисса прислушалась к голосам природы и всецело была согласна подчиниться. Не потому, что не хотела говорить с ним, а потому как знала, что если впустит, то будет жалеть об этом всю жизнь. Джон не отступал. Он начал беспощадно бить в дверь тяжёлыми своими кулаками, а затем шершавой подошвой сапог. Но тщетно. Кларисса едва выдерживала этот невыносимой звук, похожий для неё на взрыв вулкана, от которого становилось не по себе. При каждом новом ударе она вздрагивала с нарастающей силой, и каждый раз после этого внезапно нахлынувшего рефлекса становилось жарко. Она закрыла уши обеими ладонями, чтобы не слышать, но всё равно эти звуки были, словно у неё в голове, словно перетекали по венам вместе с кровью. Они были повсюду, в каждом уголке её маленького мира, в каждом участке её всеобъемлющей души, и с каждым ударом всё больше и больше увеличивались в размерах, становились необъятными и заполняли пространство этого офиса, кабинета и её сердца. Она опустилась на колени под окном и припала к полу, издав единый возглас, слившийся в истошный звериный рык или голодный плач новорожденного ребёнка. Но это не помогло. Стук продолжал звучать, и Кларисса уже не различала, звучит ли он на самом деле или является плодом её взбунтовавшейся фантазии. Иногда казалось, что его вообще никогда не было, но в таком случае, почему она слышит его, почему до сих пор он волнует её и будоражит душу, почему не оставит, не исчезнет? Почему она всё ещё лежит на полу с обвитыми вокруг головы руками и сцеплёнными намертво зубами? Почему боится подняться и проверить природу этих звуков?
Звук не умолкал. Казалось, он вскоре разорвёт дверь на части, развалит весь офис, разнесёт двор взрывной волной необузданной дикой силы. Кларисса лежала ниц на полу и боялась пошевелиться. Она всё так же туманно верила в неестественность этих звуков и вовсе в их отсутствие. По прошествии ещё некоторого времени, стук внезапно стих, как и не было, будто Господь услышал её приглушённые молитвы. Только безумный ветер за окном да сумасшедшая метель играли свою дикую симфонию в унисон её трепещущей душе. Но Кларисса всё ещё боялась подняться. Боялась себя. Когда же этот страх был преодолен, она слегка разжала руки и приоткрыла глаза. Было тихо. В воздухе витало отсутствие запахов, а темнота помещения жадно поглощала её тревожно-хрипящее дыхание. Кларисса встала и распустила завязанные в хвост растрёпанные волосы, легко и бесшумно упавшие на плечи. Она вышла из кабинета и пошла по хорошо освёщенному мрачному коридору к двери. В тени ожидания коридор казался бесконечным, а её шажки такими маленькими и неуверенными. Это расстояние казалось ей дальней дорогой, а когда оно осталось позади – единым, но роковым шагом. Она стояла перед наглухо закрытой дверью, целой, ни кем не выбитой и молчаливой. Но когда открыла её, то с ужасом вскрикнула. Перед ней предстал Джон, словно ворвавшийся дикий ветер, пахнущий морозом, одетый во всё чёрное вплоть до рубашки с необъятно-огромным букетом кроваво-красных роз. Кроме того резкого выкрика, она больше ничего не могла сказать. Все мысли разом выветрились из головы, а задуманные слова так и застряли навечно где-то в глубине души. На лице застыло выражение опасной смеси страха и радости так, что она даже не чувствовала этого. А лицо Джона выражало только желание и закаменевшее ощущение своего превосходства над её сознанием. Помедлив считанные секунды, он бросил охапку цветов к её ногам и приблизился на шаг. Кларисса почувствовала, что больше не в силах сопротивляться и с молниеносной быстротой бросилась в его объятия, толкнув рукой злосчастную дверь.
Пылкие объятия в скорости переходили в долгие страстные поцелуи. Затем Джон подхватил её на руки и отнёс в главный кабинет, усадив на стол. Кларисса задыхалась от обжигающих его ласк и ощущения горячего дыхания на своей шее. А когда он с силой дёрнул и вмиг разорвал красную блузку, что была на ней, обнажив молочно-белую грудь, обрамленную бордовым бюстгальтером, то и вовсе поплыла на волнах чувств. И эта ночь стала началом нового, страстного, лишённого Любви романа, губительного и спасительного одновременно.
Ранним утром, чуть Солнце торкнулось вершин промёрзшей заснеженной кроны деревьев, а на окнах домов заблестели замысловатые морозные узоры, Джон уже стоял у окна, застегивая последнюю пуговицу на рубашке. Мороз так и скрипел за окном. На снегу под домом были видны чьи-то следы, уже покрывшиеся тонким слоем наста. Кругом стояла какая-то глупая тишина, а от ночного ветра, бунтовавшего всю ночь, не осталось и следа. Только дикая метель засыпала усталые дворы притихших домов да широкие подоконники невиданным слоем снега, который уже начал замерзать. Стояло настоящее зимнее утро, морозное, солнечное, божественно тихое и звенящее слабым ароматом предстоящей весны…
Джон стоял и глядел куда-то вдаль. Он то и дело сглатывал накопившуюся боль, застрявшую комком в горле, снова и снова задаваясь одним и тем же пугающий вопросом: «Что я здесь делаю?», и не находил ответа. Позади себя он услышал ленивый шорох белой «бумажной» простыни, и обернулся. Кларисса сидела на столе, закутавшись в холодящую льняную ткань, обхватив себя обеими руками, по которым проступали мелкие мурашки. Она расположилась спиной к нему и показала обнажённую спину до самого копчика, чуть ниже плеч прикрытую чёрной пеленой волос, переливающихся в солнечных скалках. Ах, как была она прекрасна в своей античной наготе, похожая на древнегреческую богиню, изображённую в виде белокаменной статуи выдающимся мастером-скульптором, и возведённая во всём своём величии у подножия императорского замка. Всё в ней было привлекательно: правильный изгиб позвоночника, тонкая женственная шея, белые, словно крылья альбатроса руки, налитые молодой живостью, сильные и ухоженные, как у барыни. Даже её смоляно-чёрные волосы не портили молочно-соблазнительной картины превосходного женского тела. Более того, они даже несколько дополняли этот восхитительный букет сладострастия и образца женственности. Недаром великий Брюсов описывал женщину по подобию божества и вдохновения поэтов.
Ты - женщина, ты - книга между книг,
Ты - свернутый, запечатленный свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.
Ты - женщина, ты - ведьмовский напиток!
Он жжет огнем, едва в уста проник;
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток.
Ты - женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты - в наших безднах образ божества!
Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся - от века - на тебя!
Не найдя Джона подле себя, Кларисса обернулась, встретившись с ним взглядом. Несколько секунд подряд они молча смотрели друг другу в глаза: Кларисса – с любовью, а Джон – с сожалением. Затем она протянула к нему свои белые руки и улыбнулась, когда он подошёл и присел на краешек стола. Теперь она оказалась сидящей спиной к окну и Солнце светило позади неё так, что волосы купались в его лучах, от чего становились светлее. Солнце обвивало её голову, словно божественный нимб, играло с румянцем на её левой щеке, слегка выходящей за линию тени. Джон не мог отвести взгляда от её сверкающих счастьем глаз, и всё смотрел, смотрел, погружаясь в колдовскую бездну их первозданной прелести. Ах, как жаль, что он не был поэтом! Эму хотелось написать о ней, передать своё восхищение сухим страницам бумаги, оживляя их влажностью затаившихся в душе слёз, промолчать о том, о чём он никогда не осмелился бы высказаться. Эти глаза... Какими они казались ему в ту пору счастливыми, освещёнными чем-то неописуемым простыми словами, чем-то, чем никогда не горели глаза Камилы… Боже, почему её глаза никогда не горели так! Почему она никогда не сидела обнажённой в солнечных лучах и не улыбалась так, как улыбается эта незнакомка. Если бы она хотя бы раз подарила ему такую улыбку, он вознёсся бы до небес, бросил бы весь мир к её ногам, отдал бы душу Дьяволу, а потом всю оставшуюся жизнь отбивал бы поклоны в храме. Он был уверен, что вскоре забудет этот утро, миг яркого взлёта Клариссы Норрингтон, забудет целое утро! – часы выпадут навсегда из памяти, а если бы на её месте оказалась Камила, он запомнил бы до конца жизни каждым миг её очарования, каждый незначительный жест, одноразовую улыбку или короткий блик соблазнительных ямочек на милых щеках… Он запомнил бы её навсегда, как помнит бумага стихи поэта, его удачи и поражения, слёзы на размытых строках старой тетради и звонкий смех, навеки оставшийся в слёплённых временем страницах.
Он отвлёкся и не заметил, как Кларисса впервые за долгое, казалось, нескончаемое утро, заговорила своим бархатным голоском на языке влюбленной свирели.
Кларисса:
Я проснулась…. Так легко мне….
Видела во сне тебя….
(легко касается его волос)
Всё мне мило в этом дне!
Я проснулась…. Я твоя….
Джон (в сторону):
Я проснулся…. Всё чужое:
Эти стены, дом, и… ты.
Всё, как глыбой ледяною
Наплыло в мои мечты.
Всё замёрзло: страсть, желанье,
Всё исчезло в эту ночь!
Даже нет воспоминаний!
Как друг другу нам помочь?
Не простит Господь Всесильный
Грех, что кружит надо мной.
Отчего так давит сильно
Боль бетонною стеной?
(вслух)
С добрым утром!..
(Кларисса берёт его за руку, но Джон бережно убирает её и слегка касается губами, не закрывая глаз).
Не хочу Вам делать больно,
Но я должен попросить…
Кларисса:
Не томи. Общайся вольно!
Мне ты можешь говорить.
Пауза
Джон (тихо, почти шёпотом):
Я прошу помочь Камиле,
Излечить её от зла.
Кларисса (испугано):
Не проси сего! Помилуй!
У меня ведь есть душа!
(закрывает ему рот ладонью и прижимается к его груди)
Как взглянуть теперь посмею
На неё, как в прежний час?
(смотрит в глаза с мольбой)
Как в лице таить сумею
То, что связывает нас?
Что скажу ей в убежденье
Истин тех, что жизнь одна?
Как промолвлю повеленье,
Что ребёнку мать нужна?
А отец ему не нужен?..
Тот, которого сама…
Так люблю, что лютой стужей
Босиком по снегу б шла!
(со злостью)
Как спасти её, коль сердцем
Так и жажду задушить!
Может, душу выжечь перцем,
Может быть, себя убить?!
Как(?!) – скажи мне, как ты хочешь,
Чтобы я общалась с ней,
Если мне и так придётся
Плакать несколько ночей?
Пауза:
(Джон сидит, понурив голову)
Джон (смотрит ей в глаза):
Вы мне сами говорили,
Что спасёте и врага.
В этом есть вся Ваша сила,
Если честь Вам дорога!
(Кларисса молчит)
Но, должно быть, я ошибся,
Выбрав прошлой ночью Вас…
Так давайте же простимся
Без обид и лишних фраз.
(встаёт)
(Кларисса резко хватает его за руку, на ходу обволакивается простынёй и вскакивает).
Кларисса (со слезами, сдавленно):
Я люблю тебя! Как ночи
Коротать без наших встреч?
Мне не видеть твои очи,
Словно полдуши отсечь!
Не лишай меня услады
Целовать твои уста,
Сердце не лишай отрады
Тебя видеть после сна.
Джон (хватает её руки, прижимает к губам):
Вы должны понять, Кларисса
Я люблю свою жену!
Она выйдет из больницы
И конец настанет сну!
Кларисса (с хрипящим криком):
Знаю: Страсть ко мне толкнула
И разлад в твоей семье,
(дрожащим голосом)
Но та ночь перевернула
Всё исходное во мне!
Пауза:
(Кларисса в одночасье сбрасывает с себя простыню, бесшумно ложащуюся к её ногам, и предстаёт перед Джоном в полной дикого восторга наготе. Джон окидывает её взглядом и замирает).
Кларисса (тихо):
Я любви твоей не жажду,
Только видеть иногда
Очень хочется... Отважься! –
Всё равно не навсегда.
(помедлив, опуская голову)
Помогу твоей Камиле…
Постараюсь.
Джон (нежно берёт её за плечи, поднимая подбородок):
Поклянись…
Кларисса (поднимает полные слёз глаза):
Клятва Честью ещё в силе?
Или кровью заректись?..
Пауза:
(Джон медленно опускается на колени, аккуратно берёт простыню, накидывает ей на плечи и осторожно обнимает её, крепко прижимая к груди, как будто боится отпустить. Кларисса тихо плачет и следом быстро вытирает слёзы. Она пытается поцеловать Джона в губы, но он первый целует её в шею и поспешно отходит).
Кларисса:
Ты останешься на завтрак?..
(Джон молча кивает)
За завтраком, который был больше похож на поминки, не было сказано ни единого слова. Джон с трудом запихивал в себя по кусочку яичницы, запивая оранжево-солнечным апельсиновым соком, с какой-то неестественностью, как будто насильно. Кларисса уже была одета в короткий, чуть выше колен махровый халат традиционного красного цвета. Из длинного треугольного декольте соблазнительно выглядывал участок пухлой груди, тяжело упершейся в стол, а из-под приподнятых кверху волос была видна аппетитная, словно бычья голень, шея, в меру заросшая волосами. Джон внимательно наблюдал за её плавными жестами и медленным пережёвыванием пищи, в интервалах которого она оголяла свои жемчужно-белые реденькие зубки в широкой искренней улыбке. А затем, подобно Марии Магдалине, невинно опускала глаза вниз, скрывая огненные искорки влюблённости.
Впервые в жизни Джон почувствовал, что он кем-то любим. Сидя в этом уютном гнёздышке, по воле судьбы которое с недавних пор запечатлелось в истории его существования, напротив Клариссы он вдруг так явно ощутил её любовь, что сердце дрогнуло невидимой струной ностальгии, а затем замерло в одном ударе и камнем оборвалось вниз. Он снова вспомнил Камилу. И вот уже перед ним сидит она, его незапятнанная Страстью и диким Отвращением Любовь в своём скромном сереньком платьице, с причудливой своей простотой причёской. Она не поднимает милых глаз, но сердцем, бьющимся так учащённо и волнительно, он чувствует, как она изредка посматривает исподлобья, игриво улыбаясь. Она не выдаёт своих чувств, но любит всей душой! Ах, как бы хотелось, чтобы это блаженное забвение длилось вечно, но, увы, ничто не бывает вечным. И это призрачное виденье вскоре так же стремительно и незаметно развеялось, как и нахлынуло, а в голове далёким эхом звучала убийственная истина, что её душа не принадлежит ему, впрочем, теперь, как и тело.
С трудом глотнув последний глоток сока и сложив столовые приборы в пустую тарелку, Джон мысленно вздохнул, поскольку получасовое время завтрака, показавшееся ему бесконечной и мучительной вечностью, наконец, подошло к концу. Кларисса тоже перестала есть. Она отодвинула полупустую тарелку на расстояние вытянутой руки и встала из-за стола. В течении нескольких минут Джон наблюдал за тем, как послушно она убирает грязную посуду, и не мог понять – притворяется ли она перед ним или действительно является идеальной хозяйкой дома. В этом одеянии она была больше похожа на девушку лёгкого поведения, нежели на верную и любящую жену, хранительницу домашнего очага. Джон слегка ухмыльнулся, но сделал это незаметно. Когда она вернулась за второй порцией посуды, Джон внезапно для самого себя остановил её, накрыв руку своей сильной ладонью. Кларисса не вздрогнула, как это часто делала Камила, по крайней мере, он не почувствовал этого через прикосновение. Она посмотрела на него и вмиг, как опалила взглядом. Джон приблизился к ней на пару шагов, и Кларисса вновь ощутила пробегающий электрическими искрами холод по позвоночнику. Он завернул её руки назад, стискивая в одной своей руке, а другая уже свободно гуляла в океане её волос, скользила по шеё, плавно переходила на ключицу и вырез декольте…
Разумом Кларисса понимала, что это не Любовь, а всего лишь очередной приступ Страсти, но ничего не могла с собой поделать. Ей несказанно хотелось продлить эти мгновения, настолько, насколько это возможно. Временами она боялась ужасных мыслей, неконтролируемо закрадывавшихся в сусеки её сознания, жаждущих причинить зло сопернице, с которой она даже не могла соревноваться. И всякий раз, когда она пыталась вытравить их, становилось так пусто, до отчаянного крика страшно за то, что она никогда не смогла бы причинить зло человеку. Она давала клятву Гиппократа, она дала своё честное слово любимому человеку, а по сему исполнить его надлежащим образом – теперь её обязанность. Помочь другу – долг каждого человека, а исцелить врага – это шаг, который может сделать только тот, кто носит священное звание врач(!), являющееся помимо этого ещё и призванием. В данной ситуации она не может руководствоваться чувствами – только Долгом и Честью, без которых человеческая сущность теряет те черты человечности, которые заложила измальства матушка-природа. Человек без Чести, как песчинка в море: куда ветер направит, туда и поплывет. И доплывёт ли ещё! На пути ведь разные препятствия встречаются. Бывают и такие, что только Честью человек и спасается из водоворота смертельно опасных приключений. Не всегда ведь «вильнуть хвостом» есть верная тактика выживания. На обмане и злобе далеко не уедешь, разве что проковыляешь, как на старой кобыле несколько вёрст, а дальше эту же ношу на себе нести придётся, только уже не с версту, а всю жизнь.
Кларисса проводила Джона к обеду, предупредив свою помощницу, чтобы та не пропускала к ней сегодня пациентов или кого бы то ни было ещё. Она решила, как следует выспаться, поддавшись пене сладких воспоминаний и горьких мыслей колючей, как шипы алой розы боли.
На следующий день, как и было договорено, Кларисса Норрингтон явилась в клинику в назначенное время в полдень. Доктор Хартвайл с радостью встретил её, не забыв предварительно расспросить о причинах долговременного перерыва в лечении. Кларисса ответила коротко: «Не представлялось возможным», и свойственным ей следка подпрыгивающим шагом направилась в палату жены Джона Олдивайна. Ныне Камила стала для неё не кем иным, как законной супругой её любовника, ненавистной соперницей, создающей помехи её личному счастью, но в то же время – одной из многочисленных пациенток, нуждающейся в моральной помощи.
Завидев Камилу, она бросила в её сторону такой взгляд, который вовсе не являлся признаком женской ревности, показного превосходства или простого нескрываемого негодования. Это было нечто иное, что никак не могла бы чувствовать на её месте другая женщина, оказавшаяся в подобной жизненной ситуации. Согласно действующей в социуме логике она должна была смотреть на неё несколько свысока, упиваясь настоящим положением соперницы, которая по воле судьбы оказалась в глубоком психическом упадке – натуральной яме безумия. А она не могла, поскольку считала недостойнейшей для человека низостью радоваться бессилию ближнего, даже если этот человек является врагом. Нельзя людям быть друг другу врагами, не волки ведь – люди! Ох, как нельзя!.. Тяжело порой приходится одному, а там, глядишь, поддержку предложили, утешили в трудную минуту не делом так словом, да просто одиноким не покинули в безрадостное время – и то уж на душе Солнце светит, а не Метель да Вьюга окаянная метёт. Так время и коротаем. А после ночи скверной да дум тягостных и небо поутру развидняется, тёплые ласковые лучи себе дорожку в новый день пробивают. Под этими спасительными лучами тает лёд в сердцах, смягчается душа, а тогда и мысли активизируются, и решения новые толковые объявятся, и, без сомнения, найдётся какой-нибудь разумный выход. А в следующий раз, может, и тому человеку помощь твоя понадобиться и ты ему не откажешь, заплатив добром за добро. А как иначе? Только звери дикие неразумные наши братья да природа свирепая злом за зло платят, а люди должны жить добром, и добром одаривать ближнего, чтобы тот, в свою очередь передал частичку Солнца своему предшествующему поколению и всему роду человеческому. Как поведётся добром за добро платить, так и будет на планете Добро здравствовать, отсюда – счастье, духовная удовлетворенность, мир и взаимопонимание. Человек, учись порождать добро – и оно породит в тебе человека!
Кларисса долго не могла разобрать, что же она всё-таки почувствовала в тот момент. Но с тех пор ей стало так легко и тепло, как не становилось и в объятиях Джона. Она не думала о том, кто сидит перед ней, желая только продлить это ощущение. Ах, это ни с чем не сравнимое ощущение, когда твоя деятельность идёт во благо человеку, когда в твоей помощи нуждаются и ты не отказываешь, когда твоя душа наполняется странным умилением оттого, что тебе дано пережить это чувство, хотя бы на несколько мгновений ощутить благовонные ароматы Сострадания. Да… это незабвенное чувство человеколюбия звалось Состраданием. Умение сострадать врагу, как на ладони открылось для Клариссы в ту переломную минуту её непродолжительной жизни. И открылось оно в полной своей яркости и чистоте, вошло в её душу свежим ароматом весенних побегов плодовых деревьев, разлилось соловьиными трелями, протекло живительным ручейком, напаивая выжженную адским огнём Страсти пустыню. Кларисса не чувствовала себя такой счастливой даже тогда, когда её награждали званием лучшего психотерапевта Пайкс-Пик, и тогда, когда она устояла перед соблазном «белого яблока», и когда предавалась грешной Страсти в объятиях Того, На Чьё Чело Наложена Печать Запрета перед Богом и людьми. Никогда доселе она не была так свободна, светла и прекрасна, как дикая рожа среди пустырей северной степи.
Кларисса:
Здравствуйте, Камила!
(Камила никак не реагирует)
Сегодня по плану гипноз.
Вы готовы?
(оставляет верхнюю одежду в шкафчике, присаживается в кресло рядом с ней, осторожно берёт Камилу за руку)
Пауза:
(Кларисса помогает Камиле встать и пересесть в кресло. Камила пересаживается в кресло, откидывается на спинку, закрывает глаза. Кларисса обвивает руками её голову, слегка сдавливает, гладит волосы. Камила понемногу расслабляется. Приятная усталость постепенно закрадывается в её тело. Камила засыпает).
Кларисса (мягким гипнотическим голосом):
Вы на лугу среди цветов,
Над Вами небо голубое,
Вас обнимает семь ветров
И нежит Солнце золотое…
Пауза:
(Камила улыбается сквозь сон)
Кларисса:
В тиши, в тени младых кустов
Сквозь тёрн поблескивает небо,
И жжёт лицо огонь ветров,
И руки жгут терновы стебли.
(Камила напрягается)
Сочится кровь на Вашу грудь
Огненной лавою по стану,
И слёзы косы Вам плетут
Прямолинейно, беспрестанно.
Пауза:
(Камила плачет во сне)
Кларисса (наклоняется к ней, шёпотом):
Кто там, во тьме?.. В терновых илах?..
Ответьте мне, кто там? Кто там?!..
(Камила судорожно дёргается, мотает головой)
Спокойно! Тише!..
(удерживает её за плечи)
Всё кругом
Не спит… –
Ждёт голос Ваш услышать.
Округа в образе нагом
Лишь, замирая, тихо дышит…
(помедлив)
Дайте ответ из дум о том,
Что Вы увидели в печали.
Честны останьтесь с меньшим злом
Из тех, что сами выбирали.
(помедлив)
Доверьтесь мне… Я Ваше зло…
Кто Вы, Камила Олдивайн?..
Пауза
Камила:
Я мать не рожденного сына.
Кларисса:
Кто Вы в любви?..
Камила:
Я – берегиня.
Кларисса:
Кто Вы другим?..
Камила:
Я – посторонний.
Одна, блуждая в темноте,
Я услыхала тьму историй,
Косых намёков в стороне.
(помедлив)
Ко мне единственное Солнце,
Что не погаснет никогда,
Вступает ангелом в оконце,
Лучом надежды одаря.
(тяжело вздыхает)
Как ноги острыми шипами
Колола я в краю ветров,
Как сердце острыми камнями
Сколола в бьющуюся кровь…
Как душу жалил окаянный
Терновник….
(умолкает)
Кларисса:
О, как дневного света можно
Себя сознательно лишать?
Уйти из жизни слишком просто –
Другое сложно – выживать!
Ищите выход из темницы,
Боритесь, бейтесь до крови,
Чтоб сердце раненное птицы
Осталось живо до зари!
Пауза
Кларисса (становится на колени, берёт её за руку):
Что нынче стало перед вами?..
Пауза
Камила (морщится):
Я на лугу… повсюду кровь….
Ай! (закрывает лицо руками) Тёрн колючими ветвями
Терзает птичьи крылья вновь!
Кларисса (повелительно):
Она должна освободиться,
Чтоб взвиться к Солнцу напролом!!
Позволь в свободу ей влюбиться
И галка станет соловьём!
Пауза
Кларисса:
Она летит?..
Камила:
Она стремится…
Кларисса (твёрдо):
Придай ей сил! Поверь в неё!
Пауза:
(Камила мается в судорогах, морщится, мотает головой. Кларисса пытается удерживать её).
Камила:
Уютный сук…
Кларисса (твёрдо):
Пусть не садится!
Начало жизни – только взлёт!!
Пауза:
(Камила кричит и трепещется всем телом, затем вскрикивает сквозь сон, по лицу вмиг проступает горячий пот и слышится тяжёлое дыхание).
Кларисса:
Она взлетела?..
Камила (задыхается):
Да. Взлетела…
Пауза:
(Кларисса с облегчением выдыхает)
Кларисса:
Проснись на третий мой щелчок…
(трижды щёлкает пальцами)
(Камила просыпается)
(обнимает её)
Ну, вот и всё. Она сумела
Собрать энергию в клубок.
До следующей пятницы Кларисса Норрингтон была занята подготовкой к предстоящей конференции в Лас-Вегасе, на которую были приглашены пятьдесят самых лучших дипломированных психологов Соединённых Штатов по одному из каждого штата. Это была так называемая «Высшая лига профессионалов», для которых, как и для Клариссы, профессия была призванием, «Божьим даром», как часто выражалась сама мисс Норрингтон. Об этом она объявила Джону в пятницу вечером, лёжа на его руке и лениво поглаживая запястье указательным пальцем. В этот вечер Кларисса впервые пригласила его в свою квартиру, которая впоследствии должна была послужить им уютным любовным гнёздышком, чем в итоге и оказалась.
Жильё Клариссы было оформлено приблизительно в тех же тонах, что и кабинет, но бледнее. Если домик-офис по своей пёстрой расцветке больше напоминал перья птицы Феникс, то интерьер квартиры был похож на окраску оперенья розовых фламинго. Стены всех шести комнат имели приблизительно одинаковую отделку в нежно-алых или розовых тонах, что вызывало ощущение нахождения в каком-то «Цветочном доме» или ЗАГСЕ, оформленном по прихоти привередливой матери невесты. По крайней мере, у него, Джона, складывалось именно такое впечатление. А развод с Камилой и обзаведение новой семьёй в его планы никогда не входило. Он чувствовал, что с каждым днём, с каждой лишней встречей Кларисса всё больше и больше привязывается к нему, доверяет, открывает перед ним не только мир плотского наслаждения, но и свою душу, доверяет тайны своего сердца, говорит о своём прошлом и с какой-то нелепой уверенностью наивно строит планы на будущее. Их будущее, как будто надеясь на то, что её слова имеют под собой твёрдую почву. И каждая её мысль, каждое слово были точно соль, нещадно осыпающая открытые раны, на которых уже начала засыхать свежая кровь…
Кларисса крепко сжимала его затёкшую от надавливания руку и не хотела отпускать, как будто боялась, что больше никогда не коснётся её. А его посещала одна только мысль: как можно быстрее дождаться утра. О, Кларисса, бедняжка Кларисса, она не чувствовала того лёгкого холодка, просачивающегося сквозь его взгляд, прикосновения, ласки... Она не замечала его явную отчуждённость, спланированные ответы на её докучливые вопросы, выжатые из последних сил и чувства ответственности за тех, кого приручили, наигранные улыбочки и несуразные монологи, как будто заранее расписанные в каком-то жестоком сценарии судьбы. Правду говорят: Любовь слепа. Она действительно ослепла. Да, в какой-то роковой момент она потеряла зрение и больше не могла видеть тень вокруг себя, ощущая только ласковые лучи Солнца в ясный день. Но она забыла, что чем яснее и солнечнее день, тем ужаснее и холоднее тень, отбрасываемая привычными предметами, знакомыми людьми и человеческими мыслями. Какие мысли закрадывались в голову Джона Олдивайна? Кларисса не знала. Что он испытывал по отношению к ней. Кларисса не знала. Как он чувствует себя на самом деле, находясь здесь, а не в больнице рядом с беременной женой, как никогда нуждающейся в моральной поддержке близкого человека? Снова незнание. Кларисса не хотела знать, потому как всегда знала одно: он любит свою жену. И это, казалось бы, единственное веское знание, сразу должно было оттолкнуть от него, а она закрыла глаза, предаваясь несбыточным мечтам, окунаясь с головой в сказку с плохим концом, единственную сказку её жизни, самую незабываемую и волнительную, которая не была доселе изложена, не зарождалась ещё в воображении самых талантливых писателей и философов. Кларисса была первой, которая почувствовала себя главной героиней, прониклась переживаниями её жгучей души и кричала от боли её раненного истомленного сердца. Она, Кларисса, любящая женщина, вольная птица бессонных ночей среди тьмы вечных дорог заблуждений и тёмных аллей Страсти.
Поздно ночью, когда Кларисса, наконец, уснула, Джон аккуратно выбрался из постели, стараясь не задеть её (Клариссу) неосторожными движениями и не разбудить громкими звуками уверенных шагов, прорезающих ночную тишину и сладостный покой беззаветного сна. Ах, как велико было его удовольствие, когда он накидывал своё пальто в коридоре. А перед тем, как уйти, оставил на столике подле кровати записку: «Кларисса, я должен был покинуть Вас. Простите. Джон», и ничего более. Он так тихо закрыл за собой дверь, что Кларисса даже не услышала удара. Она спала до утра.
Утро для Клариссы наступило в 12:35, когда город был залит ласковыми солнечными лучами, а проснувшаяся природа чувствовала приближение Весны. Только для Клариссы эта Весна никак не могла наступить. Записка, оставленная Джоном средь глупой ночи вовсе выбила её из привычного кругооборота мыслей и действий. Она была не глупа, и отлично осознавала, что в такой поздний час у него не было и быть не могло никаких неотложных дел, кроме неотложного стремления вырваться из чуждого ему мира, вырваться к своей привычной жизни, к своей неповерженной Любви. Кларисса свернулась клубочком и тяжело повалилась на середину кровати, подгребая под себя постельное белье, хранящее слабый запах его тела и придуманный её фантазией аромат Любви, которым до сих пор был пропитан каждый уголок этой комнаты и её души.
Утро для Джона наступило ещё прошлой ночью, остаток которой он провёл, бесцельно бродя по заснеженным улицам. За это время взбунтовалась Метель. Вместе с холодным ночным Ветром она насквозь пронизывала его разгорячённое тело, опаляла льдом каждую клетку кожи, жгла лицо и охлаждала дикий пыл злости, направленной на самого себя. Он был невероятно зол и обижен на свою слабость и беспомощность, на свою недостойность по отношению к Камиле, на ту боль, которую он сознательно причинял беззаветно любящей его Клариссе и ещё на многое, о чём не говорят вслух. Ему приходилось сильно жмурить глаза и сцеплять скрипящие от холода зубы, а по раскрасневшемуся от мороза лицу текли горячие, как угольки, слёзы, тут же застывающие и превращающиеся в мелкие прозрачные льдинки. Это были самые, наверно, откровенные и искренние слёзы в его жизни за все эти годы. Это были слёзы Дождя, падающего на землю мокрым снегом, это были слёзы Ветра, играющего свой похоронный марш, это были слёзы Метели, распустившей свои белые траурные косы, склонившиеся над шаткой душой подлеца, простирающейся в бездне блужданий. Это плакал мужчина, поддавшийся первому чувству Любви и не сумевший сохранить его первозданность.
По полудню текущего дня Джон четырежды отключал свой мобильный телефон и в конечном итоге разбил его одним сильным броском в стену. Во-первых, производственные дела на фирме не ладились, документы были в полном беспорядке, и лишь только благодаря своим помощникам-профессионалам удавалось прикрывать истинное довольно неутешительное положение предприятия перед их главными спонсорами и компаньонами. Джон был искренне благодарен им за это, а в особенности – Томасу Джордано, который был принят на работу приблизительно сразу после смерти Стеллы. Что касается Томаса, то на предложение Джона работать в его фирме он согласился без колебаний, так как прекрасно ладил с Олдивайном и давно мечтал работать на «молодом» частном предприятии, имеющем чёткий план развития и прогрессивное будущее. А во вторых, целый день телефон в буквальном смысле разрывался от беспрерывных звонков Клариссы, которая жаждала услышать от него личные объяснения по поводу своего внезапного ночного исчезновения. Джон уже не мог слышать её голоса в данным момент, не хотел видеть её, не хотел ничего объяснять, потому как знал, что лгать не умеет, да и не хочет. Кларисса стала для него сейчас ненавистнее, чем кто-либо другой, он был обескровлен её постоянными расспросами и придирками, но в то же время понимал её чувства и не хотел причинять ещё больше той боли, которая уже постигла её за непродолжительное время их знакомства. Ах, Кларисса, какой толк теперь с твоей Любви, если старая дырявая шапка ближе, чем новая тёплая шаль.
Кларисса приехала в больницу, так и не услышав голоса Джона. Она оказалась на перепутье бесчисленных дорог и не знала, как избрать дорогу Истины, самую правильную и ровную. Идя по коридору, она не переставала казнить себя за то, что позволила Джону так поступить с собой, ворваться в её мир морозной ночью с букетом кроваво-красных роз и навсегда завладеть её сердцем, стать тенью её неприкосновенной души. Но ещё больше она ненавидела себя за то, что, увидев Камилу, сидящую в полном покое и глубоком психическом затмении, не сможет воспринимать её как соперницу, не сможет опасаться её непревзойдённости и силы перед любящим супругом, и желать дурного. От этого становилось как-то слишком мерзко, что порой выворачивало наизнанку, будоражило сознание и заставляло всё время прокручивать в мыслях тот злосчастный вечер, когда она впустила Джона, сопровождаемого холодным светом звезд и диким воем Метели с отравленным букетом кроваво-красных роз…
Она вошла. Камила взглянула на неё и медленно отвела взгляд. Кларисса по обыкновению сняла верхнюю одежду и присела в кресло рядом с Камилой, традиционно взяв её за руку. Камила повернулась к ней и с каким-то диким напряжением пронзительно осматривала лицо, как будто старалась досконально изучить каждую микро-выемку на щеках, контуры губ, носа, гладкие линии лба и тусклый блеск чистых смоляных волос. Клариссе становилось не по себе, хотя она изо всех сил старалась не избегать её взгляда, питая огарок надежды на то, что она раскроется перед ней и расскажет о своей печали.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=272180
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 27.07.2011
В одно долгое зимнее утро, когда ничего не предвещает праздника, особенно запоминается серое состояние души, длящееся не один час. За этот период человеку свойственно по обыкновению приписывать себе всевозможные неудачи, когда-либо случившиеся с ним в жизни. Иногда бывает, можно вспомнить о таких вещах, которые давно вытекли из закромов памяти, удалились, как ненужные программы и уже несколько раз были вытеснены последующей порцией интеллектуальной пищи. Один из таких дней не стал исключением и для Олдивайнов, и для Стеллы, хотя для жизнерадостной Афродиты он, видимо, просто не успел наступить.
Было утро. Серое. Холодное. Гнетущее. В окна дома бился пронизывающий холодный ветер, и высокие деревья яростно стучали по промёрзшим узорчатым стёклам. По крыше рассыпались крупные, как горох, зерна града, создавая безрадостное ощущение монотонности. Серо-белое небо было сплошь затянуто снежными облаками – вечными странниками ледяных пустынь и холода. Они неслись с неподобающей быстротой, жадно выпивая скудные солнечные проблески и отголоски прошедшего тепла. А затем началась метель. Зверски непредсказуемо она меняла своё направление вслед за нарастающим ураганом. По теле-радиоканалам всё утро передавали штормовое предупреждение, и Джон с Камилой уже начали переживать за Стеллу, которая два часа назад отправилась за покупками на будущую неделю в супермаркет. Она уехала с водителем Джона и до сих пор не вернулась. Камила не находила себе места, зная, что она находится вне тёплого помещения со смертельным диагнозом в такую дикую погоду. Она бесцельно бродила по дому, потирая потные ладони и каждый раз подходя к иконе, не решалась произнести молитву, зная, что из её уст она не будет услышана. Джон позвонил в компанию и отменил все ближайшие переговоры в связи с нынешними погодными условиями. Он также напряжённо ждал возвращения маленького ангела, чтобы не потерять безотказную подушку для слёз. Камила ждала её, чтобы не лишиться надежды. В мучительном ожидании и длительном томлении эмоций, Камила вышла в гостиную, где в тишине и покое сидел Джон, уныло глядя в фиолетовое пламя камина, и прислушивался к вою уличного ветра, разбойничеству безжалостной пурги. Подошла к нему. Она чувствовала непонятный стыд, находясь в двух метрах от него и какую-то выгрызающую изнутри вину за все нанесённые обиды, что не решалась прямо взглянуть в его глаза. Она пыталась скрывать это в тени бегающего взгляда, неспокойных мимических подёргиваний и обильным облизыванием губ, но Джон заметил её внутреннее беспокойство и усмехнулся, отвернувшись в противоположную сторону, чтобы дать ей возможность осуществить над собой усилие самообладания. Камила почувствовала, что ей как будто стало легче дышать, но слова, скопившиеся в гортани никак не находили пути выхода. С не столь давнего времени одна только Стелла была посредником для их мучительного общения, только через неё они могли узнавать, как прошёл день или в каком настроении был каждый из них. Теперь же они не могли связать даже простых предложений, сказанных для общей вежливости, не говоря уже о тех, что они никогда не смогли бы сказать друг другу не при каких обстоятельствах. Слишком много обид было между ними, слишком много…
Простояв в молчании с минуту, Камила собиралась вернуться в свою комнату, но Джон внезапно произнёс: «С ней всё будет хорошо», и заплакал. Камила не смогла остаться равнодушной. Она почти бесшумно приблизилась к нему вплотную и обняла, стоя в полный рост у самого края дивана. Джон, рыдая, уткнулся лицом в подол широкого кашемирового сарафана и жадно вдыхал аромат мягкой ткани насквозь пропитанной сладковато-пряным запахом её тела. Одному Богу известно, как сильно он скучал по этому запаху и как не мыслил более его вдохнуть. Он обхватил руками её талию и слегка поёрзал кончиком носа в мягких волокнах сарафана, лёгким бурением докапываясь до тела, и обмер, когда волна холодного пота прокатилась по его разгорячённой спине в тот момент, когда он ощутил его тепло. Камила опустилась перед ним на колени, будто отрывая ту часть себя, с которой он уже почти успел слиться, и пронзила взглядом. Джон отвёл глаза. Камила приложила руку к его горячей пунцовой щеке, и он поцеловал её тёплую ладонь, вытирая последние капли слёз. Камила прошлась ладонью по его лицу и застелила глаза. Под тяжестью её лёгкой, как пёрышко руки, Джон опустил голову и крепко обнял её, не дожидаясь позволения. О, как блаженна была эта нега, ощутить колкий запах её волос и приятно изгибающегося тела в мягкой тканевой оболочке, ещё не выветрившийся запах зелёного чая, которым пахли её губы. Джон бережно относился к её положению и не хотел причинить неудобство. Нехотя, с большим усилием воли он разжал свои объятия и снова повторил: «С ней всё будет хорошо?», на что Камила, помедлив, ответила: «Однажды наступит день, когда уже не будет…», и надолго погрузилась в молчание.
Несколько часов подряд они сидели на одном диване по разные его края и думали о чём-то разном, не имеющим прямого отношения не к Стелле, ни к кому-либо другому. И сидели бы так ещё не один час, если бы идиллию покоя не нарушил раздавшийся в дверь звонок. Джон и Камила разом бросились в коридор и почти одновременно открыли входную дверь. Девушка-ангел в белой куртке приветливо улыбнулась и вошла в дом. Для неё было странно видеть их умилённые лица, когда она появилась на пороге, а через несколько секунд парализованного безмолвия Олдивайны выдохнули в унисон: «Стелла!..», и пылко обняли Афродиту.
Когда Прометей похитил для смертных божественный огонь, научил их искусствам и ремеслам и дал им знания, счастливее стала жизнь на земле. Зевс, разгневанный поступком Прометея, жестоко покарал его, а людям послал на землю зло. Он повелел славному богу-кузнецу Гефесту смешать землю и воду и сделать из этой смеси прекрасную девушку, которая обладала бы силой людей, нежным голосом и взглядом очей, подобным взгляду бессмертных богинь. Дочь Зевса, Афина-Паллада, должна была выткать для нее прекрасную одежду; богиня любви, златая Афродита, должна была дать ей неотразимую прелесть; Гермес – дать ей хитрый ум и изворотливость. Тотчас же боги исполнили повеление Зевса. Гефест сделал из земли необычайно прекрасную девушку. Оживили ее боги. Афина-Паллада с харитами облекли девушку в сияющие, как солнце, одежды и надели на нее золотые ожерелья. Оры возложили на ее пышные кудри венок из вешних благоухающих цветов. Гермес вложил ей в уста лживые и полные лести речи. Назвали боги ее Пандорой, так как от всех их получила она дары. Пандора должна была принести с собой людям несчастье.
Когда это зло для людей было готово, Зевс послал Гермеса отнести Пандору на землю к брату Прометея, Эпиметею. Мудрый Прометей много раз предостерегал своего неразумного брата и советовал ему не принимать даров от громовержца Зевса. Он боялся, что эти дары принесут с собой людям горе. Но не послушался Эпиметей совета мудрого брата. Пленила его своей красотой Пандора, и он взял ее себе в жены. Вскоре Эпиметей узнал, сколько зла принесла с собой Пандора людям. В доме Эпиметея стоял большой сосуд, плотно закрытый тяжелой крышкой; никто не знал, что в этом сосуде, и никто не решался открыть его, так как все знали, что это грозит бедами. Любопытная Пандора тайно сняла с сосуда крышку, и разлетелись по всей земле те бедствия, которые были некогда в нем заключены. Только одна Надежда осталась на дне громадного сосуда. Крышка сосуда снова захлопнулась, и не вылетела Надежда из дома Эпиметея. Этого не пожелал громовержец Зевс. Счастливо жили раньше люди, не зная зла, тяжелого труда и губительных болезней. Теперь мириады бедствий распространились среди людей. Теперь злом наполнялись и земля, и море. Незваными и днем, и ночью приходят к людям зло и болезни, страдания несут они с собой людям. Неслышными шагами, молча приходят они, так как лишил их Зевс дара речи, – он сотворил зло и болезни немыми.
Первая мысль о неосмотрительном поступке лукавой Пандоры пришла в голову Камиле за ужином, когда Стелла чихнула первый раз. Ей показалось, что земля уходит из-под ног, и она уже во всю сражалась с мыслями о конце, в то время как Стелла весело поблагодарила Джона за сказанное им «¡Sé sana, caro! ». Когда она начала кашлять и чихать чаще, Камила с ужасом осознала, что беда никогда не приходит одна, и решила заговорить с ней. Вечером она пришла в её комнату. Стелла лежала в постели, укрытая тёплым махровым одеялом по самое горло и молча смотрела на неё, а затем как-то мимолётно озвучила мысль, которая, словно буравчиком сверлила мозг Камилы и в которой она боялась признаться даже себе.
Стелла:
Меня не станет очень скоро.
Уж ангел смерти бьёт крылом,
Но я не вынесу позора,
Не извинившись перед сном.
Я не имела прав моральных
Вести себя, как я вела.
Нельзя свершать шагов опальных,
А я шагнула сгоряча.
Я не судья тебе, Камила,
Не воспитатель и не мать.
И я стыжусь за то, что было,
За то, что стыдно вспоминать.
Камила (плачет):
Ты ляжешь в лучшую больницу,
Я все расходы оплачу!
О, Стелла, ты очей зеница –
Терять тебя я не хочу!
Я слишком многое теряла
И ты – целительный родник,
И жизни праведной начало
К земле головушкой поник.
Я пить воды твоей желаю
Или с тобою умирать.
Меня на свете оставляешь
Одну, – ты, Божья благодать!
Возьми меня с собою, Стелла,
Хоть нам с тобой не по пути:
Моя душа – в Аду б горела,
Твоя – в Рай с миром улетит.
Но я избавлюсь от мучений
И от тяжёлого греха;
И, может, вымолю прощенья
За зло нечаянного зла.
Стелла (останавливая её):
Я молода, и жить хотела,
Но с тем хочу и умереть.
А в эти дни на жизнь не дело
Из окон клиники смотреть.
Камила (широко раскрывает глаза, взахлёб):
Тогда проси, чего захочешь,
Я буду рада исполнять.
(пристально смотрит ей в глаза)
Стелла (улыбается сквозь слёзы):
Поговори со мной часочек,
Я голос жажду твой внимать.
Камила бросилась к ней в объятия и горько заплакала. Плакала и Стелла. Она обняла её так крепко, как ещё никогда никого не обнимала и прижалась к её груди. Камила и маленькая Афродита плакали так тихо, что только стены могли слышать их безнадёжные страдальческие вздохи и струящиеся потоки слёз, которые не могли изменить прошлые ошибки.
В болезненном бреду и температуре Стелла горела четыре дня. Джон не понимал, что случилось, пытался вызвать «Скорую», убеждал, что так будет лучше для неё, но Стелла всё решительно отвергала. Камила не на шаг не отходила от неё: приносила тёплую еду и питьё, часто меняла простыни, разговаривала с ней, закармливала всевозможными лекарствами, чтобы как-то облегчить её кончину. Большую часть из них Стелла конечно выплёвывала, под предлогом, будто ей уже гораздо лучше, хотя они обе знали, что это не так. Джон так и не простил себе тот день, когда не смог запретить ей выходить на улицу, но он и не предполагал, что в случившемся нет его вины.
Во вторник вечером Камила и Джон уснули около её кровати, а, проснувшись утром, поняли, что Стеллы больше нет. Джон с ужасом смотрел в её пустые мёртвые глаза и не мог ничего сказать. Камила молча накрыла её лицо белой простынёй и издала истошный крик, эхом разлетевшийся в стенах пустого дома. Затем наступила тишина….
«Я жить хочу! - кричит он, дерзновенный.
Пускай обман! О, дайте мне обман!»
И в мыслях нет, что это лед мгновенный,
А там, под ним - бездонный океан.
Бежать? Куда? Где правда, где ошибка?
Опора где, чтоб руки к ней простерть?
Что ни расцвет живой, что ни улыбка, -
Уже под ними торжествует смерть.
Слепцы напрасно ищут, где дорога,
Доверясь чувств слепым поводырям;
Но если жизнь - базар крикливый Бога,
То только смерть - его бессмертный храм.
(А. Фет )
Оказалось, что Стелла – сирота. Мать погибла в авиакатастрофе, а отец умер от производственной травмы, химического ожога, полученного им в лаборатории при неудачном экспериментальном испытании нововведенного химического вещества. Братьев и сестёр у неё не было, а контактные телефоны немногочисленных дальних родственников им отыскать так и не удалось. Судя по всему, Стелла долгое время не общалась с ними, а может быть, и не хотела общаться, поэтому организацию похорон Камила взяла на себя. Джон не был против этого, хотя теперь с большим страхом относился к состоянию её психологического здоровья. В день похорон он отменил все встречи и переговоры, сообщив Томасу Джордано, что его «подопечная» умерла. Он был шокирован и даже не предполагал столь трагического финала такой молодой девушки. А ведь ей было всего двадцать два года…
В пятницу в полдень Камила, не похожая на себя от нервного истощения, облачилась в траур и купила роскошный букет белых роз. Выходя из дома, Джон поддерживал её за локоть, а Томас уже ждал возле дома с машиной.
День стоял чудесный. Мороз и солнце . Снег так и трещал под ногами, дробя на осколки жуткую тишь. Ветер совершенно не был ощутим и только слабое его дыхание едва касалось верхушек высоких сосен, одетых в смертельно белые покрывала снега. Земля была укрыта снегом, словно ледяная корка на поверхности водной глади искрилась серебром. Стелла лежала в открытом гробу, как живая. Бледно-розовое лицо выдавалось спокойным, а на сомкнутых смертью устах бродила всё та же жизнерадостная улыбка. Пушистые волосы, расчёсанные Камилой сразу после доставки тела из морга, были аккуратно уложены под тяжестью спины. Высокий лоб юной маргаритки казался таким же свежим, как чело новорожденного ребёнка. Её молодости, казалось, не коснулось зловонное дыхание смерти. Она сохранила самое главное, то, что помогало ей жить все эти годы, довольствуясь малым, и любить просто жизнь, а не то, что хочется от неё возыметь – жизнелюбие. Будь ты проклята, лукавая Пандора!
В свете траурных обрядов
Спишь безжизненная ты.
Я кладу на крышку гроба
Погребальные цветы.
Солнце блекнет и не греет,
Слёзы падают в тиши.
Без тебя теряют краски
Эти ночи, эти дни.
Долго тянется молитва,
Отражая сердца стук.
Ветер жизнь вдыхает в листья
Нарушая смерти звук.
Гроб опустится в могилу,
Вместе с ним уйдёшь и ты.
И погибнут под землёю
Погребальные цветы.
Я приду к тебе поплакать,
Схоронить свои мечты.
Посажу я у надгробья
Погребальные цветы.
Ещё долго буду помнить,
Как смеялась звонко ты.
А теперь я вижу только
Погребальные цветы .
О, Стелла, зачем ты покинула этот мир столь рано и нежданно! Стелла, звонкие песни твоей души навсегда останутся в его ушах, заливные твои оптимистические речи будут слушать, и передаваться из уст в уста, твоя молодость навеки сохранится выпаленным клеймом в его памяти, а дивное, свойственное тебе чувство жизни не будет им забыто, оно никогда не иссякнет в лоне Земли-Матери и Аидовом царствие . О, бессмертная Афродита! Пусть Небо одарит тебя ангельскими крыльями и широко распахнёт ворота блаженства, да примет Оно тебя в свои глубины, да сделает землю пухом тело нетленному твоему, да хранит оно тебя, милая Муза существования! Аминь.
На памятнике, сделанном на заказ Камилой, была фотография, найденная ею в личных вещах Стеллы, на которой она на дне своего восемнадцатого рождения задувает восемнадцать свечей праздничного торта, а под ней эпитафия: «Она любила мир, и мир принял её в свои покои».
По просьбе (не возможно назвать её покойной) Стеллы, Камила попросила патологоанатома, который осуществлял вскрытие тела и сделал медицинское заключение о том, что она была больна СПИДом, отдать справку ей, не раскрывая тайну Джону и Томасу Джордано, не без благодарности, конечно. После того, как доктор передал ей заключение, Камила, не читая, порвала его и сожгла в камине. Джону она объяснила только, то, что позволила бы сказать Стелла. Она сказала бы, что у неё был слабый иммунитет и малейшее, а в ее случае – серьезное, осложнение могло вызвать преждевременный летальный исход.
Лошадиная доза снотворного и ещё две таблетки успокоительного помогли пережить ей эту ночь. Сразу по приезду Камила заперлась в своей комнате и долго не подавала признаков жизни. Всё это время Джон провёл около её двери, сидя на полу и прислушиваясь к каждому подозрительному шороху, считая слабые его всхлипы и отчаянные приступы крика. После этого наступала тишина, ещё более жуткая, чем истерия. Камила, то бездумно бродила по комнате в ледяных стенах, то писала очередную картину, мутного содержания для того, чтобы потом порвать её на мелкие клочья, то часами смотрела в окно, нарекая на зло, якобы поселившееся в ней. Она считала, что люди, которыми она дорожит или когда-либо дорожила, обречены на гибель, находясь рядом с ней. Каково это – потерять близкого человека? Камила знала. В юности она лишилась матери, а отца не помнила вовсе, затем по воле рока она потеряла Элену, которая, как оказалось, была живым воплощением той самой Вечной Любви, о которой веками спорили философы всех времён, а сейчас – Стеллу. И хотя она не была её родственницей или любимым человеком, она всё же любила её, любила, как младшую сестру, которая была единственным человеком, научившем её принимать и благодарить жизнь за то, что она у неё есть. Этот урок она усвоили на всю жизнь и только теперь, после её смерти, поняла, как важно ценить каждый миг, дарованный свыше, ведь никто не знает, сколько он может продлиться.
К вечеру она полностью выбилась из сил и пластом повалилась на белоснежное ложе, создавая своим траурным убранством единственное тёмное пятно. Яркий белый свет хорошо освещал эту спальню и высокая ромбовидная люстра, висящая прямо над ней, серебрилась своими маленькими хрустальными висюльками почти такой же формы. Свет, изламываясь под определенным углом, распространялся так, что спальня быстро наполнилась различными фигурными изображениями на стенах и потолке. Из не зашторенного окна врывалось обличье ночи, приобщая взгляд к своей жутковато-мрачной темноте на фоне мертвецки-белого интерьера комнаты и застенчивой игры ледяного искусственного света лампочек.
Камила лежала, уткнувшись лицом в твёрдые подушки, покрытые белой бархатной наволочкой, и тихо плакала, не замечая, как погружается в неистовый сон. Но нарастающий стук в дверь заставил её распрощаться с эйфорией сиюминутного блаженства и, более того, подойти. Едва держась на ногах, путаясь в длинном чёрном сарафане и траурной вуали, свисающей с широкополой чёрной шляпы до самых ступней, ей пришлось совершить немалое усилие над своими задубевшими, лишёнными тонуса, мышцами рук и ног, чтобы подойти и открыть дверь. Джон выдохнул с облегчением и медленно вошёл. Из-за отсутствия разного рода звуков, ему показалось, что что-то произошло и потому он не мог более бездейственно сидеть по ту сторону неизвестности. Открыв дверь, Камила почувствовала, как слабость подкосила ее, и она тяжело упала в его объятия. Джон моментально подхватил её и взял на руки, осторожно продвигаясь к постели. Едва только ему удалось уложить её и успокоить, как она уже начала засыпать, очевидно, под действием снотворного. Тогда он аккуратно, чтобы не навредить ребёнку, расстегнул молнию на её сарафане и также бережно снял его полностью. Затем, освободил голову и шею от чёрных атласных лент, которыми крепилась шляпа. Развязывая их, он заметил участок её обнажённой лебединой шейки и не удержался, чтобы не поцеловать. Она ничего не почувствовала, не издала ни малейшего звука. Тем лучше. Далее он освободил её от нижней рубашки и чёрного кружевного бюстгальтера, сдавливавшего её пушистую полную грудь, подобно железным тискам, сдавливавших тело Маргариты на балу . Ах, её грудь воистину напоминала два снежных холма, наметённых суровою вьюгой . Ему необычайно хотелось прикоснуться к ней, ощутив горячее тепло упругого молочно-вафельного тела, уткнувшись своим прохладным носом в ту соблазнительную ямочку в центре груди. Окунувшись в свои мечтания, он переодел её в ночную рубашку, и ещё не до конца осознав, что так и не решится осуществить свои бренные желания, продолжил мечтать. Он воображал, будто она проснётся и легко дотронется своим тонким указательным пальцем до его губ, затем подарит поцелуй,… второй,… третий, и так до бесконечности, пока в страстном вихре экстаза не унесутся их мысли в далёкие глубины мира фантазий. Вот она сбрасывает свою ночную рубашку и становится перед ним на колени нагая и чистая, как первый подснежник, нежная и бархатистая, как лепестки розы, блистательна, как яркая звезда, как молния, убийственно красива, как мучительная жажда, неутолимая водой. Такой он видел её только во сне и сейчас она стоит перед ним. Может быть это сон? Наши сны – это тёмные коридоры, извивающиеся в туннелях памяти подобно змеям: они могут жалить наше сознание, не давать покоя навязчивостью или ластиться, своей гладкой кожей, холодной и волнующей, освежать мысли, предавая им возможность реализовываться в действиях. Может быть это мысль, долгое время витавшая в воздухе и каким-то образом растворившаяся в сознании? Может быть и так, а может, он просто сходил с ума?.. О, Камила, лира моей души, пьянящее вино моего сердца, отринь свою гордыню, снизойди с Олимпа величия, облачись в алые шелка, ступая по нагой земле, засади её полевыми цветами! О, Ангел, излечи меня от муки, подари блаженное успокоение забытья!
Джон открыл глаза и увидел перед собой Камилу. Она лежала всё так же без чувств, переодетая им в ночную рубашку с серым, испепеленным скорбью и болью лицом, полным странного убийственного спокойствия и той милой ангельской прелести, не затмившейся усталостью. Он накрыл её лёгким одеялом, утопив в воздушной волне перин и тканей. Сам лёг рядом, вновь едва коснувшись своими губами её тонкой шейки, и долго не мог уснуть. Он думал о том, что говорила ему Стелла, вспоминал, как поддерживала она его, не давала пить в одиночестве и всегда находилась рядом, не отказывая в моральной помощи. Он переосмысливал её принципы, пытался понять, как она жила, чем дорожила, и как ей всегда удавалось улыбаться в разных ситуациях. Её присутствие наполняло красками этот дом, а теперь он вновь превратиться в пустую холодную крепость, полную призраков прошлого. Она любила шутить и смеяться со своих же шуток, улыбаться, когда за окном дождь и высоко поднимать голову к Солнцу; она любила мечтать и превращать реальность в мечту, она любила весь мир, но мир оказался слишком жесток по отношению к ней. Так, смешивая мрачные мысли со светлыми воспоминаниями, его мозг выдерживал чрезвычайную моральную нагрузку, не способствующую скорой адаптации к нынешним обстоятельствам, и Джон давно понял, что ему не удастся сегодня заснуть.
К счастью, этой ночью Камила спала без перерывов, а Джон ежесекундно оберегал её покой, не сомкнув глаз до рассвета. Рано утром он покинул спальню и спустился на кухню, в надежде приготовить свежий завтрак до того, как Камила проснётся и хоть на время отвлечь её от случившейся трагедии. Все продукты, необходимые для лёгкой трапезы, как оказалось, имелись в холодильнике, поэтому причины для осложнений не было. Он быстро сварил кофе, приготовил традиционный фруктовый салат и несколько бутербродов со свежей петрушкой. Стоя там, на кухне, он вспомнил Стеллу, словно увидел её вживую, задорную и весёлую, всегда так ладно справлявшуюся по дому. Сквозь призму сознания он разглядел её, стоявшую у плиты в вечно застиранном фартуке и белой косынке. Она пробовала сваренный суп на соль и игриво сморщилась, когда поняла, что чего-то недостаёт. Это было так мило, что Джон не заметил, как всплакнул, и, опустив руки, упёрся в стол. Внезапно он услышал голос Камилы за спиной: «Она хотела умереть в тот день». Джон оглянулся, не пытаясь скрыть слёзы, и подошёл к ней: «Садись завтракать». Затем, поцеловав её потный лоб, собрал еду на поднос и направился в гостиную.
За столом ели молча. После вчерашнего успокоительного у Камилы начался сильнейший токсикоз. Она не могла даже выпить воды, чтобы не вырвать её. Всё утро Джон маялся, выполняя необходимые по уходу мероприятия. К обеду она уснула, а вечером начались ещё большие мучения. Беспрерывные боли в животе, и резкие толчки заставляли её выть от гнева и усталости. Она, то засыпала на несколько минут, то просыпалась вновь, корчась в приступах агонии. Джон опасался за ребёнка, уж слишком сильные были эти боли, и, не раздумывая, вызвал «Скорую помощь». К тому времени, как она приехала, Камила уже находилась в полуобморочном состоянии, и врачам едва удалось перенести её в машину. Джон не находил себе места и ему тоже пришлось принять успокоительное, поскольку доктор поставили условие: или он пьёт и спокойно едет с ними в больницу или не едет вовсе. Естественно, выбор был очевиден.
По приезду в поликлинику, Камилу повезли на обследование, куда Джона не пустили. Обессиливший от усталости и нервного истощения, он сидел под кабинетом её лечащего врача в ожидании приговора. Мимо него мелькали доктора и пациенты. Они вели себя по разному, но, как он успел заметить, никто из них не обращал внимания на других, так как он. Джон заметил медсестру в белом халате, лениво почухивающую ногу, разговаривая с доктором – мужчиной среднего роста в высоком белом колпаке и голубом клеёночном халате. В привычном больничном шуме, он не слышал предмета их разговора, но очевидно, последний был рабочий, так как доктор показывал ей рентгеновские снимки, по которым нетрудно было разглядеть внутренний перелом лучевой кости. Медсестра утвердительно кивала головой, а затем быстро забрала снимки и удалилась в неизвестном направлении. Чуть дальше от них была молодая пара, судя по всему супруги, у которых на руках спала маленькая девочка в симпатичном малиновом сарафанчике с двумя фигурными карманчиками в форме клубничек по бокам и аккуратненькой прилегающей шапочке, по-зимнему утеплённой двойным слоем ткани. Родители были чем-то обеспокоены и разговаривали друг с другом, хоть и тихо, но как-то нервно и прерывисто. В нескольких метрах от него сидела молодая девушка. Она разговаривала по мобильному телефону и без конца хихикала. Её глаза светились счастьем, но в какой-то момент Джон заметил тень грусти, сползающую по её лицу, которую она изо всех сил пыталась скрыть. А прямо по направлению к нему шёл, синхронно ударяя об пол деревянной клюкой, старик лет семидесяти пяти. Он был одет в прилично смотрящийся коричневый жупан и чёрную шляпу, а его лицо выражало как будто ряд негативных эмоций, что-то между завистью и гневом. А может быть, это был гнев, вызванный отчаяньем, накопившимся в нем с тех пор, как он узнал о своем диагнозе: туберкулёз последней стадии. По его ссохшемуся лицу было заметно, что старик злоупотреблял курением с ранних лет и сейчас пожинает плоды «баловства». Но он ведь не знает, сколько ему отведено жить – вот в чём состоит главное счастье. Когда человек живёт «вслепую», он не задумывается над тем, что эта самая жизнь, на которую людям свойственно постоянно жаловаться и которой пренебрегать, может запросто оборваться в одночасье. Вся прелесть стоит в том, что ты не знаешь, на сколько нужно распланировать свою жизнь и просто плывёшь по её течению, наивно предполагая, что так будет всегда, а порой свято веришь в это. Нет, с такой позиции невозможно отчаливать от берега детства, выплывая в открытое море, нужно как следует подготовиться, продумать свои действия и разобрать несколько вариантов последствий этих действий, из которых затем выбрать наиболее благоприятный. К сожалению, человек устроен так, что он никогда не научится ценить то малое, что имеет, пока в один прекрасный день не лишиться этого. Се ля ви. Такова жизнь.
Глядя на этих людей, Джон открыл глаза на то, чего никогда не замечал в Камиле и в себе. Он вдруг понял, что весь их брак был всего-навсего распланированной кем-то игрой, неудавшейся пьесой в ролях, распределённых между живыми людьми, безумным экспериментом сумасшедшего учёного-Бога, который и по сей день не хочет признавать своего поражения. Они оба страдали все эти годы, мучались в обществе друг друга, стараясь выглядеть идеальной парой даже перед самими собой, но в глубине души чётко понимали, что построить крепкую семью на любви только одного невозможно. Да, видимость семьи, мебель, стоящую и пылящуюся годами – без труда, но семью, истинный очаг взаимопонимания – никогда. Как поздно, может слишком поздно для себя и для неё он понял эту истину, простую, как день и такую очевидную, что только влюбленный идиот не способен её заметить вовремя. Теперь он начал жалеть Камилу и свою утраченную молодость, вспомнил, что она никогда не была счастлива и искренна с ним, и, возможно, то, что с ней произошло, случилось именно по его вине. Он просто не хотел потерять её после стольких лет сожительства, именно сожительства, а не брака, не признавая, что нельзя потерять то, чего никогда не было и быть не могло. Ах, зачем, зачем ему эта женщина, эта дьяволица во плоти, что туманит разум своим кричащим очарованием?! Когда разум говорит: «Искорени! Выжги из сердца! Сотри в порошок и развей по ветру эту призрачную любовь, то сердце реагирует по-иному: «Нет! Нет! Никогда! Всё ещё наладится! Всё ещё будет хорошо, и любовь обязательно придёт, со временем, как приходит аппетит во время еды». А потом понимаешь, что уже не придет, никогда не придёт, да только время упущено. А как – вырастет на пустом месте или может быть телепортируется из другой галактики или может быть нарисуется сама собой? Кто придумал эту чушь: любовь рождается в браке? Любовь вообще не подразумевает под собой брак. Любовь, особенно первая – это дымка, самая чистая и хрупкая, что стоит только подуть ветру, как она и раствориться без следа, а другая – превратится в сталь, нерушимую стену Вечной Любви, крепкую и неиссякаемую, как ветвь виноградной лозы, пьянящую и прекрасную. Только такая любовь заслуживает внимания и споров, только на эту любовь нужно смотреть и только истинная Любовь достойна жить в устах поэтов и художников. Всё остальное – дом без фундамента, шалаш без опоры, строится за день – разваливается за полчаса.
Атака мыслей в итоге привела к тому, что Джон уснул, сидя под кабинетом на мягком стуле без спинки и проснулся от удара затылком о заднюю стену. Взглянув на настенные часы, висевшие вправо от него, в центре боковой стены коридора, напоминающего гигантский параллелепипед, Джон вычислил, что просидел здесь уже более двух часов. Вокруг него ничего не изменилось: повсюду сновали люди, слышались отдалённые разговоры, одиночные взвизги детей и лишь изредка наступала тишина, которую в сущности нельзя было назвать полноценной тишиной, так как она тут же наполнялась глухими мужскими шагами или низким стуком утончённых женских шпилек, гулом лампочек в потолке, прокатом тяжёлых железных колёс инвалидных кресел и звуками без конца хлопающих дверей. Не долго думая, он собрался встать и, воспользовавшись давней мудростью: «Если гора не идёт к Магомету…», направиться на поиски ответов. К счастью, идти никуда не пришлось, так как в этот момент из-за поворота показался силуэт доктора, идущего прямо к нему. «Как она, доктор?» – в первую очередь поинтересовался он. Доктор молча пригласил его войти в кабинет, уверяя, что разговор в коридоре – не лучший вариант. Джон подчинился. Войдя в залитое вечерним закатом помещение, доктор предложил ему сесть, но Джон вежливо отказался. Из их беседы ему показалось, что доктор все время старался упрекнуть его в чём-то. Он говорил весьма недвусмысленно, что нервный срыв Камилы не что иное, как его вина и что малейшее промедление могло бы стать причиной выкидыша. Он также намекал на семейный разлад и нездоровую атмосферу в доме, что было крайне неприятно слышать, хотя он и сам прекрасно понимал, что дела обстоят именно так и доктор вовсе не преувеличивает. Оказалось, что врачам удалось остановить токсикоз, чтобы не допустить внутреннего кровотечения, и сейчас Камила спит под действием лекарств. Судя по всему, проспит до утра, после чего ей необходимо будет на какое-то время остаться в больнице под наблюдением во избежание потери ребёнка и для её личной безопасности. Доктор также настаивал на том, чтобы Джон не навещал жену до конца этой недели, а целенаправленно работал над собой все эти дни, чтобы предстать перед ней совершенно другим человеком. Признаться, для него это было более чем неприятно, кроме того, он злился на самого себя за то, что теперь его правду знает кто-то другой. Ему было не по себе от одной мысли, что его действия могут навредить их ребёнку или каким-то образом подорвать здоровье Камилы, поэтому он молча согласился. Когда, наконец, беседа была окончена, и Джон собрался уходить, доктор остановил его и отошёл к письменному столу, а, вернувшись, протянул ему визитку, хорошо знакомую Джону ещё от Томаса Джордано. На ней было написано: «Кларисса Норрингтон. Психолог» и ещё был указан адрес её приемной, и её рабочий телефон. Джон слегка поморщился и пристально посмотрел на доктора, как будто ожидая разъяснений. «Советую Вам воспользоваться её услугами. Это лучший психотерапевт из всех, которых я знаю» – быстро ответил доктор, а затем, помолчав, добавил – «Миссис Олдивайн требуется профессиональная помощь». «А…» – начал было Джон, но доктор прервал его – «Боюсь, что ей не хватит сил справиться самой».
Уходя, ему даже не разрешили проститься с Камилой. Доктор категорически запретил им видеться до конца недели, даже сквозь стекло двери, потому как был уверен в том, что Камила находится здесь именно по его вине. Заранее предупредив Джона, что беременность его жены в свете последних событий будет протекать достаточно сложно и рискованно, он также пообещал, что сделает всё возможное для того, чтобы сохранить и ребёнка и здоровье его матери. Джон выдохнул с облегчением и оптимистично пожал руку доктору. Тот ответил взаимностью. На том и распрощались.
Домой Джон ехал на маленькой скорости из-за усталости, которая застилала ему глаза и буквально выворачивала наизнанку всё его существо. Этот безрадостный день давным-давно сменился ещё более удручающей темнотой ночи. Повсюду мелькали городские огни и фары встречных машин. Дорога была сплошь покрыта скользкой гололедицей и вмерзшими в неё следами от колес транспорта. В машине, хорошо прогретой встроенной в неё печкой, Джон не ощущал должного тепла, а в голове без перестану клубились роковые слова, сказанные доктором: «Боюсь, что ей не хватит сил справиться самой», а затем снова: «Она не справиться... Она не справиться… Она не справиться… Ей не хватит сил… Она не справится…». От этого он едва не угодил под КАМАЗ, перевозивший не одну тонну песка, но вовремя вывернул машину почти из-под колёс, и остановился. Сморенный тяготами сего сурового дня, Джон облокотился на руль и уронил тяжёлый лоб в горячие, видимо от немного повысившейся температуры, ладони. При этом его не на миг не покидала мысль о том, что Камила может не справиться с собой и сойти на кривую тропу безумия, по словам доктора, хотя он изо всех сил старался надеяться на её полное выздоровление. Если быть точным, он скорее надеялся на её дальнейшую благосклонность к нему. Ах, зачем эта жгучая Надежда доселе трепет обессиливший рассудок? Где просвет страданиям, где тот луч света в тёмном тоннеле вечных ожиданий? Проклятая, проклятая страсть держит в тисках разум, дырявит железными копьями сердце, чернит душу, уничтожает, впитывает здравый смысл, порождая одно только Наваждение.
Когда Страсть убивает Любовь, рождается Наваждение, которое сулит одну лишь пытку. Человек не сможет выносить пытку долго, потому, если его не остановить, он превращается в дикого зверя, возвращается к истокам цивилизации.
(ОТ АВТОРА)
Джон очнулся от раздумий, словно от летаргии, когда услышал многочисленные сигналы собравшихся позади машин. Возмущенные водители сигналили по несколько раз, стараясь посодействовать ликвидации дорожной пробки и нетрудно догадаться, как злы они были на Джона в тот момент, из-за которого собственно и образовалась эта пробка. Вовремя осознав положение, он быстро завёл мотор и отъехал на обочину дороги, где никто не мог бы помешать ему закончить свою мысль. Он сделал попытку к возобновлению потерянной цепочки логики, но безуспешно. В ту самую секунду, он достал из кармана визитку Мисс Норрингтон, рекомендованного психолога для Камилы, но вот только, как поступить, чтобы принять правильное решение. Самое ужасное, что рисковать в этой ситуации было слишком опасно, а положиться на хрупкую мужскую интуицию – неосмотрительно. Джон вновь оказался на перепутье двух дорог, одна из которых вела к пропасти, а другая – в неизвестность, которая может оказаться намного страшнее, чем верная гибель. Он долго крутил эту пластиковую карточку между пальцами, пытаясь сделать выбор, но ничего не становилось яснее, наоборот, каждая минута, проведённая в опасениях и расчётах, могла оказаться роковой. Оставалось только тянуть жребий или, в его случае, бросить монетку. Казалось бы глупая детская игра, совсем не серьезная для взрослого адекватного человека, но в то же время – шанс на победу или же билет в никуда. Придерживаясь весьма мрачного настроя, Джон достал монету в десять центов, в который раз ругая себя за то, что по его вине жизнь Камилы сейчас зависит от какой-то мелочи, выставляется на аукционе за десять центов в надежде на то, что наибольшую сумму назовёт Архангел, а не Люцифер. Он загадал себе, что если выпадет орёл – эта визитка не пригодится и, сражаясь с собственным «Я» он забудет о ней навсегда, а если же всё-таки решка – остаётся прямая дорога в неизвестность, в данном случае пунктом прибытия послужит кабинет Клариссы Норрингтон. Итак, правила игры учтены и усвоены. Монетка брошена. Выбор сделан. Выпала решка.
На следующее утро Джон без отлагательств отравился в поездку. Здание, в котором, если верить адресу, указанному на визитной карточке, находилась приёмная Мисс Норрингтон, располагалось в шумном районе как раз перед проезжей частью. Беспрерывный шум колёс и гул моторов транспорта изрядно мог разбередить нервы, да ещё и постоянный приток пациентов с психическими проблемами. Так и самому недолго стать пациентом. Но в то же время, войдя во двор, Джон почувствовал существенную разницу. Само здание имело форму невысокого квадратного построения с круглой деревянной крышей и резными, как в славянской избушке, окнами. А общий вид двора напоминал санаторий. Здесь повсюду произрастали декоративные деревья с могучими, как у дубов, красными стволами и ветвистой оголенной кроной, усыпанной снегом. Земля, казалось, дышала огнём, даже под толщей снега и Джон моментально ощутил странный уют и необычное тепло во всём теле. Подойдя к высокой деревянной двери огненно-красного цвета, Джон потянул за верёвку с кисточкой, выполняющую роль своеобразного звонка и несколько раз постучал. Долго ожидать не пришлось. Вскоре к нему вышла молодая девушка лет двадцати в короткой персиковой тунике и красных брюках. Она была невысокого роста, но элегантные чёрные туфельки на высоком каблуке идеально подчёркивали её привлекательность.
Джон:
Мисс Норрингтон?
Девушка:
Я провожу Вас к ней.
(предлагает жестом войти)
(Джон входит и идёт за ней)
Изнутри здание выглядело таким же ярким, как снаружи. В интерьере присутствовали пламенные тона с остро-фиолетовыми оттенками и большое количество картин на стенах с изображениями различных сцен прошлого и позапрошлого веков. Все они висели в хаотичном порядке, разбросанные по стене, как новогодние игрушки на горящей ёлке. Два небольших разветвления прямого коридора имели опрятный вид, а только что помытые полы ещё сохраняли слабое отражение идущего. Подойдя к нужной двери, девушка вошла первой и попросила его подождать снаружи. Джон хотел было присесть на стоящее рядом кресло с высокой завитой назад спинкой и удобным сиденьем, обтянутым красным бархатом, но девушка быстро вышла к нему со словами: «Мисс Норрингтон ожидает Вас», и удалилась.
Джон поблагодарил эту прелестную юную фею и вошёл в кабинет. Перед ним открылся милый взору вид интерьера, насыщенный сочными красками с малиновыми, пламенными, красными и тёмно-лиловыми оттенками. Широкие светлые окна с деревянными рамами, утеплёнными снаружи красным пластиком, пропускали в помещение хорошую дозу солнечного света. В четырёх углах стояли узорчатые деревянные подставки, на которых были расположены по одному глиняному горшку тёмно-коричневого цвета с цветущей растительностью, напоминающую уменьшенную копию японской сакуры. Справа у самой стены возвышалась книжная стенка, в основном с классической зарубежной литературой и множеством различных справочников по психологии. На каждой полке находилось по две-три фарфоровые статуэтки в виде макетов орхидей и бонсай. Наверху, под потолком лежали две большие коробки с изображением крупного китайского иероглифа, наведённого жирным красным шрифтом. Рабочий стол мисс Норрингтон располагался у левой стены возле окна. За ним сидела молодая женщина в белом халате, под которым виднелся тёплый махровый свитер сочного оранжевого цвета и чёрные, как оперенье галки, брюки, соблазнительно подчёркивающие её длинные ровные ноги и женственную талию. Она писала что-то в своём каштановом дневнике с тугим чёрным переплётом и сразу отложила это занятие в сторону, когда на пороге показался Джон. Она вперила в него свой тяжёлый пристальный взгляд и начала внимательно рассматривать его внешний вид, будто тестировала детектором. На её письменном столе каждая бумажонка знала своё место, каждая папка находилась с определённым блоком бумаг, а пишущие предметы были вставлены в чёрный пластиковый пенал, который стоял в центре стола.
Джон (робко):
Здравствуйте…
Кларисса (едва скользнув взглядом по его лицу, чопорно):
Здравствуйте.
(Джон спрашивает разрешения войти и женщина жестом указывает ему одно из трёх кресел, несколько иной планировки, чем то, что стоит в коридоре, но одинаково обтянутое красным бархатом, расположившееся параллельно её рабочему столу).
Джон (робко):
Меня зовут Джон Олдивайн.
(подходит ближе, протягивает руку)
Кларисса (окинув его изучающим взглядом, подает руку):
Кларисса Норрингтон. Психолог.
Джон (садится):
Я слышал много отзывов о Вас
И Ваших достижениях, бесспорно;
И все они проходят через пафос,
Взаимодополняются покорно.
Кларисса (обрывает):
Хотите записаться на приём?
Джон (помешкав):
Да, верно. Но лечение не мне.
(Кларисса приподнимает бровь в лёгком удивлении, вострит слух, приготавливаясь к каким-либо пояснениям, но Джон запинается на сказанных словах)
Кларисса (сердито):
Какой же Вы тяжелый на подъём!
Джон (усмехается, быстро поднимает взгляд):
Оно должно помочь моей жене.
(опускает глаза, скрывая слёзы)
Пауза:
(встаёт из-за стола, подходит к нему ближе)
Кларисса (принимает серьезный вид, голос смягчается):
Сейчас мой день рабочий весь расписан…
…увы, я не смогу Вас принимать….
(собирается отойти)
Джон (бросается на колени, хватая её за руку, плачет):
Мисс Норрингтон, к кому мне обратиться,
Чтоб мог ему всецело доверять?
(смотрит с надеждой в глазах, прерываемой вспышками отчаянья)
Кларисса (слегка вздрагивает):
А мне Вы доверяете всецело?..
Ведь Вы меня не знаете совсем…
(с трудом высвобождается)
Пауза
Джон (стоя на коленях):
Беспомощность всё время под прицелом
И лёгкая добыча бедам всем.
(встает, приглушённым голосом)
Я заплачу аванс в любом размере,
Мне с Вами торговаться невдомёк.
Прошу, две консультации, по мере
Того, как оживает мотылёк.
Пауза:
(Кларисса отходит в сторону, пристально смотрит на него)
Джон:
Мисс Норрингтон, Камила ждёт ребёнка,
Она сама не справится с собой.
Сгорит в огне безумия, как плёнка,
Растает догоревшею свечой.
Без Вашего содействия, быть может
Погибнет неповинное дитя.
(сжимает руки в кулаки)
Предчувствую, беде случиться должно,
А с ними рядом лягу в гроб и я.
Пауза
Кларисса:
Позвольте, я взгляну в свой ежедневник,
Но, чтобы Вам невольно не солгать
Не стану прежде часа голословить
И ложную надежду подавать.
Пауза:
(Кларисса отходит к столу, берёт коричневый блокнот в чёрном переплёте и долго смотрит его, листая страницу за страницей. Джон напряжённо ждёт её ответа)
Кларисса (поднимает взгляд):
Я выделю Вам время по субботам
И… средам, если это подойдёт.
Джон (с облегчением):
Благодарю за помощь и заботу.
Сейчас нет разницы. Любой день подойдёт.
(помедлив, подходит ближе)
Могли бы Вы исполнить мою просьбу?
Кларисса (с любопытством вздёргивает бровь):
Зависит от того, что попросить.
Джон:
Намного легче нынче мне жилось бы,
Коль знал бы, что жена Вам говорит.
Пауза:
(Кларисса принимает угрожающую позу, сложив руки перед грудью, вскидывает подбородок)
Кларисса (привычным тоном):
Давайте сговоримся о статутах,
Чтоб к ним не возвращаться никогда.
И чтобы не увязнуть, как в мазуте
В недоговоренности – паутине зла.
(опускает руки, присаживается на край стола)
Когда ко мне приходит пациент
В надежде поделиться своей тайной,
Он ставит недвусмысленный акцент
На том, чтобы сеанс остался тайным.
И я храню, как исповедь священник
В большом секрете от чужих ушей.
Не важно: лидер он или отшельник –
Я делаю лишь дух его бодрей.
Поверьте, мистер Олдивайн, психолог –
Профессия призванья своего.
Не должен сбить бесчестия осколок
С дороги честолюбия его.
А Вам я только то сказать готова,
Какие улучшения видны;
Естественно, не слова, ни полслова
О том, во что лишь мы посвящены.
И если вариант сей Вам подходит,
Мы сможем об оплате говорить.
Джон (восторженно улыбается):
Подходит.
Кларисса:
Ну, что ж, тогда пускай приходит –
Попробуем её разговорить.
(встаёт)
Джон (подаёт ей пластиковую карточку):
Расчёт на этот адрес присылайте.
(Кларисса берёт карточку, рассматривает её, слегка морщится)
(замечая её недовольство, добавляет)
Я мог бы и наличными платить…
Кларисса (резко):
Без разницы.
(закладывает карточку за обложку ежедневника)
Пауза
Джон (робко):
Вот только…
Кларисса (сводит брови):
Что?
Джон (пускает в ход манипуляторы):
Да есть один нюанс на счёт Камилы,
Моей жены, которая больна…
Она на сохранении в больнице
И Вы бы не могли прийти туда?
(эмоционально, слегка выставляя ладони перед собой)
О транспорте Вы даже не волнуйтесь,
За Вами я водителя пришлю!
Мисс Норрингтон, прошу Вас, не беснуйтесь –
Обратно я Вас лично привезу!
Пауза:
(Кларисса пристально наблюдает за его жестами и поведением)
Кларисса:
Хм! Я, к счастью, не податлива скандалам
И говор на повышенных тонах
Мне чужд, и я не стану препираться, –
Не будет брани на моих устах!
(помедлив)
Так тому быть – приеду, раз уж слово
С меня Вы взяли честное моё.
Джон (оживляясь):
Благодарю, мисс Норрингтон Вас снова
И верю в то, что благо путь найдёт!
(целует её руку и уходит)
Кто способен устоять перед соблазном «белого яблока»? Кто не захочет отведать его сладковато-терпкий вкус и ощутить пряный запах кощунства? Во все века, на протяжении длительного становления социума на территории Земли цветут своими обольстительными бархатными цветами «белые яблони благодарности». Плоды этих деревьев сочные и мягкие, они утоляют жажду греховных помыслов и поддаются тем, кто не имеет зубов. Они созревают, отрываются и падают, в то время как на их месте созревают другие. А затем снова отрываются и падают, падают, загромождая Землю и застилая глаза людям своим зеркальным блеском. Они играют с людьми злую шутку: кто-то съедает их на троекратный приём пищи и благополучно проживает жизнь, кто-то съедает и травится, а кто-то играет с ними в опасную рулетку, ставка в которой – жизнь. Но кто способен пройти по Земле, не глядя по ноги, безжалостно и уверенно уничтожая «белые яблоки», раздавливая их усилием воли и праведности. Кто способен игнорировать «источник жизни» в пустыне или копчёный стейк посереди Великого Голодомора, когда от него ещё повевает слабым запахом костра и разгорячённых углей? Кто способен устоять перед соблазном? Одноклеточные бактерии, паразитирующие в теле «хозяина» или человек разумный? Обратная эволюция невозможна, но она происходит чаще, чем мы думаем. В каждом из нас сидит животное, не способное подавлять свои инстинкты, жестокое и отвратительное, но оно намертво приковано к раковине человечности, куда иногда прячет голову. В таком случае, если удаётся сдерживать его, то что мешает освободить? Освобождённое, оно уничтожает Ангела Совести и больше никогда не прячется.
Взрыв произошёл около одиннадцати часов вечера в химической лаборатории «Chemistry life» в Пайкс-Пик (штат Колорадо-Спрингс) в результате «непредвиденной» халатности здравоохранения по вопросам о проверке техники безопасности. Лаборатория была секретной, действовала в подполье. Из 126 сотрудников в живых осталось восемь. Все они стали лишними свидетелями аварии, а потому некоторая группа людей была рьяно заинтересована в их молчании. А хороший свидетель, как известно, – мёртвый свидетель.
Пострадавшим была оказана необходимая медицинская помощь и обязательная психологическая поддержка. Шансов на бесследное исчезновение такого количества свидетелей, естественно, представиться не могло, а потому единственным их шансом было запугивание и гипноз.
По прошествии недели умерли ещё четверо от сложнейшей интоксикации организма, но оставшиеся в живых, судя по результатам анализов, медленно и уверенно шли на поправку. А они догадывались о причинах взрыва, более того, они были почти уверены в том, что этот «случайный недосмотр» был вполне прилично компенсирован «былыми яблоками». И по сему пригласили её. Молодой специалист-психолог, с достаточным опытом работы, приближённая к властям, сотрудник разноплановых секретных организаций и группировок – Кларисса Ташия Норрингтон. Ознакомившись с делом, она решила принять его, чтобы помочь этим людям вернуться в привычную жизненную колею и развести тревожные подозрения их семей. Она искренне болела вместе с каждым своим пациентом, переживала их душевную боль, перенимая на себя сильный психологический удар. На время сеанса их жизнь становилась неотъемлемой частью её личного существования. Но в тот раз она впервые столкнулась с искушением.
Сначала была рутина. Постоянные консультации, выслушивания словесных излияний пострадавших при взрыве, неконтролируемые потоки слёз из их вечно мутных, одинаково серых глаз. Были взлёты и поражения. Иногда ей приходилось часами просиживать над человеком, но не слышать от него ни единого слова или комментария. Порой она прибегала к технике распознавания так называемой «мимической речи», старалась читать по лицу. А иногда она не могла остановить собеседника, который хотел всего лишь выговориться, что, в сущности, давало свой результат. Однако после очередного завершения пятичасового сеанса психотерапии Кларисса была приглашена в кабинет главврача секретной организации «Chemistry life» для некоего разговора. По тембру голоса седовласого мужчины и его лукавой, несколько угрожающей интонации, она поняла, что данная беседа предстоит отнюдь не дружеская.
В стенах его кабинета, похожего на «сад белых яблонь», Кларисса чувствовала себя некомфортно и говорила сдавленным слабым голосом, ссылаясь на усталость. Изучая психологию с десяти лет отроду, она была восприимчива к цвету ауры в том или ном месте, чувствовала то аромат, то смрад. В данном случае смрад был настолько ощутим, что она подсознательно старалась закрыть ноздри, не пропуская зловещие его корни в своё праведное нутро, хотя праведницей она себя не считала никогда. Понимая, что она старается как можно быстрее уйти отсюда, главврач решил не тянуть время. До этого момента он лишь задавал общие фразы, например о том, как продвигается работа, как чувствуют себя эти люди, стало ли им лучше, как они реагируют на психотерапию и принимают ли её вообще. Ещё он улыбался своей низменной ехидной ухмылочкой и отталкивающе противно строил выражение лица. Кларисса незаметно морщилась, но в то же время старалась скрывать своё отвращение к этому человеку. Она знала, что он не сможет прочесть её. Постепенно уже седовласый старик (за эти несколько минут он постарел на несколько лет) начал переходить к атаке. Он ставил конкретные вопросы и всем своим существом требовал конкретные ответы на них. Он спрашивал… о ней, интересовался, её жизнью, заработной платой, семейным положением и многими несколько нетактичными вещами, на которые любой другой человек имел бы право попросту не отвечать. Но не Кларисса. Она даже не удивилась его любопытству, прекрасно понимая, для чего он это делает и, зная то, что он не хуже других знает её биографию, так как перед принятием на службу секретной организации, её «верхушка» тщательно изучает того, кому доверяет сердце своей карьеры. Тем не менее, Кларисса ничуть не испугалась, поскольку имела свою чёткую позицию и твёрдую почву под ногами. Она была верна своей деятельности, считая, что психотерапевт – её призвание. Таким образом, она обошла все острые углы, не оставив не капли сомнения в своём уважении по отношению к нему, после чего доктор, слегка помедлив, сказал: «Браво!», а затем приступил к самой грязной своей тактике в таких случаях. Он пододвинул кресло ближе к ней и сел напротив. Его хищный взгляд жадно вперился в её бледное от переполняющего гнева лицо и долго всматривался. Затем начался тот разговор, который изначально предполагала Кларисса, и который был действительной причиной тому, за чем он пригласил её.
Он потребовал от неё искусственного одурманивания свидетелей-пострадавших с помощью гипноза, беспамятство или внушение «нужной информации», а также полную конфиденциальность данной деятельности с её стороны. Кларисса была готова к этой просьбе, больше напоминающей угрозы, но она не была готова к ответу. Злость переполняла до краёв её сознание и заглушала рациональное мышление. Она хотела наброситься на этого бесчестного старика и задушить его собственными руками, она хотела вырвать его обескровленное сердце и иссушить в своих ладонях, отдать на самосуд жертвам его ненасытной жадности к взяткам. Увы, в реальности она была умнее, чем в мечте, а потому дожидалась его реакции, внимательно отслеживая язык тела. После недолгих раздумий, он протянул ей белый конверт, по толщине напоминающий начинённый всячиной гамбургер, такой сочный и мягкий, с пряным запахом кощунства. Кларисса чувствовала этот манящий запах, но голос Ангела Совести не позволял ей принять его. В какой-то момент, это животное сказало: «Остальное после дела», предполагая в соотношении со своим скудным умишком, что деньги составляют основу жизни каждого. Для него не имели ценности такие чувства, как чувство долга, честь, порядочность и простое уважение к человеку. «Полюби ближнего» – так написано в Библии, что тоже было чуждо этой пропащей душе, навеки затерянной в пучине постоянного всепоглощающего греха. Кларисса молча встала и отошла к двери, в надежде вырваться из этого адского сада в скором времени, но главврач остановил её у самого порога при выходе, вновь протягивая конверт: «Сделай дело и исчезни». В тот миг его лицо не было более таким приветливым и учтивым, оно налилось неистовой злобой и мелькающей тенью страха из-за демонстративного неподчинения Его Величеству – Власти. На этот раз Кларисса даже не взглянула на конверт, подавив в себе человеческий фактор присвоения и жадности. Вместо этого она смотрела ему в глаза, надеясь отыскать в них что-нибудь человеческое или, по крайней мере, попытаться разглядеть в этом существе того, кто давал клятву Гиппократа перед Богом и людьми. Не нашла. Затем, медленно, но категорично отодвинув конверт рукой в сторону, тихо, почти шёпотом произнесла: «Сделаю. И исчезну». А далее, просто ушла, не оглянувшись назад и с тех пор не было ни единой секунды, когда бы она пожалела о своём решении.
Отчаянная и страстная по натуре, она умирала от жажды в налитой Солнцем пустыне, карабкалась по безводным холмам истины, но не прильнула высохшими, обескровленными губами к роднику со смрадной застоялой водой, покрытой отвратительной скользкой зеленью и мхом. Она не отведала пропахший раскалёнными углями стейк посереди Великого Голодомора, как не вкусила искушающие дьявольским ароматом «белые яблоки». Она – Кларисса – она – человек. Она не смогла умертвить в себе те качества, которые убивает в себе мир. Она не смогла получить деньги ценой жизни невинных людей и ценой собственной души, как это делает мир. Она устояла, чтобы далее бороться за право называться Человеком. Она боролась всю жизнь, и ей всегда сопутствовали: Страсть, Честь и Проникновение. Три качества слились в одном хрупком тельце маленькой женщины, невзрачной и такой прекрасной, что её прелести могла бы позавидовать любая Красота. Она была Прекрасна душой, а этого не отнимет ни власть, ни деньги.
Спустя два месяца после того, как жертвы взрыва были выписаны из больницы, они посетили местное телевидение, где единогласно рассказали собственную версию случившегося. Конечно, они не могли знать, что студия заранее получила «белые яблоки», а потому их доводы оказались «беспочвенными». Дело было закрыто, так и не успев начаться, а «Chemistry life» вскоре после инцидента благополучно продолжила своё существование. Более того, лаборатория получила лицензию на открытое проведение научных экспериментов и сняла гриф «Секретно», так как правительство посчитало их деятельность «вполне допустимой и безопасной для внешнего мира».
В день, когда по всей округе разнеслась весть об окончательном закрытии дела и снятии всех обвинений с управления «Chemistry life», Кларисса собрала свои вещи и переехала в Новый Орлеан, поклявшись никогда больше не возвращаться в Пайкс-Пик. Ей было немного стыдно, за то, что она не швырнула тогда предложенные деньги в лицо седовласому старику, и немного больно. Точнее, ей было настолько больно, что она приходила в себя несколько дней, подолгу не могла уснуть, мучаясь постоянной бессонницей и головными болями. К счастью или, может быть, к сожалению, время лечит. Время лечит всё. Вот и она вылечилась, только шрамы остались да лихие воспоминания экстремальной молодости. О, Кларисса, дай Боже милостивый, чтобы не перевелись на свете такие как ты!..
Джон Олдивайн объявился в больнице на другой день после приёма. Он достаточно хорошо изучил нрав лечащего доктора Камилы, а потому знал, что если он настаивает на чём-либо – это закон. В данном случае он настаивал на строгом запрете посещения палаты миссис Олдивайн до истечения текущей недели. На это Джон не претендовал. Ему самому было полезно не видеться с ней некоторое время, охладить свой гнев и ту неиссякаемую боль, вечно углубляющуюся в душу. Время от времени должно было становиться страшно при мысли о том, что накапливающиеся обиды и хроническая ревность моги вырваться наружу и довести до греха. Но такой мысли не возникало. Искромсанная и смятая мужская гордость осталась позади, и Джон не знал, было ли ей место в его душе когда-либо. Он так много прощал и так страстно обожал всё в ней, что в итоге остался ни с чем. Она рассыпалась песком в его ладонях, просочилась сквозь жесткие пальцы, слилась с землёй и исчезла навсегда. Она просто исчезла.
С разрешения молодой помощницы доктора, Джон вошёл в кабинет, когда его не было. Он присел на стоящее у стены кресло и подолгу всматривался в каждый выделяющийся предмет интерьера, который моментально бросался во взгляд. Например, ваза на подоконнике с пятью искусственными спатифиллумами, стоящая на письменном столе рамка с фотографией семьи из трёх человек, старая шляпа, висевшая на треноге в левом углу и два белых кресла, напоминающие пару лебедей, грациозно качающихся на озёрной глади. В тишине и покое Джон вновь погрузился в раздумья. Внешний мир перестал существовать для него, а почва под ногами стала пушистой и зыбучей. Голову постепенно наполнял туман, скрывая на некоторое время все тяготы реальности, и становилось так легко и приятно, как если бы он окунался в парное молоко среди жаркого лета. Казалось, что его тело больше ему не принадлежит. Оно отделялось от души, устремляясь в далёкую голубизну мечтаний, разбивалось на частицы воздушных пазлов, медленно растворяясь в пространстве. Для него не имело значения время и место. Он уже не ощущал своего дыхания и слабого пульса, перестал видеть действительность. Он закрыл глаза и не заметил, как начал погружаться в дремоту, перетекающую в глубокий сон. Прошлая ночь выдалась не лёгкой, и Джон почти не сомкнул глаз, думая о том, как Камила воспримет консультацию Клариссы Норрингтон, как отнесётся к его заочному поступку и согласится ли на пробу психотерапии. С этими мыслями он провожал закат и встречал рассвет нового дня.
Когда доктор вошёл в свой кабинет, Джон уже крепко спал, и ему пришлось разбудить его с великой досадой оттого, что делает это для объявления неприятной новости. Джон вскочил с кресла, лихорадочно протирая заспанные глаза, наполненные пурпуровыми прожилками и ужасно пекущие.
Джон:
Добрый день!
(Доктор кивает в знак приветствия)
Я спросил, войти ли можно –
Разрешили мне войти.
Я вошёл…
Доктор (кивает):
Так быть и должно.
(похлопывает его по плечу)
Мне Вас нужно известить.
Может, Вы и не сочтёте
Значимым, что я скажу,
Но надеюсь, что поймёте.
Джон (заинтриговано):
Вы о чём?
Доктор:
Я покажу.
(подходит к столу, достаёт из верхнего ящика несколько листов ватмана и протягивает Джону)
Джон (смотрит и вздрагивает):
Это что?
Доктор:
Её рисунки.
Пауза:
(Джон в тревоге перебирает рисунки, и каждое новое изображение повергает его в немой ужас: на одном – семицветная радуга, источающая кровь, на другом – обезглавленная роза с острыми, как бритва шипами, на третьем – белый крест посереди штормового моря, на четвёртом – голубка, с перерезанным горлом. Но наиболее жуткое впечатление на него произвела последняя, пятая картина, на которой была изображена женщина, облачённая в траур, стоящая на могиле с белыми розами. Её лицо невозможно было увидеть из-за плотной вуали, закрывающей его до подбородка. Но даже, не видя, его, можно было понять, что она скорбит).
Доктор:
И таких ещё сполна.
(вынимает рисунки из его рук)
В них сокрыты смерти струнки,
Боль, смятенье, пустота…
Я не знаю Вашей цели,
Ваших действий не пойму,
(указывает на рисунки, морщась)
Не пойму сей канители,
Но я вижу здесь беду.
Джон (шёпчет дрожащим голосом):
Мне теперь ещё страшнее…
(помедлив, громче)
Но я меры предпринял.
(Доктор внимательно смотрит на него, выжидающе сложив руки на животе)
И недавно…
(ищет что-то в кармане брюк)
днём позднее…
(вытаскивает визитку)
Я психолога нанял.
(протягивает её доктору)
Доктор (взглянув на визитку):
А…, мисс Норрингтон, Кларисса?..
Джон:
Да, Вы сами дали мне.
Доктор:
Что ж, похвально, что Вы чисто
Беспокоитесь о ней.
(похлопывает его по плечу)
О душе её заботьтесь,
Её что-то изнутри
Иссушает. Мыслей бойтесь,
А не то, что говорит!
За физическое благо
Гарантирую покой,
Только мучится, бедняга
Угнетающей тоской.
Джон (осторожно):
Мне нельзя её увидеть?..
Доктор:
Не сейчас. Она не спит,
Никого не хочет видеть,
И ни с кем не говорит.
Лишь сидит в углу, рисует,
Напевает про себя,
В одиночестве тоскует –
Вот порядок её дня.
Пусть мисс Норрингтон приходит,
По шажку в реальность вводит,
А затем уже и Вы,
Как придёт черед любви.
Ей потребуется Ваша
Вседержащая любовь.
Джон:
А потом?..
Доктор:
Только время знает дальше,
Чем ответ для нас готов.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=272179
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 27.07.2011
Некоторое время спустя…
Из документов, которых Элена смогла прочитать только третью часть, она узнала, что огромная задолженность корпорации не была крайней необходимостью запуска продукции, а оказалась не чем иным, как Предательством «друзей» Альфреда. Как выяснилось, они создали форсированную ситуацию на внутреннем рынке и подделали ряд определённых бумаг, которыми ежедневно «задабривали» Альфреда, чтобы повергнуть его в отчаянное состояние, надавить на психику и заставить, таким образом, взять огромный заём от конкурентов под большие проценты. Элена даже не удивилась тому, что Альфред не перепроверил подлинность документов и масштаб оговоренной ими ситуации. Он просто доверял людям, с которыми был связан нечто большим, чем просто бизнес. Он действительно считал их своими друзьями. Впоследствии получил то, что заслуживал прожжённый лицемер и мошенник, а не честный и трудолюбивый владелец компании, замечательный друг и семьянин.
Деньги, которые были взяты «Library company», Альфред отдал на руки тем акционерам, которые занимаются финансовыми вопросами, а последние в свою очередь, глядя в его доверчивые, по-детски наивные глаза и убедительно приветливо улыбаясь, клали их в свой карман. Пачка за пачкой. Чек за чеком. Они продавали свою Честь за миллионы американских долларов, честь, которой у них никогда не было. Понятие «Честь» - слишком высокое для таких подлых и мелочных людей, как фиктивные «друзья» Альфреда. Ей стало интересно, сколько лет они работают с ним? Должно быть достаточно для того, чтобы Альфред перестал перепроверять всё ими сказанное. И всё это время они нагло обманывали, строили за его спиной бесчисленное множество махинаций, подделок, создавали форсированные бумаги и подсовывали ему, как тупому торговцу протухшей рыбой. А потом, долгими вечерами, они собирались вместе в одну большую шумную компанию Предателей, пили дорогие спиртные напитки, снимали проституток, играли в карты, проигрывая украденные деньги, гуляли, развлекались и не переставали смеяться за его спиной. Ах, как же они смеялись! Они просто умирали от смеха, захлёбываясь собственной слюной и очень жаль, что так и не захлебнулись. Они смеялись над ним. Смеялись!
Элена была настолько взвинчена, что хотела ворваться в кабинет к каждому из них и до такой степени избить, что пришлось бы вызывать не «Скорую помощь», а морг. Она хотела смотреть им в глаза, когда они будут молить о пощаде, смеяться, когда они не в силах будут сдержать слёз, ухмыляться, когда они будут задыхаться от верёвки, которой она жаждала стянуть их мерзкие шеи. Она хотела иронизировать, когда они со страхом, окаменевшим ужасом будут смотреть в её глаза и не смогут пошевелить не единым участком тела, когда кровь будет застывать в их подлых жилах, а конечности похолодеют, она хотела быть рядом с ними, чтобы пожирать ледяным взглядом последнюю Надежду на спасение. Она хотела мести. Страшной мести, подобно той пытке, которой ляхи подвергали запорожцев по время национально-освободительной войны . Она была бы безмерно счастлива содрать с них кожу живьём, а затем облить кипящим салом и ещё поставить босые ноги на горячие угли, посадить на острый кол и ежедневно наблюдать за их стонами и криками. А может быть, потом, когда она насладится зрелищем, то отрубит им голову, одну за другой медленно, смакуя каждую минуту и насадит их на остриё копья, утрамбовав тупой конец в земле, как убивал в свое время Граф Дракула . Она мечтала обо всём этом до тех пор, пока могла, до тех пор, пока неистовый гнев охватил её разум. Но, к счастью, эта греховная мечта так и осталось мечтой.
Чтобы не натворить глупостей, Элена собрала все эти копии и выскочила из кабинета, промчавшись мимо всех сотрудников в состоянии чрезвычайной агрессии и аффекта. Она выбежала из корпорации без верхней одежды и сумки, мгновенно направившись туда, где ей никто не помешает выплеснуть свою злость и как следует выплакаться.
Сумей, не дрогнув среди общей смуты,
Людскую ненависть перенести
И не судить, но в страшные минуты
Остаться верным своему пути.
Умей не раздражаться ожиданьем,
Не мстить за зло, не лгать в ответ на ложь,
Не утешаясь явным или тайным
Сознанием, до чего же ты хорош.
Умей держать мечту в повиновеньи,
Чти разум, но не замыкайся в нем.
Запомни, что успех и пораженье —
Две маски на лице одном.
Пусть правда, выстраданная тобою,
Окажется в объятьях подлеца,
Пусть рухнет мир, умей собраться к бою,
Поднять свой меч и биться до конца.
Сумей, когда игра того достойна,
Связать судьбу с одним броском, костей,
А проиграв, снести удар спокойно
И без ненужных слов начать с нулей.
Сумей заставить сношенное тело
Служить сверх срока, не сбавляя ход.
Пусть нервы, сердце — все окаменело,
Рвануться, если Воля подстегнет.
Идя с толпой, умей не слиться с нею,
Останься прям, служа при королях.
Ничьим речам не дай звучать слышнее,
Чем голос истины в твоих ушах.
Свой каждый миг сумей прожить во славу
Далекой цели, блещущей с вершин.
Сумеешь — Земля твоя по праву,
И, что важней, ты человек, мой сын!
Редьярд Киплинг
Элена очнулась в глубине заросшей лиственными деревьями посадки, куда не проникает ласковый луч ноябрьского Солнца. Она лежала на траве среди разбросанных смятых бумаг в одиночестве и тихо плакала. Крик боли, таящийся в глубине её раненной души иссяк, вышел наружу вместе со слезами. Остался только глубокий след, на который до сих пор мелкой пылью рассыпалась солёная соль. Элена могла только плакать, всхлипывать и корить себя за упущенное время, но предприятия этим не вернуть. Его уже вообще невозможно было вернуть. Документы оформлены по закону, по всем правилам бизнеса, контракт подлинный, согласно которому «Library company» не выплатила долг конкурентам. Даже при всём своём желании Элене одной не собрать таких денег за считанные месяцы, да она и не хотела больше ничего спасать, поскольку если бы фирма осталась за ней, то она, как владелец, должна была бы работать с этими людьми и Альфред, когда оправится. А ей не хотелось держать подле себя таких «друзей», что и врагу не пожелаешь. Они ведь специально отдали ей копии бумаг, чтобы посмеяться над её бессилием против их ловкого хода. Эта ситуация напоминала некую шахматную игру, в которой ферзь не смогла защитить короля, а пешки дошли до финала, обернувшись ферзями и под вражескими знамёнами нанесли неожиданный молниеносный удар ножом в спину, а точнее не ножом, а своим Предательством. Пусть так. Несмотря на это, у неё осталось самое дорогое – Альфред, которому нужна безграничная поддержка и преданность, и… любовь. А значит всё к лучшему.
Элена пришла в себя и, не сразу оправившись от шока, поняла, где находится. Ветер, щадя, обдувал её плечи, ткань мягко прилипала к бархатистой гладкой коже, а трава нежно покалывала её ноги через тонкие тельные колготки и слегка щекотала лицо. Элена привстала, обнаруживая чрезмерную слабость и сильное головокружение, сопровождающееся тошнотой. Она едва смогла встать на ноги и добежать до неглубокого оврага, заросшего густым багровым кустарником, чтобы освободить желудок от рвотных масс. Когда всё было кончено, она достала клетчатый носовой платок из правого кармана блузки и хорошенько вытерлась, выбросив платок в тот же овраг. Стало легче, но не лучше. Она только сейчас осознала, что не взяла сумку и кардиган, в спешке позабыла и о том, где оставила мобильный телефон. Она всё ещё не до конца осознавала, что с ней произошло и далеко ли до «Library company». Заметив под ногами разбросанные листы бумаги, она быстро собрала их в стопку и разорвала на мелкие кусочки, а потом высыпала их в овраг с неистовым истерическим криком. После этого она вышла на дорогу и, оглядевшись, поняла, что до корпорации не близко, может быть около мили. В отходящей агонии, она сама себе удивлялась, как могла зайти так далеко в таком убитом состоянии? Неужели обошлось без происшествий в пути? А может быть, ей кто-нибудь помог? Нет. Нет, этого не может быть! С этими мыслями она боролась, как с назойливыми мухами, но так и не смогла избавиться от них. Она начисто ничего не помнила.
Дорогу до корпорации вспомнила с трудом, но оставшаяся Воля позволила ей дойти до своего кабинета и, отыскав всё, кроме телефона, направилась в туалет. Горячая вода и чистые полотенца быстро вернули её к жизни, но когда Элена подошла к зеркалу, то мгновенно помрачнела. Пустые, совершенно безжизненные глаза смотрели на неё, будто из параллельного мира и были налиты кровью, веки напухли от слёз, а под глазами появились явные тёмные пятна. Щёки, некогда привлекавшие завистное внимание мужского пола своей румяностью, сейчас были бледны, как у покойника и обвисали, как у беспробудного пьяницы, который никогда не бывает трезвым. Элена ужаснулась и отскочила от зеркала с криком. Когда она подошла к нему во второй раз и стала касаться своего лица, ей удалось немного свыкнуться с мыслью о том, что оно больше никогда не станет прежним. Вглядываясь в своё жалкое отражение, она увидела рядом лицо Альфреда, молодое, улыбающееся и такое свежее, как в тот день, когда они впервые встретились глазами. Он не знал, кто эта очаровательная незнакомка и стеснительно улыбнулся ей. Она отвернула взгляд, не ответив на приветствие. Вспомнив об этом, она снова расплакалась, опустив голову над раковиной, но вскоре пришла в себя и повторно умылась. Забрав свои личные вещи и накинув кардиган, Элена решила ехать в больницу. Должно быть, операция уже закончена, и Альфред находится в реанимации. Эта мысль утешала её и подавала новую Надежду.
Выходя из здания, Элена села в свою машину и направилась в клинику. По дороге она заехала в цветочный магазин и в замешательстве остановилась. Она хотела купить ему в палату цветов, но не могла определиться с выбором. Когда она спросила мнение продавщицы, та ответила: раз мужу – лучше красные розы, но Элена наотрез отказалась и выбрала нежно-розовые с бархатистыми мягкими листочками и минимальным количеством шипов. Она купила их семь цветков и попросила не заворачивать в пакет, поскольку Альфред ненавидел живые цветы, завёрнутые в картонную оболочку. Он постоянно утверждал, что Жизнь должна быть всегда на виду. Такая, какая она есть, даже если не стоит более одного доллара. Да, Альфред любил пошутить. Элена отлично знала это и взяла цветы без украшений и обёрток. Рассчитавшись с продавщицей, она вышла из магазина и продолжила свой путь, а женщина ещё долго смотрела ей вслед, пока машина не скрылась за горизонтом, и думала, как могла проклятая жизнь изрядно потоптать это милое молодое создание, кипящее природной красотой и полное сил, как могла эта жестокая судьба довести её до такого состояния. Она опустила голову, выражая скорбь самой себе, и простояла так до тех пор, пока в магазин не вошёл новый покупатель.
Стемнело. В поликлинику Элена вошла, чуть ли не перед самым её закрытием и не смогла найти доктора. Она сразу же ринулась к его кабинету, но он был закрыт, тогда она без промедления отправилась в палату, где должен был находиться её муж после операции. Пока она шла, светлый от люстр коридор всё больше и больше опустевал. Вокруг мелькали только дежурные доктора и медсёстры. Пациентов почти никого не было. Время, за которое она дошла до его палаты и которое показалось ей вечностью вдруг растаяло, когда она увидела перегоревшую лампочку в углу потолка, ту самую лампочку, которая постоянно мелькала и так сильно действовала ей на нервы. Она увидела лампочку, казалось бы, совершенно равнодушный объект, но, тем не менее, вызывающий у неё непоколебимый ужас и электризацию кожи головы. Элена схватилась за волосы, убеждаясь, что они на месте и не стали дыбом. Элена с силой открыла дверь и увидела пустую тёмную комнату, а когда обернулась, позади неё стоял доктор и смотрел в лоб, стараясь избегать встреч глазами. Элена подошла к нему. Её лицо выражало только полнейшее недоумение и безысходность. Доктор опустил глаза и снял белый чепец. Элена сглотнула и уставилась на него.
Доктор (дрожащим голосом):
Я звонил Вам, миссис Реналдос…
Ваш муж…
(мотает головой, отводя взгляд в сторону)
Мистер Реналдос… Альфред… Он…
Ваш супруг скончался при операции.
(тяжело вздыхает)
Пауза:
(Элена закрывает глаза. Доктор начинает оправдываться, намеревается рассказать в подробностях, как это произошло, чтобы рассеять Сомнения и недоговорённости, чтобы облегчить её боль, но Элена больше не слышит его голоса. Она роняет цветы, которые, кажется, падают на пол подобно тому, как хрусталь разбивается о камни. Элена теряет сознание. Доктор подхватывает её, зовёт медперсонал и на носилках доставляет её в палату на осмотр)
В тот день, казалось, окаменела жизнь. Казалось, будто ветер исчез вовсе, а листья на деревьях за окном превратились в золотые макеты. Облака замерли на небе, а Солнце перестало греть Землю, более не играя искристыми лучами по серым лицам чёрных людей, по завядшей грязно-жёлтой траве, по мерзким коричневым улицам, по тёмному парку, по холодным крышам мёртвых домов. Осеннее небо из белого превратилось в обесцвеченное, как старое чёрно-белое фото, лишённое красок жизни. Всё вокруг приобрело устрашающие серые тона и холодные оттенки смерти, как будто вместе с Альфредом умерла частичка планеты.
Элена умерла с ней. Она сидела в мрачном безжизненном кабинете терапевта на серой кушетке и немо смотрела в стену. Доктору едва удалось привести её в чувство и успокоить. Джессика и Саманта приехали не сразу после звонка доктора, но не заставили себя долго ждать. Джессика осторожно подошла к невестке и очень хрупко обняла её, положив голову на плечо. В её маленьких глазках показались слёзы.
Джессика (тихо):
Элена… мы тебе звонили…
Но телефон был отключён…
(Входит Саманта)
Саманта шла медленно, не спеша. На ней было чёрное траурное платье, стянутое корсетом и немного расширенное на уровне колен, а на голове большая круглая шляпа тоже чёрная, украшенная розами из стекляруса. На руках – чёрные перчатки с небольшими атласными бантами у основания. На лице – макияж в тёплых тонах персикового оттенка и нежный аромат женских духов, напоминающий запах чайных плантаций. Элена подняла взгляд на светскую даму, только что потерявшую единственного сына и громко захохотала. В этом неистовом истерическом хохоте слышались те самые нотки, которые напоминают человеку о скорой смерти. Нотки Паники.
Сцена первая. Часть 2
Камила
Новый дом Джона Олдивайна в Новом Орлеане (штат Луизиана) находился неподалёку от Городского Парка и Дубовой рощи. Это было небольшое двухэтажное здание (гораздо меньше их старого дома в Ванкувере), покрытое надёжной плотной черепицей. Стены были сделаны из белого кирпича, а внутри – деревянная отделка, мастерски спланированный интерьер и широкий просторный коридор. Во дворе располагался небольшой сад с плодовыми деревьями, очень похожий на тот, что был у Камилы в Сиэтле, но немного меньше. Этому саду было не более десяти лет, в то время как дом был построен более двадцати лет назад. Его продали предыдущие владельцы, которые переехали, и Джон считал, что ему очень повезло приобрести именно этот дом в таком дивном, почти сказочном месте. Он полагал, что беременной жене и их будущему ребёнку будет здесь комфортно, да и его бизнесу, который он решил продолжить на новом месте, было весьма удобно начаться именно здесь. Камила по-прежнему не разделяла мнение супруга. С тех пор, как они переехали, она чувствовала, что с каждым днём силы покидают её. Ежедневно её мучила бессонница, она плохо ела, порой доходило до того, что Джону приходилось заставлять её, а иногда даже этот метод был бесполезен. Она часто сидела одна в комнате, не хотела ни с кем разговаривать, отказывалась от прогулок и почти каждый день плакала. Джон стал всерьез беспокоиться о её здоровье. Он постоянно предлагал ей какие-то развлечения, рано приходил с работы, чтобы побыть ней наедине, но она не позволяла, запираясь в спальне. Поэтому он усаживался под дверью и вслушивался в каждый звук, он старался услышать её дыхание, её шаги, всхлипывания, шуршание одежды, вздохи – любые признаки жизни. Иногда ему казалось, что в какой-то момент он не слышал ничего, тогда его охватывал холодный ужас при мысли о том, что она могла убить себя или умереть от нервного истощения. Он не мог открыть дверь и войти, так как она запиралась на ключ и подолгу оставалась в одиночестве. Джон не знал, как справиться с этой ситуацией, он не мог спокойно работать, зная, что она одна в доме и в любой момент может что-нибудь с собой сделать. Он не мог спокойно спать, чувствуя, как в соседней комнате плачет его любимая, что она, как птица, мечется в клетке, ранить себе, бьется и не может преодолеть этот барьер. Джон полночи лежал, не в силах заснуть, а когда, наконец, засыпал, то через два часа снова приходилось вставать. С каждым днём становилось всё тяжелее и тяжелее справляться с собой и контролировать её действия. Очень скоро их жизнь превратилась в Ад, а ребёнок, которого ждёт Камила, ещё даже не родился. Всё чаще он начал задумываться о том, что будет, когда он всё-таки родится? Изменится ли их жизнь к лучшему? А может быть, станет ещё невыносимее? Теряясь в догадках и тревогах, Джон размышлял о том, что можно сделать данный момент, чтобы не допустить трагического финала и сохранить семью. В голову приходили разные мысли, собираясь в очерки, но всё это было не то. Паника охватывала его сознание – Камила была на грани безумия.
Одним октябрьским днём Камила вышла на балкон и стала у самого края, боязливо держась за перила, стараясь не смотреть вниз. Небо было мутно-голубого цвета, лишённое облаков и Солнца, а холодный осенний Ветер нещадно обдувал её тёплое нежное лицо так, что пепельные мышиные волосы развивались, как волны. Перед Камилой открывался дивный вид: высокие могучие деревья вдали, одетые в золотые шали как будто играли с Ветром, передавая друг другу информацию, которую знали только они. А внизу, возле дома раскинулся целый сад плодовых деревьев: груши, яблоки, вишни, черешни, сливы и алыча – почти одинаковые по высоте и ветвистости, словно на подбор. Жёлто-красно-зелёно-багряные листья переливались металлическим блеском и закручивались на ветру. Камила не могла долго смотреть вниз из-за головокружения и боязни высоты, но она также отказывалась бороться с этим желанием и при малейшей возможности частенько опускала глаза.
Несмотря на привередливую погоду, она была одета в лёгкое серое платьице свободного покроя с длинными рукавами и круглой горловиной. На плечах была накинута теплая пуховая шаль чёрного цвета, а на голове – широкий грязно-жёлтый обруч, идеально сочетающийся с одеждой. Её глаза были устремлены в далёкую даль и наполнены слезами, может быть от ветра, а может от грусти, что пожирала её изнутри, выпаливая остатки самых светлых чувств. Глубоко задумавшись, она не заметила, как Джон подошел к ней сзади и приобнял за плечи. В руках он держал огромный букет лиловых орхидей, судя по виду, очень дорогой и роскошный. Камила даже не обернулась и никак не отреагировала. Джон заметил это и разомкнул объятия. Улыбка сошла с его лица. Он обошёл её с правой стороны и положил букет прямо в руки. Камила взглянула на него и не стала скрывать подобие улыбки. Она погладила цветы по лепесткам и улыбнулась повторно. На этот раз её улыбка показалась ему звериным оскалом, нежели выражением счастья.
Джон:
На диво странное явленье,
Когда осеннею порой
Уходит всё без исключенья
И возвращается весной.
(становится рядом с ней и задумчиво смотрит вдаль)
Желтеют листья, вянут травы,
Гонимы ветром облака.
В округе – мертвые дубравы
Не видят солнечного дня.
А если день стоит ненастный
И прячет небо Солнца луч,
То все усилия напрасны
Руками снять скопленья туч.
(вздыхает)
Земля, как золотом покрыта,
Но в то же время и золой.
Нельзя разбитое корыто
Назвать каретой золотой.
Пауза:
(Оба молчат, вглядываясь в даль)
Джон (Камиле):
Какой холодный, колкий Ветер!
(обнимает за плечи, слегка потирая их)
Пойдём, родная, в тёплый дом.
А в час, когда настанет вечер
Мы прогуляемся вдвоём.
(улыбается, берет её руку и целует)
Прими букет в знак пониманья
И в знак большой любви моей…,
И в знак того, что после ночи
Пойдёт плеяда светлых дней.
(помолчав)
Ну, что ты скажешь, Галатея ?
Пауза
Камила:
Цветы похожи на меня.
Джон (улыбаясь, прижимается к её щеке):
Они, как ты, всех дам милее?
Камила (поворачивается к нему):
Они завянут, как и я.
Джон (улыбка сходит с его лица):
Ты их сейчас поставишь в вазу
С кристально чистою водой.
Камила (горько смеётся):
А птица в клетке мрёт не сразу,
Но мрёт…и в клетке золотой.
Джон:
А ты поставь на подоконник,
Открой им воздуха приток
И Солнца нежный свет раздольный –
Дай жизни им глоток!
Камила (уверенно):
Они захлебнутся при вздохе
И свет сквозь стекло не вберут,
И что не давай, – без свободы
Они через время умрут!
(помолчав)
Завянут их сочные стебли,
А листья чернеть начнут.
Ничто не спасёт их, если
В неволе они живут.
Пауза:
(Джон крайне рассержен её словами, приобретает властный вид и приказной тон в голосе)
Джон (властно):
Иди и поставь их в вазу,
И к lanch-у поторопись.
(помедлив)
Такая судьба их, значит.
А ты, мой цветок, смирись!
(Джон уходит, оставив Камилу одну в тишине. Её глаза мутнеют, наполняясь ещё более удручающей тоской)
Камила вошла в свою комнату, больше похожую на царскую светлицу. Высокий белый потолок, казалось, давил своим холодным отражением, белые гладкие стены, точно снег, переливались ледяными искрами, а белый ковер под ногами, будто снежная глыба, поглощал её своей убийственной нежностью, топил в своём незыблемом безмолвии. С каждой секундой белая клетка становилась всё уже, нагнетала панику, замораживала все чувства, кроме интуиции к немедленному побегу. Камила подбежала к окну и отдёрнула занавески, впуская блеклый луч солнечного света. Затем распахнула окно во всю ширь и выпрямилась, словно птица перед полётом, вдыхая свежий воздух полной грудью. Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох, нарушивший ледяную тишину комнаты. В помещение ворвался осенний ветер, вздымая лежащие на письменном столе белые листы бумаги и завивая пепельные кудри Камилы в соблазнительные локоны. Она вдруг почувствовала тошноту, внезапно подступившую к горлу, но не могла сдвинуться с места, зная, что ждёт её позади. Всеми силами она пыталась побороть нахлынувшее ощущение: старалась ровно дышать, запрокинула голову, прикрыла ладонью рот. Наконец, когда тошнота отступила, Камила почувствовала слабость в ногах и быстро опустилась на широкий подоконник, боясь головокружения. Удлинённый конец её серого платья свесился из окна и развивался на ветру. Тогда она ухватилась за раму окна, дабы обезопасить себя от возможного несчастного случая, и аккуратно сняла туфли, поджав босые ноги и поставив туфли рядом с ними, удобно разместилась на подоконнике. Ах, как ей хотелось прыгнуть в тот момент, хоть на миг ощутить свободу и этого было бы вполне достаточно для неё. Ведь вся жизнь основывалась на счастливых мгновениях и долгих часах бессмысленного существования. Она чувствовала свою беспомощность оттого, что ничего не сделала в этом мире сама. Она чувствовала себя ненужной, лишней, маленькой букашкой, которую ничего не стоит раздавить этому огромному великому миру. Слёзы наступали на глаза, прежде пройдя долгий путь формирования в условиях психологического кризиса, и Камила ненавидела себя ещё больше за то, что не может совершить этот лёгкий поступок избавления, потому что не может решать за двоих. Она не хотела, чтобы её ребёнку навязывали и определяли судьбу ещё до рождения, как это сделали с ней. Поэтому мысль о самоубийстве отпала сама собой. Камила погладила живот и сказала: «Прости, малыш…». Эти слова касались не только последних событий.
День близился к концу. Солнце уже садилось за горизонт, традиционно обагряя небо фейерверком огней и красок. Джон сидел в гостиной, терзаемый мыслью о том, что Камила может не справиться. Она находилась там, одна, без присмотра и защиты и эта небольшая прогалина может стоить слишком дорого. Джон постоянно перетирал свои мысли, изо дня в день анализировал свои шаги, каждый пункт, пытаясь понять, что он сделал не так. А Камила всё ещё там, одна. Разрываясь между несхожими, но переплетающимися мотивами, Джон выбрал меньшее из двух зол. Он быстро встал и поднялся в комнату. Когда он вошёл, то увидел мирно сидящую Камилу перед распахнутым окном. Она напомнила ему мадонну, такую лёгкую и чистую, как горный ветер, нежную и кроткую, как цветок, женственную, как пепел в сгоревшем костре, милую и беззащитную, как бабочка. А вместе с тем ему казалось, что он вот-вот потеряет её образ навсегда, вот-вот увидит её триумф. Он затаил дыхание и боялся сделать шаг навстречу. Но что же это? Камила медленно повернула к нему лицо и попыталась выдавить улыбку. Джон протянул руки, умоляя её одуматься и отойти от окна. Камила молчала. Он сделал шаг вперёд, опасаясь, что любое лишнее движение может стать непоправимой ошибкой, а непоправима только смерть. Он напряг каждую мышцу и приблизился еще на два шага. Камила молчала. Когда он находился всего в трёх метрах от неё, Камила с ужасом наблюдала, как он опускается на колени, в его глазах стынет страх и отчаянье, давно знакомые ощущения, основавшие её подсознательные рефлексы. Она молчала. Джон становился всё бледнее и бледнее в красном свете уходящего Солнца. Он смотрел в её лицо, вглядывался в каждую мимическую неровность, хотел поймать последние её взгляды, видел её в багровых лучах заката, а представлял в собственной крови. Камила молчала. Он тихо проговаривал, думая, что она не слышит его слов: «Нет,… нет,… пожалуйста, Господи, нет!.. и заплакал. Камила не хотела быть причиной его слёз, а потому встала и, не сводя с него презрительного взгляда, медленно закрыла поочередно обе части окна. Затем она отошла, чтобы не видеть его лица и обернулась... Она хотела что-то сказать, но слова застряли где-то на середине пути. Джон вздохнул с облегчением, а когда она вышла из комнаты, припал лицом к белому ковру, скомкал его на груди и заплакал. Эти слёзы были скупы, но чрезвычайно щедро отражали вой ветра за окном, эхом разлетаясь на фоне тлеющего горизонта.
С того дня Джон полностью перестал полагаться на здравый смысл жены. Он знал, что не сможет оставить её одну со спокойной душой, не будет думать о работе, опасаясь за её здоровье и жизнь, более того за жизнь своего будущего ребенка. Ему хотелось верить в то, что Камила не в состоянии адекватно смотреть на мир, чтобы оправдать свою слабость перед её внутренней силой. Он надеялся таким образом исправить ситуацию, привязать в себе жену своей заботой и вниманием, окружить её обстановкой любви и гармонии, не понимая, что его любовь стала для неё темницей. Он всегда заботился о её физическом состоянии и внешнем отражении этого состояния, как маленькие дети заботятся о своих любимых игрушках, как любящие родители заботятся о своих детях, но совершенно не придают значения моральному здоровью человека и психическому состоянию. Очень часто это является одной из наиболее распространенных оплошностей воспитания, из-за которого страдают не только «жертвы», но и другие, окружающие их люди. Джон воспринимал её, как красивую конфетку, дорогую и сладкую, которая не каждому по карману, но всем по вкусу. Себя он относил к той категории, которым и по карману и по вкусу, но забывал, что примеряет свои критерии вовсе не на вещь, а на живого человека из плоти, крови и души.
Единственный выход, казавшийся ему наиболее разумным в сложившейся ситуации – воспользоваться услугами прислуги, которая могла бы выполнять обязанности горничной, кухарки, но и само собой втайне присматривала бы за Камилой. Он даже начал репетировать легенду, которую намеревался рассказать Камиле, что им необходима прислуга, что сама она не должна работать по дому, так как это вредно для их ребёнка. Это объяснение показалось ему вполне удачным и правдоподобным. Оставалось только подыскать подходящую кандидатуру, а располагать на объявления в газетах или Интернет он не хотел.
Окончательное решение было принято этим вечером за чашкой чая, приготовленной Камилой на ужин. Джон решился сделать звонок одному из своих знакомых, коллеге по работе – Томасу Джордано. Это был его новый приятель, с которым Джон имел честь познакомиться по приезду в Новый Орлеан. Он сразу показался ему надежным человеком, на которого можно было положиться, но поставить его в ряды своих немногочисленных друзей пока не решался. Главным образом по той причине, что на горьком опыте с Альфредом ему было боязно заводить быструю дружбу с новыми людьми, открываться им, а главное – считать своими лучшими друзьями. Он стал менее доверять людям, хотя понимал, что виновником их размолвки с Альфредом был он сам. Возможно, на его душу легла определённая тень вины, последствия которой стали неким психологическим барьером для новых отношений. Эта особенность его души внезапно закрылась от внешнего мира, по крайней мере, на некоторое время. Что же касается Томаса Джордано, то Джон ставил его не выше должности хорошего знакомого, коллеги по бизнесу, и отчасти надёжной опорой в возникновении проблем деликатного характера, как например нынешняя. Поскольку это был единственный знакомый, подходящий для принятия подобных решений, Джон немедля сделал звонок. Когда после нескольких длинных гудков на другом конце провода послышался хрипловатый, слегка прокуренный голос, Джон вежливо поприветствовал его, заговорил на общепринятые темы, ограничиваясь банальными вопросами о состоянии личного здоровья и здоровья его семьи, а также показательно поинтересовался о его планах на выходные. Томас не был наивным человеком, а потому почти сразу понял, что у Джона возникли проблемы, о которых он не знает, как сказать. Это было ощутимо по том, как дрожал его голос при разговоре, как часто он сглатывал, явно пытаясь скрыть волнение, кроме того, они не были близкими друзьями, чтобы он звонил просто поговорить о жизни в самый разгар вечера в пятницу. Сегодня Джон не вышел на работу и Томас невольно связал его звонок с этим инцидентом, он понял, что у него наверняка что-то случилось, что-то серьёзное, о чём он боится говорить. Такими примерно одинаковыми короткими фразами, не имеющими смысла они общались на протяжении пяти минут, после чего Томас решил подтолкнуть его на реальную причину столь внезапного звонка. Услышав, что Томасу начинает надоедать эта пустая болтовня, Джон осекся, и на время восстановилось молчание, прерываемое только его тяжёлым дыханием. Томас насупил брови и сильнее прижал сотовый к щеке: «Алло!» - послышалось на другом конце, – «я здесь» - последовал ответ. После этого Джон сделал глубокий вдох и Томас понял, что у него большие проблемы. Джон рассказал ему всё, что мог и попросил порекомендовать надёжного человека в качестве прислуги-гувернантки. Томас выслушал его историю и пообещал что-нибудь придумать, но вместе с тем сделал видимый акцент на том, что Камиле нужна не гувернантка, а психотерапевт или хотя бы психолог. Как не странно, Джон отнесся к этому спокойно, без эмоций и даже начал рассматривать этот вариант, как эффективный в её случае. Томас вздохнул с облегчением, поскольку сильно пожалел о том, что предложил ему это, не зная, какова будет реакция. К его счастью, Джон принял его версию к сведению и поблагодарил коллегу за ценный совет. Томас отшутился и сказал, что он всегда к его услугам. Джон ещё раз поблагодарил его и повесил трубку. В этот момент в гостиную вошла Камила. Она была одета в то же самое серое платьице, что и вчера. Теперь этот цвет всегда присутствовал в её жизни. Камила молчала. С минуту она стояла в полном оцепенении, глядя на него с каким-то неясным укором и частичкой презрения. Джон не сдавал своих позиций и тоже вглядывался в её глаза, пытаясь разгадать какую-то тайну, открыть дверь в её душу, ключ к которой предназначался не ему. Война взглядом длилась не более трёх минут, после чего Камила молча поднялась по лестнице и скрылась за поворотом. Джон не хотел подавать вида, что смотрел ей вслед до тех пор, пока летящий конец её платья не выйдет из поля зрения, а шуршащий звук внутренней юбки не растает в мрачных стенах дома. И снова тишина. Джон достал из бара бутылку мексиканского хереса и большой широкий бокал на тонкой ножке. Сейчас он не думал о том, что пьет в одиночестве вместо того, чтобы искать выход, его не смущало собственное бессилие. Скорее, оно стало неотъемлемой частью его жизни так давно, что он просто перестал замечать его. Наполнив бокал чуть больше половины, выпил его несколькими крупными глотками. А затем налил ещё… и ещё до тех пор, пока не провалился в глубокий сон, наполненный радостью забвения.
Выходные прошли стремительнее, чем ожидалось. За это время Джон успел рассказать Камиле о своем решении нанять гувернантку и был весьма удовлетворён тем, что не пришлось её долго уговаривать и убеждать. Она согласилась сразу же. Может быть потому, что перестала доверять своему разуму и решила подстраховаться, а может быть потому, что просто не хотела спорить с ним и лишний раз оставаться наедине. В любом случае Джон был рад. Камила уже не ощущала себя хозяйкой положения, она воспринимала свою нынешнюю жизнь как наказание за грех, который она, по сути, не совершала. Она не была глубоко верующим человеком, но отлично знала, что Ада ей не избежать, впрочем, как и Элене. Единственным лучом её надежды оставалась вера в то, что если Ад всё-таки существует, она обязательно встретит там её, и тогда не будет так больно гореть в кипящем котле или окунаться в кислоту, каждый раз, заново рождаясь и умирая. Неизвестность не пугала её. Пока дышать она могла на этом свете, каждый свой вздох отдавала она Ветру, молясь о том, чтобы он донёс до Элен её тоску, чтобы в каждом дуновении его слышала она её стенания и печаль, чтобы помнила и любила так, как только Ветер знает и Ночь беспросветная. А поутру, чтобы врывался к ней в окно прохладный осенний Ветер, поглаживал её обнажённые ноги и плечи, имитируя прикосновения, чтобы целовал в алые уста, как лепестки розы гладят Ветровы крылья, чтобы купался в её волосах, точно волны омывал белые лебединые руки с бархатистой кожей. Камила верила, что Ветер слышит её мольбы, что он поможет ей, что не оставит в тяжёлое время, донесёт её плач до знакомых окон, до милого слуха и такого родного, любимого, вечно юного образа Элен. Любимая моя, всепоглощающая мука, нежный цветок света моей жизни, моё проклятье. Элена. Любовь – это жертва. Неужто этой жертвой должна стать жизнь?
На том и сговорились. Джон вдруг взял её за руки и потёр косточки кисти своими грубыми пальцами нежно-нежно, но Камила резко отдёрнула руку, будто коснулась горячей сковороды, позабыв надеть прихватку. Джон не настаивал на покорности. Когда Камила ушла, не проронив ни слова, ему было достаточно того, что в руке до сих пор оставался след её милых музыкальных пальчиков. Он прижимал ладонь к лицу и глубоко вдыхал её былой аромат, ему казалось, что он и сейчас держит её за руку, что она позволяет ему держать свою руку и никуда не торопится, что она ловит каждое мимическое изменение его лица и по-детски наивно улыбается. Эта улыбка ослепляет его, закрывает всякую тень Сомнения и Страха, накрывает незыблемой волной сладкого томления и чувственности, в которой тонет его сознание. Тонет, тонет…
Ещё три дня пролетели без иллюзий и планов на счастливое будущее. Череду пустых безрадостных будней нарушил ожидаемый звонок Томаса Джордано. Он сообщил Джону, что нашёл подходящую кандидатуру гувернантки и при встрече в доме подал её координаты. Кроме того, он также осторожно подсунул ему визитку, на которой был указан адрес, телефон и имя одного из самых лучших в городе психотерапевтов. «Им равных нет», – учтиво заметил Джордано, относя свои хвалебные речи к обеим сторонам. Джон опустил глаза и ещё раз перечитал визитку. Похоже, ничего не изменилось. Поблагодарив Томаса за участие, он любезно предложил ему выпить что-нибудь или отужинать с его семьёй, но тот не менее любезно отказался, ссылаясь на неотложные дела и личные заботы. Джон проводил его до выхода и пожал руку в знак признательности. Томас поспешил откланяться, предварительно напомнив, что Джон может обращаться к нему за помощью по любым вопросам в любое время.
В четверг пришла Стелла – хвалёная кандидатура на место гувернантки Томаса Джордано. С виду это была обычная американка невысокого роста, с шоколадным загаром на лице и бледной шеей. Она была одета в короткий потёртый полушубок, подпоясанный широким дерматиновым поясом, синие потёртые джинсы, фиолетовую блузку, застёгнутую на выщербленные пуговицы и широкополую, напоминающую мужскую, неновую шляпу с вытертыми полами. Верхнюю одежду она оставила в коридоре и вошла в гостиную. В искусственном электрическом свете белая до голубизны шея терялась в игре света и красок, но тёмное смуглое лицо по-прежнему казалось несколько неестественным, похожим на новогоднюю маску обезьяны. Внешний вид на первый взгляд двадцатипятилетней девушки, мягко говоря, не вписывался в те эпитеты, которыми награждал её мистер Джордано. «И этой особе нет равных?» - подумал Джон «он что, никогда не видел её?», но вслух только произнес «Добрый день миссис…». «Стелла. Просто Стелла» - смело ответила девушка, и тот час же принялась рассматривать свою новую обитель.
Камила спустилась сразу после того, как хлопнула дверь. Стелла, хотя и не была богата, но зато была весьма воспитана и соблюдала все правила приличия, находясь в чужом доме. Хотя она и не была прекрасна, но в её блеклом очаровании и воспитанности скрывался похвальный шарм истинной леди и женщины, что мгновенно привлекло внимание обеих хозяев. Она была скромна, вежлива, учтива, как выяснилось за обедом, превосходно готовила и элегантно подавала к столу. Она никогда не встревала в разговор, внимательно слушала, что ей скажут, принимала к сведению все поручения и безукоризненно выполняла их. С этим Джон очень быстро изменил своё мнение в лучшую сторону, более того, ему было стыдно, что он судил о ней так строго, исходя только из внешнего вида. Но теперь он понимал, что её гардероб не блещет разнообразием только потому, что девушка живёт скромно, на одну зарплату домработницы, снимает дом, в пригородном районе, но живёт честно. Этот факт из её биографии несколько тронул чувства Джона и его жены. И через неделю, по прохождении испытательного срока они посоветовались о том, чтобы прибавить ей заработную плату и изредка поощрять авансами. Договорились почти без слов, достаточно было лишь намекнуть на то, что они оба давно хотели сделать. А через месяц, в конце которого Стелла (из-за своей скромности и простоты даже не напомнила о зарплате) обычно должна была получать расчёт, Джон передал ей конверт с добавкой до той суммы. Девушка поблагодарила доброго хозяина и попросила передать благодарность хозяйке, после чего с радостными воплями выбежала из гостиной на кухню.
Как выяснилось со временем, Стелла была начинающая художница. По выходным дням она выезжала за город, чтобы остаться наедине с природой, проникнуться её ангельским дыханием, божественной прелестью раскинувшихся дубрав, специфическим запахом хвои, терпкостью вялых листьев, необъятной голубизной непостижимого неба и бесчисленным разнообразием полевого разнотравья. Своё, несомненно, тонкое чутьё она использовала для того, чтобы передать внутреннее видение картины, в каждом мазке кисти передать частичку своей души, показать характер современности через предания старины и природу, окунуть смотрящего в мир искусства, наполнить до краёв свободой, как чашу вином, и раскрыть поистине необратимые вещи в природе. Таков был принцип её мастерства, должного называться ни чем иным, как искусством, поскольку её картины действительно были достойны высочайших похвал. Некоторые из своих работ она показывала Джону и Камиле, которых поразила глубина познания сравнительно юной особы в мире взаимодействия природы и человека. Но когда Джон спросил, что она делает со своими творениями, девушка ответила коротко, без раздумий и стеснения: «Не продаю. Это для души, а душу продавать нельзя». Последующие вопросы с его стороны отпали сами собой. Камила же задумалась над этим изречением, и только эта фраза стала ключевой к началу их дружеских отношений. Она захотела поближе познакомиться с этой прелестной душенькой, желторотой весенней пташкой, приносящей ей душевное успокоение хотя бы на несколько минут. В такие моменты она не переставала думать об Элене, не забывала о своей любви, а наоборот, проявляла ещё более сильную привязанность к ней, строила более прочную духовную связь через общение с этой милой девочкой. Она относилась к ней, как к младшей сестре, но гораздо более искушенной в вопросах философии, чем сама Камила. Иногда она даже стремилась чему-то научиться у неё, например, любить жизнь. Воспринимать реальность без мечты, не отвергать, а чтить свою судьбу, быть покорной и благодарной ей за своё существование, но всякий раз, когда она пыталась проломить в себе этот бетонный барьер, перед глазами снова и снова, как по приказу восставала она, Элена и все надежды на праведную жизнь вмиг рушились, как карточный домик.
Несмотря на небольшие проблемы внутреннего мира, Камиле и вправду пошло на пользу общение со Стеллой, однако холодность в её речах не могли растопить даже тысяча таких стелл. Она проводила свой день как обычно, без видимых изменений, но единственное, к чему у неё проявился талант после частого времяпровождения в компании молодой художницы – это рисование. Поначалу она только баловалась акварелью по белоснежным листам бумаги, вырисовывая забавные детские картинки и образы, а затем приобщилась к созданию натюрмортов, писала природу с натуры, создавала многочисленные зарисовки портретов, главной героиней которые выступала Элена. На холсте она без труда передавала её образ, как нельзя лучше. Писала преимущественно простым карандашом, лишь изредка разбавляя его красной краской. На каждом портрете Элена фигурировала в разных ракурсах и позах: сидя на лугу, обнажённая с огромной охапкой полевых цветов, которые полностью закрывали стыдливые места; на крыльце их воображаемого домика среди зимы в тёплой шубке и больших неуклюжих валенках, с розово-малиновыми щеками и припухшими от мороза губками. Ещё чаще приходилось ей писать её портреты по памяти, которые без труда выходили из-под пера, будто сама Элена живьем восходила с картины. Она всегда изображала её с распущенными по плечам бронзово-тёмными, как ночь волосами, белоснежной кожей лица, недоступной для теневых композиций и лишённых игры светотени. Крупные глазища отражали спокойствие, благоухание и вечную весну духовного возрождения. Белая лебединая шейка была так нежна, что, казалось, светилась розовым бархатом тепла и чистоты. Весь образ напоминал воспетую Блоком «Прекрасную Даму» или «Джоконду» Леонардо да Винчи или же Сапфо – десятую музу Древней Греции. Она была и Эмма лорда Байрона, и Татьяна Ларина Пушкина, и Джульетта Шекспира, Виола, его тайная любовь, Мария Магдалина Бориса Пастернака и Прекрасная Елена – царевна Троянская. Все эти многогранные женские образы воплотились в одной только картине, написанной «рукой сердца», созданной по подобию самой Любви, как вечной ценности человечества.
С каждым днём ранее скрытый талант выкрывал свои особенности. Камила уже не могла остановиться: начинала писать рано утром, на заре, и заканчивала поздно ночью. Джон видел некоторые из её пейзажей и натюрмортов, которые чрезвычайно увлекли его своей натуральностью, великолепным подбором тонов и их свежестью.
Однажды, в раннее субботнее утро Камила вошла к нему в комнату, когда он ещё спал. Она несла одну из своих картин. Комната была наполнена мраком от застелённых штор и общей цветовой гаммы интерьера, однако сквозь небольшую щель едва заметный луч Солнца озарял его чело, играя разноцветными мурашками по бледной коже. Камила аккуратно сняла обувь и, вытянувшись на тонких белых пальчиках, прошла на середину комнаты. Она впорхнула подобно бабочке, не издав ни малейшего звука или скрипа, что могло нарушить эйфорию этого мгновения. В считанные секунды она уже находилась в метре от края кровати с картиной в руках, застилая её фоном тот неосторожно просочившийся луч Солнца и тихонько присаживаясь на край. В этом разряжённом шёлковом молчании было что-то романтическое, что-то неописуемое словами, но такое невинное, по-детски чистое, что даже дыхание сейчас было бы преступлением. Камила склонила голову и тихо пропела: «Прости…». Она привстала с кровати, стараясь сделать видимость нетронутости, и опустилась на колени, поглаживая указательным пальцем грубовато-шершавые края картины. Джон слегка шевельнулся, поерзав носом, и Камила затаила дыхание. Она то и дело то опускала взгляд, то снова пыталась посмотреть в его плотно закрытые тяжёлыми веками, спящие глаза, но чувство вины, летящее сквозной пулей не давало ей возможности даже заговорить с ним. Она решилась только на бегство, оставив картину у самого его изголовья, Камила также легко и бесшумно поднялась, опираясь о шест кровати, и воздушными движениями выпорхнула из спальни.
Когда Джон открыл глаза, её уже не было, но сладкий аромат летящих тканей и её волос по-прежнему бередил воздух. Он сразу же наткнулся на лежащую рядом картину и, рассмотрев её хорошенько, понял, что Камила имела в виду. На ней был изображён фонтан, голубовато-розового оттенка, бьющий ключом, а по краям сидели две птицы с дивной расцветки опереньем, две сказочные несуществующие птицы, и пили по глотку из живительного источника. Фоном этому творению служила молочно-зелёная, бирюзовая гамма, смешанная с небольшой примесью серого оттенка. Ах, эта картина была истинным произведением искусства, шедевром, достойным быть выставленным на обозрение в лучших галереях мира, но вместо этого найдёт свой извечный приют здесь, под крылом живой бьющейся надежды.
Шли дни… Камила продолжала совершенствоваться в своём мастерстве, а Стелла, каждый раз давая ей новые уроки живописи, всё меньше и меньше подсказывала, например, то, как лучше подобрать цвет или сколько сделать мазков, с какой стороны лучше всего увидеть предмет и многие из тех необходимых советов и наставлений, которые были неотъемлемой частью их занятий некоторое время назад. Теперь Стелла заходила к ней в комнату больше потому, чтобы скрасить обоюдное одиночество в часы, когда она завершала уборку раньше срока. Они много разговаривали, советовались, обсуждали вечные темы или просто молчали. Иногда они вместе пытались нарисовать одну и ту же картину для сравнения, а затем обсуждали отличительные и сродные черты. И чем больше времени они проводили в обществе друг друга, тем убедительнее становилась жизненная позиция этого милого светлого ангелочка, на лице которого всегда алела искренняя улыбка счастья. Камила начала замечать, что она радуется каждому новому дню, встречает и провожает день, залпом выпивая каждое его мгновение, не стремится к чему-то непостижимому, а просто живёт. Глядя в её большие голубые глазки, как будто окунаешься в небо, смотришь сквозь стекло взгляда и проникаешь в мир по ту сторону реальности, в мир фантастический, населённый маленькими милыми существами, живущими только затем, чтобы скрашивать реальную жизнь мечтами. А Стелла жила в этом мире и ей одной он открывал свои тайны и обволакивал своими могучими щупальцами, заключая в объятия для долгого непрерывного спокойствия и гармонии. «О, Афродита, закуй моё сердце в цепи свои пленительные и дай вечное умиротворение моей истерзанной душе…» – всякий раз думала Камила, видя перед собой это божественное дитя, плод любви и воистину произведение искусства. Обожествление этой девочки стало для неё привычным явлением при очередной встрече. Каждый раз она смотрела ей в глаза и видела себя двадцать лет назад, стоящую в летнем платьице у фонтана под буйным осенним листопадом, бросая смущённые взгляды в сторону Той, Которая Олицетворяет Собой Любовь, и пряча зардевшиеся румянцем от стыда щёки под невидимой вуалью любопытства. Тогда она была прозрачной, как слеза, наивной и немножко глупой, какой сейчас является Стелла. Эти воспоминания останутся навсегда и никогда не оставят равнодушными трепетное женское сердце и крылатую девичью мечту.
Счастье никогда не бывает вечным. Иногда случается, что оно сопутствует нам всю жизнь и кажется, не оставит до самой смерти, но в один прекрасный день мы с болью понимаем, что оно закончилось, а потом наступает период, когда кажется, что закончилась и жизнь. Такой момент, увы, наступил в жизни Камилы в один из таких дней. Ничего не подозревающая, она сидела на полу, скрестив ноги по-турецки, нанося плеяду мазков на очередную картину. Она была одета в белую рубашку, с закатанными по локоть рукавами и заправленную в чёрные спортивные штаны свободного покроя. Руки были густо выпачканы краской, отлетевшие капли которой были заметны даже на рубашке. Она как раз заканчивала осенний пейзаж, изученный ею из окна своей ледяной комнаты, как в дверях появилась Стелла.
Стелла (улыбаясь):
Я могу войти, Камила?
Камила (радостно):
Да, конечно. Заходи!
(Стелла входит)
А меня вот посетила
Моя Муза, посмотри!
(протягивает ей картину, улыбаясь)
Стелла (садится рядом с ней, рассматривает картину):
Да. Ты делаешь успехи…
(лукаво косится в её сторону)
Показать один приём?
Камила (улыбается):
Не найду тому помехи.
Стелла (ерзает, пытаясь удобнее сесть):
Подбери поярче тон.
(Камила тянется к краскам, но Стелла останавливает её, концентрируя внимание на картине)
Посмотри, твоя картина
Слишком мрачна и грустна,
Будто серой паутиной
Сплошь покрыты небеса.
Камила (робко):
Но здесь осень – время грусти…
Стелла (дерзко обрывает её):
Нет! – Прекрасная пора!
Пауза:
(Камила слегка удивляется её ярому недовольству)
Стелла (спокойно):
Как гимнастка ленты пустит
Ветер листья в небеса.
И на фоне вальса листьев
Пролетит прощальный клин;
Песни радостно из выси
Прокурлычут как один.
А внизу в глубинке сада
Вся аллея под ковром…
(мечтательно вздыхает)
Здесь любым оттенком надо
Подчеркнуть, что всё проходит,
Жизнь уходит с каждым днём.
(обращается к ней)
И нельзя грустить напрасно,
Нужно каждый день ценить,
Проживать его прекрасно,
Каждый вздох боготворить!
(Камила заворожено слушает её монолог)
Каждый миг ловить дыханьем,
Чтобы сердце билось в такт,
Не раздаривать страданьям
Жизнь, которой мало так.
Что оставим пред кончиной –
Угнетающий пейзаж –
Или светлую лучину,
Что стремленье будит в нас?!
Мы умрём, уснём навеки
И не тронут никогда
Зной и холод, горы, реки…
Обезжизненного сна.
(со слезами)
Больше нас уже не будет
В этом мире никогда,
А в ином – Господь рассудит
И блюстит наши права.
Камила (останавливает её, подсаживается ближе, обнимает):
Успокойся… Что случилось?
Что о смерти говорить!
Кто же знает, как судилось
И кому и сколько жить?
(гладит её по волосам)
Пауза:
(Стелла успокаивается, вытирает слёзы и опускает глаза)
Я больна… больна, Камила.
(На лице Камилы появляется гримаса страха и боли)
Жить осталось…
(горько усмехается, облизывает губы, трёт руки, смотрит ей в глаза)
Может год…
(смеётся сквозь слёзы, жестикулирует)
А я жить так торопилась,
Но всему есть свой черёд.
С ранних лет пила, курила,
Позже – села на иглу.
(Камила чувствует, как истошный крик боли подступает к горлу, рушатся все её идеалы и надежды)
Спохватилась, да забыла –
С головой ушла в игру.
Я поставила на шалость,
А мне выпала беда.
Заигралась – доигралась:
Без кола и без двора.
Проиграла жизнь в рулетку,
А на жизнь нельзя играть,
Как нельзя за звон монеток
Свою душу продавать.
ВИЧ – инфекция съедает
Изнутри моё нутро
И всё глубже прорастает
Сатанинское зерно.
(показывает на левое плечо )
Пауза
Стелла (берёт её за руки):
Так что ты не трать на серость
Свою жизнь – блаженный блик.
Ты живи, имея смелость
Жить, влюбляясь в каждый миг!
(переводит взгляд на картину)
Не губи свои картины
Серым цветом и тоской.
Схоронив себя в рутине,
Не ищи себе покой.
Камила (слабым голосом):
Я не знаю, что ответить…
Стелла:
Ничего не говори.
Постарайся заприметить
Миг единственной любви.
(помедлив)
Да, и Джону, умоляю,
Ничего ни говори!
(скрещивает руки, прижимает к губам)
В эту тайну посвящаю
Я не каждого, пойми.
Пауза:
(Камиле кажется, что земля уходит у неё из-под ног, она уже не слышит её далёкий голос, постепенно погружаясь в глубины своего разума)
Стелла (убеждает):
Всё по-прежнему, Камила.
(встряхивает её, обхватывая за плечи)
Камила!
Камила (приходит в себя, с ужасом смотрит в её глаза и быстро отвечает):
Всё по-прежнему! Да!
Стелла (медленно кивает):
Да.
(спокойно)
Будет всё, как раньше было…
И останется.… Да?
Камила (машинально):
Да!
Стелла (обхватывает её щёки, смотрит в глаза):
Поклянись, что эта тайна
Будет тайной до конца!
Пауза
Камила (берёт её за руки, крепко сжимает их, прижимает к груди):
Это будет нашей тайной.
(сдавленно)
Я не выдам и словца.
(сдавленно, со слезами)
Я клянусь! Нет – обещаю!
Обещание ценней.
Стелла (облегчённо выдыхает):
Хоть сестёр я не имею –
Нет сестры тебя родней.
Пауза:
(Обнимаются. Камила не может сдерживать слёз и Стелла не препятствует. Она вытирает её горячие мокрые щёки своими ладонями и шепчет что-то в успокоение, акцентируя внимание на её беременности, во время которой нежелательны отрицательные эмоции и слёзы. Камила успокаивается и обещает больше никогда не плакать. Вдруг Стелла замечает лежащие на полу портреты Элен, написанные простым карандашом, и останавливает на них свой взгляд)
Стелла (заинтригованно):
Бог мой, кто она, Камила?
(Камиле)
Ты позволишь мне взглянуть?
(Камила жестом разрешает ей взять портреты)
(делает изумлённое лицо)
Ты её изобразила
Без натуры?
(Камила кивает, вытирая остатки слёз)
И ничуть
Не испортила. А блик!.. –
(гладит портрет)
Этот блик в глазах мерцает,
Как маяк для кораблей,
Путь собою освещает
Мириадами огней!
(изумлённо улыбается)
Каждый штрих уместный, чёткий,
А какая глубина!..
(Камиле)
Принимай поклон почётный
Персонально от меня.
Камила (слабо улыбается, берёт портрет):
Ты меня чрезмерно хвалишь.
Я писала от души…
(вздыхает)
Стелла (подозрительно смотрит на неё):
Да ты счастьем вся сияешь!
Кто сей образ? Расскажи.
(замечает её смущение)
Не жеманься, я же вижу,
Что она твой взор бодрит.
Светский пыл тобою движет –
Так не скажет и пиит
То, как ты изображаешь
На холсте её глаза.
Как словарь, открыв, читаешь,
Узнавая, что сказать.
При одном лишь только взгляде
На портрет ты, как свеча:
Можно в пламеня наряде
Разгораться начинать.
Угольком глаза сверкают,
Как алмазы во свету –
Эти факты в цепь врастают,
Но связать я не могу,
Что за нить вас с ней сближает;
Кто она, и почему
Это так тебя смущает?
Я осмыслить не могу.
Пауза:
(Камила долго молчит. Стелла пристально следит за её реакцией)
Камила:
Ты сейчас идёшь стопами
Детектива Пуаро .
(усмехается)
Объяснить нельзя словами
То, что в мозге залегло,
То, что плотно село в душу
Невозможно истребить,
Что тараном сердце крушит
И однажды победит.
(Стелла с тревогой наблюдает за тем, как её глаза становятся мокрыми от слёз, но не останавливает)
То, что впрыснуло отраву
Двадцать лет назад мне в кровь,
То, что многим не по нраву –
Красноликая любовь.
(смеётся сквозь слёзы)
Та любовь, что раз приходит,
Заполняет пустоту,
Та, что губит и снисходит,
Превращается в мечту.
Та любовь, из-за которой
Была Троя сожжена ,
Та, с которой Клеопатра
От укуса умерла ,
Для которой воздвигали
Храмы, замки города.
Та, что сдавлена печалью,
Та, которую несу
От истоков изначальных,
От секунд первоначальных,
Всю дорогу своей жизни
До мгновенья, как умру.
(Стелла всё осознаёт и кидает портрет к её ногам. Камила понимает, что была не готова к такому повороту событий, но не жалеет, что открылась. В лице Стеллы читается смесь отвращения и презрения)
Камила (горько усмехается):
Осуждаешь?
Стелла (холодно):
Бог осудит.
Я не вправе Вас судить.
(Стелла поднимается, чтобы уйти, но Камила хватает её за руку, смотрит в глаза снизу вверх)
Это тайной нашей будет?
(ждёт её ответа с надеждой)
Пауза
Стелла (холодно):
Даже глупо говорить.
(Уходит. Камила пластом падает на пол, на картины и заходится истерическим смехом)
С того дня, будто пропасть легла между ними. Камила не раз пыталась заговорить с ней на эту тему, но Стелла прерывала разговор на корню, не давая ей шанс выговориться или вспоминала о каких-то несуществующих делах, не терпящих отлагательств. Она продолжала также эффективно работать по дому, выкладываясь в полную силу, готовить завтрак, обед и ужин, раз в неделю отправлялась в супермаркет за продуктами и ежедневно делала безупречную влажную уборку. Джон уходил на работу рано утром, зная, что может положиться на неё, и приходил поздно вечером, позволяя себе отвлечься от тёмных мыслей и расслабиться в собственной гостиной за стаканом хереса. Почти каждую ночь, когда Камила уже спала, Джон тихонько прокрадывался к ней в комнату и молча наблюдал за её слабым дыханием, мысленно считая ритмичные удары пульса под тонкой бархатистой кожей. Иногда он позволял себе на мгновение дотронуться до её мышиных волос, вдыхая знакомый аромат скошенной травы и дождя, а потом часами корил себя за подобную вольность, спускаясь в залу и усаживаясь перед телевизором. В такие дни он напивался больше обычного, но с тех пор, как Стелла начала замечать это, она бдительно следила за тем, чтобы в доме было как можно меньше спиртного и больше сытной закуски. Порой, если он всё же решил напиться, она подсаживалась к нему, стараясь отвлечь разговорами о живописи или политическими беседами, в которых сама едва понимала толк. Эти беседы действительно помогали Джону справляться с той болью, которую он испытывал всякий раз, наблюдая за равнодушием своей жены по отношению к нему, украдкой подглядывая, как она переодевается, и время от времени трогает уже виднеющийся живот, как она плачет долгими зимними вечерами или разговаривает со своими картинами. Всё чаще у него в голове проносилась мысль, что она сходит с ума, но обратиться к психотерапевту не решался и каждый раз, доставая визитку, данную Томасом Джордано, снова клал её обратно в портмоне и надолго забывал о её существовании. Он боялся того, что может узнать о её безумии, что может потерять её навсегда и больше никогда не услышит её шагов в стенах этого дома, шуршащих звуков нижней юбки и её голоса.
Стелла была единственной отрадой, добрым другом, с которым он мог просто поговорить о чём-нибудь, не касающимся душевных ран, нанесённых безответной любовью. Узнавая его всё лучше и лучше, Стелла начала понимать его беду и глубоко сочувствовала. Она не могла смириться с тем, как Камила может пренебрегать его любовью, ведь это чувство встречается так редко, почти никогда в реальной жизни. Она втайне злилась на неё за то, что она увлечена порочным чувством к женщине, в то время как у неё на глазах погибает любящий муж, тает, как свеча, губит свою жизнь в стакане спиртного и одновременно находит утешение в постороннем общении с малознакомой женщиной. Для неё это было отвратительно и грязно, впрочем, как и для Джона, она не понимала этой любви, не верила в неё, принимала, как порок человечества и не хотела нарушать бытуемое мнение среди общества. На самом же деле, она просто не хотела выделяться, боялась проявления индивидуальности и всеобщей реакции, старалась подстроить свою жизнь под рутинное течение становления одноцветного грязно-жёлтого людишества. Именно поэтому ей удавалось находить общий язык с Джоном Олдивайном и его сознанием, но не с Камилой, которая свято хранила тайну её болезни и оставила тщетные надежды на восстановление прежних товарищеских отношений. Нет, она не коем образом не злилась за презрение, не ставила ультиматумов и никогда не думала о возможном шантаже. Она с уважением приняла её решение и не стала более тревожить эту тему.
Прошло шесть недель…
Вы счастливы – Не скажете! Едва ли!
И лучше – пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда грусть.
Всех героинь шекспировских трагедии
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!
Вы так устали повторять любовный
Речитатив!
Чугунный обод на руке бескровной-
Красноречив!
Я Вас люблю. – Как грозовая туча
Над Вами – грех –
За то, что Вы язвительны и жгучи
И лучше всех,
За то, что мы, что наши жизни – разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И темный рок,
За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу прости,
За то, что Вас – хоть разорвись над гробом!
Уж не спасти!
За эту дрожь, за то-что – неужели
Мне снится сон? –
За эту ироническую прелесть,
Что Вы – не он.
(Марина ЦВЕТАЕВА 16 октября 1914)
Таково скрытое признание, некогда сказанное знаменитой поэтессой, было написано на обратной стороне двадцать первого портрета, только что вышедшего в свет. Испачкав блестящие бледно-розовые ногти и кожу пальцев, Камила отложила карандаш в сторону и взглянула на завершённую работу. В его усталой тени Элена выглядела безупречно, как и на других двадцати. Свои работы начинающая художница объединила в цикл под названием «Шипы красной розы» и аккуратно сложила в укромное местечко под шкафом, где никто и никогда не смог бы увидеть и в течении нескольких минут пережить то, что пришлось пережить ей за двадцать один год своей молодости. В каждом из этих произведений искусства отражала она череду бессмысленных годов, прожитых напрасно, предавалась стенаниям в каждом изгибе её лица. Хрупкое сердце Камилы не раз замирало за это время, чтобы вновь оживать для емких душевных терзаний и что могло лучше изобразить эти муки, нежели предмет её терзаний, написанный с такой любовью, на которую только способно женское сердце. Она писала… год за годом,… она откровенно говорила о том, что наболело, что невозможно преодолеть, разве что, заглушив печаль смертью. Эти портреты были полностью сходны между собой, как две одинаковые горошины, но настолько разные во взгляде, в количестве штрихов у подбородка и лба, в длине разреза полуулыбки, в линиях на щеках и второпланных тенях, что только любящий человек способен различить их. Такие разные, как две сходные по размеру и цвету горошины, отличные едва ли легкими изъянами формы, микровыемками на поверхности и сладостью вкуса. Двадцать одна картина…как ручеёк тех лет, навеки соединившийся с рекою и слившийся с океаном.
За то короткое время, с тех пор, как Камила первый раз притронулась к живописи, её кровь взыграла с ещё большей силой, а чувства к живому олицетворению Красной розы стали ещё крепче, в то время как в текущей жизни её ничего существенно не поменялось. Стелла по-прежнему игнорировала её как подругу (уж не говоря о сестре) повинуясь своим низменным принципам, а Джон не заставлял её испытывать ровно никаких эмоций или перепадов настроения. Она продолжала не замечать его, что наносило его самолюбию ужасный вред и приводило в бешенство Стеллу. Конечно, как честная и порядочная женщина, она помнила её просьбу скрывать их откровенный разговор, а потому, как и Камила, продолжала умалчивать. Ночные кошмары, так часто являющиеся ей почти каждую ночь, оставили. Камила надолго распрощалась с узкими однотонными платьицами и перешла на более простую свободную одежду для беременных. Джон, благодаря участию Стеллы, полностью бросил пить и существенно возродил свой бизнес. И хотя он не переставал мечтать о ней, всё же научился замечать жизнь вокруг себя, почувствовал, что должен показать свою гордыню, иной раз проигнорировать, чтобы она поняла, что может потерять, и подумала над тем, стоит ли сохранять прежнюю позицию нейтралитета. Эта мысль показалась ему удачной, первой удачной за последние двадцать лет и один год.
Когда человек старается осуществить свою мысль, ему обычно что-то мешает.
(ОТ АВТОРА)
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=272023
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 26.07.2011
Действие пятое
Сцена первая. Часть 1
Дороги жизни
Элена
Ранним утром Элену разбудил сквозной луч Солнца, нечаянно заглянувший в тонкую щель приоткрытой железной двери. Она крепко сжала глаза и слегка прикрыла из тыльной стороной ладони. Сплошной мрак помещения разорвала надвое, словно ножницами, оставив за собой гладкие линии краёв, вертикальная полоска солнечного света и сделала видимыми микроскопические пылинки, жадно заполнявшие собой всё пространство. Осенний утренний холод внезапно ворвался вовнутрь, влеченный неистовым северным ветром, и мгновенно охватил тонкой сетью мурашек бледные щёки и обнажённые ноги Элен. Она вздрогнула и окончательно проснулась, обессилено приподымаясь на локтях. Затем она принялась интенсивно струшивать с себя сухую солому, очищать от колких стручков волосы и верхнюю одежду. После этого, слегка пошатываясь и щуря глаза, она встала на ноги и медленно направилась к выходу. Как только она покинула пределы конюшни и заперла скрипящую старую дверь, покрытую толстым слоем ржавчины, до неё тут же донеслись звуки оставленного ею в машине мобильного телефона. Звонил доктор.
К своему большому счастью Элена узнала, что Альфред недавно пришёл в себя и сейчас находится в специально отведённой для него частной палате, где покорно ожидает своего времени на проведение операции. Элена положила трубку, предварительно осыпав доктора благодарностями и оживлёнными возгласами «Deus! », и тот час же, без промедления, сев за руль, отправилась в город. Эта новость окрылила её, но одновременно с тем, стала пропуском в новую, неизвестную жизнь. Жизнь без Камилы.
По пути в поликлинику, Элена заехала домой, чтобы привести себя в надлежащий вид, как и обещала доктору. Она намеревалась показать Альфреду, показать каждой незначительной деталью свою уверенность в его скорейшем и полном выздоровлении, прежде чем он начнёт накручивать себя тревожными мыслями о кончине. Она стремилась быть оптимисткой в его глазах. Она была ею, хотя чаще всего даже не задумывалась над своей волей. Её благородной целью было, во что бы то ни стало пробудить в сознании мужа желание жить.
Элена вышла из душа в чистом белом халате и подошла к шкафу с одеждой, полированная поверхность которого отражала её растерянность, наполненную чёрной тоской укоризны. Открыв обе стороны дверцы, её глаза утонули в многообразии цветов и тканей. Так, Элена бесцельно прошлась взглядом по каждой из них и поняла, что не стоит даже примерять. Всё это – старый хлам, заезженный взглядами незнакомцев на улице, коллег по работе, да и самого Альфреда. Эти вещи пестрили разнообразием красок, но все они казались поблекшими и выцветшими, как старая пожелтевшая бумага, не выдержавшая испытание временем, как её прошлая жизнь, наполненная призрачной тоской и промелькнувшая в мечте. Элена закрыла шкаф и прислонилась спиной к его гладкой поверхности. Закрыла глаза, перетираясь с ноги на ногу, и задумалась. Внезапно её посетило некоторое воспоминание. Она вдруг вспомнила о фирменном белом костюме-тройке, не так давно подаренном Альфредом на их девятнадцатую годовщину свадьбы. За полтора года она решилась надеть эту вещь один-единственный раз на прием высокопоставленных инвесторов из Франции, да и то только для того, чтобы порадовать мужа. Альфред был настолько наивен и так сильно влюблён, что любой её поступок, даже явно неискренний принимал за чистую монету и не допускал даже мысли о том, что она притворяется. А сейчас ей было стыдно за то, что она позволяла ему так думать. Странно, но она даже забыла о существовании этого подарка, как впрочем, и обо всех остальных, которые Альфред когда-либо дарил ей. Не то, чтобы она демонстративно выказывала свою позицию и не принимала их, просто её память не смогла быть обманутой разумом и в действительности не хотела оставлять в себе такие воспоминания. Элена никогда не хранила подобного рода события долго и зачастую забывала всё уже через неделю. Альфред не настаивал и не обижался. Великая вещь – память! Иногда можно забыть дату текущего дня, но в деталях вспомнить события двадцатилетней давности. Это напрямую зависит от того, какой отпечаток накладывает то или иное событие на нашу жизнь.
«Мы вспомнить можем всё, что было в прошлом, иногда даже слишком далеком от реальности, но помним только то, что помнит наше сердце»
ОТ АВТОРА
Элена с трудом нашла то, что искала. Она достала из-под зеркального столика большую квадратную коробку фиолетового цвета и одним сильным дуновением стряхнула с неё солидный слой пыли. Затем поочерёдно достала каждую деталь костюма: пиджак, блузку и брюки, а также пару белых туфелек в серебряной огранке с блестящими хрустальными цветочками, так элегантно украшающими их поверхность. Она по несколько минут рассматривала каждую из этих вещиц и вспоминала… вспоминала…, пока не взглянула на рядом стоящие двуногие часы, которые неустанно отмеряли время. Элена вдруг встрепенулась, как после зимней спячки и за считанные минуты надела костюм. Еще некоторое время ушло на восстановление лёгкого макияжа в полудневном стиле и укладку непослушных волос, насквозь пропитанных запахом вялого шиповника и струйки кисло-сладкого аромата шампанского. Эта необыкновенная смесь запахов явно придавала недостающий шарм внешнему виду. Элена в последний раз подошла к зеркалу и улыбнулась своему отражению. После этого она открыла шкатулку с драгоценностями и выбрала самый нежный бриллиантовый кулон на тонкой цепочке, подаренный Альфредом на… их свадьбу. Несмотря на свой «возраст» украшение имело великолепный вид и блистало всё той же юностью, которая всегда горела в душе его обладательницы. Элена надела его на свою тонкую серебряную шейку и коснулась камней кончиком пальцев. Затем сделала последний глубокий вдох и, взяв ключи от машины и дома, выбежала из комнаты, звонко пристукивая шпильками по лестничным ступенькам и паркету. Она довольно быстро накинула кардиган, почти на ходу и выбежала из дома. Машина ждала у входа. Фрэнк стоял возле машины. Элена ещё издали крикнула ему о том, что Альфред пришёл в себя, и их лица тот час же озарила искренняя светлая улыбка. Фрэнк ничего не ответил. Он знал, что миссис Реналдос прочтёт всё по мимике, и был прав. Он любезно подал руку своей хозяйке, открывая заднюю дверь машины, а сам сел за руль. День обещал быть удачным.
Идя по длинному коридору, Элена вновь почувствовала тревогу, и она ускорила шаг. Дойдя до кабинета доктора, её взгляд привлекла та самая мигающая лампочка в углу потолка, вызывающая гнетущие ассоциации и оставляющая жутковато-серое впечатление. Элена смутилась и отвела взгляд в сторону. Она остановилась у самой двери и нетерпеливо постучала. Этот стук звучал почти в унисон с биением её измученного сердца. Дыхание, будто парализовал внезапный шок или неожиданное событие. Она ощущала стремительно нарастающее волнение, но ничего не могла с ним поделать. Вскоре доктор открыл дверь и пригласил Элену в кабинет. Сперва он бросил одобряющий взгляд на внешний оптимистический вид Элен и туманно улыбнулся, как бы самому себе, в то время как Элена заметила это и всё поняла. Но вслух ничего сказано не было, наверное, потому, что беседы подобного рода между врачом и супругой пациента были неуместны, даже несколько некорректны, а может быть просто потому, что всё достаточно явно читалось на их лицах, и слова были лишними. В любом случае они минули эту тему, и сразу же перешли к главным вопросам. Их разговор был краток, так как Элена не могла дождаться момента встречи с супругом, а доктор с понимаем отнесся к этому и не стал загружать её параллельной информацией раньше времени. Единственное, что он счёл своим врачебным долгом, это напомнить ей о деньгах на операцию. Он даже не стал предупреждать, что операция может не подействовать – слишком сильной была вера этой женщины в его выздоровление, такой сильной и искренней, что он просто не смог уверять её в обратном. Ему оставалось только, как следует выполнить свою работу и надеяться на лучшее. После всех слов, сказанных между ними, доктор отвёл Элену в палату Альфреда и оставил их наедине, заранее предупредив, что свидание рассчитано не более чем на полчаса. Элена поблагодарила его и сказала, что этого будет вполне достаточно.
Когда она стояла за дверью и глядела в круглое застеклённое окошко, Альфред лежал на спине и безучастно смотрел в потолок. Казалось, он ищет ответы на терзающие его воображение вопросы с тех пор, как он оказался здесь. Лицо его было бледным и уставшим, а бессилие, которое обуяло всё его существо, было настолько явным, что Элена не могла удержаться от чувства вины и вздрогнула. Она всё ещё не решалась войти, посмотреть ему в глаза. Она не знала, какова будет его реакция, но она отлично понимала, что она будет далеко не позитивная. Наверняка Альфред даже не захочет разговаривать с ней, он просто выставит её за дверь и отвернётся. А она… она по-прежнему будет уважать и любить его всем сердцем и бояться, что её визит мог послужить ему во вред. От этих мыслей по спине снова пробежалась стая разъяренных электрических мурашек и растаяла на пояснице. Элена виновато опустила голову и, закрыв глаза, прислоняя тяжёлый лоб к окошку. Голова отчаянно кружилась, а дыхание то и дело обрывалось и бешено билось сердце. Элена всё ещё не решалась войти.
Наконец она приоткрыла дверь и осторожно заглянула в проём. Альфред отреагировал и нахмурил брови. Элена постояла в двери около минуты, а затем спросила разрешения войти. Альфред ответил согласием и галантно пригласил её присесть одним только жестом. Элена встрепенулась, присела и опустила голову. Альфред смотрел на неё с тем же неотвратимым чувством любви и нежности, переполнявшим его все эти годы. Элена не чувствовала этого. Тогда он улыбнулся и взял обе её руки в свои холодные, сухие, неприятно-обессиленные руки и Элена опешив, подняла голову. Её удивленные, широко открытые глаза устремились прямо на него.
Альфред:
Моя награда… ты пришла…
Пауза
Элена:
Альфред, позволь мне объяснить…
Альфред (перебивает её, слегка встряхнув руки):
Мне снился сон, что этой ночью
Я умер.
(Элена вздрагивает. Её лицо заметно бледнеет)
Ты пришла ко мне.
И вдруг увидела воочию
Меня, как каплю на стекле.
Ты разгадала мою тайну,
Раскрыла мысли и мечты.
И никогда уже не станет
Секретом то, что знаешь ты.
(улыбается)
Со скорбью ты на крышку гроба
Сложила белых роз букет.
Ты поняла: я не был снобом
За этих долгих двадцать лет…
Пауза:
(Элена плачет)
Элена (шепотом, сквозь слёзы):
Я никогда тебе не лгала
И не считала гордецом…
(всхлипывает)
Хорошим мужем я считала
Тебя… (всхлипывает)
Альфред (прерывает, крепче сжимая её руки в своих руках):
Не мужем, а отцом.
(Элена резко поднимает заплаканные глаза)
Ну, может братом или дядей…
Элена (резко прерывает его с укором):
Ты был мой самый добрый друг!
Пауза
Альфред:
Да. Я был друг…, отец, племянник, –
С почётным титулом – супруг.
Элена (повышает голос через кашель):
Ты был мне мужем! Я любила!..
(молчит, а затем, тише)
Я и сейчас тебя люблю.
Альфред (категорично):
Но ты была вчера с Камилой? Была?!
Ты её любишь?!
Пауза:
(Элена откидывается на спинку стула и закрывает глаза)
Элена:
Да. Люблю.
Альфред (протяжно вздыхает):
Ну, вот тебе хоть легче стало.
Нет больше тайн… – обида есть.
(улыбается сквозь слёзы)
Но мне, пожалуй, полегчало.
Элена:
Она уехала. Ты здесь.
Альфред:
Она уехала. Ты с нею.
Твоя душа уже не здесь.
(приподнимается и берёт её за руку)
Но ни о чём я не жалею.
Ведь я узнал, что чувства есть.
(целует одну её руку, затем другую)
Что есть любовь, что есть обида,
Что дружба искренняя – свет!
(заглядывает в её глаза)
(Элена ёжится)
Спасибо, что дала увидеть,
Что между нами злобы нет.
Спасибо, милая Награда
За то, что ты была со мной;
А мне другого и не надо
Перед уходом на покой.
Элена (рывком бросается к нему, обнимает за шею и прижимает указательный палец к его губам):
Не говори! (Шёпотом) Молчи о смерти!
Она услышит и придет!
А руки длинные у Смерти –
Пусть и меня с собой возьмёт!
(убирает палец и опускает голову ему на грудь)
Ты не сочти мой слог за пафос…
Альфред (нежно обнимает её, вдыхает запах волос и закрывает глаза):
Я и не думал так считать.
(открывает глаза и приподнимает её за подбородок, слегка прикасаясь к носу)
Сама пред тобой бы склонила колени
Мария – святая мать!
Пауза:
(Элена вытирает слёзы и улыбается, облизывая пересохшие губы. Альфред целует её в лоб, затем в щёки, наклоняется к губам, но Элена отстраняется от него и ровно садится на кровать. Альфред улыбается и ложится на спину, гладя её по спине. Элена поворачивается к нему и загадочно улыбается. Альфред не замечает и малейшего следа слёз. Он хмурит брови, изображая любопытство)
Элена:
Чего ты молчишь? (Поводит бровью)
И наряд не оценишь?
Пауза:
(Альфред присматривается к костюму, трогает ткань и не может поверить своим глазам)
Альфред (удивлённо):
Неужто тот самый, что я подарил?!
Элена (громко смеётся, запрокидывая голову):
А как же! Он самый! Ему не изменишь!
(показывает ему ткань, ощупывая её)
И вид свой, как видишь, ничуть не сносил!
Пауза
Элена (восторженно):
А этот кулон?
(берёт в руки кулон, что надет у неё на шее и показывает Альфреду)
Неужели не помнишь?
Пауза:
(Альфред внимательно рассматривает украшение и узнаёт его)
Альфред:
Его я на свадьбу тебе подарил.
Элена (игриво теребит его щёки, смеясь):
Хитрюга! Я думала ты и не вспомнишь!
(теребит его волосы, а затем серьёзно)
Он все эти годы мне радость дарил.
Пауза:
(Альфред в упор смотрит ей в глаза и понимает, что снова тонет в их бездне. Элена мило улыбается, и её лицо озаряет заглянувшее сквозь занавеску палаты солнце. Альфред чувствует прилив крови и учащённое биение сердца. Они обнимаются)
Альфред:
А помнишь, как мы отдыхали в Вероне?
Как ты на балкончик Джульетты взошла?
В блистательном чёрном, как перья вороны
Ты гордо и чинно по лестнице шла.
(щурится, напрягаясь, чтобы вспомнить детали)
А я специально стал там, где Ромео
Когда-то с опешившим взором стоял.
И я вдруг подумал, что даже Ромео,
Увидев тебя, со мной в ряд бы не стал.
Я просто взахлёб из последних усилий
Дышал, и, как воск, застывала душа.
О, Боже – подумал – О, Боже Всесильный,
Зачем эта женщина так хороша!
Пауза
Элена:
Ты помнишь, мы были с тобою в Сиднее?
Альфред (улыбается):
Где ты потеряла дорожный багаж?
Элена:
Да! Да, но не это ведь память лелеет,
А твой неуместный нелепый вираж!
Альфред (удивлённо):
О чём ты, Элена? Такого не помню!
Элена (громко хохочет):
Конечно не помнишь! Ты в стельку был пьян!
Альфред (смеётся):
А ну-ка, а ну-ка.… Глядишь, и припомню.
Элена:
Хорошего мало. Ещё и кальян!..
Альфред:
А что тут такого?!
Элена (взрывается):
Как что?! Ты не куришь!
А тут вдруг полпачки травы искурил!
А дальше?!.. Такое не скоро забудешь…
(закрывает лицо обеими ладонями)
(Альфред с любопытством убирает её руки от лица и заглядывает в глаза)
Ты лично при всех метрдотеля избил!!!
(Оба взрываются громким хохотом)
Альфред (прокашлявшись после смеха):
А нечего в танце с тобой обниматься
И в щёки без счёту тебя целовать!
Элена (с напускным недовольством отворачивается):
Так что же, ко мне уж нельзя приближаться
И в танце за талию чуть приобнять?!
Я еле сидела в кошмарном позоре!
Глаза отводила и прятала их!
Альфред:
Зато после этого я был в укоре,
Который не выслушал даже от них!
Элена:
И я не жалею, что сделала это!
(отворачивается от него)
Альфред:
А я не жалею, что метра избил!
(отворачивается от неё)
Пауза:
(Разражается слабое неконтролируемое хихиканье)
Элена (серьёзно):
Но всё же в Сиднее роскошное лето.
Альфред (тяжело дышит, убирая прилипшие к её лицу волосы):
Что я без остатка тебе посвятил.
Пауза
Альфред:
Спасибо, что все эти дни приходила,
Когда я в беспамятстве здесь пролежал;
Спасибо, что окна в надежду открыла
И жизнь подарила, о кой я не знал.
Но будет к тебе у меня одна просьба…
(Элена кивает)
Сейчас я весь бизнес держать не могу…
Элен, проследи, чтоб ребята серьёзно
Взялись за спасение фирмы, прошу.
И если того будет требовать дело –
Возглавь его ты – я всегда говорил:
«садись на коня…
Элена (продолжает):
…и бери вожжи смело!»
Альфред (улыбается):
Вот то-то! Не зря бизнесвумен взрастил!
(Элена смущается и отводит взгляд)
Элена, не спорь! В тебе есть этот стержень
Блюсти диктатуру и всем управлять;
Азарт рисковать от отца, – пусть он сдержан –
Что есть от природы, того не отнять!
Элена:
Я всё поняла и не стану перечить.
Альфред:
Ты в этих делах, словно рыба в воде!
Элена:
Я всё поняла. Выздоравливай крепче!
Поскачем дуэтом в единой узде!
(Элена целует его в лоб. Входит доктор и показывает на часы. Элена кивает и встаёт с кровати, поправляя медицинский халат, накинутый на плечи. Альфред провожает её взглядом. Доктор провожает Элену до двери, но она вдруг останавливается в смятении, оборачивается, рывком подбегает к Альфреду и пламенно целует его в губы. Доктор деликатно выходит из палаты и прикрывает дверь, обязуясь подождать Элену снаружи. Когда она выходит, доктор пожимает ей руку и, замечая слёзы в её глазах, подаёт чистый платок. Элена принимает его и благодарит доктора за участие. Они ещё раз жмут друг другу руки и прощаются. Элена уходит, а доктор по-прежнему наблюдает за ней до тех пор, пока её силуэт и тень окончательно не скроются за поворотом)
На сбор денег для операции Альфреда Элене хватило трех дней, в течение которых она продала часть своих акций на внешнем рынке, чтобы избежать конкуренции с соседними корпорациями и свою конюшню вместе с землёй по сниженной цене. Хоть она и давала обещание отцу не продавать эту семейную реликвию, но сейчас у неё не было выбора, иначе пришлось бы закладывать дом. Доктор уверял, что этих денег вполне достаточно и, как и обещал, лично занялся оформлением всех бумаг.
Однако через неделю Элена узнала плохую новость. Альфред находится в коме, что значительно усложнит процесс операции на втором этапе, как объяснял доктор, но в то же время и успокаивал её тем, что Альфред молод, а хирурги, которые возьмутся его оперировать – настоящие профессионалы. Но это не унимало постоянного беспокойства Элен и её плохого предчувствия. Она ежедневно пыталась переключиться, выбросить из головы, не думать об этом, но ничего не получалось. Эти мысли полностью захватили её сознание и не покидали ни днем, ни ночью. Элена не находила себе места, постоянно жила на успокоительном и снотворном, часто видела ночные кошмары, просыпаясь в холодном поту почти каждую ночь. Ей казалось, что она сходит с ума и находится на грани нервного срыва. Помня обещание, данное Альфреду по поводу сохранения целостности компании, Элена не собиралась нарушать его, а потому каждый день наведывалась на работу и в первый же день сообщила сотрудникам о сложившейся ситуации. Она вставала по-прежнему рано, навещала Альфреда, держала его за руку и часто плакала в изголовье кровати. Доктор везде был с ней и всячески старался поддержать. Ему было искренне жаль эту сильную женщину, а со временем он чувствовал, что испытывает к ней нечто большее, чем жалость. Это чувство постепенно начало мешать ему жить, но он никогда не показывал ей эту симпатию. Элена была, как в тумане, она ничего не замечала вокруг, бродила в пустом доме, как тень, ела, пила, читала, но всё время находилась где-то вдали от реальности. Такая жизнь стала для неё привычной до того дня, назначенного Альфреду для операции. За четыре дня до этого она сочла своим долгом пригласить в Ванкувер мать и сестру Альфреда, разъяснив им ситуацию. Они собирались вылететь первым же рейсом из Рио-де-Жанейро.
Вторник. Два дня до операции
Элена сидела на широком подоконнике в зале, облачённая в лёгкий бархатный халат тёмно-зелёного цвета. Окно было открыто настежь, от чего в дом врывались потоки свежего вечернего воздуха и прохладный осенний ветер, яро трепавший распущенные по плечам тёмные волосы Элен. Она не расчёсывала их сегодня, поэтому они выглядели свалявшимися и спутанными, совершенно утратившими прежний блеск и мягкость. На ветру они завивались в локоны, расползались по лицу, точно змеи с грубой ядовито-чёрной чешуёй. Они обвивали её шею так, что, казалось, душили, но Элена продолжала бесстрастно вглядываться в широко-распростёртое звёздное небо, переводя взгляд то на одну звезду, то на другую, то на третью и постоянно загадывая одно и то же желание – чтобы предстоящая операция прошла успешно. В зале был выключен свет, и в темноте глаза Элен сверкали серебряными угольками, отражая багрово-красное пламя в камине. Она ждала гостей из Рио-де-Жанейро и уже начала беспокоиться, как внезапно в дверь раздался сильный звонок, заставивший Элену вырваться из сетей мысли и, встрепенувшись, вернуться к реальности.
Она быстро встала, туже подвязала халат и вышла в коридор. Когда она открыла дверь, то увидела перед собой двух женщин – постарше и помоложе – примерно одинакового роста, утончённо одетых. Та, что моложе – родная сестра Альфреда – Джессика Суонсон, была одета в чёрное пальто с большими белыми пуговицами, очевидно слишком лёгкое и отнюдь не тёплое, как этого требует американская осень. На шее у неё была повязана белая ситцевая косынка от «Channel» и такой же цвет имели длинные, по локоть, перчатки, а голову украшала круглая чёрная шляпка с тремя миниатюрными розочками белого цвета сбоку, обшитые серебристым бисером-стеклярусом. Молодое бледное лицо было лишено макияжа, только лишь губы были покрыты слабым блеском для защиты от ветра. Женщина, которая стояла рядом – мать Альфреда – миссис Саманта Реналдос, носила длинный темно-каштановый кардиган, почти такой же холодный и лёгкий, как пальто её дочери, но элегантно смотрящийся на ней и красиво гармонирующий с чёрными длинными перчатками и коричневой шляпой неправильной формы, украшенной икебаной из искусственных цветов. На лице присутствовал лёгкий северный макияж в холодных кремовых тонах, не броский, но идеально подчёркивающий её статус и благородное происхождение.
Элена через силу попыталась состроить подобие улыбки, но не вышло, и она просто кивнула в знак приветствия, приглашая гостей в дом. Три женщины, ничего не сказав друг другу, обнялись ещё на пороге и тяжело вздохнули в унисон. Саманта сказала Элен, что ей не следует пытаться создать благоприятное впечатление вопреки ситуации и соблюдать хорошие манеры, улыбаясь и развлекая гостей. Сейчас совершенно иная ситуация, в которой этикет просто смешён и неуместен. Джессика поддержала мать, сказав, что любая шутка или попытка отвлечься будет выглядеть, как лицедейство. Элена молча согласилась с ними и поблагодарила за понимание. Сразу за ними вошёл водитель такси и принёс дамский багаж. Когда все трое вошли в дом и привели себя в порядок с дороги, Элена заварила зелёный чай с мятой и подала к столу с конфетами. За трапезой она ещё раз подробно описала им ситуацию, утаивая только правдивую причину приступа Альфреда, случившегося тогда в кабинете. Она сочла, что им достаточно знать только то, что касается здоровья Альфреда. Остальное не имеет значения. Важна только его жизнь. Женщины не стали утомлять её, расспрашивая подробности, так как отлично понимали нынешнее состояние. Допив чай и поговорив о совместной проблеме, все разошлись по комнатам, подготовленным к их приезду. Беседа была сухая, безрадостная и лишенная всяческих эмоций.
Этой ночью Элена не могла уснуть. Она продолжала накручивать себя, лёжа в своей кровати и глядя в потолок. Саманта несколько минут провела перед иконой, молясь Деве Марии за здравие единственного сына. Позже к ней присоединилась и дочь, а затем обе погрузились в длительный младенческий сон. Оставалось только ждать. Ждать рассвета, ждать операции, ждать, что скажут врачи, ждать и надеяться. Ждать. Ждать. Ждать.
Среда. Один день до операции
Утром Джессика и Саманта, спустившись к завтраку, увидели сидящую в печали Элену. В зале было темно и тихо. Огонь постепенно угасал в камине, от чего становилось ещё и зябко. Элена сидела в одиночестве со спутанными распущенными по плечам волосами. Лицо её было серо и мрачно, а красные отёкшие глаза непрерывно источали тяжёлые горькие слёзы. Эти слёзы были настолько частым явлением в её жизни, что Элена почти привыкла к ним и даже перестала замечать, но каждая из этих слезинок, как концентрированная кислота прожигала плоть, оставляя на щеках рубцы, а на душе смертельную тяжбу. Держа в руках граненый стакан среднего размера с двойным дном и прозрачными стенками, доверху наполненный коньяком, она то и дело прикладывала его к горячему потному лбу, облегчённо закрывая глаза. Перед ней на столике стояла наполовину пустая бутылка того же коньяка, а рядом на кружевной салфетке находилась пепельница с недокуренной сигарой Альфреда, купленной им на Кубе. Воздух был наполнен каким-то удручающим безмолвием и едким запахом табачного дыма, смешанного с горьким запахом спиртного.
Элена была больна. Она не стремилась оказать себе всякую моральную помощь, отвлечься, думать о хорошем, но вопреки Сомнению не переставала верить. Вера – единственное, что ещё держало её на этом свете.
Когда Саманта включила свет, женщины тихо подошли к ней и сели рядом. Элена отрешённо повернула голову в их сторону лишь на одно мгновение, а потом также безразлично вперилась глазами в огонь. Женщины переглянулись, и Саманта опустила глаза, а Джессика обняла Элену за плечи, утешая её печаль.
Джессика (удивлённо):
Элен, ты что, совсем не спала?
С какой поры ты так сидишь?
Пауза
Джессика (трясёт её за плечи):
Элена!
Элена (поворачивает голову к ней, едва поднимая опьяневшие глаза):
С тех самых пор, как я узнала
То, от чего и ты не спишь.
(отворачивается)
Джессика:
Я этой ночью отдохнула,
Чтобы к утру набраться сил.
(Элена удивляется её словам, но внешне не показывает)
Саманта (быстро добавляет):
А я молилась… и… уснула.
Пауза:
(Элена ставит стакан на стол)
Элена (оседает на пол, заливаясь горькими слезами и истошным криком):
Мне без него и свет не мил!
Пауза:
(Саманта и Джессика не знают, как помочь ей и успокоить. Они встают с дивана и пытаются заговорить её, посадить на диван, чтобы дать успокоительное)
Джессика:
Не надо плакать раньше срока,
Нельзя оплакивать его!
Элена (криком):
О, как судьба порой жестока
Без утешенья своего!
Саманта:
Судьба испытывает веру,
Всю нашу волю и любовь.
(гладит Элену по волосам)
Ведь Бог всего даёт нам в меру.
Цена за счастье – наша кровь.
Пауза
Элена (успокаивается, сквозь всхлипывания):
За горе тоже платят кровью…
Саманта (гордо):
Мы каждый миг должны ценить!
Джессика:
И даже смерть того не стоит,
Чтобы унять желанье жить.
Пауза:
(Элена перестаёт плакать. Она не может скрывать своего искреннего удивления по поводу поведения этих дамочек. Элена непонимающе смотрит сначала на Джессику с её умилённым выражением лица, а затем на Саманту с её неуместной гордыней и не знает, что говорить и стоит ли что-либо говорить вообще)
Саманта (встаёт):
Пойду нам завтрак приготовлю.
Джессика (Саманте):
И валерьянку посмотри.
(Саманта кивает и уходит. Джессика уговаривает Элену сесть на диван, и она садится)
В больнице Саманта зашла в палату Альфреда первой, Элена и Джессика последовали за ней. Она разглядывала интерьер так, будто собиралась купить это помещение, внимательно осматривала стены, кровать, на которой покоился её сын, затем подошла к приоткрытому окну и заглянула вниз, недовольно хмыкнув. Было явно видно, что её не устраивали условия содержания Альфреда. В палате не было телевизора, холодильника, шкафа для одежды и умывальника, что по её усмотрению безоговорочно должно присутствовать в палате люкс. Однако палата, в которою был помещён Альфред отнюдь не была люксом. Это была обычное больничное помещение, чистое, светлое, просторное со всеми необходимыми вещами, без роскоши, но вполне приемлемое для пациента с его диагнозом. Но Саманта не могла смириться с тем, что невестка определила её сыночка в подобную «дыру» и непременно сказала ей об этом. У Элен не хватило даже сил на возмущение, она просто подошла к ней и заглянула в глаза, как в душу, пытаясь понять, что же она за человек и действительно ли Саманта любит своего сына настолько, что не посмела бы обратить внимания на такие мелочи. Но она всё же обратила на это внимание, более того, осмелилась сказать об этом женщине, искренне переживающей и любящей её сына. Элена некоторое время смотрела на неё таким холодным, пронизывающим взглядом, что Саманта вдруг побледнела, ощутив влажное дыхание волны озноба на своей коже и череду электрических мурашек вдоль позвоночника. Не выдержав эмоционального давления, она опустила глаза первой и отошла в сторону, словно получила глоток свежего воздуха. А Элена ещё стояла в том же положении и думала над тем, что у этой женщины нет сердца. Джессика поддержала мать. Несмотря на свой возраст, она полностью зависела от матери морально и Элена с первой минуты заметила, что Саманта оказывает сильнейшее давление на дочь. Создавалось такое впечатление, что Джессика готова сделать всё что угодно, совершить любой поступок, даже себе во вред, если того потребует Саманта. Ей казалось, что энергетический вампиризм матери Альфреда достиг предела и сокрушает всё на своём пути, не коснувшись только её, Элены, по неизвестным причинам. Она – единственная преграда, невидимый барьер, не поддающийся её чарам. Похоже, это изрядно выводило из себя миссис Реналдос, привыкшую к беспрекословному подчинению всего окружения и постоянно вращающуюся в светских кругах высшей знати Бразилии, но как истинная леди она предпочитала скрывать свои эмоции.
Саманта Реналдос подошла к кровати Альфреда и поставила стульчик, на который собиралась сесть. Она взяла его осторожно, двумя пальцами правой руки, будто боялась вымазаться, а затем демонстративно протерла деревянное сиденье влажной салфеткой, слегка скривив губы. Когда Джессика собиралась сесть рядом с ней, Саманта подала салфетку и дочери. Джессика пришла в изрядное замешательство и стеснение, но мать одним только строгим взглядом заставила её принять предложение. Джессика, как всегда, не смогла сказать «нет». Элена, наблюдая эту сцену, вышла из палаты, высоко вскинув голову, и собиралась зайти после того, как закончится это вопиющее лицедейство, а точнее, когда родственники её мужа покинут палату. Саманта бросила презрительный взгляд в сторону невестки и отвернулась, незаметно шепнув что-то на ухо дочери. Джессика ничего не ответила.
Время шло. Пока Саманта и Джессика находились в палате Альфреда, Элена сидела в коридоре, глядя в пол. Она и не заметила, как к ней подошёл доктор.
Доктор:
Миссис Реналдос…
Элена:
Доктор…
Доктор:
Я думал Вы с мужем?
Вы что здесь сидите?
(помедлив)
Вам что-нибудь нужно?
(помедлив)
Вы только скажите!
(Элена сидит, запрокинув голову назад, и тяжело дышит)
Элена!
(присаживается на корточки перед ней, тихо)
Элена, а где остальные?
(указывает на дверь)
Они ещё там?
(Элена кивает)
Уже время прошло.
(открывает дверь и заходит в палату, чтобы поторопить посетителей)
Элена (одна):
Все эти конфликты такие пустые,
А что это даст для него?
(Доктор выходит, Саманта и Джессика за ним. В коридоре они сталкиваются с Эленой)
Джессика:
Элена, ты едешь? Нам ждать тебя нужно?
Элена (отрицательно качает головой):
Мне в «Library» надо. (Погодя) Машину возьмите!
Саманта (гордо):
Нет. Мы на такси доберёмся не хуже.
(берёт дочь под руку и уходит)
Элена (подумав, срывается с места и догоняет их):
Постойте!
Пауза:
(Она останавливает Саманту и мимикой просит Джессику идти вперёд, давая им возможность поговорить наедине. Джессика слушается и уходит. Саманта выжидательно смотрит на Элену)
Элена:
Саманта…
(опускает глаза, облизывая губы, а затем рывком поднимает их)
Простите.
Саманта (бросив не доверительный взгляд, берёт её за руку, состроив подобие улыбки):
Удачи!
(уходит)
(Элена возвращается к доктору, который с тех пор не сдвинулся с места, садится на прежнее место и горько плачет)
Доктор (слегка дотрагивается до её плеч):
Пойдёмте, пойдёмте ко мне в кабинет.
(Входят в кабинет)
Скажите, Элен, что случилось?
(закрывает дверь на ключ и подходит к ней вплотную)
(Элена молчит и не может унять слёз)
Оставьте! Печаль оставляет свой след.
(незаметно обнимает её)
Держитесь, раз так получилось!
(гладит её по щекам и волосам)
Вы сильная личность, Вы справитесь с горем,
А я… я всегда буду с Вами!
(Элена закрывает глаза, слушая его гипнотический голос)
Я Вам расскажу, как отречься от боли
И как улыбаться глазами.
(гладит её по спине, запускает руку в волосы, пытаясь заставить её запрокинуть голову, говорит шёпотом у самого уха)
Элен, дорогая, доверьте мне мысли,
Доверьте мне душу больную.
(целует шею, ключицу)
Быть с Вами! Я этого счастья не мыслю –
Так Вас беззаветно люблю я.
(Элена чувствует, что вот-вот потеряет сознание, она слышит его слова, но как будто скована необъяснимыми внешними факторами и не может воспротивиться)
Позвольте мне робко дышать Вашим взглядом,
Ловить Вашу нежность шальную,
(расстёгивает две верхние пуговицы жакета)
Позвольте недолго побыть с Вами рядом
Обнять Вас, как пену морскую…
(целует в губы)
Пауза:
(Поцелуй длится)
Элена (с силой отталкивает его, тяжело дышит, приходя в себя, даёт резкую пощёчину и отходит в сторону):
Опомнитесь, доктор! Вы что говорите?!
Какая омана Вас держит?!
(с криком)
Немедля, немедля в себя приходите!
И чтобы не вторилось прежде!
(застёгивает пуговицы на жакете)
Пауза:
(Доктор молчит, опустив голову)
Элена:
Сейчас я ещё раз хочу видеть мужа!
(Доктор отрицательно качает головой)
Пятнадцать минут, разрешите!
(подбегает к нему, упирается ладонями в грудь)
Ну, что же Вы, доктор? Мне это так нужно!
Пауза:
(доктор мешкает от неловкости)
Элена (категорично):
Si vous m'aimez – помогите!
Через несколько минут Элена стояла перед дверью в палату Альфреда. Когда она вошла, Альфред по-прежнему лежал на спине в специальной кислородной маске, увешанный множеством трубок и проводков, словно новогодняя ёлка, подключённый к аппарату для поддержания жизни и регулировки сердечной деятельности. Он был укрыт тонкой белой простынею, поверх которой лежало одеяло из верблюжьей шерсти, а возле лица прямо на подушку Элена аккуратно положила свою руку, не смея дотронуться до него. Она сидела молча, как будто перед памятником и тихонько молилась по-французски. Казалось, Он слышит её шёпот, чувствует её дыхание и слегка морщится, но это всего лишь обман зрения. Человек, находящийся в коме не может ощущать внешние факторы.
Просидев так минут пятнадцать, Элена слегка наклонилась к его губам и замерла с открытыми глазами. Сейчас она видела Альфреда как на ладони, такого беззащитного и безмолвного, что ей захотелось по-матерински обнять его и погладить по голове, но вместо этого попыталась поцеловать, как жена. Наклонившись ещё раз, она остановилась. Затем ещё раз. Снова провал. На этот раз Элена совсем отстранилась от него, понимая, что каким бы нежным и тёплым не был этот поцелуй, он всё равно останется дружеским, именно таким, которого всегда боялся Альфред. Поэтому Элена не стала кривить душой и с тоской поцеловала его в лоб, едва коснувшись губами горячей кожи. Затем, перекрестив его кровать напоследок, она забрала сумку и вышла из палаты, где её встречал доктор. Она вскользь взглянула на него, бросил неодобрительный взгляд, и прошла мило, не попрощавшись. Доктор не возразил. Он продолжал традиционно смотреть ей вслед, слушая стук каблуков по белому больничному паркету.
Прежде, чем приехать домой, Элена наведалась в корпорацию, где провела почти одиннадцать часов, разбирая накопившиеся документы и почту. За это время она узнала много нового о международном бизнесе Альфреда и о фирма, в которой сама проработала долгие годы. Она успела прочесть и вникнуть в детали структуры бизнеса, выучила имена всех сотрудников (или, по крайней мере, большей половины из них), подписала несколько плановых бумаг и разработала схему дальнейших действий. Всё это более-менее отвлекло её от каждодневной суеты и тревожных мыслей. Странно, но за это время она ни разу не вспомнила про Альфреда, внимательно изучая его работу. Окончив свои труды, Элена собралась было ехать домой, как вдруг ей пришла в голову занятная мысль открыть персональный сейф Альфреда, чтобы убедиться в его содержимом. Если это будут деньги – она оставит их нетронутыми, предварительно изучив для какой цели Альфред хранит их здесь и пути их приобретения, а если бумаги – она возьмёт их домой, чтобы тщательно пересмотреть на свежую голову с утра. Так Элена решила заглянуть в потайной металлический ящик, но нигде не могла найти ключ, а кода она не знала. Отложив отчаянье в глубокий карман, она принялась подбирать пароль к сейфу. Уж чего только не перепробовала, каких только слов не вспоминала, выламывая их и переделывая по несколько раз – ничего не выходило. Тогда Элена решила поискать ключ ещё. Когда она открыла средний ящик его письменного стола, то увидела небольшую статуэтку в виде переплетений посеребрённых металлических проводков, которая напоминала виртуальное представление человека об Интернете, так называемая сеть сетей. Вверху этой сети был расположен маленький компьютер, а в основании статуэтки золотыми буквами было вылито имя Альфреда, его инициалы и фамилия. Элена улыбнулась и провела пальцем по пыльным буквам, оставив затёртый след чистоты. Затем она поставила статуэтку на стол и снова заглянула в ящик, вынув оттуда ещё грамоту и фото, на котором Альфред был в центре, а вокруг него вся верхушка сотрудников: заместители, помощники, секретари, компаньоны и два приезжих инвестора, с которыми Элен довелось иметь знакомство на предыдущем собрании иностранных инвесторов. Все они улыбались, а Альфред больше всех. У него была такая искренняя, добрая, по-настоящему детская улыбка, что он выглядел просто неуместным человеком на этом серьёзном скучном фото среди кучки клонированных хапуг. Элена вздрогнула и отложила фото в сторону. Грамоту, которую она держала в руках, Альфред получил за занятое первое место на внутреннем рынке среди крупных корпораций, подобно этой, занимающихся системой связи. Она была сделана под заказ, в красивой позолоченной рамочке с гербом и флагом, с отрывком национального гимна и выгравированными в центре полным именем Альфреда. А над ним большими английскими буквами было написано слово «It is awarded ». И тут Элену посетила свежая мысль, что это слово может быть кодом. «Награждается»…, «награда»…, «моя награда»… «моя награда…, на-гра-да…» - думала Элена, перебирая различные мысли в голове. «Точно! Моя награда!» - подумала она, вспомнив, как обычно Альфред называл её и это слово может стать ключом. Она тот час же метнулась к сейфу и по буквам ввела слово «Награда» и… открыла сейф. От радости и неожиданности Элена взвизгнула, а затем быстро пришла в себя, и ей вдруг стало так больно, так, как не было с того момента, как она последний раз говорила с Альфредом в больнице. Она почувствовала, что её плоть пронзают сотни иголок, а душу распиливают надвое пилой вины. Она закрыла глаза и крепко сжала живот, скуля от боли. Она даже подумать не могла, что Альфред поставит пароль на самый важный сейф в компании с её ласкательным прозвищем. Поразмыслив об этом, она всплакнула, но после всё-таки решилась довести начатое до финала.
В сейфе оказались, как она и предполагала, только бумаги, очевидно слишком ценные или тайные, раз находятся под кодом. Все документы содержались в одинаковых папках с одинаковыми печатями конкурирующих корпораций. Элена собрала все бумаги в стопку и сложила в сумку, собираясь изучить уже дома. После этого, она закрыла сейф, аккуратно сложила в ящики то, что доставала, прибралась на столе, выключила настольную лампу и компьютер, а затем, надев кардиган и взяв сумку, вышла из кабинета, заперев дверь на ключ. В помещении корпорации уже давным-давно никого не было. Везде был выключен свет, а коридоры наполнились эхом её шагов. Элена шла не спеша, оглядываясь по сторонам и ощущая эйфорию от текущей ситуации. Ей казалось, что сейчас она одна в целом мире в вечной тени ясности и обыденности. Она так хотела скрыться, ненадолго остаться одна, что нынешнее положение вызывало у неё не страх, а ощущение полного покоя и счастья. Она старалась потянуть время, прежде чем сядет в машину и вернётся в кипящий, как души в Адовой смоле, мир.
Домой Элена приехала на такси, так как оставила машину на частной стоянке корпорации, побоявшись сесть за руль. Она была так выжата, уставшая и подавленная и так сильно хотела спать, что не стала рисковать жизнью, которая, несмотря на многие испытания бала ей дорога. Когда такси остановилось у ворот дома, водителю пришлось окликнуть Элену, слегка коснувшись её руки, чтобы разбудить. Спросонья она не сразу поняла, где находится, по позже осознала, что уже приехала и, оплатив проезд, вышла из такси.
В доме был погашен свет. Похоже, все давно спали, и Элену это больше не удивляло. Она без промедления юркнула в ванную, а затем в спальню и, позабыв о бумагах, погрузилась в глубокий неистовый сон.
Четверг. День операции.
Ранним утром Элена ожидала звонка из больницы. Доктор позвонил раньше, сообщив, что операция назначена на 11:00. Элена поблагодарила его и, не давая возможности, сказать более ни слова, положила трубку. Сообщив новость всем членам семьи, которые проснулись к 9:00, Элена отправилась на кухню, захватив с собой стопку вчерашних документов из сейфа. Саманта и Джессика сидели за столом, читая утренние газеты, то и дело перекидываясь фразами и своими доводами по поводу современной американской политики и её существенных отличиях от бразильского управления. Элена старалась не слушать. Ей по-прежнему казалось кощунственно говорить о таких глупостях, когда жизнь самого дорогого человека, сына и брата, в буквальном смысле слова висит на волоске.
Когда завтрак, наконец, был готов, Элена присоединилась к семейству, где Саманта не упустила возможности упрекнуть её в отсутствие служащего персонала. Согласно своему английскому вкусу, она полагала, что в таком большом доме должно быть, по крайней мере, три прислуги, две горничные (для правого и левого крыла), садовник, кухарка и мажордом. Элена не хотела спорить с ней в такой день, кроме того, она была матерью её мужа, и она должна была проявлять должное уважение к её персоне. Элена была вынуждена промолчать. Саманта была слишком капризна и избалована роскошью до такой степени, что часто забывала о том, что она такая же смертная, как и все вокруг, как те, кто намного ниже её по статусу и материальному положению. С самого детства она имела всё самое дорогое и лучшее: лучшие игрушки, лучшие книги, лучшую одежду, прекрасное частное образование, лучших учителей, которые всего-навсего заискивали перед «маленькой принцессой» и все, что только могло пожелать прелестное юное сознание. Она никогда не задумывалась над тем, достойна ли она всего этого и что ей довелось сделать для получения таких привилегий. Джессика, её дочь, подражающая маменьке во всем и не имеющая собственного мнения, больше напоминала паразитирующий организм, хотя даже он порой проявляет сущность «хозяина» и ставит свои условия. Она же просто боялась потерять выгодное положение вещей при матери, которая поощряла её всем, чего она хотела только в том случае, если дочь будет всегда на её стороне, независимо от того, права она или нет. Таким образом, она подавляла её личность, порабощала личную свободу, постоянно душила её меркантильностью и чувством смирения. А Альфред пошёл другим путём. Насколько было известно Элене, он уехал из Рио-де-Жанейро еще двадцать пять лет назад и с тех пор навещал мать всего лишь несколько раз, переписываясь все остальное время в ней в сети. Он самостоятельно встал на ноги, построил из ничего свой бизнес, женился на женщине сердца, в конце концов, бросив вызов материнским предубеждениям. По мнению Саманты Реналдос будущая жена её сына должна была быть богата, в меру глупа и не слишком красива – полная противоположность Элен. Однако через время Саманта всё же смирилась с выбором сына и даже несколько оттаяла к новоиспечённой невестке, хотя не отпускала надежду на то, что Альфред все же одумается и рано или поздно разведётся с ней, прислушавшись к материнскому совету. Но Альфред был настолько ослеплён красотой, талантом и умом своей жены, что позабыл обо всём на свете, даже о фантомной ревности, к которой так склонны все мужчины, имеющие совершенных жён. Альфред был другим, за что Элена всегда была ему благодарна. Благодарна.
Позавтракав, женщины решили пойти прогуляться по саду перед тем, как ехать в поликлинику, а Элена поднялась в свою комнату, где принялась изучать документы.
К несчастью все плану по поводу поездки Элен в больницу были жестоко нарушены неприятной для неё неожиданностью, которую она узнала из бумаг. Оказалось, что большая половина «Library company» была заложена конкурирующим фирмам, а часть – продана на внешнем рынке. Их мог спасти только договор, подписанный с Джоном Олдивайном, который бы недавно расторгнут. Только теперь Элена поняла, почему Альфред был так напуган расторжением контракта и отстранением от доли, поскольку без дополнительных инвестиций целостность компании будет не просто нарушена, она полностью отойдет в собственность конкурентов, которые растянут её по кускам и неплохо обогатятся. Теперь если их фирма не выплатит задолженность по контрактам, она перестанет существовать. Элена не могла этого допустить, в очередной раз обвиняя себя в случившемся. Тогда она хорошенько подумала, собрала документы, запаслась чистой бумагой и ручками, и стала строить план спасения.
Единственным шансом для «Library» была бы помощь партнёров-акционеров корпорации. Если бы они согласились отдать свои акции на выплату долгов, то очень скоро фирма могла бы вновь подняться на поверхность и приносить солидную прибыль. Но как уговорить их сделать это? Хотя Альфред неоднократно говорил о том, что эти люди не только хорошие компаньоны, но и замечательные друзья, у Элены было не одно Сомнение на их счёт, и для этого были весьма веские причины. Итак, взяв себя в руки, чтобы не дать выход эмоциям и крику отчаянья, который змеёй душил её за шею, Элена собралась с силой и перечитала личное дело каждого акционера, их резюме и некоторые заслуги на фоне бизнеса. Всё это удовлетворило её на бумаге, но и она решила в скорейшем будущем, а именно сегодня собрать заседание, на котором объявит не только глобальные проблемы корпорации, но и расскажет о способе их устранения.
Элена до сих пор не могла понять, почему Альфред скрывал эти бумаги в сейфе, почему не говорил своим друзьям, как он их называет, и отчего не предупредил её? Что именно он пытался скрыть? Не получив ответы на все эти вопросы, Элена мигом собрала разработки в сумку, а также все бумаги и свои личные вещи, быстро оделась и позабыв обо всём на свете выскочила в залу. На пути ей встретились Саманта и Джессика, которые вернулись в прогулки и предупредили её о том, что сию же минуту намереваются отправиться в больницу к Альфреду. Элена вспомнила об этом только сейчас и безнадёжно закрыла лицо ладонями. Женщины переглянулись, и Элене пришлось объяснить им причину своего срочного ухода, естественно не вдаваясь в подробности, поскольку они всё равно ничего в этом не понимали. Саманта была недовольна таким вызывающим поведением невестки по отношению к её сыну, но Элена ничего не возразила. Она пулей промчалась мимо них, через считанные секунды оказалась на улице и сказала Фрэнку, что поедет одна. Сев за руль, она нажала на газ и помчалась навстречу новым проблемам, за последние время приобретшим масштаб глобальной катастрофы.
В здание «Library company» Элена вошла с высоко поднятой головой и прямой осанкой, придавая себе властный вид. Так же чинно и размерено она прошла к лифту, любезно поблагодарила секретаря за уважительное приветствие и поднялась на этаж. В лифте она ехала не одна. С ней стояли ещё трое мужчин и одна молодая сотрудница. Элена приветливо поздоровалась с ними и улыбнулась девушке. Когда дверь лифта открылась, мужчины галантно пропустили дам вперёд и те ответили им, благодарно кивнув. Далее Элена шла по широкому залу с высокими потолками и защищёнными от ультрафиолетовых излучений стенами. Зал, по которому она возвращалась вчера ночью, в одиночестве, глухо стуча каблуками по мёртвому паркету. Этот стук эхом разносился в огромном помещении, отскакивая от стен, но сейчас он был не слышен из-за огромного количества метушащихся сотрудников, которые, как муравьи, неустанно двигались по залу. Все мужчины были одеты в костюмы с белыми рубашками и холодных цветов галстуками, однако из-за теплоты в помещении, почти все пиджаки оставались висеть на спинке их рабочих кресел. Женщины были одеты в деловые костюмы, лишь некоторые из них предпочитали закрытые серые сарафаны или коричневые платья. На фоне серых платиновых стен эти люди напоминали мелькающие атомы и молекулы в непрерывном хаотическом движении.
Элена шла, не сбавляя начальной скорости, с той же напускной властностью, которая присуща ей в менее вызывающей форме. Она оборачивалась на все стороны, то и дело обмениваясь приветствиями и улыбками с сотрудниками. Она понимала, что в этом состоит её мир, окружающая среда, без которой она не смогла бы существовать. Ей было необходимо постоянно контролировать ситуацию, всё время находиться в центре всех событий, руководить, давать наставления, получать отчёты и ярко-выраженную благодарность за свои труды в изысканной форме. Её обуяла гордыня и холодный расчёт, присущий только истинной бизнес-леди.
Войдя в кабинет, Элена первым делом обзвонила всех акционеров со служебного телефона и пригласила их на внеплановое собрание в зале заседаний через полчаса. Затем она позвонила своему секретарю и предупредила об этом, попросив привести помещение в надлежащий вид и приготовить ей стакан холодной воды с сахаром. После этого она выключила мобильный телефон, откинулась на спинку кресла, расстегнув несколько пуговиц белой блузки у основания шеи, закрыла глаза и стала ждать.
Через полчаса, как и было назначено, акционеры собрались на закрытом собрании в зале заседаний, куда Элена просила никого не впускать на протяжении часа. Элена вошла в залу и села в центре большого овального стола из красного дерева, разложив все необходимые документы и наполнив близстоящий стакан водой. Она ждала, пока все соберутся. И пока она ждала, те, кто уже находились в зале, пристально наблюдали за ней, расшифровывая явное волнение в её глазах. Элена стала заметно бледна, встревожена и обеспокоена причиной, которую пока ещё никто не знал. Она встала из-за стола и подошла к окну, обмахиваясь листами белой бумаги. Когда в помещение вошёл последний акционер и закрыл за собой дверь, Элена обернулась к ним лицом и подошла к столу, нервно раскручивая в руках остро заточённый карандаш. Она вглядывалась в их одинаково-маслянистые лица, сухие черты лица, тонкие, как щель, губы и до безобразия узенькие брови. Их глаза отражали какое-то невыразимое спокойствие и как будто улыбались горящими зрачками, поедали её изнутри, почти не хлопали ресницами. Они выглядели точно каменными и такими холодными, что Элена невольно вздрогнула.
Элена (окидывает каждого акционера взглядом, пятясь припомнить всех, чью биографию она старательно изучала сегодня утром):
Вижу, что все собрались.
Пауза
Элена (делает глубокий вдох):
Итак.
Как вы все поняли собранье не по плану.
Увы, но так сложилась суета.
(разводит руками, медленно двигаясь по месту)
Я пафосных речей толкать не стану –
Оставлю это время на дела.
(выдыхает)
Вчера я обнаружила бумаги
С печатью конкурирующих фирм.
И то, что я узнала, без отваги
Мне выговорить не хватает сил.
Пауза:
(Акционеры внимательно слушают новую «начальницу»)
I акционер (прерывает паузу):
Прошу, миссис Реналдос, объясните!
(иронично)
А ребусы – не наш приоритет.
О чём-нибудь конкретном говорите.
Элена (внезапно вспыхивает, двигаясь вокруг стола):
А нет, такой конкретики! А нет!
(подходит к I акционеру и нависает над ним)
Проблема в том, что скоро нас не будет –
Растащат конкуренты по кускам!
И целостность компании убудет.
Так ясно излагаю Вам?
(отстраняется от него, двигаясь дальше)
Компания заложена на бирже,
Над нами тяготеет воз долгов.
Пауза
Элена:
Придется нам с небес спуститься ниже,
Спасти наш труд без лишних слов.
Пауза:
(Элена неожиданно для себя замечает по лицам акционеров, что эта новость вовсе не стала для них внезапной)
Элена:
Альфред хранил бумаги в сейфе,
Причину мне не объяснил.
(резко останавливается, пытаясь привлечь всех к ещё большему вниманию)
Факт: Мы над пропастью на шлейфе,
Что Бог пока что подстелил.
II акционер:
И что намерены Вы делать?
Какой же выход предпринять?
(с ухмылкой)
Нам договор не переделать –
Впустую время потерять.
III акционер (саркастично):
Так документ подделать можно
Или просчёты поискать?
(начинает смеяться)
(Смех)
II акционер (подхватывает):
Да, это было бы несложно,
А фирму быстро распродать!
Элена (с ужасом наблюдает за происходящим и не может понять их намерения, не может понять, как Альфред мог называть их друзьями):
О чём, о чём вы говорите?!
(ударяет кулаком по столу)
Нам нужно фирму сохранить!!!
(молчит)
Пауза:
(Все замолкают, отреагировав на её повышенный тон и удар)
Элена (тише):
Возможно, наш глобальный кризис
Я знаю, как предотвратить.
I акционер (иронично):
Возможно?..
Элена (мешкает):
Возможно?!..
Нет! Я точно знаю!
И у меня есть чёткий план.
(быстро подходит к своему месту, собирает раздаточный материал и все наброски по плану ликвидации задолжности, несёт их в центр, раздаёт на руки каждому, а остальное в единственном экземпляре оставляет в центре)
Позвольте, я вам зачитаю
То, что спасёт наш дружный клан!
Пауза:
(Всё переглядываются, ухмыляясь. Элена начинает зачитывать)
Спустя некоторое время…
II акционер:
Коль мы всё верно понимаем,
То Вы хотите долг отдать
В счёт наших акций?
Элена (кивает):
Уверяю, я буду всё вам возмещать!
I акционер (подходит к ней, иронично):
А из каких, простите, денег?
Элена (смело смотрит ему в глаза непоколебимым взглядом):
Из нашей прибыли.
(показывает жестом)
Вдвойне!
I акционер (иронично):
Слова… Слова не стоят риска.
Пауза:
(все молчат)
Элена (удивлённо):
А как же Честь?.. Ваш друг в беде!..
(I акционер ухмыляется)
II акционер (выкрикивает):
Кто Вам сказал, что Альфред друг нам?
(Элена рывком оборачивается в его сторону, удивлённо открыв рот)
Он наш начальник, наш партнёр.
I акционер (иронично):
Никто из нас на помощь Вам
Не побежит во весь опор.
(ухмыляется)
Пауза:
(Элена, ошарашенная столь вызывающими заявлениями с их стороны, садится в кресло, и с широко открытыми глазами заглядывает в лицо каждого)
Элена (тихо):
Мой муж считал всех вас друзьями.
(срывается на крик)
Он, как себе вам доверял!
Всегда по первому же зову
Он вам бы помощь оказал!
Пауза:
(Элена не оставляет надежды на их благоразумие)
Элена (с горечью и криком):
Прошу, поймите! Ради дружбы
Объединитесь, господа!
(вскакивает с кресла, активно жестикулирует, пытаясь достучаться до их сердец и привлечь их души к соучастию)
Нам поддержать друг друга нужно
У нас единая беда!
(повышенным тоном, без крика)
Альфреду так нужна поддержка,
Он жаждет фирму сохранить,
А этих денег вдоволь хватит,
Чтоб по контракту оплатить!
I акционер (бесцеремонно прерывает её излияния):
Довольно слов и убеждений!
Элена (холодным тоном):
Я всё сказала, что могла.
I акционер (обращаясь к остальным):
Прошу сейчас без лишних прений
Дать всем коллегам голоса.
Прошу решить голосованьем
(молчит; переводит взгляд на Элену, затем снова обращается к акционерам)
Итак…
Те, кто не станут рисковать:…
(Элена наблюдает за тем, как все акционеры по очереди поднимают руки «за». Она не знает, что говорить, изо всех сил сражаясь с подступающими к горлу слезами)
I акционер (ухмыляясь, переводит взгляд на неё):
Вот видите!..
(иронично)
Не стоит тщетным упованьем
Напополам здоровье рвать.
(погодя, наклоняется над самым её ухом)
И не надейтесь – бесполезно!
Здесь бизнес, а не Красный Крест.
(Элена поворачивается к нему и заглядывает в его хищные самодовольные глаза)
А Вам возможно, и полезно
Послушать яростный протест.
(отходит)
(Все постепенно начинают подниматься со своих кресел, оставив разбросанные бумаги на столе, и уходить. Элена остаётся одна среди тишины и непонимания. Её охватывает отчаянье. Через несколько минут возвращается I акционер и Элена в надежде схватывается)
I акционер (закрывает за собой дверь, подходит к ней с папкой в руках):
Хотите, дам совет? Бесплатно.
Элена (со злостью):
Спасибо. Справлюсь и сама!
I акционер:
Я всё же дам один занятный.
Пауза:
(обходит вокруг неё и нависает над самым ухом)
I акционер (злым шёпотом):
Не лезь во взрослые дела!
(небрежно бросает папку перед ней на стол, ухмыляясь)
Дружба.…Хм!.. Дружба – враг!
Сострадание – болото!
(уходит)
(Элена одна. Она с ужасом и любопытством смотрит на документ и быстро садится за стол. Она открывает папку и обнаруживает в ней ксерокопии каких-то бумаг. Начинает читать)
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=272020
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 26.07.2011
Улов выдался на славу! Тейлор мог похвастаться четырьмя крупными рыбами из семейства окуневых, нанизанными на тонкую, но плотную нить, перетянутую узлом. Найджел поймал пять небольших рыбёшек из семейства карповых, а также мелкую из семейства окуневых. Весь улов был нанизан на верёвку и сложен в большое металлическое ведро. После рыбалки друзья смотали удочки и аккуратно уложили снаряжение в спортивные сумки синего цвета с множеством дополнительных маленьких отделов, которые скорее мешали, чем помогали. Рыба была ещё жива и время от времени передёргивалась всем своим скользким холодным тельцем в предсмертных конвульсиях. Тейлор – единственный, кто обратил на это внимание. Он замер на месте и опустил глаза, въевшись ими в барахтающиеся разорванные плавники добычи, отчаянно бьющейся о стенки ведра. Каждый удар отражался в сердце Тейлора. Некоторое время ему казалось, что он чувствует их боль, чует запах смерти, которая неизбежно придёт к ним. Он вдруг представил раненное сердце человека, ещё живого, умеющего чувствовать страх и холод, истекающее кровью от ножевых ранений. Своё сердце.
Найджел увидел, что друг сильно отстал от него и несколько раз позвал Тейлора по имени. Последний не откликнулся. Тогда он поставил сумку на лёд, прикрыл ведро с рыбой круглой железной решёткой, специально вырезанной для этой цели, и повернул назад. Тейлор по-прежнему наблюдал за рыбой, не отнимая взгляда. Найджел осторожно подошёл к нему, пытаясь понять, что так привлекло его внимание, и почему он остановился. Но не понял. Ждать больше не было смысла, и он пощелкал большим и среднем пальцами правой руки прямо перед лицом Тейлора. Тот слегка встрепенулся и сказал: «Пойдем». Затем подобрал сумку и пошёл вперёд медленным шагом, ожидая, чтобы сравняться с Найджелом, которому до сих пор казалось странным поведение друга.
Остальные рыбаки оказались не так далеко, как могло быть на первый взгляд и поэтому быстро нашли друг друга. Все вместе друзья вернулись в центр на автобусе, а оттуда – прямо в гостиницу на такси. В холле решили, что ещё успеют посетить один из боулинг-клубов Мичигана, потанцевать и немного выпить. Тейлор был не против, хотя чувствовал изрядную усталость.
Выбрали нечто среднее между дешёвой забегаловкой и ночным клубом второго сорта. В угловом зале-ресторане играла громкая современная музыка, больше напоминающая барабанную дробь марширующих на плацу солдат. Какие-то неизвестные вопли, бессвязные фразы каких-то неизвестных артистов, наверняка пробравшихся на большую сцену по блату или родственным связям. Набор слов, быстро проговаривающийся в такт музыке. Стоял полумрак. По углам помещения скользили тени танцующей молодёжи и разноцветные световые геометрические фигуры, то, затухая, то, разгораясь вновь. Посетители – в основном молодые пары, наслаждающиеся романтическим обществом друг друга, студенты, уставшие от видения официальной планировки аудиторий и деловых бумаг, подростки, пытающиеся утвердиться перед своими сверстниками в познании тёмной стороны современного мира и все, кому за двадцать один. Одни весело галдели, сидя за столиками или у барной стойки, а другие – танцевали, соприкасаясь друг с другом телами или целовались где-нибудь в затемненных углах зала. Курили преимущественно женщины, а выпивали – мужчины. Тейлор остановил свой взгляд на беззаботной влюблённой парочке, танцующих что-то похожее на хип-хоп или тектоник, извиваясь и выламываясь всем телом время от времени передёргивая в экстазе вспотевшее лицо. Ему показалось, что девушка в блестящем малиновом топе и синих джинсовых бриджах вот-вот упадёт на пол и станет корчиться в эпилептических судорогах, медленно теряя сознание. Он поморщился и перевёл взгляд на барную стойку, за которой сидела одна молодая особа в тёмно-синем коктейльном платье, закинув ногу на ногу, и пыталась строить глазки сидящему рядом молодому мужчине. Она сидела вполоборота, но даже так он прекрасно разглядел морщины, жестоко изрезавшие всё лицо вдоль и поперёк. Она сидела в ярком свете подвесного настенного бра и нескромно старалась привлечь внимание того молодого человека. Женщина не могла смириться с тем, что годы берут своё, а старость приходит так нежданно. Должно быть, она была одинока, и это одиночество затуманивало её разум, заставляя совершать необдуманные поступки, за которые позже приходилось дорого расплачиваться. Сейчас она не думала о том, что будет завтра, понимая, что завтра может больше не наступить никогда. Для неё существовало только настоящее и прошлое, судя по ней, не слишком праздное. Тейлору неожиданно стало жаль ее, и он прискорбно отвёл глаза, опустив голову.
Барная стойка выглядела не лучше, чем в обыкновенной дешёвой забегаловке, хотя спиртные напитки имели превосходный вкус и хорошую выдержку, не хуже ресторанных. Все полки были сделаны из плотного дерева неизвестного происхождения, а сама стойка – из яблони, по крайней мере, похожа на таковую, светло-коричневого цвета, отполированная и гладкая на ощупь.
Молодые официантки проворно проскальзывали между столиками, разнося в большей степени спиртное и кофе. Они имели непристойный и, как ему показалось, неопрятный для обслуживающего персонала вид. Короткие чёрно-красные или красно-чёрные полосатые юбки почти ничего не скрывали, а синие блестящие топы, покрытые круглыми синими стразами, откровенно выставляли на показ размер бюста и обхват талии каждой. Фартуки были не предусмотрены, но на головах некоторых из них пестрели алые бонданы , похожие на косынки деревенских доярок. Мужчины-официанты отсутствовали, как и метрдотель.
Общая обстановка здесь разительно отличалась от изысканной роскоши Tribute. Непонятно, как, но Тейлор тонко чувствовал контраст между вчерашним рестораном и этим заведением на подсознательном психологическом уровне. Раньше ему никогда не приходилось бывать в подобных местах. Он вдруг вспомнил Жюстину, которая также ассоциировалась с этим контрастом. Иными словами, Жюстина до помешательства и после него. Его передёргивало от одной мысли того, что всё может вернуться. Каждый мускул лица невыносимо пульсировал, а по плечам проползали колючие мурашки, электризую каждый волосок на поверхности кожи. Никто из остальных друзей не чувствовал ничего подобного. Тейлор знал и это. «Неужели в их жизнях всё так гладко и идеально?» - промелькнуло у него в голове так же внезапно, как и исчезло.
Четверо друзей вырвались вперёд, размахивая руками и смеясь, направились к игровой части клуба, той, где тише. Заметив отсутствие в строю Тейлора, они показали ему призывной жест и остановились. Тейлор был на редкость пунктуален и не заставил долго ждать себя.
Здесь было спокойнее. Яркий свет озарял эту часть заведения, и Тейлор снова почувствовал хорошо выраженный контраст. В главном игровом зале были параллельно друг другу расположены несколько гладких металлических дорожек, в конце которых в соответствующем порядке были расставлены кегли. Они имели белый цвет и были похожи на большие шахматные пешки. Или на слонов? Это не имело значения.
Рядом с каждым из игроков находилась плетеная корзина соломенного цвета, открытая и просторная, с определённым количеством разноцветных шаров для боулинга. Все они были одинакового размера, массы, с одинаковыми круглыми (несколько миллиметров в диаметре) дырочками, расположенными треугольником по три отверстия на каждом шаре. Слева от игроков располагался небольшой деревянный столик, на котором обычно стояло спиртное или чашка кофе. Всё было идеально предусмотрено для того, чтобы посетитель чувствовал максимум комфорта и захотел опять сюда вернуться.
Здесь также имелся обслуживающий персонал, представленный двумя юными красотками, вальяжно расхаживающими между игроками с маленьким белым подносом, на котором чаще всего стояло либо виски, либо коктейли с небольшим количеством алкоголя. Обе были рыжеволосыми и почти одного роста. Со спины Тейлор было подумал, что они сёстры, но когда увидел их ближе и хорошенько разглядел лица, то понял, что они и близко не похожи друг на друга. Одинаковые синие блузки, расстёгнутые до бюстгальтера открыто обнажали их молодую грудь и белые лебединые шеи, а короткие жёлтые юбочки сильно обтягивали их аккуратные упругие попки и сидели низко на бёдрах. Чёрные колготки, исчлененные мелкой сеткой, заканчивались чёрными туфлями на высокой платформе, грубо искажающей их прекрасные длинные от бедра ноги. Они скрывали милое обаяние и очаровательную миниатюрность девичьих ступней, искажая грациозную походку и природную нежность. Толщина макияжа, наложенного на их юные личики, и наигранно приветливые улыбки делали ещё более явственной неизгладимую печаль в их нравственно постаревших глазах и отвращение к своей жизни. Всё их существо выдавало иностранную родословную. Голосовые акценты, неправильно произносимые слова, манеры поведения и ярко выраженная пугливость броско выказывали их «нездешность». Америка жестока к молодым иностранным особам, достигших двадцати одного года, но ещё совершенно не знающих взрослой жизни. Судя по речевому этикету, с которым они подходили к клиентам, девушки были недостаточно образованы. Возможно, поэтому у них не было возможности изменить место работы, а прозябание здесь убивало не только их юность, но и подавляло личность. Тейлора вновь окатила холодная волна жалости и скорби. Он вспомнил свою дочь и мысленно перекрестился. После того, как обе официантки скрылись за закрытыми дверьми комнаты, судя по всему, ведущей в служебную раздевалку, он вернулся в реальность и отрешённо посмотрел в пол.
В это время друзья весело развлекались, шутили, рассказывали друг другу смешные анекдоты и смеялись сами над собой. При этом они не забывали кидать шары, хвастаясь друг перед другом своими спортивными достижениями и не прекращали занимательных бесед ни на минуту.
Постояв немного, Тейлор достал шар из корзины и запустил его прямо к цели по металлической дорожке. За то короткое время, пока котился шар, он успел вспомнить главное, то, что он любил больше всего на свете и то, что так внезапно ушло из его жизни – страсть к приключениям. Перед глазами мелькали фрагменты из прошлых дней, которые прошли здесь, в Мичигане. Блеск Tribute и тишину заледеневшего озера, раненную, истекающую кровью рыбу и свои залеченные раны, девушку-скрипачку в длинном вечернем платье с изысканными манерами и двух рыжеволосых иностранок в непристойно откровенных формах с манерами дешёвых проституток. В голове звучал тяжёлый однообразный реп – музыка клуба и классическая лирика ресторана, приятно успокаивающая, навевающая ностальгию и заставляющая содрогаться душу одновременно. Он потерял свободу, но обрёл семью, и ему казалось, что в этом заключается простое человеческое счастье. Но он ошибался. Здесь, в Мичигане он понял, чего ему не хватало все эти годы – приключений, страсти, жара, риска, блеска, возвышенности, ощущения опасности, неуёмного адреналина в крови. Ему вновь захотелось жить сегодняшним днём, как та пожилая женщина у стойки, испытывать духовные подъёмы и упадки, как те рыжеволосые девушки, слышать мелодию свободы и чувствовать свободу в своих руках, как девушка-скрипачка, испытывающая прилив небывалой энергии от своей игры, истекать кровью, сгорать в пламени восторга, как пойманная рыба в металлическом ведре. Ему вновь захотелось жить той жизнью, которой он жил, пока не оставил работу. Понять его желание могла только Элена – вылитая дочь своего отца, во всем его поддерживающая. Элена, его любимая дочь, свет его жизни, его отрада. Элена.
За то короткое время, пока котился шар, к нему вновь вернулась безудержная жажда путешествовать и рисковать. Это время показалось ему вечностью. После него Тейлор, совершенно иной, по-новому воспринимающий жизнь, присоединился к своим друзьям, как физически, так и морально, стараясь теперь использовать оставшиеся дни отпуска в своё удовольствие. Он заказал всем бренди и чокнулся бокалами вместе с ними. Вот только они выпили за удачу, а Тейлор – за воскресенье.
Ну, разве он мог представить, что последние дни отпуска станут для него действительно последними. Во всех смыслах.
Утром следующего дня озеро снова встречало своих гостей с той же поразительной красотой и первозданностью. Тейлор чувствовал, как будоражится его воображение, как он мысленно отдаляется от остальных, погружаясь в собственные раздумья.
Оставшиеся два дня пролетят незаметно. Он вернётся в Сиэтл, где его радостно встретят жена и дочь. Он увидит их счастливые лица, ощутит пылкие объятия Элен и прикосновения влажных губ Жюстины на своей щеке, войдет в большой светлый дом, наполненный запахом вечернего чая и домашним уютом. Они все вместе сядут за стол ужинать, и будут говорить о прошедшей поездке. Любопытная Элена наверняка начнёт спрашивать отца, что интересного и увлекательного ему довелось пережить в Мичигане. И что он ей ответит? Обманет? Придумает? Скажет, что ничего особенного? Элена не так глупа. Она не поверит ни единому его слову, в то время как Жюстина станет расспрашивать о погоде, настроении во время поездке и других мелочах, с которыми он ежедневно сталкивается, даже не выходя из дома. Она всегда старалась наложить запрет на тему риска. А ночью Жюстина аккуратно вытащит из его рук вечернюю газету, одним плавным движением снимет очки и тихо прошепчет: «Ferme les yeux et détends », после чего всем своим существом потребует романтического завершения приятного вечера. И ему придётся подчиниться, дабы не нарушить обыденность её фантастического мирка, напрочь лишённого эмоций.
Затем наступят обыкновенные рутинные будни. Элена каждое утро начнёт уходить на занятия, Жюстина займётся домашним хозяйством, в перерывах между которым будет писать картины или вышивать на пяльцах. А Тейлору придётся найти новую работу, такую, чтобы не сильно уставать, но и дома не сидеть. Подходящую его возрасту и физическому здоровью. По выходным они как обычно продолжат традиционные выезды на природу или в пригород Ванкувера на конюшню, расположенную недалеко от лесной зоны. Они построят один большой шалаш из зелёных еловых ветвей для всей семьи, и до сумерек будут просиживать там, коротая время в приятной семейной обстановке, сулящей мир и спокойствие. Следующая неделя, по-видимому, не обещает перемен и следующая также останется неизменной и последующая будет, как и все остальные идентична предыдущей... Неужели таким скучным примитивным образом суждено протекать остатку его жизни?! «Нет!!!» - кричала его душа. Он не хотел такой участи для себя.
Мобильный телефон плохо улавливал сигналы на озере и поэтому Тейлор без всякого сожаления и малейшего укола совести отключил его и оставил в гостиничном номере, даже не думая предварительно позвонить домой.
Они остановились на том самом месте, что и вчера, только на этот раз Тейлора не устраивало подобное однообразие. Не раздумывая ни минуты, он поспешил выказать свой протест. Глядя на товарищей, он понимал, что им не дано прочувствовать силу желания так, как чувствует её он. Они просто не нуждались в желаниях, индивидуальных потребностях души. Молча, но демонстративно он двинулся в совершенно противоположном направлении, к центру.
Джастин (заметив уход друга, выкрикивает ему вслед):
Тейлор, ты куда собрался?
Пауза:
(Все оборачиваются в сторону Тейлора и молча смотрят ему в спину. Тейлор останавливается. Бросает сумку со снаряжением на лёд и обращается к ним)
Тейлор (дерзко):
А что? У берега сидеть?
(подходит к ним)
Нам шанс такой один достался!
Так что ж? сквозь пальцы лицезреть?
Неужто вам неинтересно
Зайти подальше, в самый центр?
Грегори (обрывает):
Не надо делать самолестно
На храбрость видимый акцент.
Джастин:
У нас и здесь улов на славу.
А ты что хочешь?! Объясни!
Тейлор (медлит, собираясь с мыслями):
Весь наш досуг – одна забава!
(медлит, отведя взгляд в сторону)
Вам не понять!
Найджел (категорично):
А ты рискни!
(выходит вперёд)
Пауза
Тейлор (подходит к нему почти вплотную):
Вот и сказал ты то, что страстно
Я так желал весь этот год.
Мне нужно вспомнить, как прекрасно
Вкушать запретный плод.
Ведь наша жизнь так мимолётна!
Промчится мимо в полчаса
То, оставляя нас в пролёте,
То, отпуская в небеса.
Я к этой жизни неспособен!
Мне не достаточно – дышать!
Хоть жизнь – коварная особа, –
Её я должен выпивать!
Пауза
Найджел (кладёт правую руку на плечо Тейлора, как бы заставляя его хорошенько подумать, прежде чем что-то совершить):
Она всегда с тобой играла
Твоя безудержная прыть.
Как бы фортуна не устала
Вслед за тобой по жизни плыть.
(искоса смотрит на него)
Пауза:
(Друзья окружают его)
Тейлор (тихо):
Я не уверен. Я рискую.
Но только в этом вижу суть.
Как руку матери целуют,
Так я прельщаю этот путь.
Пауза:
(Тейлор обходит взглядом каждого, пытаясь разглядеть единомышленника)
Тейлор (резко):
Доверьтесь мне! Ведь мы – команда!
Вы не рискуете ничем!
Найджел (выходит вперёд, глядя в глаза):
Нет, друг. Нам этого не надо.
(кладёт правую руку на его плечо)
Твоё «ничем» для нас есть всем!
Пауза
Тейлор (медленно отходит):
Что ж, отказаться – ваше право,
А я приехал отдыхать.
(жестикулирует указательным пальцем перед лицом друзей)
И не какие мне уставы
Сейчас не смогут помешать.
(улыбается)
Всего за горсточку эмоций
И небольшой адреналин
Мне, уверяю, не придётся
Пить старый добрый «Аспирин».
(Тейлор уходит и скрывается вдали. Найджел чувствует тревогу и порывается пойти вслед за ним, но Джастин останавливает его)
Полчаса спустя…
(Друзья слышат крики о помощи и мгновенно срываются с места. Они бегут на голос, который с каждой секундой становится всё слабее, тише… и понимают, что сейчас может произойти самое страшное и каждая из череды бесконечных секунд способна унести жизнь их друга. На месте они видят огромную воронку неправильной формы, наполненную водой с плавающими на её поверхности осколками льда. Вокруг неё – потрескавшийся лёд, простирающийся на несколько метров от проруби. Тейлора нигде нет. Крики о помощи резко оборвались, сменившись кладбищенским безмолвием. Все в ужасе замирают, глядя на воду в проруби, над поверхностью которой медленно всплывает нательный деревянный крестик в золотой оправе, который никто из них никогда не видел. Найджел молча снимает шапку, и все повторяют то же самое. В конце звучит похоронный марш)
После смерти Тейлора Хастингсона здоровье Жюстины ухудшалось с каждым днём. Она стала чересчур раздражительна, озлоблена, с ней часто повторялись нервные срывы, каждый из которых был ещё более ужасным, чем предыдущий. Она постоянно разговаривала сама с собой, разгуливая по дому, точно призрак или запиралась в спальне Тейлора на целый день, повторяя речитативом одну и ту же молитву за упокой души на своём родном французском языке. К ней частенько захаживали знакомые, чтобы принести свои соболезнования и поговорить, но она никого не впускала не только в дом, но и в свою душу, оправдываясь тем, что все заботы по дому легли на её плечи и что она очень устаёт. Из-за состояния матери Элена стала прогуливать институт, опасаясь за то, что в её отсутствие Жюстина может убить себя. Трагедия семьи непосильным грузом перепала на плечи восемнадцатилетнего ребёнка. Она чувствовала за собой обязанность позаботиться о матери и постараться помочь ей. Само собой, рассказать сейчас о своих отношениях с Камилой было бы жестоким преступлением с её стороны, поэтому Элена продолжала молчать. Камила поддержала её в этом решении, отчего делалось ещё больнее. Элена боялась, что ей придётся выбирать между дочерним долгом и любовью. Целыми днями она думала, как выйти из сложившейся ситуации и не могла найти ответ. Время шло, а Камила всё ждала…
В начале следующего года Элена вдруг поняла, что её жизнь, как замкнутый круг, из которого можно выйти, только пожертвовав частью чего-то. Она даже не сомневалась, что жертвой окажется Камила. Жизнь поставила её перед выбором, не оставив выбора. Элена пришлось смириться со своей судьбой, оставляя право выбора обстоятельствам. А они выбрали долг.
Через несколько недель Элена уговорила Жюстину продать их дом в Сиэтле и перебраться в Ванкувер – город, который так любил её отец. Сначала мать была против такого скоропостижного решения, но Элена была довольно настойчива и Жюстина уступила. Единственное, что тревожило Элену – как отнесётся ко всему этому Камила. Бедная девочка всегда была честна и искренняя в своих чувствах по отношению к Элене, и она боялась причинить ей боль. Этот разговор.… Этот разговор было бессмысленно откладывать, ведь невозможно было что-либо изменить. Она решила поговорить с ней как можно раньше и безотлагательно назначила встречу за городом после занятий в институте. Камила согласилась.
Встреча произошла намного быстрее, чем ожидалась. События, которые слишком больно проходят через нашу жизнь, оставляя глубокие раны, появляются молниеносно и так внезапно, что зачастую невозможно целенаправленно подготовиться к их появлению. А иногда и вовсе невозможно подготовиться к ним. Элена была уверена, что это именно тот случай, а потому решила не медлить с разговором. Она присела на берегу подтаявшего озера, вдыхая аромат природы и приближающейся весны. Стоял тихий морозный день. Деревья сбросили последний снег и вновь приобрели устрашающе чёрную окраску. Солнце частично растопило иней в обнажённой кроне, который превратился в живительную влагу, стекающую с ветвей, точно слезы. Деревья казались такими живыми и печальными, что Элене хотелось плакать. Они, будто олицетворяли её внутреннее состояние, душевную боль, так неразделимо похожую на серость этих пейзажей. Одно только небо отрадно действовало на неё, вселяя надежду. Да, белое небо, чистое и необъятное, оно напоминало её любовь. Только это небо могло показать то, чего не могла видеть даже сама Элена. Она впервые увидела глубину своего чувства, реальность, какую-то нелепую простоту и в то же время такую безграничную нежность, что не могла отвести взгляд. Видел Бог, как сильно она любила. И если он существовал, то наверняка удивился бы тому, что в созданном им мире всё-таки есть люди, способные на такую любовь. Элена вглядывалась ввысь до тех пор, пока над ней не появился образ только что примчавшейся Камилы. Девочка нависла над её пейзажем с настоящей детской простотой и так невинно улыбнулась, что Элена ощутила внезапный прилив крови к вискам и глухую пульсацию вены у основания шеи. Камила вся светилась в лучах солнечного света, а её невероятная улыбка заставляла плакать от счастья. Элена плакала. Тогда Камила присела рядом с ней и крепко обняла, одним лёгким движением снимая с неё шляпку и растрёпывая великолепные тёмные волосы. Мягкие и блестящие они нежно покалывали её гладкую кожу на румяных от мороза щеках. Камила лепетала какие-то звонкие фразы, разбавляя их невинным детским смешком и настойчивой улыбкой, что Элена была готова молча внимать её восторгу. Это заставило её забыть на некоторое время цель их встречи, однако когда она вспомнила, спокойствие и гармония резко ушли с её лица. Элена не могла вымолвить ни единого слова, что Камила замолчала, поэтому она закрыла глаза и тяжело уронила голову в её ладони. Камила замерла и опустила голову, в тревожном ожидании предстоящего разговора…
Элене хватило несколько минут для того, чтобы объясниться и рассказать о своих планах. Камила выслушала до конца, не перебивая и не возмущаясь столь внезапным решением, так как она отчётливо прониклась её душевными страданиями и отлично знала, что значит любовь к матери. Как бы больно ей ни было в тот момент, она не подала вида, наивно полагая, что Элена не заметит. А когда Элена закончила и взглянула в глаза Камилы, надеясь отыскать в них понимание, то была удовлетворена тем, что увидела. Восстановилось неловкое молчание, и ни единый посторонний звук не осмелился бы нарушить его. Эти минуты казались вечностью. Они являлись маленьким моментом скорби. Элена слегка наклонилась, чтобы подарить свой последний поцелуй, но Камила всем своим видом ясно давала понять, что это лишнее в данной ситуации. Элена молча согласилась и вместо этого едва коснулась сухими губами её холодной ладони. После чего встала, отошла и остановилась. Камила резко сорвалась с места и бросилась к ней со всех ног. Элена заключила её в свои объятия и принялась целовать холодную шею. Камила целовала её щёки, губы, волосы, тяжело дыша и захлёбываясь в слезах.
На том и распрощались. Вскоре Элена с матерью переехали в Ванкувер в новый дом, который выбирала сама Жюстина и Камила подумала, что больше никогда не увидит её.
Прошло шесть лет…
Жюстина немного пришла в себя после ужасной трагедии, но с тех пор больше никогда не была прежней жизнерадостной кокеткой, в которую когда-то влюбился Тейлор. Теперь это была повзрослевшая, состоявшаяся личность, степенная и властная женщина. Её характер приобрёл более негативные черты, такие как жадность, властность, гордыня, чрезмерная бдительность и постоянная мания преследования. Она всё время жила в страхе, который не могла объяснить, боялась каждого постороннего движения и недоверительно относилась ко всему новому. Она стала более замкнутой и серьезной. Элена была благодарна судьбе уже за то, что она попросту не сошла с ума и не совершила акт суицида. Всё остальное казалось ей второстепенным.
Что касается Элены, то она изменилась только в возрастном плане. Два года назад она окончила институт, приобретя специальность оператора компьютерной связи, и работала в корпорации Майкрософт в Ванкувере.
Однажды ей пришлось ненадолго посетить Сиэтл, отправляясь в трёхдневную командировку. Она должна была установить партнёрские отношения между корпорацией Ванкувера и компанией Сиэтла. Вышестоящее начальство приняло решение, что она как никто другой сумеет справиться с этой задачей. Они считали её коммуникабельным и весьма любезным человеком, поэтому не сомневались в успехе дела. Таким образом, по велению то ли судьбы то ли рока Элена отправилась в «Город призраков прошлого», которые, как известно, имеют необычайный талант воскресать после длительной клинической смерти. Элена не верила этому, хотя в глубине души точно знала, что от судьбы не уйти. Она решила ехать.
Стояло довольно приятное, ненавязчиво тёплое лето, лишённое той удушливой жары, по обыкновению свойственной ему. Там, во время свободной минуты она прошлась по знакомым аллеям, по которым когда-то гуляла в обществе Камилы, присела на знакомую скамейку, которая хранила их тайные времяпровождения и незаметные постороннему глазу лёгкие прикосновения, поцелуи, нежные стеснительные объятия, приятные слуху слова…
Недалеко от этих мест, ближе к центру города, когда Элена проезжала мимо на такси, она случайно увидела роскошную свадьбу с огромным количеством гостей, приглашенных фотографов и, по видимому, близких родственников. Украдкой они незаметно вытирали слёзы и искренне радовались за молодожёнов. Элена приказала водителю остановиться только лишь потому, что невеста, одетая в шикарное белое платье и длинную, до колен фату, показалась ей до боли знакомой. Машина остановилась и Элена стремительно направилась к толпе, в надежде затеряться среди гостей. И каково было её удивление, когда она узнала в той самой невесте Камилу. Она, Камила… Камила, словно белая лебедь мягко и грациозно ступала по сухоту серому асфальту, будто плыла по озеру, едва касаясь его поверхности. Она утопала в каждом шаге, погружаясь в землю, как в вату. Асфальт, казалось, переливался всеми оттенками юности и очарования, искрился металлическим блеском водной глади в ночи. Элена затаила дыхание и не могла построить свои мысли в определённом порядке. Сердце билось ровно, но кончики пальцев слегка вибрировали, обдуваемые приятно тёплым ветерком. Она внимательно вглядывалась в её лицо, ловила каждую ужимку мимики, каждый жест, взгляд… грусть.… Не смогла она разглядеть только радость в её глазах, бесконечную улыбку счастья и горящие искорки восторга.
В целом, Камила ничуть не изменилась. Наверное, она навсегда останется для неё той юной, беспечной школьницей, девочкой, которая впервые доверилась своим чувствам, не побоялась признаться в них самой себе, а главное – полюбила. И эту сущность не смогли отнять у неё годы. Даже сейчас, когда она облачена в пышное, взрослящее её платье, когда её румяные щёки, горящие алыми пятнами когда-то на морозе, украшал неброский, в меру нанесённый макияж в персиковых тонах. Появилась только серая тень грусти, неудовлетворённого чувства сомнения.
Элена не смогла ответить себе, почему Камила выходит замуж так скоропостижно. Не смогла, потому как знала, что Камила до сих пор любит её. Не смогла она покинуть праздник до его окончательного завершения, а потому осталась среди гостей, но так, чтобы никто не заметил и не узнал её. Ах! Как ей хотелось тогда убежать вместе с ней подальше от всех, где никто никогда не узнает их, не станет задавать бередящие душу вопросы, не начнёт распускать слухи и сплетни, и попросту не будет совать своё неуемное любопытство в их жизнь.
Жизнь всегда боится тех, кто идёт против неё…
Белый свадебный букет – единственное, что осталось в тот день у неё после Камилы. Сама того не зная, она отдала свою боль, разделила с ней свою отчуждённость. Элена была счастлива возможности держать в руках то, что прежде принадлежало Камиле, даже, если это её свадебный букет. Через него она каким-то образом ощутила всё, что чувствовала и чем жила Камила на протяжении шести лет. Она закрывала глаза, опуская влажные от слёз ресницы, и представляла её жизнь. Камила… её Камила, её единственная светлая любовь будет теперь носить обручальное кольцо, как вечное напоминание о событиях того дня шестилетней давности, когда Элена оставила её в одиночестве. Может быть, в произошедшем сегодня есть доля её вины? А может быть это и есть её вина? Может быть, она просто сделала неверный выбор тогда? Что если жизнь любимого человека пойдёт под откос из-за одной её ошибки? Сможет ли она простить себе?
Мысли – это крылья души.
(П. Буаст ).
Иногда в голову закрадывается какая-то мысль, а некоторые мысли, как надоедливые мухи – отмахиваешься от них и всё впустую. Нечего здесь говорить. Достаточно дать мыслям отдых, чтобы мухи не превратились в клещей .
В тот вечер Элена поспешно уехала, не доработав оставшийся день. Она не могла думать о работе, она не могла видеть Сиэтл и дала себе клятвенное обещание, что больше никогда не вернётся сюда. И никогда больше не посмотрит в глаза Камилы.
Она меня любит, я знаю.
Блестят изумруды в глазах,
Стук сердца её ощущаю
И робкую дрожь на устах.
Я чувствую дрожь её тела
И шелест волос золотых.
Слова, как под музыку пела
Из ноток и фраз дорогих.
Я вижу её бледноликость
И краску на нежных щеках.
Я нашу духовную близость
Храню, как святыню в ларцах.
Она протянула мне руку
С одним обручальным кольцом
И сделала видимой муку,
Что вскользь пробежала лицом.
К руке моей тёплой и нежной
Коснулась ладонью своей.
Тоска, словно лезвие режет,
Но делает чувства сильней .
Сцена третья
Полчаса
(Камила входит в тёмное обветшалое помещение и осматривается)
Камила (восторженно):
Элена!..
(Элена стоит в тени. Камила подходит к ней и прикасается обеими ладонями к щеками. Затем приближается лицом и ласкает губами её лоб, переносицу, губы, щёки, опускается поцелуями на шею и переходит на плечи. Элена нежно обнимает её и продолжает молчать, отрешённо смотрит вдаль. Камила замечает её состояние и отстраняется. Улыбка исчезает с её лица. Она смотрит в пустые глаза Элен и ничего не понимает)
Элена…
(гладит по щекам)
Что такое?..
Элена (роняет две крупные слезы и говорит хриплым голосом):
Альфред болен.
Пауза
Камила (в недоумении):
Что?..
Элена (горько плачет и закрывает лицо руками):
Опухоль… головного мозга.
Камила (поспешно обнимает её и бледнеет):
Нет!..
(Она отпускает Элену из своих объятий и берёт за руки. Они идут к большому стогу сена, сваленному возле деревянной одноколесной телеги, и садятся под ней. Камила снимает с себя накидку и укрывает ею Элену. Элена прижимается к ней и, не переставая, плачет. Камила целует её в макушку голову, гладит по волосам и тоже роняет две слезы. Она отрешённо смотрит вдаль и понимает, что слова в данный момент излишни. Она укладывает голову Элен к себе на колени, а сама, в свою очередь, опускает голову на её талию, располагаясь валетом. Камила вспоминает слова одной из лирических песен Лары Фабиан и начинает тихонько петь; Элена узнаёт знакомые слова и мотив, подхватывая продолжение песни):
Элена (с ужасом):
Я боюсь, что он умрёт.
(вопросительно, будто ожидая от неё ответа)
Как мне дальше жить на свете?
Эта боль меня убьет!
(плачет и снова опускает голову к ней на колени)
Камила (утешительно гладит её по спине):
Оперировать пытались?
Элена (сквозь слёзы):
Через крайних восемь дней.
Камила (вытирает слёзы и берёт её за подбородок, заглядывая в глаза):
Видишь! Шансы ведь остались!
Элена (берёт её руку и прижимает к своей груди):
С каждым часом всё слабей.
(целует её руку)
Пауза:
(Камила мрачнеет)
Элена:
Я люблю его, Камила.
(Камила поднимает глаза и изображает полуулыбку)
Ты должна меня понять!
(щурит глаза)
Как бы Бога не просила –
Мне вины с себя не снять.
Много раз себе твердила,
Что его не предала,
(помедлив)
Но душою изменила,
Когда счастлива была.
Камила:
Но…
Элена (слегка прижимает два пальца к её губам):
Я тебя сюда позвала,
Чтобы кое-что сказать.
(переводит дыхание)
Я хочу, чтобы ты знала,
Что не стыдно помечтать!
(вспоминает Жюстину и Тейлора, их мечты)
Пауза:
(Камила молча слушает)
Элена (вглядывается в сторону):
Я мечтаю, чтобы Альфред
Был здоров и полон сил.
Также, как когда-то раньше,
Чтобы снова счастлив был.
(переводит взгляд на Камилу и крепко прижимает обе её холодные руки к своей груди)
Я останусь с ним и буду
Верить в чудо до доски .
Всё равно, случиться ль чудо,
(помедлив)
Но я буду с ним. Прости.
Камила (выдыхает):
Нет, Элен. Не извиняйся.
(наклоняется к ней и гладит её своей сухой ладонью по щеке)
Ты должна сейчас быть с ним!
То ли будет! Постарайся
Жить по принципам благим.
Элена (улыбается и гладит Камилу по щекам, игриво накручивает на свои пальцы её волнистые мышиные волосы, целует руки):
Зачем тебе дано очарованье?
За что ты получила в дар любовь?
Зачем ты обрекаешь на скитанья
Мою, уже хладеющую кровь?
(щурится)
Не думай! Ты останешься навеки
Свободной, словно бабочка в лесах
Твои прохладные влажнеющие веки
Оставят отпечаток на губах.
(наклоняется к ней и нежно целует веки)
Мой Ангел, я запомню твои руки
(берет её руки и сплетает со своими, слегка касаясь сухими губами её влажных ладоней)
И помнить буду, сколько буду жить!
Переживу боль длительной разлуки
За время этим чувствам не остыть;
(Камила всё время смотрит ей в глаза, впитывая каждое слово, как целебную воду)
И временем не выжечь мою нежность,
Не выплакать слезами мне любви,
Не искупить греха порыва грешной,
Измученной запретами души .
Пауза
Элена (искренне):
Я тебе желаю счастья
И ребёнку твоему.
Пусть молитва от напастей
Да хранит твою судьбу.
Я за вас молиться буду
И за мужа помолюсь.
(поднимает глаза к небу)
Бог, коль есть он, отовсюду
Видит то, как я борюсь.
(опускает глаза, переводит взгляд на Камилу)
Камила (убирает пряди её волос назад, гладит по шее, щекам):
Рисует мне воображенье
Одну тебя, тебя одну.
(игриво дотрагивается до её носа)
Ты, как бесплотное виденье
Со мной во сне и наяву.
Ты так прекрасна в лунном свете
И в свете солнечных лучей.
Ты для меня одна на свете
И нет другой тебя милей.
(смотрит вдаль, как будто сквозь неё, протягивая руки ладонью вперед перед собой)
За мной повсюду невидимкой
Ступаешь чинно следом в след.
(Закрывает глаза и Элена прикасается лицом к её ладони, томно закрывая глаза)
И издаёшь неуловимый
Шуршащий звук, манящий свет…
(открывает глаза и акцентирует внимание на словах более чёткой интонацией)
Ты даришь мне дорогу света,
Дорогу истинной любви.
(помедлив)
Ту, по которой бродишь где-то
Туманом утренним вдали.
Пауза
(Камила подсаживается ближе к ней и заглядывает в глаза)
И пусть бесплотное виденье,
Мне важно то, что ты со мной.
Как золотое сновиденье,
Как лик иконы золотой .
Пауза
(Камила приближается к её губам своими, закрывая глаза. Элена тоже закрывает глаза. До поцелуя остается несколько миллиметров, но Камила не решается преодолеть их. Понимая это, Элена открывает глаза и закрывает ладонью свои губы. Камила открывает глаза и отодвигается от неё. Затем она встаёт и обходит Элену справа. Элена разворачивается за ней, сидя на соломе. Водитель Камилы открывает двери конюшни, и в тёмное помещение врываются первые лучи утреннего Солнца. Снизу вверх Элена видит Камилу, окаймлённую ярким ослепительным светом и роняет слезы. Камила в последний раз берёт её за руку и Элена ощущает щиплющий микроскопические волоски на коже электрический разряд. Камила улыбается сквозь слёзы. Она начинает говорить последние слова, которые звучат, как в тумане и эхом разлетаются по всей округе)
Камила:
О, мне пора! Пора прощаться.
Останься с Альфредом, Элен
Тебе нельзя с ним расставаться.
Дай мне зарок у этих стен!
(помедлив)
И… сохрани мой взор немой…
(ждёт ответа, глядя в глаза)
Пауза
Элена (плачет):
Не прощайся…
Камила (слегка встряхивает её руку, глядя прямо в глаза):
Обещай мне!
Пауза
Элена:
Обещаю, Ангел мой!
(Камила медленно отпускает её руку и уходит, не разворачиваясь лицом к выходу. Они всё ещё смотрят друг на друга. Наконец Камила выходит, и водитель закрывает железную дверь, оставляя Элену с той стороны. Она смотрит на исчезающий силуэт Камилы до тех пор, пока она не скроется за закрытой дверью. Дверь закрывается. Гаснет свет. Элена остается одна в темноте, наедине со своим отчаяньем. Слышится её душераздирающий крик, эхом разносящийся ночным безмолвием)
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух – не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Пляшущим шагом прошла по земле! – Неба дочь!
С полным передником роз! – Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! – Ястребиную ночь
Бог не пошлёт по мою лебединую душу!
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари – и ответной улыбки прорез…
– Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
(М. Цветаева)
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=271877
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 25.07.2011
Сцена вторая
Воспоминания Элен
Джон и Камила молча упаковывали чемоданы, даже не глядя друг на друга. Лишь изредка Джон был не в силах удержаться, чтобы не бросить мимолётный взгляд в её сторону. Каждый такой взгляд был полон восхищения любящего мужчины, вложившего лучшие годы своей жизни во благо семьи, которой у него никогда не было. Он незаметно следил за тем, как легко и грациозно скользят её тонкие музыкальные пальцы по молнии чемодана, как бережно она сворачивают одежду, аккуратно и ровно складывая её в центральный отдел. На ней было надето маленькое нежное платьице с короткими ажурными рукавами и топорщащейся бахромой по контуру горловины, связанное из тонких ниток серого цвета. Украшенное бесчисленным количеством однотонных серых кружев из тех же ниток и рисунком из трёх чёрных роз с маленькими чёрными листочками и шипами, оформленные по центру груди, вышитые мелким чёрным бисером. Всё это выглядело так просто и очаровательно, что Джону едва удавалось сдерживать свои эмоции, чтобы не стать перед ней на колени и не разразиться потоком слёз. Он хотел прикоснуться к ней, зарыться лицом в шёлк её пепельных мышиных волос и надолго заключить её в свои объятия без всякой на то причины. Он просто хотел чувствовать её близость.
Камила уложила в последний чемодан последнюю стопку одежды и подняла молнию вверх, закрывая центральный отдел чемодана. Она вытащила выдвижную ручку и откатила его в прихожую, ко всем остальным чемоданам. Камила знала, что Джон не остановится ни перед чем, узнав о её беременности. Вчера он снял деньги со счета в банке и собирался открыть новый счет в Новом Орлеане, чтобы в последствии купить там новый дом. Он также договорился со своим другом Сэмом о том, чтобы он представлял его интересы в суде, налоговой инспекции и стал посредником в продаже частной недвижимости. Заранее забронированный номер в одном из отелей Нового Орлеана свидетельствовал о том, что он был хорошо подготовлен в деле об их неотложной «эвакуации» из Канады. Надо отдать ему должное.
Камила даже не задумывалась о том, что через восемь часов (может, чуть больше) будет далеко от Элен. Осознание этого факта причиняло ей такую жестокую боль, что мозг уже не мог воспринимать информацию подобного рода без осложнений или ощущений. Он просто решил проигнорировать её существование. Камила возвращалась в гостиную, по-прежнему не глядя на Джона, когда неожиданно зазвонил её мобильный телефон, издающий, параллельно с мелодией неприятно жужжащие звуки при соприкосновении с поверхностью стола. Джон выпрямился. Камила замерла на месте. Она стояла напортив него с ошарашенным видом вся побледневшая и светящаяся. Она смотрела куда-то вдаль, тяжело дыша. Джон бросил на неё короткий взгляд, но продолжал бездейственно молчать. Телефон неустанно вибрировал. С минуту легкого помрачнения, Камила двинулась вперёд, так и не взглянув на Джона. Догадываясь, кому принадлежит столь поздний звонок, он не посмел оглянуться ей вслед. Камила несмело подошла к столу и взяла трубку.
Камила (осторожно):
Алло…
Она всё время говорила короткими прерывистыми фразами, нервно глотая целые окончания слов. Иногда она меняла слова местами и получалась какая-то нелепица, иногда не договаривала предложение до конца. Голос непрерывно дрожал и срывался, местами приобретая хрипловатые нотки. Он не видел выражения её лица, но мог догадываться о том, что оно стало ещё бледнее прежнего. Джон не мог сейчас выносить её отчаянья и нескрываемого страха в каждом жесте или звуке. Очевидно, он догадался, зачем звонит Элена, и что именно он пообещал ей в «Library company». Ему ещё никогда не доводилось нарушать данное слово, но именно это обещание ему ужасно не хотелось выполнять. На миг показалось, что Камила закончила затяжной напряжённый разговор, когда в зале повисла долгая пауза, но вскоре она снова начала говорить. Чем дальше, тем всё раскаленнее становился их диалог. Но вот беседа начала действительно подходить к концу, когда Камила едва смогла выдавить из себя слова: «Не могу». Она уже было собралась класть телефон на место, даже не попрощавшись, но Джон больше не мог терпеть её страдания. Казалось, она сейчас взорвётся или растворится в океане слёз. В таком состоянии она вполне могла совершить самоубийство или причинить вред их ещё не родившемуся ребёнку. Сейчас она предпочла бы смерть этому отъезду, и Джон не выдержал.
Джон (вскрикивает, не оборачиваясь):
Нет! (Помедлив) Езжай…
Тебя шофёр доставит.
Сейчас распоряжусь…
(уходит, не взглянув на неё)
Камила (монотонно):
S’attendra …
(поворачивается со слезами на глазах, но Джона уже нет)
(Джон входит со двора и останавливается, молча глядит на неё. Затем жестом указывает на дверь. Камила медленно подходит к нему в слезах. Джону тяжело видеть её благодарные глаза за свидание с его соперницей, но он смиряется)
Камила (заглядывает ему в глаза):
Я знаю, как далось решенье
И всей душой благодарю.
Поступок стоит уваженья
И я тебе его дарю.
(целует его руку)
Пауза:
(Джон ёжится от неожиданности. Камила горько улыбается, закрывая глаза)
Камила (шёпотом):
Спасибо.
(берёт с прихожей тёплую накидку и выходит через дверь)
(Джон остаётся один в безмолвии)
Элена осторожно положила трубку и подошла к открытому окну, обхватив себя руками. Она ощутила прикосновение тьмы и холодного осеннего ветра. На небе ярко пылали звёзды и создавали невыразимо чарующий фон зарождающейся Луне, скрытой в дымке ночного тумана. Элена подняла глаза, вглядываясь в этот небесный бал, и шёпотом произнесла: «Toujours ».
Камила смотрела в начищенное стекло «Audi», разглядывая огни ночного Ванкувера. Этот город напоминал огромный огненный шар, внутри которого кипит раскалённое растительное масло, разъедающее воображение своей пестротой и жаром. Даже на окраине города небо выглядело тёмно-синим, но никак не чёрным от большого количества электрического освещения и горящих разноцветными лампочками надписей на каждом частном заведении, преимущественно магазинах и жилых домах. Когда машина въехала на территорию за городом, Камила поняла, что очень скоро они прибудут на место назначения. Ей вдруг стало не по себе, и она занервничала.
Элена назначила встречу на конюшне своего покойного отца, который завещал ей «дело всей жизни», как он говорил. Хотя Элена превосходно держалась в седле и могла с нескольких объездов укротить даже самую резвую лошадь, она никогда не интересовалась ими, как средством дохода, а тем более «делом всей жизни». В детстве, отец часто рассказывал ей о лошадях и о той пользе, которую они приносят людям во время очередной конной прогулки по пастбищу или равнинных лугах. Тейлор Хастингсон (так звали её отца) был чутким и добродушным человеком. Женившись на её матери, француженке по происхождению Жюстине Касталье, он не только дал ей свою фамилию, но и полностью изменил её отношение к родословной. С тех пор, как они переехали в Соединённые Штаты, Жюстина считала Америку своим домом. Сначала всё шло хорошо. У них родилась дочь, которой родители решили дать американское имя Элена и фамилию отца, Тейлор расширялся в своём бизнесе, занимался разведением лошадей, в то время как Жюстина целыми днями сидела с ребёнком, отказавшись от помощи няни. Несмотря на все уговоры мужа отдохнуть, заняться собой, тогда, когда можно прибегнуть в помощи няни, она отшучивалась, говоря, что ребёнок – лучшее лекарство от скуки и уныния. Тейлор оставил этот разговор. Каждый вечер он приходил домой, целовал счастливую жену и рассказывал о своих успехах в области строительного бизнеса. Поскольку он не очень любил свою работу, уход за лошадьми стал для него отрадой, когда он приезжал в Ванкувер, чтобы остаться наедине со своими мыслями и забыть на время городскую суету. Жену никогда не ездила вместе с ним, поскольку не хотела оставлять маленькую дочку с няней, а когда Элена подросла, она сама не хотела покидать дом.
Через девять лет Тейлор бросил свой бизнес, решив посвятить себя лошадям и семье. Девятилетняя Элена была в восторге от решения отца, которого она любила намного больше, чем скучную мать, которую считала затворницей. Иногда, в моменты их ссоры, она ненароком называла её «монашкой» или «сестрой Спасителя», которая при жизни обрекает себя на заточение. Она не догадывалась, как больно было ей слышать эти слова от собственной дочери. Жюстина часто запиралась после очередной ссоры в своей спальне и часами плакала без умолку. Тогда Элене становилось жаль мать, и она всячески вымаливала у неё прощения, говоря, что погорячилась с выводами, и вовсе не считает её затворницей. Жюстина прощала. Она была одержима мыслью о том, что может потерять единственную дочь, что с ней может случиться что-то непоправимое. Она никому и никогда не доверяла присматривать за ней, даже отцу, который любил её не меньше. Несмотря на её опасения и запреты, Элена любила ездить с отцом в Ванкувер, кататься на лошадях, познавать окружающий её мир, с утра до вечера бродить на природе или гулять по городу. Хотя Тейлор уже давно не работал на фирме строительных материалов, у него осталось там много друзей, бывших коллег и партнёров по бизнесу и поэтому он часто брал Элену с собой, знакомил с разными людьми, показывал сооружения и дома, которые были построены за счет их фирмы. Элене нравилась такая жизнь, полная новых приключений и постоянных переездов с места на место в поиске разнообразных впечатлений и новшеств. Они с Тейлором были как бы «из одного теста», всегда понимали друг дуга, доверяли секреты и просто любили друг друга, как только могут любить отец и дочь. Всё это время Жюстина оставалась одна в пустом доме, прислушиваясь к собственному дыханию и глухим шагам, раздающимися эхом по всем комнатам. Все её мысли занимала только безопасность дочери. Её не покидало ощущение страха за жизнь Элены. Ради этого она была готова умереть или убить любого, кто представлял бы опасность для дочери. Поначалу Тейлор закрывал на это глаза, списывая всё на чрезмерную материнскую заботу и отсутствие какого-либо занятия, но со временем стал замечать, что Жюстина плохо спит, ночами её мучают ночные кошмары, плохо ест, практически не выходит на улицу и часто разговаривает сама с собой. Тогда он впервые всерьёз заволновался её самочувствием и состоянием психического здоровья. Он всё более настойчивее стал предлагать ей сменить образ жизни и почаще выходить на улицу. Жюстина отказывалась. С каждым днём ей становилось всё хуже и хуже, а когда Элена окончила школу, Тейлор твёрдо решил, что их семье нужно кардинально сменить обстановку. Он согласовал это решение с Эленой, которая также переживала за здоровье матери. Однажды она призналась ему, что боится, как бы мама не сошла с ума. В ответ на это опасение Тейлор ничего не ответил, но в памяти Элен навсегда запечатлелось выражение его лица, потерянное и обеспокоенное. Он лишь безмолвно кивнул.
Через несколько дней они переехали в Сиэтл. Тейлор считал этот тихий и спокойный городок самым приемлемым местом для восстановления Жюстины и размеренной жизни семьи в целом. К тому же отсюда было совсем близко до фермы, в которой он до сих пор содержал лошадей. Элена была в восторге, а Жюстина не изменилась. На тот момент Элене было уже семнадцать лет. Она поступила в университет, а Тейлор стал подыскивать для жены хорошего специалиста-психоаналитика в тайне от неё. Об этой идее он рассказал только Элене, и она дала согласие. Когда подходящий психолог был найден, Тейлор объявил об этом жене в присутствии дочери и к всеобщему удивлению, она без колебаний согласилась. Потом подошла к ним и крепко обняла обоих с такой теплотой и нежностью, что на миг показалось, будто они всё вернулось на круги своя, будто и не было никакой проблемы. Они снова стали семьёй. Как раньше.
Через три месяца Жюстина немного поправилась, стала лучше питаться, чаще выезжать за город, а однажды даже попросилась поехать в Ванкувер вместе с дочерью и мужем. Конечно, она не решилась сесть на лошадь, да ей никто бы и не позволил, но впервые за многие годы она по-настоящему искренне улыбнулась, увидев, как Элена и Тейлор едут на своих лошадях и весело разговаривают о чём-то. Солнце озаряло её лицо и глубокие тёмные глаза, которые она смело подставляла тёплым ласковым лучам. По приезду с прогулки они все вместе отправились в пеший поход по окрестностям, заросшим густой летней зеленью и буйным разнотравьем, набрав с собой большую корзину вкусной домашней еды. На опушке леса, они устроили настоящий семейный пикник со старыми песнями и затяжными беседами о том, как Элена окончит университет, выйдет замуж и буде растить собственных детей. Они оба мечтали дожить до того времени, когда смогут понянчить внуков, спеть им колыбельные, которыми когда-то убаюкивали маленькую Элен. Тейлор мечтал о том, как обнимет зятя и даст ему несколько мужских наставлений о том, что больше всего любит его дочь и как следует беречь и ценить её. А Жюстина мечтала заботиться о благосостоянии своих внуков так, как любила заботиться об Элене. Она не заметила, как сказала это вслух, и на мгновение всё прониклось тишиной. Умолкли голоса и звонкие заливные песни. Тейлор и Элена вспомнили события последних нескольких лет и то, к чему привела её излишняя опека. Они в страхе переглянулись и Жюстина, заметив их настороженность, сразу попыталась загладить ситуацию, сказав, что она имела в виду, что будет счастлива увидеть рождение внука. Затем, помедлив, добавила, что также хотела бы, чтобы Тейлор научил его кататься на лошадях, уверенно держаться в седле, а также показал все возможные достопримечательности мира, путешествуя с ним по разным уголкам Америки. На лице Элены заиграла радостная улыбка, и как будто отлегло от сердца. Она засмеялась первой. Тейлор последовал за ней, слегка не удержавшись от слез. Он старался скрыть свои чувства, а Жюстина и Элена заметили, как светятся его глаза, но промолчали. Они одновременно обняли мать и поцеловали её в обе щеки каждый со своей стороны. Жюстина улыбнулась и, в свою очередь ответила тем же, поцеловал сначала Элену, а затем мужа, но уже в губы. Наблюдая такую идиллию между родителями, Элена считала, что это один из самых счастливых дней в ее жизни. Другим подарком судьбы стала её встреча с Камилой, с которой она уже была знакома на тот момент. При каждой очередной встрече с ней она рассказывала о тех прекрасных днях, проведенных на природе с родителями и о том, как она счастлива поделиться с ней своей радостью. После этих слов, Камила всегда нежно обнимала её, приглаживая волосы, и говорила, что она также испытывает радость, когда знает, что у Элен все хорошо. Элена обычно улыбалась и слегка прикасалась двумя пальцами к её губам, которые были готовы к очередному нежному поцелую.
Когда их отношения стали заходить всё дальше и дальше, Элена поняла, что никогда не сможет полюбить мужчину и выйти за него замуж, следовательно, мечта родителей о внуках никогда не осуществиться, и она боялась, что ужасы прошлого вернуться снова. О своих страхах она призналась и Камиле, которая также опасалась реакции своей матери на эту неожиданную новость. Обе решили пока сохранить это втайне и продолжать видеться.
Через полгода семье Хастингсон довелось пережить непоправимую трагедию.
Стоял погожий зимний день. Середина января. Улицы Сиэтла были покрыты ровным слоем снега, а обочины асфальтированных дорог – засыпаны высокими сугробами, образовавшимися в результате очистки проезжей части. Солнце стояло высоко над горизонтом, и хотя в это время года оно давало недостаточно тепла, всё равно радовало глаз своими искрящимися лучами, бесстрашно разгуливающими по гладкой пушистой поверхности снега. Было морозно. Об этом свидетельствовала плотная ледяная корка, стелящаяся по небольшим дорожным лужицам, а также иней, разрисовавший причудливыми узорами окна жилых домов и других помещений, где имеются стёкла. Иней был заметен и на обнажённых ветках городских деревьев, скамейках в зимнем парке, тротуаре, вымощенном цветными кирпичными плитками. Небо, цвета молока, казалось мягким и осязаемым, таким близким и чистым, что напоминало кожу новорожденного младенца или широкие блестящие лепестки водяных лилий. Начинался снегопад. Небо заволокли снежные тучи, оправдывающие вчерашний прогноз погоды и поведение птиц. Трудно поверить, что в такие дни ничего не подозревающий человек находится под прицелом смерти, на мушке большой опасности и непредвиденного поворота судьбы.
В тот день Тейлор получил приглашение от школьных товарищей, которых некогда связывала крепкая мужская дружба, и которых так жестоко разлучила жизнь. Теперь они решили выкроить время для того, чтобы собраться всем вместе и отправиться на зимнюю рыбалку в проруби на озере Мичиган. Это озеро располагалось в северной части Соединённых Штатов Америки, недалеко от Чикаго и Детройта. Каждую зиму, начиная с декабря по март – апрель, озеро частично замерзало только в береговой зоне, а в центральной части, вследствие частых зимних штормов, ледоставов не устанавливалось. Поскольку Тейлор Хастингсон являлся одним из бывших одноклассников, о нём любезно вспомнили и предложили поехать. Эта новость была большой неожиданностью, поскольку он не встречался с ними более двадцати трёх лет. Вопреки этому, он был рад слышать знакомые голоса, и ему было приятно то, что его не забывают, несмотря на длительное время затишья. Тейлор дал слово подумать об этом, посоветоваться с женой и дочерью, так как он не мог решать что-либо без их ведома. Друзья дали ему два дня на обдумывание и распрощались.
Наверное, в глубине души ему хотелось поехать, повидать их, поговорить, расслабиться за бокалом холодного пива или обжигающего виски, порыбачить, сидя на маленьком стульчике с откидной полотняной спинкой среди бескрайнего простора льда. Ему просто хотелось приключений. С тех пор, как он уволился с работы, ему не доводилось бывать нигде, кроме старой конюшни в пригороде Ванкувера. Он чувствовал себя счастливым там, вместе со своей семьёй, но безудержная бесшабашность его натуры требовала чего-то большего, острых ощущений. Теперь он понимал, почему Элена так любила путешествовать с ним. Очевидно, страсть к приключениям досталась ей от отца. Он находился между двух огней. С одной стороны, ему хотелось этой поездки, а с другой – было неспокойно за состояние Жюстины и тревожно за Элен. Он не хотел надолго оставлять дорогих ему людей одних, да и самому Тейлору не пристало находиться далеко от них.
Он начал анализировать ситуацию, расставляя всё по местам. С тех пор, как Жюстина начала посещать психоаналитика, ей стало значительно лучше, и она не выказывала более признаков безумства, не замечалось за ней даже следов лёгкого помешательства. С недавних пор, она проявила интерес к творчеству, подумывая о том, чтобы открыть свой собственный салон красоты или просто парикмахерскую. Она могла бы создавать необычайно красивые причёски на любого клиента, даже самого капризного. Ведь она была дипломированным парикмахером, правда ещё не разу не приходилось опробовать свои способности на практике. Она никогда не работала. А Элена хорошо прижилась в новом коллективе. Однокурсники относились к ней по-доброму, на равных. И хотя никто из них не стал ей близким другом, все они уважали её за положительные качества характера и высокие интеллектуальные способности, часто прислушивались к её мнению, а иногда просили помочь с тем или иным домашним заданием. Да и вниманием мальчиков Элена не была обделена. Вот только она не обращала на них никакого внимания. Камила стала дл неё всем. Она была младше её на два года и в это время оканчивала выпускной класс. Элена относилась к ней, как к Ангелу, навсегда закрепив ласковое прозвище «Мой Ангел». И студенты и студентки в этом университете были выходцами из добропорядочных, воспитанных семей, образованы и тактичны. Кроме того, у них не было причин недолюбливать милую и приветливую Элену.
Тейлор также знал, что Элена дружит с Камилой, соседской девочкой, дочерью одинокой матери – Сильвии Фореман, - скромной и вежливой женщины, которой не повезло с мужем. Камила неоднократно бывала у них в гостях и очень нравилась Тейлору за свою прямолинейность и искренность в отношениях с окружающими людьми. С ней было приятно вести беседы и Жюстине. Она много знала, была эрудированна, интересна, разбиралась в литературе и живописи, отдавала предпочтение стихотворениям и поэмам великих поэтов, искусствоведов и художников со всего мира. Отец всячески поощрял их дружбу. Естественно, он не был посвящён в подробности взаимной симпатии девушек. Элена и Камила немного успокоились. Им казалось, что жизнь начинает налаживаться, и очень скоро они смогут рассказать родителям всю правду. Время шло своим чередом, и день за днём острая необходимость открыться постепенно исчезла, сменившись договорённостью о том, что всему своё время и не стоит спешить.
Итак, Тейлор Хастингсон принял решение собрать семейный совет, где намеревался окончательно выяснить вопрос о своей поездке.
Вечером, в самый разгар семейного ужина, Тейлор заговорил на эту тему. Жюстина была в восторге от этого неожиданного известия. Она улыбалась и, не переставая, твердила, что он обязательно должен поехать и приятно провести время. Эта реакция предала Тейлору уверенности в своём решении, и он перёвёл свой проницательный взгляд на Элену, пытаясь понять, о чём она думает в этот момент. Элена посмотрела на него каким-то непривычным, совершенно не свойственным ей взглядом, в котором не выражалось никаких эмоций. С минуту помолчав и хорошенько присмотревшись, он поймал в её глазах скользнувшую тень тревоги и сомнения. Потом она сказала: «Поступай по велению сердца и возвращайся поскорее. Я буду скучать». Отец ничего не сказал, но по его виду Элена могла читать одобрение столь взрослых, осмысленных и (он был уверен) глубоко искренних изречение своей юной дочери, почти не знающей жизни. Ах! Если бы он знал, какую судьбу предпочла его дочь на самом деле и что за маской этого милого, послушного создания скрывается настоящая личность, способная на истинную любовь. Он заметил, что Элена осторожно вытерла слезу белой вафельной салфеткой, стараясь как можно лучше это скрыть. Её слова тронули и мать. Немного помолчав, Жюстина вдруг добавила: «Мы. Мы будем скучать, aime ». Тейлор улыбнулся. Жюстина уже давно не произносила слова на французском языке, с тех пор, когда переехала в США, но в тот момент ей вдруг вспомнились слова на родном языке. Она считала, что о чувствах нужно говорить только на родном языке, иначе нельзя выразить искренность. Элена знала французский, благодаря матери, которая приложила все усилия для того, что дочь могла свободно владеть этим языком и потому, она поняла, что сказала Жюстина. И Тейлор понял.
Через два дня он покинул Сиэтл. Перед отъездом Жюстина подарила ему сияющую счастьем улыбку, а Элена грустно улыбнулась. Тейлор подошёл к ним, и крепко обнял обеих. Он нежно поцеловал жену, и она ответила тем же. Элена не выдержала и эмоционально обняла его за шею, прислонившись мокрой щекой к самому уху, и шёпотом сказала: «Папочка, я тебя люблю. Возвращайся скорей!» Тейлор ничего не ответил, слегка наклонив голову и положительно кивнув. Затем он наклонился к ней, закрыл глаза и нежно прикоснулся губами к её тонким музыкальным пальчикам. Элена попыталась взять себя в руки, чтобы не плакать. В последний раз они посмотрели друг на друга. Он ещё раз обнял обеих, и они поцеловали его в два щеки, каждая со своей стороны. После этого он сел в самолёт и помахал им рукой на прощанье.
Шёл снег. Элена и Камила гуляли в центральном парке среди замёрзшей природы, обновлённой, и свежей под лаской снежного пледа. Тротуар был тщательно расчищен от ледяной корки втрамбовавшейся под тяжестью шагов. Улицы были наполнены одинокими голосами, доносившимися с ветром. Изредка были заметны далёкие силуэты мелькавших прохожих сквозь призму плотного тихого снега, падающего с небес быстро тающим пухом, почти не уловимым при соприкосновении с кожей.
Элена была одета в тёплую шубу из меха молодого кролика, приталенную в поясе и расклешённую к низу. На голове – меховая шапка, такого же тёмно-коричневого цвета, элегантна в сочетании с шубой и муфтой. Чёрные брюки и чёрные полусапожки на невысоком устойчивом каблуке придавали солидности её внешнему виду. На лице совсем не было косметики. Мороз и ветер обдували её пересохшие губы, пробивая в них тонкие кровоточащие раны. Время от времени Элене приходилось облизывать запёкшуюся кровь, которая приводила к образованию неприятно солёного и кисловатого привкуса в ротовой полости.
Камила носила длинное утеплённое пальто чёрного цвета, едва прикрывающее колени и тёмно-бардовые сапоги средней высоты на высоком, но устойчивом каблуке. На голове пестрела ярко-бардовая зимняя шапка с небольшой круглой чёрной розой на боку и тремя зелёными лепестками, покрытыми мелким зелёным стеклярусом. Под действием морозного ветра обе её щеки приобрели одинаковый розовато-алый цвет и слегка припухли. Создавалось впечатление, будто на них были нанесены румяна, хотя она также обходилась без косметики. Пухлые губы, покрытые тонким слоем прозрачного гигиенического блеска, были надёжно предохранены от промерзания, сохраняя гладкость и однородность поверхности. Они шли неторопливо, шаг за шагом ступая по вымощенной однотонным белым кирпичом дороге, пристукивая каблуками. Камила спрятала обе руки в пушистую муфту Элены, где переплела их с её руками. Пройдя большую часть пути, они присели на случайную скамейку, очистив её от снега, и обнялись. Камила заметила, как бледные, обветренные губы Элен сочились струйкой крови, мгновенно замерзающей на морозе. Она улыбнулась и прильнула к ней, осторожно касаясь губами её губ. Под теплом её дыхания, капля крови оттаяла и попала к ней в рот. Элена дотронулась кончиками пальцев к своим губам и почувствовала, что они больше не кровоточат. Тогда она увидела алеющую каплю на губах Камилы и спросила: «Зачем?..». Камила молчала.
Камила (уверенно):
Коль делим мы с тобой любовь,
Давай делить тогда и горечь
Солёных слёз. (Улыбается) И даже кровь…
…и страх, и боль, и счастья море.
(помедлила)
Deux vies jointes par les liens de l'amour, ne se soumettront pas au temps. .
Элена улыбнулась и крепко обняла её, прижавшись щекой к щеке. Камила закрыла глаза и незаметно оставила отпечаток влажных губ на её шее.
По возвращению домой, Элена застала мать сидящей на полу среди разбитой посуды. Она не знала, как реагировать на то, что видела. С широко открытыми от испуга и удивления глазами, она неторопливо подошла к матери и присела рядом, молча заглядывая в её полные слёз глаза. Вокруг стояла угнетающая тишина. Было слышно учащённое биение их сердец и срывающееся дыхание. Жюстина не шевелилась. Она будто находилась под действием внезапного шока или дурмана наркотика. В её глазах читался страх и смятение. Бледные черты лица указывали на растерянность. Элена бешено металась глазами по комнате, пытаясь найти хоть какую-нибудь причину такого пугающего поведения матери. Ничего. Всё оставалось по-прежнему. На мгновение она подумала, что её прошлое безумство вновь пустило свои коварные корни и возобновилось с новой, ещё более разрушительной силой. А вдруг это непредвиденные последствие терапии? Что если её организм не смог выдержать психологическую нагрузку подобного рода?
Тогда Элена наклонилась к матери и аккуратно взяла за плечи, повернув правой ладонью её голову в свою сторону, стараясь привести Жюстину в чувство. Она перевела дыхание и шепотом сказала, задыхаясь от волнения: «Мама… мама… что случилось, мама!», но в ответ услышала только пустую, ничего не объясняющую фразу: «Я накрывала на стол». После этого Жюстина громко заплакала. Потом повалилась на плечо дочери и Элена, не раздумывая, крепко обняла её. «Я накрывала на стол. Я всего лишь накрывала на стол» - снова произнесла она, выпуская из рук небольшой клочок скомканной белой бумаги, заляпанной кровью. Очевидно, она поранилась об осколки посуды, когда била её. Элена снова задала вопрос: «Что это, мамочка?», но на этот раз ответа не последовало. Тогда ей пришлось докопаться до истины в одиночку. Она подняла с пола свёрток бумаги, напоминающий шарик для большого тенниса неправильной формы и осторожно развернула его, стараясь не запачкаться кровью. Читала, судорожно переводя взгляд на последующую строку, внутренне содрогаясь всем своим существом.
Когда она закончила, то телу вмиг прокатилась холодная волна нервного приступа, выраженная сетью электрических мурашек и кратковременных судорог. Лицо побледнело, а конечности похолодели. Дрожь усиливалась. Она напряглась и начала задыхаться, роняя непрерывный поток горячих слёз без всякого сознательного контроля. В горле появилось странное ощущение сухости. На висках уже пульсировала налитая кровью вена, а дыхание прерывал густой комок боли, принявший форму скопившегося где-то между надгортанником и трахеей комка липкой слизи. Судя по всему, нервный срыв был необратим. Единственное, что она сейчас могла выдавить из себя – это громкий истошный гортанный возглас, похожий на непродолжительный рык раненного в сердце дикого зверя. После этого вновь восстановилось смертельное безмолвие. Они сидели на полу, посереди просторной светлой комнаты в обломках битой посуды и окровавленных клочков бумаги. Элена – с застывшим ужасом на лице и Жюстина – с неумолимым чувством вины и неизгладимым ощущением боли от потери любимого супруга и отца.
Известие о трагической гибели Тейлора Хастингсона пришло на другой день, после того, как патологоанатом констатировал смерть в результате утопления.
Всё началось с того, что рейс Сиэтл – США прибыл в штат Мичиган ровно в 16:00, где четверо друзей встретили Тейлора в аэропорту с двумя бутылками шампанского и большим пакетом закусок. Этот день был помечен красным фломастером в личном календаре Тейлора, как праздник воспоминаний юности. Они сразу направились в гостиницу Americas Best Value Inn Newberry , в которой заранее были забронированы пять приличных номеров на восьмом этаже с превосходным видом на зимний парк. Открытые белые лоджии благоухали в цветах, густо засаженных в белых пластиковых горшках разной величины. Все комнаты были приблизительно одинакового размера с одинаковым интерьером и наличием удобств. В номерах имелись светлая просторная кухня, раздельные ванная и туалет, душ с горячей и холодной водой, широкая кровать, вместительный шкаф для одежды и обуви, пол с подогревом и несколько изысканных настенных ковров (судя по качеству, не персидских) ручной работы. В целом, Тейлор остался доволен приёмом.
На следующее утро друзья встретились в холле гостиницы, чтобы решить, в какое место они пойдут сегодня. По всеобщему мнению, ежедневная рыбалка на озере может быстро наскучить, поэтому её следует разбавлять и другими увеселительными мероприятиями. Тейлор чувствовал лёгкую сонливость, но от дорожной усталости не осталось и следа. В первый день по прибытию решили посидеть где-нибудь в ресторане, заказать разнообразные изысканные блюда из национальной кухни и хорошего итальянского вина Barolo , чтобы достойно и по-настоящему грандиозно отметить встречу. Так и сделали. В одном из каталогов по выбору ресторана, предоставленном администрацией гостиницы Americas Best Value Inn Newberry им приглянулся Tribute . Посоветовавшись, они не стали перебирать другие варианты, поскольку их здесь было слишком много, и все имели великолепную репутацию. Остановились на последнем.
Этим вечером ресторан был переполнен как никогда, но атмосфера оставалась спокойная. Гости вели между собой занимательные беседы на пониженных тонах, дамы были одеты в вечерние платья, а джентльмены носили модные костюмы и смокинги. Довольно пунктуальные и сдержанные в общении с посетителем официанты были одеты в специальные формы с белыми фартуками на поясе и небольшими белыми колпаками в виде лодки. Официантки же носили обтягивающие чёрные юбки, чуть ниже колен и белые блузки с манжетами. На воротнике каждой блузки справа находилась опознавательная табличка с именем, фамилией и отчеством девушки, а также с названием ресторана. В центре зала, приветливо улыбаясь, чинно расхаживал одетый в чёрный смокинг метрдотель. Он следил за порядком в ресторане, уютом клиентов, достойным их обслуживанием, меню и просто вежливо подходил к каждому столику, чтобы кратко рассказать о преимуществах блюд и ресторане, как заведении. Затем он обычно желал приятного аппетита на французском или итальянском языках и удалялся с целью уважить следующих посетителей. В центре ресторана играла тихая музыка скрипки. Девушка-скрипачка с тонкими, как нити пальцами, одетая в тёмно-синее атласное платье сидела на крутящейся табуретке и, казалось, резала тонкие струны острым лезвием смычка. Её каштановые волосы были собраны в причудливую причёску, похожую на коридоры лабиринта с большим количеством незаметных заколок-шпилек, имеющих круглый серебряный наконечник. Как ни странно, они терялись на фоне волос этой молодой талантливой особы, не могли сравниться с её природной красотой и юностью. Незнакомка напомнила Тейлору Элен. Такая же милая и необыкновенно сообразительная в свои восемнадцать лет. Он незаметно улыбнулся, как бы самому себе.
Здание ресторана имело прекрасное освещение. К подвесному потолку были прикреплены несколько люстр изысканной формы, внешне напоминающих цветы в вазе и фонтан, покрытые утончённым орнаментом из набора повторяющихся геометрических фигур. Они горели ослепительным янтарным светом, повергающим всё помещение в постоянный день.
Старые друзья много говорили о своей нынешней жизни, работе, семье, положении в обществе и мелких увлечениях, которые иногда могли быть позволены по выходным. Изредка они возвращались к прошлому, в те времена, когда душа горела в стремлении к осуществлению «Американской мечты», а молодое сердце страстно жаждало любить. Они вспоминали своих первых учителей, одноклассников, первую любовь, все споры, когда-либо возникавшие между ними из-за женщин, словесные поединки, которые когда-то значили многое, а теперь являются лишь поводом для смеха. Говорили о своих жизненных неурядицах, победах и поражениях, практически ничего не утаивая друг от друга. Секреты потеряли всякий смысл через столько лет. Тейлор узнал много нового о каждом из них в тот вечер. Он понял, что открыл заново новую личность каждого, как реставрированную до неузнаваемости книгу и прочёл что-то новое, написанное пером времени. Они все изменились, как изменился и сам Тейлор Хастингсон. До этой встречи, он даже не подозревал, что так сильно изменился, приобрёл жизненный опыт и мудрость, более чёткие и сильные черты характера, сформировался, как личность в целом. Теперь он уже не гнался за бренной «Американской мечтой», блистательным будущим, славой, как раньше. Уже никто из них не испытывал того юношеского максимализма, переполнявшего их горячие юные сердца четверть века назад. Куда подевалось то прекрасное золотое время, когда молодое поколение жаждало приключений, подвигов, любило мечтать и стремилось к лучшему будущему? Где тот безудержный патриотизм, горящий вечным пламенем в их глазах? Где та прежняя жизнь и молодость души? Где?!..
Сидя здесь, за этим столом в столь роскошном месте, Тейлор осознал, что настоящее – это то, чем он живёт сейчас, а прошлое – это всего лишь капризы нашей памяти, призрачная жизнь, которая бала когда-то и которую уже не вернуть. Это время навсегда затеряно в паутине жизни. Годы юности никогда более не повторяться, а прежние увлечения и моральные ценности не станут вновь бередить душу и не давать ей покоя. Настало время затишья. Время, когда у каждого из них определился жизненный путь, сформировался новый жизненный уклад, принципы, новые взгляды на жизнь и общество, появилась своя семья, новые друзья и более высокие обязанности перед собственным «я». Они научились воспринимать жизнь такой, какая она есть, полосатой, как зебра, чёрно-белой, как ночь и день, сменяющие друг друга так однообразно и скучно.
Скоро уж из ласточек – в колдуньи!
Молодость! Простимся накануне.
Постоим с тобою на ветру.
Смуглая моя! Утешь сестру!
Полыхни Малиновою юбкой,
Молодость моя! Моя голубка
Смуглая! Разор моей души!
Молодость моя! Утешь, спляши!
Полосни лазоревою шалью,
Шалая моя! Пошаливали
Досыта с тобой! – Спляши, ошпарь!
Золотце моё – прощай, янтарь!
Неспроста руки твоей касаюсь,
Как с любовником с тобой прощаюсь.
Вырванная из грудных глубин –
Молодость моя! – Иди к другим!
(М. Цветаева )
По дороге в Americas Best Value Inn Newberry возвращались на такси, слегка захмелевшие и уставшие. Ехали молча. Наверное, оттого, что каждый из них в глубине души захотел переварить огромный объём воспоминаний двадцати трёх лет, высказанных в один вечер. Тейлора не покидала мысль о том, сколько всего случилось за эти годы и несколько пугало внутреннее осознание того, что он ни о чём не жалеет. Разве можно прожить жизнь, не сожалея ни об одном оде, минуте, когда что-то пошло не так, как хотелось бы. Нет. Он не сожалел. Почему? Достаточно задуматься о том, что ты имеешь сейчас и оценить по достоинству саму жизнь, чтобы понять это. Тейлор смог преодолеть себя. Этой ночью он лёг спать счастливым.
На второй день решили всё-таки отправиться на озеро. Всю необходимую экипировку друзья купили в небольшом магазине мистера Брауна «All for winter fishing » недалеко от гостиницы.
В это время года на озере почти безлюдно. Лишь изредка то там, то там можно увидеть одиноких рыбаков, неподвижно сидящих около своей проруби в ожидании, что рыба вот-вот клюнет на наживку. Белоснежный твёрдый лёд под ногами искриться всеми цветами радуги и переливается в мягких солнечных лучах перламутровыми оттенками. Это день не стал исключением среди рутинных будней на озере Мичиган. Оно по-прежнему было немноголюдным и приводило в бесконечное восхищение своими впечатляющими размерами. Сговорившись, друзья решили разделиться на две группы, чтобы не толпиться единой гурьбой. Двое отправились рубить лёд в одну сторону, а трое – в другую. Тейлор оказался в первой группе вторым. Место для рыбной ловли выбрали недалеко от берега, чтобы не рисковать, испытывая лёд на прочность ближе к середине озера. Всем было хорошо известно, что в центре озера лёд тонкий и опасный, а у береговой линии – прочный и надёжный. Кроме того, лезвие топора было не так хорошо наточено, как расхваливал его мистер Браун. От этого Тейлора взяла минутная злость. Он стал сильнее и чаще бить топором по неподатливому льду, но безрезультатно.
Перед ним пронеслись те годы, когда его одолевало отчаянье из-за того, что он не знал, как справиться с безумием Жюстины и постоянным чувством страха Элен за жизнь и здоровье матери. Он не мог остановить этот Ад, применив силу или пойти на крайне ожесточённые меры воздействия, так как всегда любил свою жену и дочь. Потеряв надежду на лучшее, он обратился за помощью к своему рассудку и смекалке. Оказалось, всё было намного проще, чем выглядело на первый взгляд. Ему просто требовалось спокойно поговорить с супругой, выяснить, что её тревожит, беспокоит или гнетёт, заставить её поверить в счастье, приведя соответствующие аргументы и просто уделить ей больше внимания и заботы. Это понадобилось бы для того, чтобы впоследствии убедить Жюстину принять его помощь, переехать на новое место и обратиться к психологу. Рассуждая трезво и разумно, все получилось. Он снова обрёл семью.
Тейлор продолжал нещадно бить лёд до тех пор, пока у него не устали руки. Когда он бросил топор, переводя дыхание, и постарался совладать со своими нервами, то почувствовал, как на его плечо опустилась чья-то знакомая рука. Поправляя шерстяную вязаную шапку, он обернулся и увидел перед собой Найджела, озарённого лучами высоко стоящего над горизонтом Солнца.
Зимой на озере Солнце кажется каким-то необыкновенно белым и холодным, больше напоминающим Луну, чем раскалённое небесное светило. Оно не даёт достаточно тепла, чтобы согреть Землю и растопить лёд, но его яркий свет вселяет надежду на то, что зима вскоре уступит место весне, унося с собой страхи и вселяя в сердце надежду.
Вечер небо обнимает,
Превращая свет во мглу,
Солнце быстро исчезает,
Повергая день во тьму.
Но, как только небо меркнет,
И когда закат сгорит,
То на смену этой смерти
Вспыхнут звезды до зари.
Серебристой светотенью
Зарождается Луна
И не так гнетет томленье
В полумраке без тепла.
Пусть холодный свет прольется,
Разгорается во мгле,
Лунной милей отобьется
В отраженье на воде.
Легкий ветер шепчет тучам,
Разгоняя с неба прочь,
Что уж виден Солнца лучик,
Пробивающийся в ночь.
Скоро он охватит светом
Всю ночную тишину…
Так всегда на этом свете
Свет и жизнь сменяют тьму .
Найджел Менвилл был одним из школьных товарищей Тейлора Хастингсона. Вместе им пришлось многое пережить, пройти по жизненному этапу юности рука об руку, поддерживая друг друга в трудные минуты и радуясь вместе с другом в минуты счастья. Их дружбы прошла испытанием временем, была подвержена опасности, но благополучно «сдала экзамен» и заслужила искреннее доверие. Даже через двадцать три года Тейлор знал, что может доверить ему самые сокровенные тайны, не боясь дружеской измены или какого-либо предательства с его стороны. Он и не догадывался, какое это счастье – верить людям, знать, что в мирке есть человек, которому можно полностью открыться. Это дар Божий, данный, увы, не каждому.
Найджел был всерьез обеспокоен душевным состоянием друга и поэтому без малейшего промедления задал соответствующий вопрос: «В чём дело, друг? Что с тобой?», присаживаясь рядом с ним. Тейлор понял, что ему не безразлично его поведения, которое он и сам признал несколько странным, и с благодарностью похлопал друга по плечу, искренне улыбаясь. Он подумал, что бессмысленно скрывать что-то, тем более сейчас, когда они встретились после стольких лет и так много успели рассказать друг другу. Неизвестно, когда теперь вновь представится такая возможность и будет ли она вообще. Немного помолчав, он ответил, что лёд никак не поддаётся, как бы он не старался и что у него нет больше сил бороться с непробиваемым настом. Он мог либо сломать лезвие топора, либо пораниться. Найджел внимательно выслушал всё, что он сказал, молча взял топор, осматривая его с разных сторон, и поднялся в полный рост. Тейлор поднялся за ним. В его словах Найджел прочувствовал непонятную скрытую тревогу и переживания по каким-либо неизвестным ему причинам. Он от всей души хотел помочь другу, но в то же время не собирался «лезть в душу» с любопытными вопросами. В конечном итоге, он пришёл к выводу, что лучше будет просто высказать своё мнение, дать дружеский совет, зашифрованный общепринятыми фразами вежливости и подчеркнуть в них философский подтекст.
Найджел:
Сразу рвётся там, где тонко,
Где святая простота
Под обыденною плёнкой
Примитивна и скучна!
(кладёт свою руку на его плечо)
Ты единожды разрубишь,
Дважды, трижды, без преград,
А потом легко разлюбишь
То, чему был раньше рад.
Пауза:
(Найджел вдруг замолчал. Тейлор смотрел куда-то вдаль, анализируя его слова и пытаясь найти в них поддержку)
Найджел (продолжает):
Интересно с новой силой
Только то, за что борьба!
То, что сложно, будет милым
Не на дни, а на года.
(помедлив)
Жизнь без слёз и без терзаний,
Словно пламя без огня.
Человек – для испытаний,
Испытанья – для тебя!
Потому что жизнь – монета,
Потому что жизнь – игра!
Лотерейных два билета,
А победа лишь одна.
После этого он протянул Тейлору топор, и тот кивнул, давая понять, что понял его слова правильно. Найджел убрал руку с его плеча и улыбнулся. Слова в данном случае были лишними. Он всё понял по глазам.
Через полчаса лунка была успешно вырублена без повреждения целостности остального льда. Таким образом, приложив немного спокойствия, терпения, сдержанности и упорности в труде, поддалось даже самое неприступное – лёд – холодный, обжигающий, колкий.
Когда всё было готово, Тейлор нацепил приманку на острие крючка и опустил удочку в ледяную воду. Сам сел над лункой на специальный рыбацкий стульчик-раскладушку, предназначенный для долгого пребывания позвоночника сидящего в одном и том же положении. На первый взгляд он мог показаться неустойчивым и неудобным, но, как известно, первое впечатление часто бывает обманчивым. На самом деле в нём были все необходимые удобства.
Недалеко от Тейлора сидел Найджел, опустив удочку в соседнюю прорубь. Чтобы согреться, он вынул из чёрного чехла термос с горячим чаем и налил немного в чашку, из которой сразу же вырвалось облако пара. Видимо, чай хорошо настоялся и имел приятный вкус лимона с сахаром, поскольку Найджел с удовольствием отхлебнул несколько глотков, а через некоторое время потянулся ещё. Он прислонял горячие стенки чашки к своим холодным щекам и время от времени вздрагивал, пытаясь перебороть в себе жар и холод. После короткого молчания, Тейлор повернулся в его сторону и громко сказал: «Спасибо тебе!». После этого их дружеская беседа не смолкала ни на миг.
К вечеру Солнце на заледеневшем озере приобретало более яркие оттенки. Длинные прозрачные светящиеся лучи, касающиеся поверхности льда в дневное время суток почти вполовину укорачивались и меркли. Солнце, из бледноликого странника превращалось в кроваво-оранжевое небесное светило, особенно пугающее взор на открытой местности своим испепеляющем величием. Иногда кажется, что оно увеличивается в размерах, становится всё больше и больше, и вот-вот сорвётся с места, тяжело падая на Землю и поглощая жизнь на своём пути в однородной огненной лаве.
В той части неба, откуда постепенно отходит свет, начинает зарождаться тёмная тень, что подобно чёрному ворону, простирающему свои чёрные крылья и ореперье, навевающее угнетение и тоску. Вскоре она, тень расползётся в каждый уголок, охватывая небеса, и в конечном итоге завладеет горизонтом, достигнет вершины своего царствования. Она сожрёт последние лучи света и наступит царица-ночь.
Когда сумерки небо укроют,
Горизонт запылает огнем
И небесные краски размоет,
От которых так холодно днем.
Своей палящей красотой
Окрасит небо в крови цвет
И черной ночи плед немой
Задушит жизни яркий свет.
Остынет жизнь везде и всюду,
И остановится песок,
Как и в природе, так и в людях
Погибнет жизненный росток.
Во мраке волки завывают,
Овладевает мир тоской,
От страха звезды замирают,
Не излучая свет простой.
И глаз природы привыкает
К необъяснимой темноте
От света Солнца отвыкает
И обращается к Луне.
Она своим холодным блеском
Как будто хвалит тишину,
Своей улыбкой дарит фреску,
Окрасив медным бликом мглу.
Настанут времена смятенья
Померкнут взгляды в темноте
Царица-ночь в своих владеньях,
Во льдах и вечной мерзлоте .
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=271876
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 25.07.2011
Действие четвёртое
Сцена первая
Приговор
Из-за длинной очереди в аэропорту Джону пришлось изрядно понервничать. Он помнил, что запер Камилу в ванной, и она находится там уже не один час. Его мучила совесть. В минуты раскаянья он не мог осознать, почему так жестоко поступил с любимой женщиной, более того, с матерью его будущего ребёнка. Перед ним пронеслись события последних часов, когда он смотрел в глаза Камилы, узнавая в них знакомое ощущение страха, но этого оказалось недостаточно для того, чтобы изменить своё решение и оставить ей свободу. Тогда он был невероятно самоуверен, доволен призрачной победой в неравной битве, упивался своим могуществом. А сейчас его повергала в ужас сама мысль о том, как он мог так вести себя с ней? Он вспомнил огнестрельный взгляд Альфреда, пронзающий его стрелой обиды с раскалённым наконечником, когда сообщил ему о разрыве партнёрства. Но единственное, что тронуло его душу – разговор с Эленой, нотки любви в её голосе. Мог ли он когда-нибудь ожидать, что его соседка, жена друга и доверенное лицо компании окажется его соперницей? Именно соперницу он увидел в ней, когда говорил о Камиле и не просто соперницу, а победительницу. Он сознательно обрекал себя на жизнь без любви, добрые дружеские отношения, от которых хотелось убежать. Иногда Камила так смотрела на него, как будто видела старого приятеля, которому нужна дружеская поддержка. Она садилась с ним рядом, обнимала так крепко и нежно, что хотелось заснуть в её объятьях глубоким сном и забыть жестокую реальность. Она прикасалась губами к кончику его уха и шепотом произносила утешительные общепринятые слова. Ничего нового, но она умудрялась произнести их с такой интонацией, что, казалось, проблема решена целиком и полностью. От одного только её голоса кружилась голова, а по телу разливалась приятная прохлада. Затем Камила улыбалась ему и целовала макушку головы, стараясь сделать это как можно легче, не всегда касаясь волос. В такие мгновения Джону не становилось легче, наоборот, ему хотелось закричать истерическим возгласом, ударить её по лицу, заставить вести себя раскованнее, жестче. Её по-детски наивные глазки так сильно раздражали его, что было бы намного лучше, если бы она билась в приступе эпилепсии или сознательно причиняла себе боль, с помощью кухонного ножа. В голову закрадывались пугающие мысли: остричь её мышиные волосы, ударить ножом, задушить, разорвать на ней одежду, окунуть в ванну с ледяной водой, толкнуть в пропасть с обрыва или, может быть, замуровать в подвале, после чего насладиться хоть какими-нибудь колебаниями её настроения и поведения. Но он знал, что никогда не сможет причинить ей вред. Он, скорее сам совершит акт мазохизма, чем подвергнет её жизнь риску. Поэтому всякий раз, когда она выказывала свою братскую любовь, ему ничего не оставалось делать, как обнять её в ответ и правдоподобно улыбнуться.
Зачем ты в пучину страданий
Толкнула меня с головой?
Украв свод привычных желаний,
Лишив меня жизни мирской?..
Вспомнились ему строки из стихотворения Элены. А ведь они полностью отражали их жизнь! Двадцать лет совместной жизни обернулись страданиями и душевными лишениями. Для обоих. Он чувствовал, что уже не сможет завоевать сердце Камилы, как не смог сделать это за двадцать лет. А сковывать её свободу – означало подписать себе приговор на пожизненные страдания.
Когда подошла очередь, он и сам не заметил, как купил два билета в один конец до Нового Орлеана. Вылет через день.
Для того чтобы уехать из страны и начать новую жизнь Джону требовалось не только расторгнуть контракт со всеми вытекающими последствиями негативного характера, но и вслепую доверить Камиле последнюю надежду на счастье, в которую он и сам не очень верил. Его занимали мысли о том, сколько потребуется времени на то, чтобы продать дом, возможно, машину, выплатить налоги государству и материально-моральный ущерб, нанесенный им корпорации «Library company» . По неизвестным причинам он был уверен, что Альфред и другие акционеры сделают всё возможное, чтобы лишить его капитала настолько огромного, что мало не покажется. Кроме того, ему придётся являться на суд чуть ли не каждый день или поставить вместо себя адвоката, который потребует за это в два, а то и в три раза больше, чем за стандартные услуги. Но выбора у него не было. Билеты куплены и дело сделано. До отъезда ему не хотелось встречаться с бывшими партнёрами, а тем более, с Альфредом, который, как назло, являлся его соседом и другом. И даже не было ни малейшего желания говорить с кем бы то ни было из них по мобильному телефону. Ему было немного стыдно ха своё поведение перед коллегами. Стыдно, но не жалко.
Джон придумал и разработал план, по которому предоставлял всё хлопоты своему личному помощнику и старому другу Сэмюелю Уилмору, который проживает в США (штат Калифорния). Разумеется, за хороший гонорар, некую дружескую благодарность, которая в итоге обходилась в кругленькую сумму. Тогда Сэм сможет взять на себя покрытие налогов, документацию, судебные разбирательства, продажу дома и многое другое, а Джону останется только оплатить всё это. Зато он с лёгкостью сможет переехать на новое место жительства в запланированный срок и контролировать процесс на расстоянии.
Главная проблема оставалась за Камилой, её решением, которое, впрочем, никто и не собирался спросить. Он просто так решил, не взирая на её точку зрения и желания. Он снова заставлял её пойти против своей воли, угрожал, довёл до слёз и нервного срыва, в который раз причинил ей боль. Снова. И кто знает, сколько ещё будет этих «снова» по приезду в Новый Орлеан. Джон старался не думать об этом.
Элена приехала в поликлинику святого Стефана на «Скорой помощи». Альфреда сразу же положили на больничную койку-каталку и отвезли на обследование в один из кабинетов. Пока доктора и медсёстры занимались врачебными процедурами, Элена ждала вердикта под кабинетом в коридоре и нервно трясла ногой. Она не знала, на каком этаже находится, даже не знала, в каком отделении, да это и в голову ей не приходило. Но когда Альфреда везли в «Скорой помощи», одна из медсестёр метнула в её сторону, казалось, соболезнующий взгляд, который привёл Элен в бешенство. Ей на мгновение показалось, что врачи узнали её мужа и заранее спланировали выезд, как будто могли предугадать его обморок. Они приехали на редкость пунктуально и организовано, великолепно вооружены медицинской экипировкой и препаратами для утоления боли. Элена с восхищением наблюдала за тем, как блестяще работает медперсонал, как энергично, эффектно и вдохновенно все они выполняют свою работу. Она видела мелькающие белые халаты симпатичных молодых медсестёр и тяжёлые голубые халаты докторов с синими колпаками на голове и свисающими змеиной грацией стетафонендаскопами на шее. У одного из них она заметила небольшую записную книжку и синюю шариковую ручку в кармане халата. Когда этот молодой врач порывисто выпрыгивал из машины, Элене казалось, что этот блокнот вот-вот упадёт на землю, рассыпая по ней белые, пописанные корявым почерком записи, которые должны были хранить какую-то тайну. Не врачебную.
Элена стояла чуть поодаль, чтобы не мешать врачам заниматься своей работой и переводила взгляд с блокнота на ручку, а затем подолгу всматривалась в пунцовое лицо Альфреда. В лучах молодого солнечного света оно выглядело таким ярким и искрящимся, будто вся кровь в организме разом перетекла к головному мозгу в считанные секунды. Давление повысилось до предела, и на лице образовалась ярко-алая маска. Элена собрала мокрые волосы вверх и закрепила заколкой. Папка-портфель, который она то и дело плотно прижимала к себе и терла во влажных ладонях импульсивно вздрагивал.
Когда она оглянулась назад, то увидела, что на лестнице собралась целая толпа сотрудников корпорации, которые видели, как подъехала машина скорой помощи. Она увидела их озабоченные, слегка встревоженные лица, но это сразу распознала в них не страх за жизнь своего руководителя, а общепринятые правила приличия, обязывающие сделать напускной вид заботы. Эта ложь была настолько обоснованной, правдивой, а главное – нормальной и естественной, что Элена почувствовала свою слабость, затруднённое дыхание, затмевающее воображение и здравый рассудок. К ней вернулось то ощущение, когда готов отдать всё на свете за одну единственную возможность вздохнуть свободно, без препятствий и удушья. Сейчас это не представлялось возможным. Не выдержав такого карнавала, она слегка оттянула воротник у горла и расстегнула верхнюю пуговицу на блузке. Затем подошла к толпе и сочла своим долгом всё спокойно объяснить, отправив «заботливых» подчинённых обратно на рабочие места. Люди знали, что Элена жена Альфреда и сразу же обступили её с вопросами и советами. Элена едва сдерживала себя, но понимала, что должна ответить всем культурно, вежливо и с расстановкой. Она вмиг успокоила гудящую толпу проверенным и действенным возгласом «Внимание!». Когда все замолчали, Элена начала приводить свой экстремально разработанный план в действие. Она сказала, что это всего лишь лёгкий обморок и никому не следует волноваться о его здоровье. Кроме того, добавила, что мистер Реналдос очень скоро сможет вернуться на рабочее место и приступить к своим прямым обязанностям. Люди сделали вид, что внимательно выслушали её объяснения и пожелали скорейшего выздоровления своему начальнику. А некоторые молодые сотрудницы даже игриво уверяли Элену, что обязательно навестят мистера Реналдоса в больнице, если вдруг врачи задумают его туда положить на некоторое время. Элена поблагодарила всех за «беспокойство», изобразив кривую улыбку на лице или что-то роде того.
Когда они начали расходиться, навстречу Элене выбежали три высоких мужчины средних лет, облаченные в тёмные деловые костюмы, белые рубашки и галстуки нежных тонов. Все они были примерно одинакового роста, примерно одинакового телосложения, разве что с небольшими колебаниями плюса и минуса. Хорошо начищенные чёрные туфли блестели, как драгоценные камни и отбивали солнечный свет. Каждый из них имел наручные часы, преимущественно на правой руке, за исключением одного, и короткую стрижку с аккуратно зачёсанными волосами. Ни один из них не носил усов или бороды. Все трое были гладко выбриты и уж никак не походили на обыкновенных служащих или подчинённых. Сначала Элене пришло в голову, что они, должно быть, заведующие начальники каких-либо отделов, но Альфред знакомил её почти со всеми начальниками, а этих троих среди них не было. Она бы запомнила, поскольку имела очень хорошую память на лица и имена. Да они и небыли начальниками. Как позже выяснилось, они оказались тремя другими акционерами «Library company» и равными партнёрами её мужа. Они вели себя сравнительно вежливо. Сначала представились, извинились за предстоящие некорректные вопросы, но всё же начали их задавать. Они обступили Элену со всех трёх сторон и не давали возможности ускользнуть от ответа. Единственное, что отличало их от других сотрудников, так это то, что их вопросы были большей частью делового характера. Их интересовали производственные вопросы, финансовые трудности корпорации в связи с увольнением Джона Олдивайна, которые они были намерены обсудить с Альфредом лично, а теперь не знают, как поступить. Все трое также довольно настойчиво спрашивали у неё точную дату, когда Альфред сможет появиться на рабочем месте.
Элена всегда была уверенным в себе человеком и образованным. Она никогда не позволяла сказать что-то неприличное или неуместное в тои или ином обществе. С людьми любого социального статуса она говорила на равных, ни в коем случае не унижая достоинства собеседника. За это её уважали и ценили многие люди. Сначала в школе, затем в университете, а со временем и на работе. Она пользовалась достойным авторитетом у друзей и знакомых, а также в семейном кругу. Речевой этикет и благородные манеры – ещё одна из многих причин, по которым Альфред влюбился в неё много лет назад и хранил верность за всю продолжительную супружескую жизнь.
Но в этот момент что-то в ней изменилось. Видимо повлиял тот факт, что Альфреда окружали циничные и эгоистичные люди, думающие только о своей выгоде, о прибыли и деньгах. На минуту в её голове промелькнула мысль: «А знают ли они что такое человеколюбие?» и тут же сама ответила себе: «Даже не догадываются!». Ей стало легче. Она незаметно перевела дыхание и ответила одним предложением на все их вопросы.
Элена (презрительно):
Жаль, что есть на свете люди,
Для которых важен час
Тот, в который всё на блюде
Преподносится за раз.
Элена грубо оттолкнула одного из них, освобождая себе путь и побежала к «Скорой помощи». Врачи как раз закончили оказание первой медицинской помощи, на которую ушло около получаса, и позвали её поехать с ними в больницу святого Стефана. Элена согласилась, не раздумывая. Она чувствовала за собой такую сильную вину, что готова была искупить её любыми способами. Резко запрыгнув в машину и усевшись на сиденье с правой стороны, она крепко сжимала в руках папку-портфель. Дверца захлопнулись, и врач-водитель завел мотор. «Скорая помощь» тронулась с места и быстро двинулась в направлении поликлиники.
Мужчины, которые не знали, что ответить на укор женщины стояли, как прикованные и до тех пор смотрели ей вслед, пока машина не скрылась из виду за поворотом. После этого они в недоумении переглянулись и вернулись на рабочие места. Каждый на своё. Во всех смыслах.
Камила сидела на краешке ванны, обхватив руками пока ещё плоский живот, но ей казалось, что уже ощутима зарождающаяся внутри неё новая жизнь. Медленно поглаживая его круговыми движениями по часовой стрелке, она глубоко ушла в свои мысли, оторвалась от реальности на некоторое время. Её воображение рисовало открытые луга и поляны, горные долины с распустившимися подснежниками и первоцветами, голубые водопады, залитые солнцем прерии и бескрайние океанические просторы. Эти голограммные пейзажи были настолько реальными, что она почти почувствовала дуновение ветра, ощутив его на своей коже, и едва уловимое колыхание микроскопических светло-золотистых волосинок на руках. Она изредка прищуривала глаза, как будто их касались ослепительные солнечные лучи или закрадывалась мелкая песчаная пыль, вызывающая раздражение и чрезмерную слезоточивость.
Камила всё время летала в облаках. Похоже, для неё вовсе не существовало реальности. Она всё чаще и чаще отдалялась от неё, возносилась над землёй, чтобы иметь возможность наблюдать за своей жизнью со стороны, а не жить ею. Она как будто смотрела затянувшийся фильм под названием «Жизнь миссис Олдивайн», где исполняла главную женскую роль. Вот только почему сюжет этой картины так больно затрагивал душу зрителя?
В следующем кадре Камила по-прежнему неподвижно сидела на краешке ванны, потупивши взгляд куда-то в стену. И в следующем за ним также. И в последующем всё повторилось точь-в-точь, как в предыдущих кадрах. И так могло бы продолжаться ещё очень долго, но её отрешенность была внезапно прервана звуками хлопнувшей двери и тяжёлых мужских шагов по коридору.
Как только Джон открыл входную дверь, он сразу же ринулся в ванной комнате, так как мысль о собственной низости по отношению к жене не оставляла его от самого аэропорта, гнала домой голосом совести. На ходу он небрежно бросил два авиабилета на небольшой низкий столик в центре комнаты и ускорил шаг.
Камила поняла его действия, и тот час же встала. Она медленно подошла к двери и прислушалась.
Джон стоял перед роскошной деревянной дверью с внешней стороны и рассматривал утончённые резные узоры. Это выглядело так, будто он видел эту дверь впервые в жизни и не мог оторвать взгляд от чарующей красоты орнамента ручной работы.
Наконец он коснулся ручки и дёрнул засов в противоположную сторону. Послышался приглушённый хруст. Одним резким движением он отпёр дверь, но всё ещё не решался её открыть. Слишком сложно разобраться в себе, в своих чувствах, которые влекут за собой те или иные поступки разного рода. С одной стороны ему было стыдно смотреть в глаза Камилы после своего подлого поступка, а с другой – он боялся унизиться перед ней, считая этот шаг ниже собственного достоинства, которое незаметно ускользнуло от него в тот день, когда он уличил Камилу во всех смертных грехах и порочном прелюбодеянии. Боялся в очередной раз почувствовать себя побеждённым, но знал, что медлить – не выход. Должно быть что-то ещё, иначе он рисковал бы прослыть трусом её глазах и не избавился бы от клейма ничтожества.
Через несколько секунд он плавно положил ладонь в центр двери и ощутил тепло её дыхания. С каждым мгновением оно нарастало и вот уже превращалось в обжигающий пар в кипящей посудине, который мог расплавить его кожу до кости, выжечь остатки гордыни. Джон так яростно проникся этим фантомным ощущением жара, что в какой-то момент резко отнял руку и дернул за ручку двери.
И что он увидел? Перед ним стояла совершенно другая Камила, бледная, осунувшаяся, постаревшая. В ней почти не осталось следов былой красоты. Единственное, по чём он мог бы узнать её в другое время и в другом месте – были её великолепные пепельные волосы, которые оставались такими же блестящими и прекрасными, как много лет назад. Запавшие во внутрь, потухшие глаза выражали её новую сущность, то, от чего Джон пытался застраховаться на протяжении всей супружеской жизни, в моменты радости и горя, то, что пугало его. Он пытался предотвратить эту сущность со вчерашнего дня и не на минуту не переставал думать, как это осуществить, только его действия говорили обратное. Её глаза, её огромные, как две планеты сине-каре-зелёные глаза пылали ненавистью и презрением. Тогда Камила стояла по ту сторону двери и смотрела прямо в его глаза, которые он всячески пытался спрятать или отвести взгляд куда-то в сторону. Он не мог видеть глубину её ненависти. Не мог. Она была королевой, властной и жестокой, а он – всего лишь маленьким человеком, пылью, презренным бродягой, который явился просить милостыню у своей великой владыки.
Единственное, что могло бы его спасти, чего он страстно желал, не произошло. Он хотел, чтобы она устроила скандал, начала плакать и проклинать его, ударила по лицу или громко заявила о своей ненависти, но… не молчала. А она молчала.
С минуту бесконечного молчания Камила переступила порог и просто прошла мимо него, не сказав ни слова. Джон затаил дыхание и непрерывно смотрел ей в след, ожидая бурной реакции, которой просто не было. Уходя, она бросила в его сторону последний короткий взгляд, по сути ничего не выражавший, но обосновавший многое, и безмолвно скрылась за поворотом.
Длинный светлый коридор протянулся вдоль всего этажа. С разных сторон мелькали разные люди, отдалённо напоминающие призраков или видения. Они были увлечены каждый своей определённой целью нахождения в этой больнице. Никто из них не замечал Элену, а она просматривала даже незначительные детали поведения или действий, слышала разнообразные оттенки шагов, мимики, телодвижений. Замечала тщательно скрытые детали одежды, её стиль. Большая половина этих людей являлась медперсоналом, а меньшая – по всей видимости – пациентами.
Элена сидела под кабинетом довольно продолжительное время и слегка озябла. Она то и дело переводила взгляд от помещения в целом до незаметной мелькающей лампочки в потолке, в зависимости от перепадов волнения. Лампочка привлекла её внимание больше всего. Она медленно угасала, выдавая прерывающиеся вспышки электрического разряда. Весь коридор был наполнен расплывчатыми звуками и обрывками коротких фраз, но для Элен не существовало ничего, кроме этой лампочки, корчащейся в предсмертных конвульсиях. Глядя на нее, она представляла Альфреда, мигающего между жизнью и смертью, и ей становилось страшно. Она чувствовала подкрадывающийся холод по позвоночнику и мелкую зыбь на своей коже. В голову устремлялись разные мысли приблизительно одинакового, тревожного содержания и непредсказуемой развязки. Второй раз в жизни Элена была так сильно напугана. Первый припал как раз на тот момент, когда она рассталась с Камилой больше двадцати лет назад фактически из-за нелепого пустяка и боялась, что потеряла её навсегда. Но она хорошо запомнила события тех дней, и сейчас к ней вернулось знакомое ощущение пустоты, беспокойства, ужаса личной вины.
Через несколько минут к ней вышла молоденькая медсестра с правильными пропорциями фигуры, симпатичной внешностью, но немного уставшая. Она сказала, что мистер Альфред Реналдос будет продолжать назначенное ему обследование завтра утром, так как на данный момент докторам не удалось установить подлинную причину обморока. Она также пояснила, что сначала они будут обследовать головной мозг, а затем физическое состояние организма в целом. На эти процедуры уйдет много времени. А когда курс необходимых обследований завершится, его положат в палату или назначат домашнее лечение исходя из того, что покажут анализы. По всей видимости, результаты этих анализов будут готовы к завтрашнему утру, а то и ко второй половине дня. Она заверила Элену, что эту ночь ему необходимо будет провести в больнице. По окончанию переданной ею информации, она протянула Элене визитку с номером телефона главного врача и поликлиники, посоветовав незамедлительно отправиться домой и как следует выспаться, чтобы муж не увидел её в таком подавленном состоянии. Элена вежливо поблагодарила девушку и взяла визитку. Она (медсестра) показалась ей довольно милой и обходительной. На секунду в её голове пронеслась нелепая мысль о том, что она могла бы составить достойную пару её мужу и стать любящей женой, настоящей хранительницей домашнего очага. Ах! Если бы только это было возможно! Она бы, не задумываясь, сделала бы всё, что в её силах для счастья Альфреда. Вдали от неё. Ведь она по-настоящему искренне любила его.
Предаваясь этим несбыточным мечтам, Элена встрепенулась и осознала, что мысли такого рода абсолютно неуместны в данный момент. Она была всерьез обеспокоена тем, что врачи не смогли установить точный диагноз сразу. Это могло означать только то, что это был не просто кратковременный обморок, а что-то намного сложнее. Но почему же с помощью квалифицированных специалистов, достижений современной медицины и новейшего оборудования не удалось узнать истинную причину за несколько часов? Элена ломала себе голову, теряясь в догадках и опасениях, но всё же решила последовать совету медсестры, тем более что к Альфреду всё равно не пустят до завтрашнего утра ни одного посетителя. Значит, просто не имеет смысла находиться здесь. Кроме того, она не хотела, чтобы Альфред видел её обессиленной и уставшей, с тёмными кругами под глазами. Наоборот, она хотела явиться к нему в прекрасном расположении духа, выспавшейся и красивой, чтобы как-то помочь ему взбодриться, поддержать морально. Она хотела быть красивой только для него, чтобы искупить свою вину, загладить обиду и восстановить взаимное понимание. Более того, она была намерена принести свои извинения за происшедшее и объясниться по поводу её отношений с Камилой.
Что касается корпорации «Library company», она старалась не думать об этом. Время покажет.
Переливающийся, медленно разгорающийся огонь в камине играл разнообразными тёплыми оттенками цветовой гаммы на лице Элены. Она лежала на просторном и мягком деревянном диване, обтянутом зелёным плюшем, закинув на спинку скрещенные ноги и откинув назад голову. Её тёмные искрящиеся волосы спадали к полу волнистым водопадом и переливались всеми цветами ночи. Тыльной стороной левой руки она легко касалась переносицы, поглаживая её вертикальными движениями, а правая рука свисала с дивана, обхватив широкий стеклянный стакан с двойным дном, в котором колыхалось недопитое виски темно-золотистого цвета. Элена была одета в тёплый махровый домашний халат тёмно-бардовой окраски, который она любила называть «цвет сердца», слабо подвязанный широким тряпичным поясом из такого же материала.
Её глаза были устремлены неподвижно вверх и не подавали признаков жизни. В свете огненного блеска в камине, они казались двумя крохотными горошинами серебристо-белого цвета. На фоне мрачной, лишённой электрического освещения комнаты, Элена была похожа на царицу, возлежащую в своей опочивальне или одинокую красавицу, обречённую на вечное заточение в высокой башне и вечную грусть. Если бы здесь мог находиться художник, он непременно бы взял чистый холст, кисти и краски, и возжелал бы написать её портрет в готическом стиле. Он назвал бы его «Чёрная роза». Почему? Для того чтобы понять это, необходимо проникнуться её душой, душой ещё не созданной картины, душой Элен, до конца не наполненной жизнью.
Огонь в камине продолжал исполнять «Танец семи вуалей» , до тех пор, пока эта комната не проглотила его, накрыв беспросветной темнотой. Элена тяжело вздохнула, поставила стакан на пол у подножья дивана и отпустила две затаившиеся в глазах прозрачные капельки, гладко соскользнувшие по щекам. Она опустила озябшие ноги на диван и приподнялась на локтях за мирно лежащим в углу дивана одеялом, которым в последствии накрылась до талии. Затем, перевернувшись на бок и взбив небольшую аккуратную подушку под собой, она натянула жёлтое плюшевое покрывало до головы, оставив только маленькую щель для дыхания.
Элена засмотрелась на огонь, полыхающий в камине, ассоциируя его с Солнцем, и не стала тушить до утра.
10:23
Зазвонил телефон. Элена резко открыла глаза и спохватилась. В сонном состоянии она рефлекторно принялась искать свой мобильный телефон, но позже осознала, что мелодия доносится из мобильного телефона Альфреда. Она рывком поднялась с дивана и быстро подбежала к столику, где лежал его телефон. Подняла трубку, из которой донёсся спокойный мужской голос. Он сообщил, что она может приехать в больницу святого Стефана к 12:00 и поговорить с доктором. Элена несколько раз кивнула и нервно поблагодарила звонившего. Немного погодя, она вспомнила, что в панике забыла оставить медсестре номера телефонов свой и Альфреда. «Тогда откуда они узнали номер его мобильного?» - вдруг пронеслось у неё в голове.
Только после короткой беседы она снова очутилась в окружении тишины. Гостиная была наполнена ярким светом утреннего солнца и кисло-сладким ароматом виски. Элена похлопала себя по щекам, и немного взбодрившись, посмотрела на наручные часы Альфреда, которые отдала ей медсестра, когда его поместили на обследование. Часы показывали 10:31, поэтому Элена поспешно отправилась в душ, перетирая в памяти события вчерашнего вечера.
11:50
Через полтора часа она уже выбегала из дома в лёгком осеннем кардигане чёрного цвета и прилегающем кетоновом насыщенно-лиловом платье в стиле «коктейль» делового покроя, застёгивая его на ходу под самое горло. В руках она держала портфель, который брала вчера и ключи от машины.
Преодолевая последнюю ступеньку, Элена бросила ключи Фрэнку, водителю Альфреда, который ловко поймал их с воздуха, и села в машину.
Этим ненастным утром шёл моросящий дождь, такой освежающий и приятный, что она не стала брать зонт. Второпях Элена успела только выпить чашку зелёного чая и съесть пару холодных ватрушек всухомятку. На волосах искрились капли осеннего дождя и тонкий серебряный обруч, затерянный в густой тёмной шевелюре. Он изысканно дополнял её эффектное платье и элегантную накидку своей наивной простотой. Элена была похожа на настоящую леди, неприступную и хваткую светскую львицу, в то же время непревзойдённо женственную и желанную. Не зная её истории, можно было бы предположить, что она опаздывала на важную деловую встречу или собеседование, но поскольку сама Элена знала, что истинная цель её поездки отнюдь не такая благоприятная и впечатляющая, как могло бы показаться на первый взгляд. Она чётко осознавала, что ей предстоит пережить, поэтому воздержалась от какого-либо макияжа и драгоценных украшений. Единственное, что она посчитала важным и приемлемым в данной ситуации – деревянные чётки, подаренные её золовкой (сестрой Альфреда) на Рождество, которые она надёжно спрятала в глубокий карман кардигана.
13:05
Из-за длинных пробок на дорогах, Элена не смогла приехать раньше. В это время лечащий врач Альфреда был занят на территории соседнего корпуса поликлиники, и ей пришлось ждать.
13: 37
Охваченная досадой опоздания, Элена сидела на знакомом месте под тем же кабинетом и вспоминала вчерашнее ощущение волнения. Она снова начала нервно трясти ногой и перестукивать тремя пальцами левой руки по пластиковому покрытию папки-портфеля, время от времени посматривая на наручные часы.
Обшаривая глазами весь коридор, её взгляд остановился на вчерашней мигающей лампочке, которая невыносимо раздражала. «Неужели они не могут поменять эту лампочку, которая давным-давно пришла в негодность?!» - подумала она и осеклась. Неутомимое творческое воображение вновь создало образ Альфреда, нуждающегося в помощи. В её помощи. А она просто не знала, как помочь ему выбраться оттуда, откуда может вытащить только счастливый случай судьбы. По спине прокатилась волна страха и Элена резко отвернула голову, переводя взгляд на дверь кабинета.
За последние два дня она слишком много перенервничала, обременяя свою, и без того слабую нервную систему на тяжёлые моральные лишения. Усталость брала своё и вскоре заставила её набрякшие веки опуститься, утонув в лёгкой полудрёме.
15:25
Элена спохватилась от чьего-то внезапного прикосновения. Почувствовав, как на её плечо опустилась чья-то тяжёлая рука, она открыла глаза и увидела перед собой человека в белом накрахмаленном халате, синих шелестящих брюках и небольших прозрачных очках в металлической оправе, сильно вдавившихся в переносицу. Человека, которого она так долго ждала.
Заметив её реакцию, доктор неловко отошёл в сторону и поспешно извинился.
Элена (встревожено встаёт):
Доктор, что с ним? (С надеждой) Он очнулся?!
Доктор (спокойно):
Заходите в кабинет.
(открывает дверь и пропускает Элену в кабинет)
Пауза:
(Доктор закрывает за ней дверь и жестом предлагает Элен сесть. Она садится, нервно сжимая в руках папку-портфель)
Доктор (опускает голову):
Миссис Реналдос…
(подходит ближе, вздыхает и снимает очки. Протирает их уголком своего халата)
Если бы не этот случай,
Мне пришлось бы всё скрывать.
(смотрит на удивлённую Элен и продолжает)
Но случившееся учит,
Что разумнее сказать.
Элена (не выдерживает):
Говорите! Не томите!
(помедлив)
Что мой муж просил скрывать?..
Доктор (криво усмехается и надевает очки):
Вы догадливы, Элена
(мгновенно сообразив, добавляет)
Я могу Вас так назвать?
(старается оттянуть время)
Элена (взмахивает рукой, продолжая смотреть на него):
Да, конечно. Без проблемно,
(кладёт портфель на стол)
Что должны Вы мне сказать?!
Доктор (берёт стул и садится с ней рядом, склоняя голову):
Ваш супруг здесь не впервые.
В нашей клинике давно
Наблюдаются больные
С тем же, что и у него.
Пауза:
(Элена внимательно вслушивается и не может понять, о чём он говорит)
Доктор:
Год назад Вы убедили
Обратиться к нам его.
(жестикулирует)
Так как он был обессилен
Частой болью головной.
(вскидывает голову и трёт ладонью щёку, бросая на неё косой взгляд)
Элена (задумчиво):
Да. Я помню. Он так злился
На меня за тот контроль.
(трясёт указательным пальцем, пытаясь вспомнить прошлое)
Но в итоге обратился.
(переводит взгляд на доктора и прижимает палец к губам)
Слишком частой была… боль.
(бледнеет и убирает палец)
Что Вы мне сказать хотите,
Что события тех дней
Возвращаются в избытке
И становятся сильней?!
(слегка прищуривается)
Доктор (встаёт и отходит в сторону):
Не совсем Элен, но…
(поворачивается к ней, указывая левой рукой в неизвестном направлении)
Элена (твёрдо):
Доктор.
(на глазах видны слёзы)
Можете ответить
Мне доступным языком!
(однократно бьёт ладонью по столу и роняет две слезы)
Что я знать должна об этом?!
(строже)
Чем мой муж болел потом?!
Пауза:
(Доктор идёт в конец комнаты со стаканом в руках. Наливает воду из бутылки и подаёт Элен, которая едва сдерживает себя в руках. Он понимает, что придётся сказать всё)
Доктор (передаёт бокал):
Мы держались, как умели
На плаву весь этот год.
(Элена берёт бокал и ставит его на стол, продолжая смотреть ему прямо в глаза)
Но болезнь ушла от мели,
Прогрессируя вперёд.
Пауза:
(Элену охватывает электрическая дрожь и мелкий холод по позвоночнику)
Доктор:
У него опухоль мозга.
Операция нужна.
(Элена отрешённо берёт бокал с водой и выпивает залпом большими глотками)
Но Вы знаете, что сложно
Сейчас что-либо сказать…
(смотрит в сторону)
Пауза:
(Элена сидит не двигаясь, потупившись куда-то вдаль. Горячие слёзы медленно катятся по её лицу. Дрожь подступает к горлу. Доктор начинает беспокоиться за её состояние, и намерен предотвратить нервный срыв. Он быстро подходит к ней и слегка дотрагивается до щёк. Похлопывает, но Элена уклоняется)
Доктор:
Элена! Элена! (хватает её за плечи и встряхивает) Элена!!!
(Элена останавливает свой взгляд на нём и замирает с широко открытыми глазами)
(продолжает)
Если вы согласны с этим…
Элена (резко и категорично):
Я согласна! (Помедлив) Лишь бы он…
(всхлипывает, закрывает лицо руками, трясёт головой и в итоге срывается на истерический плач)
Пауза:
(Доктор пытается её успокоить. Он прижимает её к себе и крепко обнимает. Гладит по голове, но намеревается объяснить всё до конца, чтобы не травмировать её повторно. Элена не успокаивается. Она продолжает кричать ещё больше)
Элена:
Нет!!! Альфред!
(разрывается в слезах)
Нет!!! Нет!!!
(съёзжает на пол и становится на колени)
(Доктор опускается вместе с ней, всё еще крепко обнимая. Он плотно прижимает её голову и тихонько раскачивает. В тишине слышится только громкое рыдание Элен и тихое шуршание накрахмаленного медицинского халата. Через несколько минут дикие вопли сменяются частыми всхлипываниями и царапаньем в горле, а затем и вовсе прекращаются. Доктор постепенно отпускает её. Достаёт носовой платок из кармана своего халата и подаёт ей. Она отрешённо принимает его и кивает в знак благодарности. Он встаёт и подаёт ей руку. Она поднимается и садится на стул, прижимая платок ко рту. Доктор наливает ей ещё воды, но она отказывается, отрицательно качая головой. Тогда он отходит в сторону и чувствует себя полным ничтожеством, говоря об этом в такую минуту. Он знает, что у него нет выбора. Элена понимает, что должна выслушать всё до конца)
Доктор:
Всё же должен Вам заметить
Нет гарантии на сто.
(прискорбно качает головой)
Пауза
Элена (встаёт и уверенно подходит к доктору):
Примените всё, что можно,
Чтобы жизнь ему спасти.
(внушительно)
Даже если будет сложно –
Не сдавайтесь на пути!
(Доктор меняется в лице, замечая её уверенность и нахлынувший оптимизм)
(продолжает, поднимая вверх сжатый накрепко кулак, и щурится)
Ухватитесь за надежду
Он не должен умереть!
(хмурит брови)
Каждый путь не безупречен,
Если тщательней смотреть.
(Доктор делает восхищённое лицо и понимает, что она готова к борьбе за жизнь родного человека, несмотря на сложность ситуации)
(твёрдо)
Оперируйте немедля!
Я пойду на данный риск.
(щурится, глядя ему в глаза)
Ничего не есть безвредным,
Если вдаться в этот сыск.
(на глазах появляются слёзы)
Я отдам любые деньги.
Если надо – жизнь отдам!
(скрещивает руки и поднимает их к лицу)
Я прошу Вас лишь поверить
И тогда поверят Вам.
(помедлив, добавляет)
Я в Вас верю, доктор, верю.
(берёт его за руку и крепко сжимает её)
Верю в чудо и добро.
(улыбается сквозь слёзы)
И теперь я Вас заверю,
Что всё будет хорошо!
Пауза:
(Элена отпускает его руку и ждёт ответа)
Доктор:
Как я Вами восхищаюсь!..
Пауза:
(Элена заворожено смотрит ему в глаза. Доктор боится нарушить её только что восстановившееся душевное равновесие лишней фразой. Он чувствует, что должен решиться на этот шаг и сделать свой выбор)
Доктор:
Хорошо. (Улыбается) Начнём войну!
(сжимает руку в кулак и касается груди)
(Элена улыбается сквозь слёзы)
Я на совесть постараюсь,
Что б не чувствовать вину.
(отходит к столу)
Подготовлю документы.
(жестикулирует указательным пальцем)
Нужно будет обсудить
Ещё несколько моментов.
Элена (встревожено оборачивается к нему):
А нельзя их отменить?
Доктор (утешительно):
Не волнуйтесь. Время терпит.
Я Вам завтра позвоню.
(подходит к ней и берет за плечи)
Не теряйте силы верить,
Даже стоя на краю.
(заглядывает ей в глаза)
Пауза
Элена (всхлипывает, но быстро успокаивается):
Всё, всё! Всё. (Жмурит глаза) Спасибо.
Я признательна Вам, доктор
За попытку жизнь спасти.
Доктор (шутливо):
Ну, ведь нужно же, чтоб кто-то
Смог к обрыву подойти.
Пауза:
(Элена понимающе кивает)
Доктор (скрещивает руки на груди):
У Вас есть ко мне вопросы?
Элена (подумав):
У меня к Вам просьба есть.
(помедлив)
Велики ль мои запросы?
(мешкает)
Доктор (любезно):
Может, лучше Вам присесть?
Элена (жестом отказывается):
Я могу его увидеть?
(умоляюще)
Хоть одним глазком взглянуть?
Я прошу, не откажите,
А не то мне не уснуть.
Доктор (отрицательно вскидывает головой):
Нет, Элена. Извините.
Навещать сейчас нельзя.
(продолжает, увидев её грустное выражение лица)
Нужно время, Вы поймите
Ну… (Помедлив) Не зависит от меня.
Элена (горько усмехается):
Доктор. (Взмолившись) Доктор…
Ну, хотя б издалека!..
(с надеждой смотрит ему в глаза)
Я прошу Вас! Умоляю!
Это важно для меня!
Пауза
(Доктор неодобрительно смотрит на неё. Элена не отрывает взгляда)
Элена (шёпотом):
Доктор…
Пауза
Доктор (вздыхает):
Хорошо.
(Предупреждающе показывает указательный палец)
Но ненадолго.
И лишь так, как я скажу.
Извините, но в палату
Я пока не пропущу.
Вы посмотрите в окошко
И не более того.
Элена (улыбается):
Всё равно. Хоть на немножко
Мне увидеть бы его!
Доктор:
Пойдёмте.
(открывает дверь и галантно пропускает Элену вперёд)
(Элена проходит мимо него, кивнув в знак благодарности, и выходит из кабинета)
Она снова очутилась в длинном больничном коридоре, наполненном смесью неясных звуков и выразительных обрывков фраз. Люди метались в разные стороны слева - направо и наоборот, вверх и вниз по лестнице слышались тяжёлые мужские шаги и звонкие удары женских каблуков об пол, вымощенный гладким линолеумом. Перед ней проносились в основном доктора и медсёстры, одетые в белые халаты и синие колпаки, полностью скрывающие волосы. Каждый из них был чем-то озабочен или обеспокоен. Элена не уставала удивляться, почему в этом отделении так мало пациентов и так много врачей. Она шла вслед за доктором, не отставая от него ни на шаг, постоянно оглядываясь по сторонам. Среди неумолимой суеты она чувствовала себя призраком, бесплотным созданием, невидимым человеческому глазу. Здесь никто не обращал внимания на то, во что она одета, как ведёт себя, куда направляется или откуда возвращается. Здесь никого не интересовала цель её визита, да и сама она никого не интересовала. В этом отделении у каждого было свое семейное горе, и каждой оставался наедине с ним.
Элена продолжала внимательно осматривать помещение, как бы изучая его содержимое до тех пор, пока они не подошли к двери палаты Альфреда. Они остановились. Доктор потянул за верёвку, поднимая пластиковое жалюзи и обнажая небольшое застеклённое окошко круглой формы, в которое была хорошо видна комната изнутри. Затем он попросил Элен подойти поближе и позволил ей заглянуть в это окошко. Она осторожно приблизилась к двери и сразу же увидела спящего Альфреда. Он лежал на спине, подключённый к капельнице и ещё каким-то неизвестным ей аппаратам. Издалека его лицо казалось бледным, но необычайно спокойным для своего состояния. Доктора дали ему успокоительное снотворное, так что, по-видимому, он проспит до завтрашнего утра. Элена заворожено вглядывалась в выражение его лица, изучала мимику и небольшие, неглубокие впадины на обеих щеках, покрытые тончайшей сетью возрастных морщин. Она коснулась стекла вспотевшей ладонью, оставив влажный след, и провела по нему сверху - вниз, представляя, что прикасается к сухим, тёплым щекам Альфреда.
Доктор всё это время стоял позади неё, чуть поодаль, давая возможность хоть как-то остаться наедине со своей бедой и открыться волнам чувств. Он молча наблюдал за каждым её движением или незначительным жестом, понимающе склоняя голову.
Через несколько минут он подошёл ближе и нарушил её безмолвное одиночество.
Доктор (мягко):
Очень любите супруга?..
Элена (поворачивается к нему, а затем снова переводит взгляд на Альфреда):
Он прекрасный человек!
Наша жизнь – его заслуга.
Я должна ему по век.
(переводит дыхание)
Он меня безумно любит,
Уважает, бережёт…
(печально)
Может быть, его погубит
То, что счастьем он зовёт.
(Доктор молча слушает)
(вытирает текущие слёзы)
Вы не знаете деталей
(с горечью закрывает глаза)
Перед ним моя вина.
(часто кивает, как бы сама себе)
И обида в нём осталась.
(помедлив)
Может даже не одна.
Пауза
Элена (отворачивается от окошка и ещё раз вытирает слёзы, которые потеряли всякий контроль):
Ну, не важно. Это наше.
(секунду смотрит на доктора и проходит мимо него)
Ни к чему Вам это знать.
(поворачивается к нему лицом и останавливается)
Бог судья: сейчас мне страшно
Так, что страшно и сказать.
Доктор (сочувствующе):
Вы домой сейчас езжайте,
Отдохните хорошо.
(немного сощуривает глаза)
Но прошу, не напивайтесь
Этот путь хуже всего.
Элена (пожимает его руку и на секунду замирает, глядя в глаза):
До завтра, доктор.
Доктор (отвечает на рукопожатие и кивает):
До завтра, миссис Реналдос. Элена.
(Элена уходит)
(крестит её в спину и шёпотом проговаривает)
Да поможет тебе Бог…
17:48
Элена медленно прошла по коридору до самого поворота, а затем бегом спустилась вниз по ступенькам на первый этаж. Она выбежала в фойе, пристукивая каблуками, и резко остановилось. В голову пришла мысль о том, что она так и не узнала, на каком этаже и в каком именно отделении больницы разместили её супруга, хотя с некоторых пор начала догадываться. Она всё ещё не хотела верить в болезнь мужа, а потому боязливо повернула голову назад, чтобы прочитать название отделения, написанное большими буквами английского алфавита на выступе в потолке. В одно мгновение подтвердились все её опасения по этому поводу, когда она прочла слово, заставляющее замирать сердце, слово, пугающее чувствительное воображение человека в ночных кошмарах или приносящее невосполнимое горе в любую семью. Слово «ОНКОЛОГИЯ».
Элена по-своему растолковала это понятие и медленным шагом вышла на улицу. Около входа её ждала машина и водитель, который изобразил выжидающее выражение лица, когда Элена посмотрела на него. Она бесстрастно спустилась к машине и открыла заднюю дверцу.
Фрэнк (любопытно):
Что?..
Элена (опускает голову, не глядя на него):
Плохо.
Фрэнк (понимает сложность ситуации и ограничивается первым и последним вопросом и состоянии здоровья своего шефа):
Что прикажите, миссис Реналдос?
Элена (поднимает взгляд, обращённый к нему):
Домой, Фрэнк. (Кивает) Домой.
(садится в машину)
19:03
Дом был наполнен тишиной. Элена бесцельно бродила пустыми мрачными коридорами, минуя комнату за комнатой, расположенных по левую сторону одна за другой. Она внимательно всматривалась пустыми глазами в каждую картину из ряда беспорядочно разбросанных произведений искусств на стенах справа. Все они были одинаково окаймлены золотистыми рамками и покрыты тонкими прозрачными стёклами. Когда она проходила мимо них, в этих стёклах отражалась её скользящая тень. Элена то и дело останавливалась на поворотах, опираясь о стены и закидывая назад голову, чтобы набраться немного сил для дальнейшего похода и перевести дыхание. Она не могла позволить себе расслабиться, хотя силы покидали её с каждым шагом или любыми другим физическим движением. Её мысли лихорадочно переключались на различные бытовые мелочи, не стоящие такого внимания, только для того, чтобы отвлечься от реальной опасности.
Войдя в кухню, Элена включила свет и остановилась. Она медленно двигалась по периметру, легко касаясь рукой предметов кухонной мебели, посуды и другого, осматривая каждую деталь, как будто старалась не упустить чего-то очень существенного, чего-то, чего не могла замечать раньше. Она думала о том, как будет выглядеть её дом через десять, двадцать, пятьдесят лет… и будет ли он существовать после смерти хозяев. До этого момента, она никогда не задумывалась о том, что жизнь может в корне измениться за считанные минуты, даже секунды, если найти к этому философский подход. Её никогда не занимал вопрос, что станет со всеми предметами в этом доме, во что превратятся каждая из комнат или какие новшества будут заменять привычные старые предметы.
Наука доказывает, что только живые организмы из плоти, костей и крови способны рождаться, жить и умирать, но что, если копнуть глубже, придерживаясь данной теории и постараться найти ей достойное опровержение. К примеру, если взять обыкновенный деревянный стол, вряд ли можно сказать, что он обладает какими-либо качествами одушевленного предмета, но стоит лишь задуматься о том, как этот стол оказался на витрине одного из городских магазинов мебели, можно смело вести цепь последовательных рассуждений.
Всё началось с того, что какой-то лесоруб спилил могучее дерево, именуемое дубом, и погрузил первосортные поленья в грузовик, который в свою очередь доставил их на пилораму, где профессиональные мастера займутся их детальной обработкой. В ходе ряда преобразований образуется идеально изготовленное деревянное изделие на четырех ножках, которое пока ещё трудно назвать столом. Затем, чтобы завершить начатое, это изделие подвергают окраске, полированию, покрытию фиксирующими веществами и оставляют в специально отведённых местах для сушки. По прохождению определённого количества чалов, а может даже и дней, это изделие превращается в настоящее произведение искусства, даже без посторонних украшений или резного орнамента. Теперь, глядя на результат этой плодотворной работы можно с уверенностью сказать, что получился превосходный кухонный стол, который можно доставить в магазин мебели и после продажи получить за него хорошую выручку. Не это ли рождение?
Далее стол попадает в магазин и, как образец мастерства будет выставлен на всеобщее обозрение с целью привлечения покупателей. Когда в магазин заходит потенциальный покупатель, имеющий при себе деньги, реализаторы само собой уподобляются расхваливать преимущества и достоинства товара. Но покупатель сам прекрасно видит этот товар и восхищается тонкой работой мастера. Немного осмотревшись, он принимает решение приобрести товар и договориться о доставке на дом. Вскоре после этого, стол оказывается у него на кухне и начинает свою новую «жизнь». Отныне и навсегда он будет верно служить своему хозяину до тех пор, пока будет ему нужен.
Но вот проходит какое-то время и у стола отваливается ножка или отвинчивается один из гвоздей, а может быть и несколько сразу, и тогда хозяин вынужден воспользоваться помощью специального оборудования, чтобы починить его и придать надлежащий вид. С первого раза не получается. Тогда он пробует ещё раз и ещё, пока не достигнет цели. На п-ное число раз у него наконец-то получается, и стол снова продолжает служить ему ещё какое-то время. Не это ли процесс жизни со всеми его сложностями и препятствиями?
Проходит ещё несколько лет и хозяин понимает, что чинить уже бесполезно, невозможно что-либо исправить или повернуть время вспять, так как пробил его час. Предмет пришёл в негодность и уже пора расставаться с ним навсегда. Не это ли смерть? Жизненный финал? Точка.
Эти и многие другие мысли на некоторое время отвлекли Элену от тяжких воспоминаний.
Иногда, как оказывается, не нужно искать родственную душу для того, чтобы поплакать и рассказать о своей беде, достаточно оглянуться по сторонам и увидеть, что нас окружает жизнь, безмолвные слушатели, которые с удовольствием выслушают всю историю до конца, без упрёков и не перебивая. Да, они не смогут дать добрый совет, но, кто знает, возможно, оставшись наедине с самим собой, человек прислушается к собственному сердцу и сможет найти ответ самостоятельно. Ведь никто и ничто не посоветует лучше, чем совокупность разума, сердца и интуиции. Они всегда идут рука об руку и не могут существовать отдельно друг от друга. Даже тогда, когда человек оказывается на грани полного замешательства, он всегда может обратиться за помощью к своему сердцу, анализируя ситуацию разумом и подкрепить её интуицией. Достаточно лишь понять, что жизнь повсюду, она окружает нас даже там, где, казалось бы, её нет.
Элена только сейчас поняла, Как много совершила в своей жизни впустую. Она вдруг подумала, что с лёгкостью могла бы стать счастливой рядом с любимым человеком много лет назад, не боясь последствий, которых просто могло не быть. А так, ей пришлось столько лет избегать романтических отношений с Альфредом, превращая и его жизнь в неумолимый поток одинаковых беспросветных будней, в которых нет места любви и семейному счастью. Теперь слишком поздно что-либо «чинить» в прошлом, пытаться повернуть время вспять и многое исправить в своей жизни, поздно сожалеть, но ещё можно изменить будущее, учась на своих ошибках в прошлом, сделать его таким, чтобы завершить свой жизненный путь с достоинством. Случившееся подтолкнуло её на мысль о том, что она и только она хозяйка своей судьбы, и что её будущее зависит от неё.
Элена присела на невысокий деревянный табурет рядом со столом и вновь погрузилась в раздумья.
К сожалению, жизнь человека безумно коротка, настолько, что иногда мы просто не успеваем задуматься о том, как живём. Годы бешено несутся вдаль, отнимая у нас детство, юность, молодость, красоту. Их невозможно остановить, как невозможно остановить шторм в море. От него приходиться только спасаться, прятаться… или же попытаться противостоять. При этом всегда следует помнить, что шторм также непродолжителен, как и жизненные неурядицы, после которых неизбежно наступает затишье, штиль.
Вечность не имеет границ, но она никогда не останавливается на месте, постоянно двигаясь вперёд, совершенствуясь и набирая всё больше и больше новых характеристик. Так, годы исчисляются минутами, а полвека – всего лишь полчаса в непрерывном круговороте событий и истории. Меняется история, меняются люди, а неизменной остаётся жизнь – такая прекрасная и такая непредсказуемая. Жизнь.
21:18
Элена держалась, как могла, но в итоге дала волю чувствам и горько заплакала, склонив голову на сложенные на столе руки. Она плакала настолько чувственно и душевно, что громкие всхлипы раздавались стрелами в огромном пустом доме и больно ранили её изнутри. По эти душераздирающие звуки просторная и светлая кухня мгновенно превратилась в логово стенания и боли. А предметы, которые ранее приносили только пользу и являлись необходимыми помощниками в доме, сейчас выглядели, как кладбищенские надгробные плиты, находящиеся среди вечной тишины и памяти. Они приобрели чёрную, устрашающую окраску и обдавали тьмой даже самое светлое воображение, затмевали самые чистые воспоминания и безукоризненно добрую ауру. Плач Элен напоминал печальный вой койотов в ночных пустырях при полной Луне, которая в это время казалась вовсе не романтическим светилом, а холодным и жутким огненным шаром, как будто накликающем несчастье.
Сейчас время ни о чём не говорило. Оно просто остановилось для неё. Его не существовало. Неужели были все эти годы? Неужели Альфред действительно серьёзно болен? Неужели он и вправду может умереть? Элена и представить не могла, как сильно она привязана к своему мужу, как сильно жалеет о том, что была неискренна с ним все эти годы. Если бы он только поправился, чтобы она могла сказать, как сильно переживала и тосковала о нём! Она знала, что никогда не сможет искупить всей вины и никогда не простит себе его сломанное счастье. Одного она не учла: Нужны ли ему её переживания и дружеская обходительность? Очевидно, ему просто не доставало любви, которую она не могла дать от чистого сердца.
Как бы то ни было печально, человек никогда не сможет по-настоящему оценить того, кто ему дорог, пока не потеряет его. Чтобы понять, нужно потерять. По-другому просто не получится. В этом состоит взаимная привязанность людей, разительно отличающаяся от сущности животных, которые боготворят и защищают своих ближних при жизни и никогда не сделают им больно.
Элена, обессиленная и подавленная, вышла из кухни и направилась в спальню Альфреда. Она вошла в тёмную комнату и включила настольный торшер на столике у кровати с его стороны. Открыв шкаф с его одеждой, ей вдруг пришло в голову, что она ни разу не покупала ему рубашку и даже не интересовалась, как он одет, во что обут. Он был для неё призраком при жизни. Лишь иногда она удосуживалась завязать ему галстук, всякий раз стараясь увильнуть от уединения с ним. Боже! Он был узником её никчёмных прихотей, рабом её тайных воспоминаний и даже не попытался выяснить причину её холодности или упрекнуть супругу в чём-либо. Он был её Ангелом-хранителем, а она пренебрегала его покровительством и отвергла его любовь.
В шкафу висели несколько тщательно выглаженных им самим же рубашек пастельных тонов и восемь одинаковых костюмов чёрного, тёмно-синего, белого и серого цветов. Каждого по паре. Внизу стояли восемь пар чёрных ботинок в деловом рабочем стиле, идеально гармонирующих с будничными костюмами и смокингами. Альфред любил упорядочивать свои вещи таким образом, чтобы у каждой было своё определённое место в доме. Он всегда старался обустраивать свою жизнь по подобию календаря, где за вторником идёт среда, а за средой следует четверг и никак не иначе. Элена научилась принимать мужа таким, какой он есть, не вмешиваясь в его маленькие секреты, но только сейчас, когда Альфред находился на волоске от смерти, поняла, что должна была интересоваться его жизнью хотя бы изредка.
Она сняла с тремпеля одну из его рубашек и зарылась в неё лицом. Затем, подошла к пустой холодной кровати и, в янтарном свете настольной лампы, прилегла на его сторону, прижимая к груди рубашку.
По просторам комнаты вальяжно разгуливал прохладный осенний ветер, влетавший сквозняком в открытое окно. Под влиянием незабываемого ощущения холода, возникало сильное желания провалиться в глубокий сон и на несколько часов забыть об этом ужасном дне. Элена плотно закуталась в тонкое покрывало, крепче обняла родную вещицу и закрыла глаза.
Ей снилась Камила.
23: 25
Элена открыла глаза и сразу почувствовала, как две горячие слезы скатились по её щекам. Она слегка встрепенулась и отбросила покрывало. Холод мгновенно дал о себе знать и уже расползался по всему телу, покрывая обнажённую кожу ног и рук мелкой зыбью. Элена машинально потёрла руки и, поджав ноги, села на кровати. Вскоре она осознала, что проспала чуть больше двух часов, когда посмотрела на наручные часы, показывающие 23:30. Её опухшие от слёз глаза с трудом могли выдержать тяжесть век. Едва приоткрыв их, образуя две тонкие прорези, Элена увидела всё ту же пустую неуютную комнату и вдруг вспомнила свой сон. Под давлением этого неожиданного воспоминания, она прокрутила реальные события на несколько часов назад и побледнела.
Она вспомнила, что сегодня на рассвете, Камила будет вынуждена покинуть Ванкувер вместе с Джоном и их будущим ребёнком. Джон также дал слово разрешить ей увидеться с Камилой перед вылетом. Точное время рейса она не знала, но приблизительно догадывалась, что это случится очень скоро. А она не могла отпустить её, не взглянув в глаза, не прикоснувшись к её божественным пепельным волосам, алым губам… Она не могла не обнять её в последний раз. Это обстоятельство заставило её на некоторое время забыть о болезни Альфреда, да и нём самом. Она была одержима мыслью о том, что считанные часы вскоре разлучат её с той, которую она по-настоящему открыто любит. Кроме того, она рискует потерять её навсегда.
Не долго думая, Элена взяла стоящий на столике возле кровати сотовый и начала набирать номер мобильного телефона Камилы, который давно успела выучить наизусть. При этом, не чувствуя, что по-прежнему слишком плотно сжимает в руке рубашку Альфреда.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=271810
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 24.07.2011
Молодому поколению
нашего века
посвящается...
Растет бурьян с конца восьмидесятых
Уже как двадцать с лишним лет проклятых,
Лет бурь и гроз, и слез страны без краю,
Где было поле грез – теперь земля пустая.
Бурьяном заросла дорога в путь далекий,
Ковыль – ее стезя, сухой и одинокий.
Как рана точит кровь, земля бурьян иссушит,
И словно ряд тисков, бурьян дорогу душит.
Сужает и дробит, опутывая стеблем,
Как царь-митрополит попов перед молебном.
Упорно глушат треск дорожной серой пыли
Тяжелые колеса больших автомобилей.
А даль бурьян не рвет, с собою только манит,
Пленяет и зовет, прельщает и дурманит.
И тянется он вдаль неведомой тропинкой,
Живучий, словно сталь, роняющий слезинки.
Они не промочат неведомой дороги,
Сорвутся в пустоту у жизни на пороге,
А времени останется лишь пыль
Длиной дороги в сотни тысяч миль.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=271809
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 24.07.2011
Трудится должно мне, чтобы в труде забыться,
Чтоб не видать печаль в холодном дне,
Чтоб, словно гром, о небо плетью биться,
А не сгорать на медленном огне.
Чтоб на чело мне пали два мерила,
И в кровь сражались за мое чело,
Чтоб и звезда, и бездна им светила,
Но солнце чтобы грело их одно.
И окунулись в омут чтоб безвестный
Глава и руки, когтем не разя,
И чтоб простерся ангел бестелесный
Над ржавчиною старого гвоздя.
Пусть сделает мой труд сей дивный вестник
Наперекор Сизифовым трудам,
Как верный друг и Господа наместник,
Которому хвалу и честь воздам.
И скажет, лишь устами потрясая,
В глаза мне глядя долго свысока,
Что труд мой, по крупицам собирая,
История восславит на века.
10 июня, 2011 год
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=271627
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 23.07.2011
Сцена пятая. Часть 2
Альфред
Утро Альфред встретил в обыденном расположении духа. Лёжа на правом боку, он проснулся от яркого солнечного света сквозь лишённое занавесок окно. Прямые лучи раздражали глаза так сильно, что не спасали даже опущенные, плотно прижатые веки. Он поморщил нос, потёрся им о рядом лежащую подушку Элен, и рывком спохватился. Как ни странно, подушка была ещё тёплой и сохранила лёгкий запах ее одеколона (того самого, который так любила Камила). Обычно, когда Альфред начинал собираться на работу, Элена уже давно была там, занималась упорядоченным потоком эксцентричных клиентов и скучным учётом деловых бумаг, которые он старался всячески игнорировать, сваливая их на своего персонального помощника или секретаря. Что касается Элены, то она всегда любила это занятие и не могла доверить такое «ответственное задание» кому-либо другому. Альфред видел в ней предпринимательскую жилку и хотел, чтобы она развивала в себе это редкое и полезное качество. Но её вполне устраивало нынешнее положение вещей, и она считала, что на этом её карьерная лестница подошла к концу. По её мнению, карьера – это убийство жизни. Когда человек сосредотачивается на карьере слишком фанатично, жизнь в буквальном смысле проходит мимо него, а точнее, карьера заменяет его жизнь целиком и полностью, вытесняя другие ценности. Она также считала, что люди, склонные к суициду являются закоренелыми карьеристами и, если не всегда им удаётся достичь своей цели, они могут вполне осознанно совершить самоубийство, не думая ни о чём другом, как о потерянной надежде на удачно сложившуюся карьеру. Элена старалась не уподобляться такому типу людей и держаться подальше от них.
Альфред не был карьеристом, хотя карьера играла немаловажную роль в его жизни. На ней был основан его вполне успешный бизнес, хотя и в этом есть место нюансам. Карьера не мешала ему жить. Он просто не допускал до этого, часто отказывая себе в той или иной материальной выгоде. И он никогда не жалел об этом, действуя на усмотрение обстоятельств. Элена восхищалась его способностью так ловко и складно управляться со всеми делами, контролировать сеть успешных прибыльных компаний, и при этом находить время для дружеских посиделок, частых звонков матери и сестре – единственных его родственников после смерти отца и бабушки, которые проживают где-то в Рио-де-Жанейро (Бразилия, Южная Америка), а также его любимых поездок на рыбалку, в которые он иногда посвящал и Элену. Несмотря на активную производственную деятельность, он всегда оставлял место для жизни и моментов простого человеческого счастья.
Альфред ещё немного посидел на одном месте, размышляя о странном феномене «тёплой подушки» и нехотя встал с постели. Надев домашний халат, выглаженный и отбеленный Эленой со вчерашнего дня, он вышел в коридор и спустился по лестнице в гостиную. На столе стоял свежий завтрак и чашка из белого фарфора, наполненная ароматным зелёным чаем. Альфред прищурился и оглянулся в замешательстве. Он никак не мог понять, что всё это значит, да и не хотел. Ему было просто приятно, и он не хотел искать причину этому инциденту, вороша неизведанные глубины женского сердца. Во всей этой ситуации было что-то искреннее, неподдельное и он был уверен, что на такое способна только любящая женщина и верная жена.
Вскоре из кухни донеслись звуки хлюпающей по дну металлической раковины воды и звонкие удары по паркету тонких шпилек Элен, которая приближалась к нему, облачённая в элегантный чёрный брючный костюм в деловом стиле. В руках она держала чёрную папку-портфель и бокал свежевыжатого апельсинового сока, который она всегда принимала по утрам в качестве ободряющего напитка. Альфред удивленно поморщил брови и заворожено следил взглядом за каждым её шагом.
Элена мрачно улыбнулась, зная, что скоро придётся распрощаться с настоящим положением. Она надеялась, что Альфред мог что-то заподозрить, усомниться в её искренности (хотя в тот момент она была искренняя) и сейчас же потребует объяснений, которых она опасалась больше всего. Но он не потребовал. И даже ничего не заподозрил. Более того, вся эта ситуация казалась ему знаком внимания любящей жены. Приготовленный ею завтрак – прощание с той жизнью, которой она жила двадцать лет, и которая прошла впустую для обоих, казалась ему проявлением нежности и заботы. А её мрачная, нелепая улыбка была для него небесным озарением, проблеском солнечного света сквозь тёмные дождевые тучи, нависающие над его серой жизнью. Что могло быть прекраснее улыбки любимой женщины? Он слишком сильно любил её, чтобы подозревать в подобных вещах или не доверять ей. Альфред надел эти глупые розовые очки в день их первого свидания и не снимал ни разу за всю супружескую жизнь.
Вид его наивного, ничего не подозревающего, счастливого выражения лица подавлял в ней жалость. Человек, способный на такую любовь заслуживает глубокого уважения и почтения, но никак не жалости. Элена всё больше и больше ненавидела себя за то, что придётся снять эти розовые очки насильно. Она так не хотела причинять ему боль и отдала бы всё на свете, чтобы избежать этого. Всё, кроме любви к Камиле, даже собственное спокойствие. Истинная любовь не заслуживает предательства и лжи. Она строиться на взаимном уважении и открытости. Шестое чувство подсказывало, что Альфред никогда не простит ей этого предательства, не говоря уже о понимании её чувств. Самую сильную боль причиняет неизбежное предательство друга. Она считала Альфреда своим другом и всегда была готова предоставить ему своё общество в качестве хорошего собеседника, которым он иногда пользовался. Но она не могла принять тот факт, что ему нужна женщина, а не друг. Женщина, которая смогла бы ответить взаимностью на его чувства. Увы, она не могла дать ему это. В свою очередь, Альфред не мог смириться с тем, что она невольно заменяла ему вечернюю газету, телевизор, собеседника, а иной раз и коллегу по работе, с которым можно выпить по чашке кофе в обеденный перерыв, перемолвившись несколькими словами о тяжести будничных дней или о вчерашних новостях в мире политики.
Элена подошла к нему, сохраняя напускную улыбку и роль идеальной жены, судя по его лицу, блестяще ею сыгранную. Она аккуратно положила портфель рядом на стол и села на свободный стул напротив супруга, который всё ещё был поглощен её дивной улыбкой и приветливой манерой поведения. Элена молча ждала, когда он начнёт задавать вопросы, к которым она частично была подготовлена, но вместо этого получила лишь похвалы.
Альфред (улыбается):
Ты знаешь, мой любимый чай!
(берёт чашку и делает глоток)
Его бодрящий тёрпкий вкус…
(облизывает губы и берёт печенье)
А это утро, словно Рай,
Сменивший гложущую грусть.
(кусает печенье и запивает чаем)
Пауза:
(Элена молча улыбается ему)
Элена:
Спасибо, Альфред. Я старалась.
Альфред (на минуту отвлекается от завтрака):
Тебе спасибо, Ангел мой!
(Элена чуть заметно передёргивается от этих нежных слов, но старается держать себя в руках)
Альфред (пьет чай):
А почему ты задержалась,
Костюм надела деловой?
(выжидает ответа)
(Элена медленно встаёт из-за стола, оттягивая время, и подходит к зеркалу. Там она делает вид, что поправляет причёску. Альфред по-прежнему не обращает внимания на её странное поведение)
Элена (улыбаясь, поворачивается к Альфреду):
А я с тобой хочу поехать.
(замечает скользящее удивление на его лице)
Есть неотложные дела.
(игриво)
Надеюсь, это не помеха
Твоим привычным планам дня?
(приближается к нему)
Альфред (аккуратно вытирает рот салфеткой и встаёт из-за стола):
Со мной… ты… в центр.… А – а – а… погоди,
(встряхивает головой в недоумении)
А что тебе конкретно нужно?
(выходит и направляется вверх по лестнице в спальню)
Элена (кричит ему снизу):
Ну, ты меня с собой возьми!..
(нервно трёт руки и заглядывает наверх)
И затяни свой галстук туже!
Пауза:
(Альфред появляется через несколько минут. Он одет в тёмно-синий деловой костюм и белую рубашку с коричневым галстуком. На ходу он поправляет манжеты своей рубашки и смотрит на часы. Элена искренне улыбается его воодушевлению и поднимает вверх два больших пальца на обеих руках, жестами выражая своё одобрение его внешнего вида. Альфред делает два оборота вокруг своей оси, хвастаясь новым костюмом, и в порыве этих поворотов заключает Элену в свои объятия, горячо целует в губы. Элена немного удивлена. После короткого молчания она начинает смеяться, отражая скорее боль, чем радость. Альфред снова ничего не замечает и хватает несколько печеньиц со стола)
Элена (игриво хлопает его по руке):
Я уберу всё со стола!
Иди во двор и жди в машине.
(оглядывается в его сторону)
Я подойду к тебе сама.
Альфред (показывает пальцем на свои часы и разводит руками):
Давай быстрей! Я, как на мине!
(Уходит)
(Элена собирает съеденный завтрак на поднос и вытирает стол салфеткой. Она относит поднос на кухню и кладёт в раковину. Тяжёлые мысли вновь посещают её воображение, и она замирает в раздумьях)
Элена (одна):
Господь! Прости мне этот грех!
(закрывает глаза)
Я поступаю с ним жестоко!
(открывает глаза, полные слёз)
Но эта боль одна на всех
И он не будет одиноким.
(категорично)
Я разделю его печаль
И поклянусь своей любовью,
В том, что не дам ему страдать,
Затру вину своею кровью!
(шёпотом с горечью)
Клянусь!
(крестится один раз)
(Уходит)
Камила проснулась от странного шума в соседней комнате, где ночевал Джон. Она встала с постели почти сразу, как открыла глаза и моментально вспомнила о вчерашнем скандале. В памяти всплыли те факты, которые она надеялась хранить в тайне, и которые были раскрыты вчера. Одним непроизвольным движением руки она сгребла назад свои мышиные волосы и нашла в себе силы подойти к зеркалу. Признаться, она ожидала увидеть в отражении нечто худшее, чем тёмные пятна под глазами, лопнувшие жилки в обоих белках, слегка припухшие щёки и скомканные запутанные волосы, торчащие во все стороны, как соломенный парик на голове огородного чучела, созданного для отпугивания пернатых вредителей. Но в отличие от старых воронов и молодых грачей, она не испугалась своего внешнего вида, напротив, поблагодарила случай, что дела обстояли не так ужасно и непоправимо, как ей казалось.
Ей удалось кое-как привести себя в порядок и, накинув лёгкий ситцевый пеньюар поверх хлопковой ночной рубашки, выйти в коридор. Дверь в гостевую комнату была приоткрыта, но Джона за ней не оказалось. Наверное, он вышел недавно, так как она заметила проскользнувшую вниз по лестнице тень после того, как прекратились эти звуки. На полу в центре комнаты располагались четыре чемодана, а открытый настежь шкаф был совершенно пуст. Очевидно, в эти чемоданы он уже успел уложить большую часть своих вещей. «Значит, он всё-таки не передумал на счёт их отъезда» - подумала Камила и прижала указательный палец к губам, пытаясь разработать план своих дальнейших действий.
Для начала она решила, во что бы то ни стало поехать с ним на работу, (где наверняка встретит и Элену) чтобы объясниться с Альфредом, постараться убедить его не гневаться на них. Хотя сама Камила практически не верила в успех своей операции. Почему? Она просто поставила себя на место Альфреда, и этим всё было сказано.
Пройдясь оценивающим взглядом по всей комнате, Камила вышла в коридор и направилась в ванную. На пути она столкнулась с Джоном лицом к лицу. Он был чем-то озабочен, но она с трудом осилила себя, чтобы взглянуть ему в глаза. Единственное, что она знала без сомнения, так это то, что привычная в таких случаях фраза «Доброе утро» была бы совершенно неуместна в данный момент. Джон выглядел усталым и осунувшимся, но внешне полностью адекватным. По непонятным причинам он не стал пристально вглядываться в лицо Камилы, хотя по логике вещей, должен был просто сверлить её взглядом, кичась своей победой и её позорным разоблачением. Но он не стал.
Джон был одет в домашний халат и комнатные тапочки, в свете чего, Камила решила, что успеет принять прохладный утренний душ и проделать необходимые гигиенические процедуры, прежде, чем они уедут. Она пошла напрямую.
Камила:
Я на две минуты в ванну,
А потом с тобой поеду.
(замечает, как вызывающе Джон приподнимает бровь от удивления)
Без меня весьма туманно
Ты расскажешь всё Альфреду.
Джон (принимает серьезный вид):
А с чего ты так решила,
Что Реналдос должен знать?
(выжидает её реакцию)
Камила (замешкалась):
Просто я предположила,
Что ты мог ему сказать…
Джон (твёрдо):
Я не стану. (Молчит) Если только…
Он не будет доставать,
Объяснять почём да сколько
И вопросы задавать.
Камила (удивлённо):
Как не спрашивать об этом?!
Ты внезапно рвёшь контракт,
Не сказав ему при этом,
Чем же вызван этот акт?!
Джон (твёрдо):
От меня он не услышит
Ни единого словца!
(помедлив, добавляет)
Если жёнушка не выдаст
Всю историю сама.
(устраняет её с дороги и проходит дальше по коридору)
Камила (кричит ему вслед):
Всё равно с тобой поеду!
Я хочу быть там, пойми!
(спокойнее)
Я побуду и приеду
На заказанном такси.
(Джон ехидно усмехается её пустой болтовне)
Камила вошла в ванную и открыла воду. Она посмотрелась в зеркало и только тогда, при ярком освещении увидела своё истинное лицо. Ввалившиеся, резко постаревшие на несколько лет глаза таили в своей глубине бездну, полную страха неизбежности. Лоб был плотно покрыт тонкой сетью хорошо заметных морщин и складок, а губы, вечно горящие алым пламенем, угасли и приобрели серый цвет сгоревшего пепла. Щёки немного осунулись и побледнели. Камила подошла ближе и аккуратно провела двумя пальцами каждую линию своего лица.
Джон быстрыми шагами продвигался по коридору. В полумраке этих стен черты его лица выглядели сухими и бледными. Плотно стиснутые губы казались глубоким тонким порезом, истекающим алой кровью на светлой, мягкой коже. Верхняя часть головы, включая глаза и переносицу, была скрыта в тени.
Камила тщательно вымыла зубную щётку и поставила её в прозрачную чашку, сделанную из китайского стекла и украшенную красно-чёрным орнаментом из китайских иероглифов. Эту чашку Джон привёз из Китая, когда был там по случаю командировки, в качестве сувенира на память.
Джон подошёл к ванной комнате и остановился у белой деревянной двери в ожидании. Он осторожно взялся за ручку, стараясь не создавать лишнего шума.
Камила закрыла кран и вскинула на плечо своё влажное полотенце. Она подошла к двери и дёрнула на себя ручку. Дверь открылась только наполовину, но она успела увидеть хищнические глаза Джона, когда он, в свою очередь потянул за ручку с другой стороны. Дверь моментально захлопнулась, и он опустил засов. Камила не сразу поняла, в чём дело. Её сердце резко дёрнулось, совершив прыжок к горлу и обратно в считанные секунды.
Камила (в недоумении дёргает ручку двери):
Джон! Джон!
(стучит в дверь)
Джон! В чём дело?! Джон!!!
(Камила осознаёт, что заперта. Джон ведёт себя так, будто не слышит этих глухих ударов, создающих довольно сильный шум. Камила отчётливо слышит неспешные шаги мужа около двери и продолжает кричать. Джон останавливается. Звук шагов прекращается и Камила прислушивается. Вскоре она не выдерживает и срывается на крик)
Камила (хватается за голову и отходит от двери):
Что?.. Что?!
(кидается к двери и начинает неистово стучать по лакированной деревянной поверхности изо всех сил)
Джон!!! Да что здесь происходит?!!
Брось играть в свою игру!
(помедлив, продолжает)
Тебе образ не подходит!
Отопри! Я не в плену!
(стучит ногами)
Джон (даёт о себе знать):
Успокойся и послушай.
(Камила слышит его голос и замолкает. Джон подходит ближе)
Джон:
Не поедешь ты со мной.
Посиди. Так будет лучше!
(один раз стучит в дверь)
Камила (тише):
Джон, немедленно открой!
Джон (понимает, что её бесполезно убеждать и решается не терять более ни минуты):
Я недолго, обещаю.
Только дело завершу
И тот час же возвращаюсь.
Вот тогда и отпущу.
(Камила тихо плачет)
Джон (спокойно):
А сбежать и не пытайся.
(гладит дверь)
Не тревожься ни и чём.
(прислоняется спиной к двери)
(Камила стоит, прислонившись спиной к двери с другой стороны, и плачет)
Я всё сделать постараюсь,
Чтобы были мы вдвоём.
(Уходит)
После этих слов Джон окончательно покинул пределы этого коридора и посмотрел на часы. Время не оставляло ему возможности поговорить с ней ещё, насладиться той беспомощностью, которая питала его эгоцентризм. Он был наподобие энергетического вампира, питающегося её слабостью, чувствуя, как её страх пульсирует в его венах вместо крови и разливается по всему телу приятным теплом весеннего солнца. Он выпивал её так медленно и ощутимо, высасывал живительную энергию по капле, прокалывая её душу остриём ледяной сосульки своего холодного взгляда, что она чувствовала его присутствие повсюду. Эта навязчивая идея постепенно перерастала в паранойю. Каждый его вздох отнимал частичку её тепла и выдыхал холод, покрывающий Камилу искристым инеем ненависти. Только в этом была его сила… и слабость.
Камила никогда не страдала клаустрофобией – боязнью замкнутого пространства, потому что не представлялось возможности проверить это. Когда звуки шагов Джона сменились тишиной и абсолютным одиночеством, Камила начала понимать, что это такое. Она прижалась к двери и опустилась вдоль неё на пол, поджав ноги и обхватив их руками. Она больше не плакала и не кричала. Голова вдруг начала кружиться. В глазах всё плыло и двоилось. Комната то и дело переворачивалась с ног на голову и обратно в её воображении. Тело постоянно охватывало волной холода, после чего бросало в жар, и на коже выступали капельки холодного пота. Волосы были полностью мокрые, как после душа, а ночная рубашка прилипла к телу. Резко увеличилось артериальное давление из-за избытка адреналина в крови, а стук сердца на висках участился и стал более ощутимым. Она ничего не слышала кроме этого монотонного стука сердца и нарастающей головной боли. Камила попыталась как-то помочь себе в этой ситуации. Она сидела неподвижно с закрытыми глазами и старалась как можно ровнее дышать.
Огромная клетка. Прутья снизу вверх были сделаны из чистого золота, а двери, усыпанные рубинами и опалами кроваво-красного, тёмно-бардового и сочного малинового цветов – из белого золота. Мраморный пол внутри клетки бы украшен вкраплениями тёртых брильянтов, которые отливали ослепительным холодным блеском. Кроме того, клетка была изумительно освещена, что, казалось, этот свет затмит все огни Вселенной. Разнообразие корма и вегетарианской еды на любой вкус впечатляло своими масштабами. Этих запасов хватило бы на то, чтобы прокормить всю армию Александра Македонского. Кругом зеркала, огранка которых была усыпана мелко тёртыми крупицами хрусталя вперемешку с венецианским стеклом и горними кристаллами. И ещё много-много разных богатств. Почему же тогда золотые прутья этой бесценной клетки были густо покрыты кровью израненной птицы, долгое время бьющейся об их поверхность? Обессиленная и уставшая она металась в пределах своего заточения до тех пор, пока не лишилась последних сил и не упала на мраморное дно. Расцветка этой птицы элегантно дополняла роскошный интерьер клетки. Чёрное, как смоль оперенье, разбавленное несколькими крупными перышками золотисто-жёлтого цвета. Кончики крыльев – матово белые, а оперенье длинного и тонкого, как меч хвоста – насыщенного лилового цвета с бледно фиолетовым металлическим отливом. По несколько красных пёрышек на грудке, возле зоба и по нескольку на хохолке. Алый клювик с молодой бледно-коричневой мягкой восковицей был широко раскрыт. Из него вытекала тонкая струйка крови. Чёрные глаза были похожи на две бусинки в пропасти глубокого океана. Их глубина казалась беззвёздной Галактикой. Единственное, что читалось в этих бусинках – стремительное угасание надежды на спасение. Птица умирала.
Чего же не хватало этому прекрасному созданию? Почему ослепительный блеск драгоценных камней не смог заменить ей свет Солнца? Почему зеркала, в которые она смотрелась, показывали ей бесконечную плеяду совершенно одинаковых дней? Почему изобилие сочного и сладкого корма вызывало у неё тошноту и отвращение? Почему кристально чистая родниковая вода в хрустальной посуде казалась ей застоялой и горькой? Почему птица не хотела дополнять этот божественный интерьер, стать частью изысканного дизайна и декора, раствориться в нем, наслаждаться своим великолепием и красотой?
Может быть, потому что у неё было всё, кроме свободы выбора и действий. Она хотела любоваться этой роскошью по другую сторону клетки, снаружи. Заглядывать внутрь и восхищаться дивной красотой мастерства отделки. А после улететь туда, куда понесёт душа, навстречу новым приключениям. Она хотела увидеть жизнь за пределами клетки, жизнь не только шикарную и беззаботную, но жизнь, в которой есть место переживаниям, страхам, боли, разочарованиям, победам и поражениям, подъёмам и спускам, улыбкам и слезам. Она хотела попробовать жизнь на вкус, прикоснуться к ней, почувствовать её запах, узнать её.
Она не хотела быть частью клетки, она хотела, чтобы эта клетка стала малой частицей её жизни.
Камила очнулась через несколько минут и поняла, что задремала. Она открыла глаза и вновь увидела свою клетку. Ощущение страха вернулось к ней, и она уже не могла противостоять его могуществу.
…Неясный смутный страх, возникший в начале как неопределённый импульс, вдруг охватил его… Ноги слабели, по позвоночнику метались электрические мурашки. Ощущение опасности росло с каждой секундой. Оставаться здесь было нельзя, но уйти не было сил. Страх гипнотизировал, взъерошивал волосы на затылке и заставлял сердце замирать едва ли не после каждого удара. Хотелось плакать, кричать, молить о пощаде неизвестно кого, но крик застревал в горле, и неясно даже было, сколько прошло времени с начала предчувствия ужаса: секунда, две или целый час. Понятие времени потеряло смысл, остались только страх и темнота.
Марина Наумова («Если ты человек…» (отрывок)).
Всю дорогу Элена не находила себе места, думая о предстоящем разговоре. Она не хотела, чтобы многолетняя тайна открылась так небрежно и жестоко для Альфреда. Он, ничего не подозревающий и спокойный, сидел рядом с ней на заднем сиденье «Toyota» и читал свежую газету. Очки в серой оправе с прозрачными стёклами придавали ему незаурядной солидности и внешней мудрости человека преклонного возраста, хотя ему не было еще и сорока пяти лет. Казалось, он не обращал на неё никакого внимания, но в то же время незаметно перемещал взгляд в её сторону, изредка отрываясь от занимательного чтения политических новостей. Элена старалась не встречаться с ним взглядом, а потому стала смотреть в окно, бездумно разглядывая мелькающие небоскрёбы, культурно-исторические памятники, фантастические памятники архитектуры прошлого столетия, широкие улицы с разносторонним и активным движением транспорта, а также хорошо обустроенные зелёные насаждения и многочисленные клумбы в центре города. Солнце уже достаточно высоко поднялось над поверхностью земли и больше не создавало атмосферу жары. Время шло к осени. Элена почувствовала, что слегка соскользнула с сиденья и подвинулась немного вглубь. При этом случайно наступила на ногу Альфреда средней величины шпилькой, и он поморщился, издав слабый возглас негодования. Глаза Элен моментально округлились в предвкушении страха о том, что она продолжает причинять ему боль. Альфред заметил это и улыбнулся.
Элена (трепетно хватается за его рукав):
Прости меня!
(Альфред удивлённо смотрит на неё)
Элена (почти со слезами):
Прости! Прости, хороший мой!
(прижимается крепче)
(Альфред смущённо отстраняется и удивляется ещё больше)
Альфред:
Пустяк! Элена, что с тобой?
Элена (с надеждой):
Не слишком больно? Ты прости…
(всё ещё крепко сжимает его руку)
Альфред (передёргивает бровь):
Да всё нормально! (Улыбается) Отпусти.
(с трудом вынимает у неё свою руку и снова берёт газету)
Элена (в сторону):
Прости…
(отворачивается к окну)
Машина въехала на территорию предприятия и припарковалась на служебной стоянке. Водитель вышел первым и открыл дверь своему хозяину. Джон встал перед входом и, предоставив несколько поручений водителю, подошел к парадному входу. Остановившись, он постоял перед стеклянными дверями две минуты, которых хватило на то, чтобы окинуть это здание прощальным взглядом. Затем вошёл во внутрь и скрылся за высокими стенами.
Альфред любезно подал руку Элене, когда она выходила из машины. Водитель захлопнул дверцу, невольно создав внезапный звук, и Элена встрепенулась. Как только он собрался подниматься по ступенькам, тут же увидел, что Элена стоит на одном месте, как прикованная и не двигается. В её глазах читался невыразимый страх. Альфред остановился и подошёл к ней.
Альфред (озадаченно):
Дорогая, всё в порядке?
(заглядывает в лицо и пугается)
O, main God! (Берёт за плечи и встряхивает) Да что с тобой?!
Элена (приходит в себя):
Страх! Душа уходит в пятки.
Пауза:
(Альфред обеспокоен её поведением. Он ласково обнимает её, прижимая голову к своей груди, и гладит по спине. Элена не сопротивляется)
Альфред (заботливо):
Поезжай-ка ты домой.
(смотрит ей в глаза с теплотой)
Приготовь нам вкусный ужин,
(гладит по щекам)
Отдохни, займись собой…
Элена (срывается на крик и отстраняется от него):
Неужели ты не видишь,
Что ты мне совсем чужой!
(вопросительно)
Ты меня не ненавидишь?!
Хочешь дальше жить со мной?!!
(Альфред видит, что она не в себе. Он осторожно оглядывается по сторонам, в надежде на то, что прохожие не слышали её крики. Затем переводит взгляд на Элену. Она молчит, будто выжидает его реакцию. Альфред понимает, что должен каким-то образом успокоить её и образумить)
Альфред (ласково и спокойно):
Я уверен, что усталость
Отравляет жизнь твою.
(подходит ближе)
Тебе отдых нужен малость
И побыть в другом краю.
(осторожно берёт её за руки и целует их)
Хочешь, мы с тобой уедем
Отдыхать на острова?
(улыбается и пытается её обнять)
Всю Европу мы объедем,
Все прекрасные места!
(обнимает и Элена прижимается к нему)
Я с тобой – куда ты скажешь!
За тобой – на край Земли!
(наклоняется и шепчет на ухо)
Или в Ад. Куда прикажешь!
(смотрит ей в глаза и щурится)
Только ты меня люби.
Элена (смотрит ему в глаза):
Я ценю и уважаю,
И люблю. (Падает слеза) Ты верный друг.
(вытирает слёзы и опускает голову)
Ты прости. Сама я знаю,
Что срываюсь часто вдруг.
Альфред (умоляюще):
Будь со мной, моя награда!
Подарю тебе весь мир!
Элена (в сторону):
Мира мне всего не надо,
Лишь бы ты меня простил.
(вслух только слабо улыбается и целует его в щёку)
Альфред:
Ну, так что: домой поедешь?
Элена:
Я? Да нет. Пойду с тобой.
(Альфред собирается отходить, но она останавливает его, вцепившись рукой в рукав)
А когда домой приедешь –
Стану я твоей женой.
Альфред (останавливается и улыбается):
Ты о чём?
Элена (игриво):
Да всё о том же…
Я твоя! Ты должен знать.
(проводит рукой по его щеке)
Альфред (замечает её неискренность и убирает руку):
Говоришь, а у самой-то
Руки просятся дрожать.
(смотрит на её руку и сжимает)
Ты, Элен, скрываешь что-то.
(умоляюще)
Расскажи! Я всё приму!
(поднимает её поникший подбородок свободной рукой):
Кто из нас-то без просчётов?
Я люблю. И всё прощу.
Элена (в сторону):
Не простишь. Я это знаю.
(вслух)
Нам пора во внутрь идти.
(вынимает свою руку и отходит)
Альфред (собирается идти вслед за ней):
Я вопрос не закрываю
И ответ хочу найти.
(Элена с ходу бросает в его сторону мимолётный взгляд, но тут же отворачивается и поднимается по ступенькам. Альфред следует за ней. Альфред показывает швейцару свой пропуск и говорит, что Элена – его жена. Швейцар улыбается и любезно открывает перед ними дверь. Они входят в здание. Альфред смотрит на часы и видит, что опоздал на полчаса. Вместе заходят в лифт с другими сотрудниками. Поднимаются в офис. Элена переживает. Альфред замечает её волнение и берёт за руку. Она улыбается ему в ответ. Они выходят на двадцать втором этаже. По дороге к рабочему кабинету Альфреда к ним подходят его коллеги, которые интересуются, почему он опаздывает и служащие, которых занимает ряд указаний на сегодня. Альфред любезно отвечает и тем и другим на поставленные вопросы. Он представляет всем Элену, как свою супругу. Она вынуждена улыбаться и пожимать руки каждому из них, стараясь следовать правилам этикета. Элена сразу завоёвывает всеобщее одобрение и многочисленные комплименты, в основном от мужчин. Альфред доволен этим. Далее они проходят по длинному коридору, который ведёт прямиком из центрального зала, подальше от производственной суеты, и идут в кабинет Альфреда. Элена чувствует, как учащается сердцебиение, и слабеют ноги. Они входят в кабинет, где застают Джона Олдивайна. К горлу Элен стремительно подступает накопившаяся смесь тревоги и негодования. Она застаёт Джона врасплох. Он вовсе не ожидал увидеть её здесь. С минуту неловкого молчания, он наконец-то подходит к Элене и Альфреду)
Джон (в негодовании):
Альфред, друг мой, что случилось?
(разводит руками и указывает на наручные часы)
Опоздал на полчаса?!
Альфред (смущённо):
Извини. Так получилось.
(усмехается и пожимает ему руку)
Первый раз попал впросак.
Джон (подходит к Элене):
Миссис Реналдос…
(берёт её руку и намеревается поцеловать, но Элена вынимает её и вместо поцелуя предлагает рукопожатие)
Элена (серьезно):
Здравствуйте.
(Джон пожимает ей руку. Альфред выкладывает документы из своего портфеля. Джон неловко начинает главный разговор. Элена напрягается)
Джон (мешкает):
Альфред, я тянуть не буду,
Сразу новость объявлю.
Пауза:
(Альфред отрывается от дел и смотрит на него с любопытством. Элена снова чувствует стук своего сердца)
Джон:
Увольняюсь я отсюда
И контракт сегодня рву.
(помедлив, добавляет)
Мы с Камилой уезжаем
Послезавтра навсегда.
(видит побледневшее лицо Альфреда)
Личный бизнес открываю
Весь оклад вложу туда.
(перебивает ещё не начавшего говорить Альфреда жестом руки)
Я решил бесповоротно.
Понимаю, что подвёл…
(смущается)
Жизнь нас бьёт так мимолётно,
(переводит взгляд на Элену, которая, не переставая, смотрит на него)
Час затмения прошёл.
Альфред (дрожащим голосом):
Джон, ты что, не понимаешь?..
(выходит из-за стола и приближается к нему)
Ты не можешь так уйти!
(срывается на крик и Элена морщится)
Ты нам планы все ломаешь!
Джон (сдержанно):
Нам с тобой не по пути.
Альфред (импульсивно размахивает дрожащими руками):
Что на это скажут люди?
(кричит)
Это смертный приговор!!!
(тыкает руками ему в лицо)
Корпорацию на блюде
Ты приносишь в жертву! Вор!!!
(напряжённо кричит)
Ты крадёшь мечты все наши,
Разбиваешь нашу мощь!
Правда горькая ужасней,
Чем твоя святая ложь.
(Элена пытается успокоить мужа, но он отталкивает её)
Альфред (истерическим тоном):
Ты же лгал на счёт партнёрства?!
(толкает его в грудь)
Говорил, что ты – мой друг!
(щурит глаза и брызгает слюной)
Это было лишь притворство?!
(размахивает руками)
Что случилось так вот вдруг?!!
Пауза:
(Все молчат)
Альфред (тише):
Почему ты уезжаешь,
Когда нужен всем нам здесь?
(кладёт руку на его плечо)
Журавля в руках теряешь,
Что тому причиной есть?!?
Пауза:
(Элена замирает в ожидании его ответа. Джон бросает на неё мимолётный взгляд, а затем снова переводит его на Альфреда)
Джон (злобно ухмыляется):
Ах! Ты хочешь знать причину?..
(иронично выставляет руки вперёд)
Наконец таки дошло!
(помедлив)
Только, Альфред, я (указывает на себя) – мужчина!
Унижаться – не моё!
(отрицательно покачивает пальцем)
Элена (резко обрывает его излияния, забегая вперёд):
Хватит, Джон!!! Ты – не мужчина,
А обычное трепло!
Пауза:
(Альфред молчит. Джон рывком вскидывает голову и окидывает её оценивающим взглядом с ног до головы. Элена переводит дыхание и продолжает)
Элена:
Унижением другого –
Унижаешь ты себя!
(подходит к нему вплотную и хлопает его ладонью по лбу)
Как ни бейся этим рогом,
Но Камила – не твоя.
(Альфред удивляется её поведению и манерам)
Джон (срывается на крик):
Это ложь! Она любила
Каждым вздохом вновь и вновь!
(грубо)
Пока ты не появилась
Она верила в любовь!
Элена (эмоционально):
Да! Она тебя любила,
Но, как брата своего.
Вашей дружбой дорожила!
Дружбой! Больше ничего!
(хватает его за галстук и наматывает на руку)
(Альфред шокирован этой сценой. Джон резко убирает её руку и отходит в сторону, надеясь избегать её пронзительных взглядов. Элена следит за ним с презрением. Альфред решает вмешаться в разговор)
Альфред (непонимающе):
Господа! Что происходит?!
Я здесь что-то пропустил?
(Элена и Джон на мгновение оборачиваются в сторону Альфреда, а затем переглядываются и продолжают не обращать на него никакого внимания)
Элена (с укоризной):
Жизнь одна – она проходит.
На войну не тратьте сил.
(помедлив, добавляет спокойно)
Я прошу тебя, не мсти ей,
Она будет жить с тобой.
(слегка дотрагивается до его груди)
И ещё прошу – прости ей.
(вздыхает)
Так покончите с войной.
Джон (спокойно):
Я люблю её, Элена.
Я давно ей всё простил.
Не одну звезду Вселенной
Я ещё так не любил!
(улыбается со слезами)
Мы с Камилой ждём ребёнка.
Элена (плачет):
Да. Она сказала мне.
(улыбается сквозь слёзы)
Распашоночки, пелёнки…
Джон (всхлипывает и трёт ладони):
Хм! Она родит в весне.
Пауза:
(Альфред продолжает недоумевающее молчать. Их «задушевный» разговор окончательно ставит его в тупик. Элена и Джон молчат)
Элена:
Это всё, что было нужно
Мне услышать от тебя.
В прошлом наша с нею дружба –
Ваша – только началась.
(незаметно вытирает слёзы)
(Джон кивает и выходит из кабинета. Элена оглядывается на остолбеневшего мужа. Немного подумав, она выбегает вслед за Джоном, оставив дверь открытой. Догоняет его почти у самого поворота. Альфред потихоньку идёт за ней)
Элена (бежит):
Джон!
(Джон оборачивается и останавливается)
Джон, позволь её увидеть
До отъезда хоть на час!
(роняет слёзы)
Напоследок улыбнуться
И обнять в последний раз!
Пауза:
(Альфред идёт к ним. Он ещё не слышит их разговора. Джон молчит, глядя в любящие глаза Элен. Внезапно его вновь охватывает волна ненависти и отчаянья)
Джон (грубо):
Я подумаю. Не знаю.
(Джон собирается уйти, но Элена останавливает его. Альфред подходит ближе и слышит их разговор. Элена и Джон не обращают на него внимания. Альфред ничего не понимает. Это непонимание явственно отражается на его лице)
Элена:
Джон, мне тоже не легко.
Навсегда её теряю,
А люблю – как никого!
Пауза:
(Услышанное повергает Альфреда в шок. Джон думает. Элена молча надеется)
Джон:
Хорошо.
Элена:
Спасибо, Джон.
(Джон уходит. Альфред и Элена одни. Элена проходит мимо Альфреда, не сказав ни слова, и направляется обратно в его кабинет. Альфред надеется немедленно получить ответ, то всё это значит. Элена идёт не останавливаясь. Альфред следует за ней. Они заходят в кабинет, и Альфред закрывает дверь. Элена останавливается у рабочего стола и теребит попавшийся под куку карандаш. Стучит им по столу. Альфред подходит к ней. Она оборачивается вся в слезах, заметно постаревшая на много лет, по-прежнему вертит в карандаш между пальцами. Альфред кладёт свою руку на её и спокойно забирает карандаш. Кладёт его на стол. Элена отрешённо садится край стола. Альфред молча садится рядом. Оба молчат)
Альфред (монотонно):
То, что я сейчас услышал –
(поворачивает голову к ней)
Вы затеяли игру?
Пауза
Элена (монотонно):
Нет, Альфред. Бери повыше.
Я люблю его жену.
(поворачивает голову к нему)
Альфред (отворачивается и резко вскакивает):
Стоп! Давай всё постепенно!
(раздражённо щурится)
Я не понял ничего!
(эмоционально жестикулирует)
Фирма рухнет, несомненно
Вся. С уходом одного.
(опускает голову)
(Элена нежно дотрагивается до его плеча. Альфред резко уклоняется)
Альфред (нервно):
Почему ты с ним сцепилась?!
Между вами что-то есть?
(помедлив, вопросительно смотрит ей в глаза)
Или… ты ощетинилась,
Так как знала… про отъезд?..
(настороженно)
Что у вас с ним за секреты?
(поднимает её подбородок и поворачивает в свою сторону)
Ты за что-то мстила мне?
Расскажи сейчас об этом
Лгать не свойственно тебе.
Пауза:
(Элена встаёт и отходит в сторону)
Элена (сдержанно):
Об отъезде я узнала
От Камилы лишь вчера.
(поворачивается к нему)
А тебе я не сказала
Так как всё из-за меня.
(всхлипывает)
(Альфред удивлённо наблюдает за ней)
Элена (дрожащим голосом):
Джон прекрасно понимает,
Что всего не сохранит.
Половину он теряет
(разводит руками)
Это крах ему сулит!
(подходит ближе)
Но, поверь мне, он уедет
Не подумав ни о чём.
Он пойдёт на всё на свете,
Чтоб с Камилой быть вдвоём!
(Альфред передёргивает бровь и вслушивается)
Элена (с горечью):
От любви её спасает.
От моей, Альфред, любви…
(падают слёзы)
Потому и убегает
Ото всех на край Земли.
(отходит)
Я не в силах всё исправить
И не в силах изменить.
Не смогу его заставить
Страсть и страх свой заглушить.
(с укоризной)
Он так сильно её любит!..
Со слезами на глазах
Говорил, что не забудет
Поцелуи на устах.
(поворачивается к Альфреду, который не знает, как реагировать на это)
Он не хочет с ней прощаться,
Он давно ей всё простил.
(в сторону)
А со мной соревноваться
У него не хватит сил!
(вытирает слёзы ладонями и вздыхает)
Пауза:
(Альфред не хочет верить в то, что она говорит. Его мучают догадки)
Альфред (вопросительно):
Вы с его женой подруги…
Вы знакомы с ней давно…
Элена (резко прерывает его):
Да. Давно. Но и в разлуке
Не забыли ничего.
Альфред (в недоумении):
Что-то я не понимаю.
Ты сейчас, Элен, про что?
Пауза
Элена (закрывает глаза, боясь увидеть реакцию мужа):
Я про то, как мы любили,
Как расстались, как сошлись…
(эмоциональнее)
Я про то, что не забыли,
Как в любви мы поклялись!
(открывает глаза)
Пауза:
(Альфред понимает, о чём она говорит и чувствует наступающую волну электрических мурашек по позвоночнику, волну страха. Он захлёбывается воздухом. Элена подбегает к нему)
Элена (в порыве):
Альфред, я!..
Альфред (жестом останавливает её и морщится):
Там… в столе (Берётся за голову и крепко сжимает её) стоит лекарство.
Элена (испуганно):
Я сейчас тебе подам!
(подбегает к столу. В панике выворачивает всё ящики, разыскивая лекарство)
Альфред (медленно оседает):
Так попался на коварство!..
(решительно)
Но без боя я не сдам!
(падает в обморок)
Пауза:
(Элена в страхе прекращает поиски и замирает на месте. Затем резко подбегает к его обездвиженному телу и трясёт)
Элена (кричит):
Альфред! Альфред! Альфред!!! Нет!!!
(Элена бросается к телефону, снимает трубку и быстро набирает 911. Слушает гудки. Когда на другом конце провора проявляется чей-то голос, говорит)
Элена (панически):
Алло! Скорая?!..
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=271626
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 23.07.2011
Сцена пятая. Часть 1
Точка отсчёта
Джон
Дверь открылась без особого шума. Камила вошла в коридор и вновь погрузилась во тьму. Джон уже ждал её в гостиной.
Камила (удивлённо):
Здравствуй, Джон. Давно проснулся?
Джон (оценивающе смотрит):
Я достаточно проспал.
Пауза:
(Камила замирает у входа в гостиную и подозрительно смотрит на Джона. Оба молчат до тех пор, пока Камила не отводит взгляд и начинает двигаться к нему)
Джон (пытается создать непринуждённую обстановку):
Утром пивом похмельнулся,
На работу опоздал…
(вновь смотрит на Камилу, изучая её реакцию)
Камила (напряжённо):
Я другого и не ждала,
Ты вчера был плох совсем
И…
(садится в кресло рядом с ним, разминая уставшие ноги)
Джон (резко обрывает её):
Ты с Элен сейчас гуляла?
Или может ещё с кем?
(пристально смотрит на неё)
Камила (неловко улыбается):
Ты на что-то намекаешь?
Джон (иронично):
Общепринятый вопрос.
Камила (поднимает взгляд):
Ты его так выражаешь,
Что похоже на допрос.
Пауза:
(Камила наблюдает за неудовлетворённым взглядом мужа и понимает, что этого недостаточно и придётся сказать правду)
Камила (сердито):
Я одна всю ночь гуляла,
Не хотелось вовсе спать.
Джон:
То есть ты всю ночь не спала –
Так хотела мне сказать?
(Камила видит, что придётся перенести беседу на другое время)
Камила (встаёт):
Я пойду наверх, пожалуй.
Я смотрю, ты не готов.
У меня других немало
И забот и всех оков.
(поворачивается в сторону лестницы, чтобы уйти, но Джон одним резким движением останавливает её и заставляет смотреть ему в глаза)
Джон (переходит на повышенный тон):
Может, хватит уклоняться,
(щурится)
От своих душевных тайн?!
(тише)
Сколько можно притворяться?..
(Джон видит, как Камила меняется в лице и бледнеет. Довольный её реакцией, он продолжает крепко сжимать свою руку, причиняя ей боль. Камила закрывает глаза и морщится от дискомфорта. Джон отпускает её локоть и отходит к столу. Камила молчит. Он медленно достаёт из кармана обрывок пожелтевшей, обгоревшей по краям бумаги и кладёт его на стол. Камиле становится плохо. Она едва держится на ногах. Она узнаёт в этом огрызке бумаги письмо от Элен и понимает, что Джон всё знает об их отношениях. Тайна раскрыта. Скрывать больше нечего)
Джон (грозно стучит пальцем по столу):
Отвертеться не мечтай!
(подходит к ней вплотную, захватив письмо, и размахивает им перед её лицом)
Это я нашёл в камине.
Тайный ящик был открыт…
Так что лучше объясни мне,
Что письмо это гласит.
Пауза:
(Камила по-прежнему молчит, собираясь духом)
Камила (отходит в сторону):
Я всегда тебе хотела
Эту правду рассказать.
(замечает настороженность в его взгляде и продолжает)
Как душа моя болела
От того, что нужно лгать!
(закрывает налитые слезами глаза и с горечью предпринимает попытки улыбнуться)
А теперь уже нет смысла
Мраком ночи покрывать.
Правда в воздухе зависла
И пора её спускать.
(Джон внимательно всматривается в её лицо и не может понять, чего она так боится)
Камила (собирается с духом и приготавливается говорить твёрдо и громко, чтобы не выдать слабину):
Да. Написанное – правда!
Этим письмам двадцать лет.
(понимает, что её признание разрушит их жизнь и, возможно, деловые отношения мужа с Альфредом, но всё же решается на откровение)
Знаешь, я сейчас так рада,
Что распался наш квартет.
(под понятием «квартет» имеет себя, Джона, Элену и Альфреда)
Пауза
Камила:
Я Элену полюбила
Много лет тому назад
И за годы не решилась
Её письма посжигать.
(Джон бледнеет, округливши глаза, но Камила уже ничего не видит и позабыв обо всём предаётся сладостным воспоминаниям)
До тебя мы с ней встречались
(разводит руками)
Это было…, как в Раю.
До утра не расставались,
Возвращались лишь к утру.
(широко улыбается, качая головой)
Возле озера сидели,
Целовались в шалаше…
(улыбка постепенно сменяется возбуждённым смехом)
Никакие нам метели
Не страшны были уже.
(нервно ходит по комнате, закрывая глаза ладонью)
Это было так прекрасно!
(убирает ладонь и продолжает смеяться)
Мы любили, как никто!..
Пауза:
(Камила резко прерывает свою исповедь и смотрит на испуганного мужа обезумевшими глазами, налитыми кровью. Затем подходит ближе, почти впритык и бьёт указательным пальцем в его грудь)
Камила:
Всё, что было – не напрасно,
Мне не жалко ничего!
Пауза:
(Камила опускает руку. Долгое время они стоят друг напротив друга в полном молчании. Джон как будто смотрит сквозь неё, пытаясь переварить шокирующую информацию, о которой он даже не догадывался, а Камила смотрит прямо на него, изредка переводя взгляд на обрывок письма в его руке)
Джон (приходит в себя и панически хватаясь за голову и отходит в сторону, лихорадочно продвигаясь вперёд-назад по небольшому участку гостиной):
А при чём Элен, Камила?!!!
(дрожит всем телом)
Ты любовница ЭЛЕН???!!!
(бледнеет и начинает лихорадочно анализировать факты)
Значит, ты её любила
И боялась перемен??!
(изредка посматривает на Камилу)
Пауза:
(Камила молчит, с ужасом глядя на внешнее состояние Джона. Джон не перестаёт двигаться. Его охватывает паника и сумасшествие)
Джон (истерично смеётся):
Ты ЭЛЕН всегда любила!!!
Боже! Ты же с ней спала!!!
Ты зачем мне всё открыла?
(тише)
Эта правда так страшна!
Пауза
Камила (пребывает в ужасе оттого, что случилось с Джоном в считанные минуты):
Джон, прошу, не будь жестоким!
(умоляюще)
Постарайся всё принять.
(срывается на крик)
Ты же не был одиноким,
Как тебе меня понять?!
(плачет)
Джон (подходит к ней, судорожно размахивая руками):
Ты была не одинока!
Я всю жизнь тебя любил!
Новой нежности притоки
Каждый день тебе дарил!
Камила (плачет):
Я всегда тебя ценила,
Уважала! Берегла!
(надрывисто кричит, почти срывая голос)
Твой покой всегда хранила
И открыться не могла!!!
(колотит его кулаками в грудь)
Но любила я ЭЛЕНУ!!!
И забота – ни при чём!
Не смогла найти замену…
(тяжело дышит)
Чувства выжжены огнём…
Пауза:
(Джон снова отходит в сторону, а затем резко разворачивается и делает задумчивое анализирующее лицо)
Джон:
Погоди-ка! Ты не знала,
Что я знаю о письме…
Пауза:
(Камила испуганно следит за его реакцией и движениями)
Джон (продолжает тем же тоном):
Потому-то и сказала
Без утайки правду мне…
(вздрагивает)
Пауза
Джон (смотрит в пол):
Я ведь думал об измене,
(переводит взгляд на Камилу)
О любовнике твоём…
А тем временем Элене
(подходит ближе со злобным выражением лица)
Ты дала тепло своё!
(в бешенстве хватает Камилу за волосы и нагибает к земле)
Ты спала с ней! Ну, признайся!!!
(изо всех сил трясёт её)
Я же знаю, ты СПАЛА!!!
Камила (кричит не своим голосом и безуспешно пытается сопротивляться его эмоциям):
Я прошу, не превращайся
В воплощенье тьмы и зла!!!
(вырывается, оставив несколько пепельных волосинок в его руке)
Не спала я с ней! Поверь мне!!!
(кричит и плачет)
Я ЛЮБИЛА!!!
Пауза
(Оба молчат)
Камила (тише):
…и люблю…
Она жизнь свою доверит
Мне во сне и наяву!
Пауза:
(Джон отходит от неё на большое расстояние совершенно разбитый и подавленный. Лицо Камилы залито слезами. Окровавленные белки глаз устало смотрят на Джона. Она только сейчас осознаёт, что Джон вовсе не знал о её отношениях с Элен до того, как она по своей наивности и глупости сама не призналась этом, угодив в ловушку, проставленную Джоном. Оба некоторое время молчат. Наконец Камила решается нарушить тишину)
Камила (тихо, почти шёпотом):
Ты прости за эти годы…
И прости за нелюбовь.
Пусть разрушит все невзгоды
Хоть твоя ко мне любовь.
(решается сказать ему самое главное)
Телом я твоя навеки!
Пауза:
(Джон укоризненно поворачивается к ней и смотрит в глаза)
Камила (виновато, с болью):
Но душою… только с ней.
(тут же пытается пояснить)
Слишком долгий и глубокий
Путь любви моей.
Пауза:
(Джон теряет всякую надежду и отворачивается, опершись локтями на спинку кресла):
Камила (вспоминает о ребёнке, но пока предпочитает сохранять это в тайне, в надежде избавить Джона от ещё одного потрясения):
Умоляю, ради правды,
Ради верности моей
И хотя бы просто ради
Наших самых светлых дней!
Пауза:
(Оба молчат)
Камила:
Прости меня…
Прости…
Хуже всего было то, что она извинялась не за предательство, а за свою любовь, которую она хранила в своём сердце долгие годы, и которую не собиралась опровергать. Она любила. Она действительно любила эту женщину! Джон понял это по интонации её голоса в момент, когда она упоминала её имя, он обращал внимание на то, с какой теплотой и нежностью она говорит о ней. Он добился того, чего страстно желал. Раскрыл самую потаённую часть души Камилы. Впервые развеял сомнение и неизведанность. Но рад ли он этой правде? К сожалению, мир устроен так, что иногда самое нелепое забвение кажется приемлемее реальности. Сможет ли он теперь жить с ней и простить её молчание? Джон молчал. Камила молчала. Они даже не смотрели друг на друга, опасаясь вызвать новый приступ истерии и раздражение. Но как долго им удастся сохранять молчание и удерживать повисшую над ними обстановку? Ответ на этот вопрос они не знали, но хорошо понимали, что следует искать выход из сложившейся ситуации. И благодаря ещё не погибшему окончательно здравому смыслу и холодному предпринимательскому расчёту, Джон решил заговорить первым.
Джон (слабо):
Всё надеешься на милость…
(ухмыльнулся)
Хорошо. Я всё прощу.
(отходит от кресла и медленно направляется к Камиле)
Хоть и жизнь моя разбилась,
Всё равно тебя… люблю.
(Камила понимает, с каким трудом дались ему эти слова, и проникается ещё большим уважением к супругу)
Джон:
Я прощу с одним условьем:
(твёрдо и уверенно)
Расскажи о вас с Элен.
То, что ты зовёшь «любовью»
Без порока и измен.
(переводит дыхание и продолжает)
Расскажи всё по порядку
О знакомстве,… о любви…
Я хочу понять, как сладко
Поиметь хоть часть души.
(Камила пугается, потому что боится осечься в своём рассказе, сказать что-то унизительное или оскорбительное в адрес Джона, но, подумав, соглашается)
Камила:
Хорошо. Раз ты так хочешь –
Расскажу тебе о нас
(возводит указательный палец перед лицом)
И последней нашей ночью
Поклянусь тебе сейчас.
(Джон усаживается в кресло, жестом предлагая Камиле присесть рядом, но последняя отказывается. Камила подходит к мини-бару в левом углу гостиной и находит там «Мартини» - любимый напиток Джона, отличающийся особой крепостью и привкусом винограда. Наливает полный бокал и выпивает одним глотком. Джон наблюдает за ней и ждёт, пока она преступит к выполнению своего обещания. Она ставит «Мартини» и бокал на место и задвигает стекло бара. Затем подходит к лестнице, опираясь на поручни и начинает свой рассказ)
Камила:
Случилось это ранним утром…
(едва заметно улыбается)
Я вышла в сад в лучах зари.
Срывало листья ветром, будто
Неслись по волнам корабли.
Сентябрьский день стоял погожий…
Прохладой веяло, дождём…
Я ощущала клеткой кожи
(гладит себя по руке вдоль лучевой кости)
Как будто мир окутан сном.
И я стояла у фонтана
На серой, глянцевой земле.
Осенним утром рано-рано…
(мечтательно закатывает глаза к потолку)
В лучах багряных на заре.
В тот миг я встретилась с Эленой
На параллельной стороне.
Она казалась окаймлённой
Лиловым светом на воде.
Она стояла в лёгком платье
(прищуривает глаза)
Одета, словно по весне.
И в отраженье водной глади
Она смеялась прямо мне.
(улыбается шире, не скрывая блеска глаз)
Я улыбнулась ей ответно,
А подойти к ней не могла.
Она в мечту была одета
И излучала свет тепла.
На волосах – корона мира!
В глазах блестели сотни звёзд!
А голос, словно звуки лиры
Мне проложил хрустальный мост.
Она со мной заговорила,
Через фонтан кричала мне.
И голос сила не затмила
Воды в бушующей струе.
(задумывается)
Потом легко, непринуждённо
Она приблизилась ко мне
И, словно пламенем прожжённый
Остался след в моей душе.
(начинает передвигаться по комнате, постепенно перешагивая с ноги на ногу)
Она спросила моё имя
И без труда произнесла.
(разводит руками)
Так поняла я, что отныне
Осталась ею спасена.
(Внимательно смотрит на Джона, интересуясь, нужно ли продолжать свой рассказ дальше или остановиться на уже сказанном. Джон кивает, подавая знак, чтобы она продолжила и Камила подхватывает потерянную нить слов)
Затем она мне предложила
Пройтись под буйный листопад
И вновь улыбку подарила,
Тогда и жизнь пошла на лад.
(вздыхает)
С тех пор мы с ней не расставались,
Гуляли днём и при Луне,
Закатом дивным любовались,
Горели в медленном огне.
(делает глубокий вздох и на секунду задерживает дыхание, после чего выдыхает и останавливается у стеллажей с книгами, поворачиваясь к Джону спиной, чтобы не видеть выражения его безразличного, как ей казалось, отрешённого лица)
Природа в её волосы вплела
Вечернее дыхание полей
И горьким соком сочного вина
Наполнила любовь в душе моей.
Надела из подснежников венок,
Окрасила уста в вишнёвый цвет,
Позволила дождя испить глоток,
Вдохнула красоту на много лет.
(закрывает глаза и запрокидывает назад голову)
Шумящий водопад с высоких гор…
(отходит от книг и направляется в сторону бара с алкогольными напитками)
Весь мир тогда спадал к её ногам!
А свежий, ароматный, хвойный бор
Лениво слушал её смех по вечерам.
(достаёт тот самый «Мартини» и наливает в тот же бокал ровно столько же, сколько в первый раз)
Серебряные отблески звезды
Всего лишь отраженье её глаз
Ночное небо…
(выпивает залпом)
Озеро…
(наливает ещё)
… и мы…
(выпивает)
Друг другу поклялись в любви в тот час.
(смотрит на Джона, который сидит в кресле полностью разбитый, закрыв лицо обеими руками и не шевелиться)
И часто мы друг другу улыбались,
Тонули в океане стихий,
(переводит взгляд на стекло мини-бара и проводит вспотевшей ладонью по его холодным краям)
на самый пик волнений поднимались,
Друг другу посвящали стихи.
(Камила замолчала, всё ещё сжимая в руках наполовину полную бутылку «Мартини» и глядит на Джона, пытаясь угадать, слушает ли он или претворяется. Чувствует, как горячая выписка подступает волной к головному мозгу, туманя сознание и создавая короткое искусственное веселье, а точнее весёлость на фоне нервного срыва. Внезапно Джон откидывается на спинку кресла. Вздыхает. Смотрит в сторону Камилы, но его взгляд кажется ей неживым, холодным и безразличным. Вытирает пот со лба и трёт обеими ладонями глаза. Камила чувствует повисшее над ней состояние напряжённого ожидания в соединении с алкоголем и замирает)
Джон:
Не молчи, продолжи дальше
Я имею право знать.
Много лет я верил фальши,
Ты должна мне рассказать!
Что же дальше приключилось,
Почему расстались вы?
Что с надеждами случилось?
Кто отнял у вас мечты?
(Камила кивает, соглашаясь продолжать и наливает ещё «Мартини». Джон следит за тем, как она напивается и не хочет ничего предпринять. Камила продолжает)
Камила:
Мама так и не узнала,
(выпивает одним глотком)
Слишком рано умерла,
Но она подозревала,
Что я сердцем не вольна.
(идет в сторону лестницы, забирая с собой почти пустую бутылку и бокал)
Мой отец оставил маму,
Когда было мне шесть лет.
(слёзы, вызванные алкогольным напитком вперемешку с душевной болью, градом катятся по щекам, оставляя за собой влажный след, похожий на тот, что остаётся с обратной стороны стекла в момент ливня)
Так с тех пор мы жили сами,
Вечно глядя в белый свет.
(Джон встаёт с кресла. Подходит к Камиле и одним сильным рывком забирает у неё из рук «Мартини» и бокал. На мгновение Камиле кажется, что он собирается её ударить или закричать, но этого не происходит. Она вздрагивает, но затем приходит в себя и продолжает)
Я поссорилась с Эленой
Из-за страха этих чувств.
Я боялась перемены –
Без неё весь мир был пуст!
(вздыхает)
В тот момент как раз с тобою
Довелось знакомство мне.
Ты пытался греть любовью,
А любовь была во мне!
(начинает двигаться из стороны в сторону)
Мы встречались с ней полгода,
Промелькнувших в полчаса.
Покровительство природы
Не дало нам путь назад.
(на время останавливается, чтобы перевести дыхание)
И весною мы расстались.
Восемнадцать было ей,
До шестнадцати осталось
Мне дожить судьбой своей.
А потом она исчезла,
Переехала с семьёй.
Мне всё время мысли лезли
В память светлую о ней.
(переходит на повышенный тон)
Я забыть её хотела!
Замуж вышла за тебя.
Годы долгие летели,
Но моя душа больна.
(обречённо)
Эту рану не заполнить,
Это чувство не забыть.
Остаётся только помнить
И мечту боготворить.
Пауза
Камила:
Джон, ты помнишь нашу свадьбу?
(Джон кивает)
Так Элена там была.
И букет ОНА поймала,
А поздравить не смогла…
Камила остановилась возле начальной ступеньки ведущей наверх лестницы. Она скрестила ноги и наблюдала за тем, как Джон допивает второй бокал «Мартини». По его заметно порозовевшему лицу было видно, как постепенно отходит спазм, белеют белки глаз и кровь отливает от головного мозга. По её телу разливалось приятное тепло и клонило в сон. Она то и дело вытирала вспотевшее лицо и глубоко вздыхала. В этой немой тишине было слышно лишь её частое неровное дыхание и приглушённые шаги Джона по лишённому ковра участку паркета. Тело постепенно обмякло и требовало отдыха. Ноги болели еще со вчерашней ночной прогулки. Камила не прикладывала голову к подушке уже почти сутки. Усталость брала верх. Джон тоже чувствовал это, но точно знал, что если он сейчас же отправиться в постель, то не сможет уснуть до самого рассвета, а то и до утра завтрашнего для из-за переполнявших сознание мыслей и тревог. Он молча переваривал объём только что поступившей информации в своей голове, опустив сосредоточенный взгляд в какую-то определённую точку в полу. Оба молчали, думая о случившемся и пытаясь найти какой-либо компромисс из сложившейся ситуации. Пока безрезультатно.
В этот день они оба многое поняли. Джон, всегда считавший свою жену тихой, замкнутой и робкой женщиной, узнал, как сильно и всепоглощающе она способна любить, как безрассудно может отдаться чувственным волнам страстей и как самоубийственно может страдать, при этом сохраняя свои чувства в тайне от всех. Только сейчас он увидел настоящую Камилу, в которую влюбился двадцать один год назад, и которая всё это время находилась рядом с ним. Все эти годы он смотрел как будто сквозь неё, не замечая истинных мыслей её и подлинных чувств, не прислушиваясь так чутко и внимательно к её несколько странным, но в то же время индивидуальным и оригинальным мнениям и, уж тем более, никогда не принимая всерьез её вполне осознанные решения и поступки.
Он слышал трепещущие нотки радости в её голосе, когда она рассказывала историю своего прошлого, связанного с Элен. Как нежно и любимо она описывала черты её характера, детали и тонкости внешнего вида, словно смотрела извне. Боже! Она запомнила, как была одета Элена в день их знакомства! А ведь он не помнил, как выглядела Камила при их первой встрече…
Джон никогда не сомневался в своих чувствах к Камиле. До этого момента. Он дарил ей множество дорогих подарков, но не замечал, как негативно изменялось выражение её лица, когда ей приходилось принять дареное. Он целовал её всегда, когда хотел это сделать, но никогда не спрашивал, хочет ли она этих поцелуев. Он много раз видел, как она плачет, заглядывал в её глубокие, полные слёз и отчаянья влажные глаза, но ни разу не спросил причину этих слёз, не попытался разузнать о возможной проблеме, горе, которое не оставило её равнодушной. Может быть, Джон и не любил её никогда, а просто придумал себе сказочную принцессу-несмеяну, которая любит напускать «крокодильи» слёзы и скрывает свои чувства. Может быть, он вообще не был создан для любви? За что судьба так жестоко поступила с ним?
Он мог простить ей любую интрижку, любовника, измену, вызванную желанием как-то разнообразить скучное течение своей жизни, но что он мог сделать, если она по-настоящему ЛЮБИТ. Именно любит, а не влюблена. А это, как ни парадоксально, две разные истины. Влюбиться можно по-разному. Когда чувствуешь волну накатывающей страсти, безудержной энергии и волнения, которое необходимо выхлестнуть наружу, готов отдать жизнь за любимого, бросить весь мир к его ногам…, но… это не любовь. Любить – это желание видеть улыбку любимого человека, несмотря её причину; жить, зная, что где-то, пусть даже далеко, живёт и он; через годы разлуки ощущать его взгляд на своей коже, звонкий смех, подобный раскату весенней грозы, сияющие глаза, прикосновение…; Засыпать и просыпаться, сохраняя его портрет в своей душе. Любить, означает уметь выслушать, помочь советом, поставить себя на место любимого и почувствовать его проблему своей, подсказать, как лучше разрешить ту или иную ситуацию, быть любимому другом. Любить, значит оставлять право выбора.
Джон не чувствовал отвращения к ней, когда представлял, что она целует женщину, не испытывал брезгливости, когда представлял, как они обнимаются, соприкасаясь друг с другом. Он просто не понимал подобных отношений. Наверное, потому что не испытал такой любви. Почти все люди, населяющие нашу планету, стараются найти свою половину, испытать истинную любовь. Почти все рано или поздно находят её, встречаются, женятся, обзаводятся семьёй, детьми и воспринимают это, как неотъемлемую часть своей жизни, не ища недостатки, и не пытаясь что-то изменить. Со временем, когда проходит страсть, наступает время привязанности, уважения. Если таковое не наступает – пары распадаются, теряют всякий интерес друг к другу, расстаются, как дикие животные после периода спаривания. Любовь никогда не построить на страсти. Она всегда начинается с дружбы. Когда дружба перерастает в любовь и остаётся до конца жизни, люди чувствуют себя не влюблёнными, а любящими. Именно такая любовь бессмертна.
Именно такую любовь увидел Джон в душе Камилы. Злость распирала его в высшей степени от ревности и гордыни. Он был готов уничтожить всех и вся в приступе ярости только оттого, что не может убить любовь. На это не способен и сам Дьявол. Джон считал себя дьяволом. Ревность всё больше и больше затмевала здравый смысл, накрывая его железной бронёй, в которую невозможно было достучаться. Когда он, как ему показалось, пришёл в себя, он не испытывал жалости к Камиле, не мог восхищаться её выносливостью и уже не завидовал её чувствам, - он самозабвенно и упорно хотел отомстить. Эта тёмная страсть заполнила ему пустые пятна в душе, которые в своё время не заполнили великодушие, лояльность, понимание, рассудительность и то, что не смогла дать ему Камила – любовь, чистая и светлая.
Слушая её рассказ, он только внешне притворялся, будто для него это дико и постыдно. Внутренне же он завидовал ей, завидовал тому, что не почувствовал и тысячной доли этой любви, разъедая своё сознание чёрной завистью. Убивал себя.
При виде его анализирующего выражения лица, Камила наивно надеялась, что он образумится и всё поймёт. Она надеялась на дипломатическое разрешение конфликта. Камила многое поняла в тот день. Раньше она никогда не видела Джона таким опустошённым и жалким. Она ощущала за собой печать вины перед ним за случившееся. Она винила себя в том, что слишком долгое время лгала самому дорогому, после смерти матери, человеку, который доверил ей своё сердце, открыл свои чувства, заботился о ней, предоставил безбедную жизнь и всегда безотказно выполнил бы любую её прихоть, если бы она попросила. Мысль о том, что она предала его любовь, испортила всю его жизнь, не оставляла её ни на минуту.
Камила никогда не выказывала ему слабину, уверяя, что женщина ничуть не слабее мужчины по духу, а иногда даже по физической силе. Но на этот раз ей хотелось показать свои слёзы, своё раскаянье и чувство вины, чтобы хоть как-то помочь справиться с этим ударом, не оставить без поддержки в трудную минуту. Одного она не учла: А нужна ли ему эта поддержку? Действительно ли он так несчастен, каким кажется? Она считала себя волком в овечьей шкуре, а на самом деле волком как раз оказался Джон Олдивайн.
Разумный и единственный выход, который она видела в сложившейся нелепой ситуации, по её неосторожной глупости, - развод. Она думала, что так будет лучше для всех. Джону не потребуется разрывать контракт с Альфредом, продолжая заниматься высоко прибыльным партнёрским делом, а она уедет подальше от этого места и начнёт новую жизнь. Воспитывать ребёнка без отца хоть и сложно, но, тем не менее, женщины справляются. А чем она хуже? Камила запланировала сохранить свою беременность в тайне от него, но Элена… Элену придётся оставить в прошлом, как самое приятное воспоминание, до конца жизни запечатлённое в памяти и затерянное в дымке лёгкого, почти прозрачного тумана любви.
Она больше не могла выносить его молчание. Оно давило на нервную систему, убивая одну за другой нервные клетки, которых и без того осталось не так много.
Камила (осторожно):
Уваженья я не стою
И прощенья не прошу.
(глубоко вдыхает)
Отпусти меня достойно.
Я уже едва дышу.
(поворачивается к Джону и одновременно выдыхает)
Пауза:
(Джон подходит к ней с широко открытыми, безумными, полными ревности и презрения глазами. Камила пугается и ёжится под его холодным взглядом)
Джон (иронично):
Не могу, прости, Камила –
(прикладывает руки к груди)
Всей душой тебя люблю!
(безумно улыбается)
Ты же дышишь, а я вовсе
О любви и не молю!
(хватает её за плечи и трясёт)
(Камила вырывается и отходит в сторону, пытаясь оправдаться в своей правоте)
Камила (повышенным тоном):
Я тебе всё время лгала,
Говорила, что люблю.
(щурит глаза)
А сама лишь уважала
Душу добрую твою!
Джон:
Говоришь, всё время лгала?
И тогда, у алтаря?!
Камила (выталкивает голову вперёд):
Да! Но я тогда не знала,
Что век буду не твоя!
Джон (изображает непонимающее выражение лица):
Но, а чья тогда, Камила?!
(стучит себя по голове)
Думай, что же ты несёшь?!!
Камила (кричит):
Я Элен всегда любила
И от правды не уйдёшь!
(тише со слезами)
Только ей верна была я,
Жизнь растаяла, как сон.
(оттягивает вырез майки и мотает головой)
Как старалась, не смогла я
Заглушить душевный звон.
(Джон молча смотрит на неё)
Камила:
Ты же видел мои муки,
Я старалась! Ты же знал!!!
Джон (спокойно):
Я не знал твоих пороков,
Замуж силой не волок…
Камила (ужасается его словам):
Ты ЛЮБОВЬ зовёшь пороком?!
Разве это есть порок?!!
Джон (срывается на крик):
Ты любовь и грязь не путай!
Камила (срывается на крик):
Значит, грязь моя любовь?!
Джон:
Да, Камила! Грязь и смута!
(кривится)
Мерзко так, что стынет кровь!
Пауза:
(Камила роняет сразу несколько слёз. Её заплаканные глаза блестят ужасом прозрения)
Камила (смотрит огромными глазами в упор на Джона):
Кровь твоя давно остыла,
(Джон поворачивается, услышав её пронзительный вердикт)
Камила:
Сердце выжжено злобой.
(тише)
А ещё недавно было
Полно нежной теплотой.
Пауза
Камила:
Ты хотел, чтобы с твоею
И моя остыла кровь?
(смеётся)
Ты не знаешь, что такое
Настоящая любовь!
(отходит дальше, указывая пальцем на Джона, и смеётся)
Потому зовёшь пороком
Всё, что чуждо для тебя.
(мотает головой)
Я не буду одинокой
В этом мире без тебя.
(Джона пугает её поведение)
Джон (подбегает к ней, закрывая рот ладонью):
Бог тебя возненавидит!
Замолчи, прошу тебя!
Камила (одним рывком убирает ладонь и срывается на крик):
Хоть на миг её увидеть,
Будет счастьем для меня!!!
(падает на колени и плачет)
Отпусти по доброй воле!
Бог тебя вознаградит.
(тише)
А любовь, как ветер в поле
Отголоском улетит.
Джон видел её отчаянье и внутренне хохотал от утоления жажды мести. Он видел, как она, Камила, стоит перед ним на коленях и просит развода. Теперь только от него зависит её дальнейшая судьба. Она столько лет считала себя феминисткой, независимой от мужчины, а теперь просит за себя на коленях. Какая же она жалкая и ненавистная была в его глазах! Ему непреодолимо захотелось ударить её, причинить ещё больше боли, заставить умолять, просить прощения, в буквальном смысле целовать ноги! Он довольствовался своим превосходством над ней, своей силой над слабой женщиной, своим величием над беззащитной жертвой, затравленным зверьком, молящим о пощаде перед разъярённым диким зверем. Какое это сладостное ощущение! В мире нет ничего, сильнее чувства мести и утоления голода. Он решил воспользоваться моментом и ещё больше поиздеваться над её чувствами.
Джон (издевательски):
Уходи, держать не буду.
(отворачивается, чтобы не видеть, как Камила встаёт с колен)
Самый страшный суд – людской.
(ухмыляется)
Пусть тебя накажут люди
Всеобщественной молвой.
(медленно направляется к сотовому телефону)
Я могу предать огласке
(иронично)
Твою вечную любовь.
(резко поворачивается к Камиле, чтобы видеть её кричащее отчаянье)
Будешь дальше «строить глазки»
Или злобно вздёрнешь бровь?
(отворачивается и продолжает идти)
Камила (медленно идёт вслед за ним):
Ты со мной так не поступишь…
Джон (едва сдерживает смех):
Отчего ж не поступить?
(издевательски)
Ты давно Элену любишь
Вам бы вместе жить да жить!
(монотонно)
Не стесняясь, не скрываясь,
Не боясь и не тая.
(подходит к телефону, останавливается и оборачивается)
На меня ты не взираешь.
(разводит руками)
Вот она, любовь твоя!
Пауза:
(Камила подходит)
Джон (ухмыляется, берёт в руки сотовый и медленно набирает номер):
Я сейчас свяжусь с Сиэтлом,
Расскажу своей родне…
Ну, а дальше – всему свету!
(Камила порывисто хватается за трубку, вырывая её из рук Джона и кладёт на место. Джон всё понимает и ещё больше довольствуется её безысходностью, расплываясь в широкой садистской улыбке)
Джон:
Выбирать одной тебе.
(широко открывает безумные глаза и приближается к ней вплотную)
Хочешь, чтобы все узнали,
(щурится)
Пальцем тыкали, кляли,
Презирали, унижали…
Хочешь!!!
(молчит, опуская взгляд на обе руки Камилы, до сих пор сжимающих телефон)
Руки убери!
(отталкивает её, хватается за телефон)
Камила (вырывает его из рук и разбивает ударом об стену):
Я прощу тебя, не надо!
(плачет)
Что ты хочешь от меня?
Пауза:
(Джон берет её лицо в свои ладони, убирая прилипшие к мокрым щекам волосы, и наклоняется к ней)
Джон:
Одного довольно взгляда
(ухмыляется)
Но такого, чтоб любя.
(обнимает её за талию, прижимает к себе)
А затем немного ласки,
(опускает руку ниже талии)
Жгучей страсти и любви.
(опускает бретельки майки и целует обнажённые плечи)
Я хочу увидеть сказку,
Как лекарство для души.
(пытается снять майку, но Камила сопротивляется)
Подари мне ночь блаженства,
Подари мне эту ночь!
(лихорадочно хватает её трепещущее тело)
Я хочу познать главенство,
Прогоняя чувства прочь.
(одним движением разрывает майку в клочья и валит Камилу на пол)
Камила (кричит):
Джон, пожалуйста, не надо!!!
(отбивается руками)
Я прошу тебя, пусти!!!
Джон (ещё больше разжигает ярость и заламывает её руки за спину):
Раз уж ты Элене рада
И меня тогда терпи!
(лихорадочно покрывает поцелуями ее грудь)
Камила (кричит ещё больше, почти срывая голос):
Нет!!! Не надо! Умоляю!!!
Не бери на душу грех!
(изгибается всем телом, как змея)
Божьим небом заклинаю –
Будет лучше так для всех!
(Джон пытается расстегнуть рубашку. Хватает Камилу за шею, прижимая рот ладонью. Она сопротивляется и пытается вырваться. Наконец он расстёгивает рубашку. Снимает её. Камила ёжится и плачет, продолжая кричать и смеяться истерическим смехом)
Камила:
Ну, не надо! Ну, не надо!
Я беременная, Джон!!!
(жалеет о сказанном, с досадой зажмуривая глаза и стискивая зубы)
Пауза:
(Джон мгновенно останавливается и замирает над её животом, боясь пошевелиться или сказать хоть слово. Камила судорожно дышит. Джон отпускает руки и садится рядом с ней, скрывая голову между коленами. Плачет. Истерическое рыдание переходит в истошный крик отчаянья. Камила медленно поднимается и надевает его рубашку. Садится рядом, поворачиваясь спиной. Её серые волосы спутаны и растрёпаны. Красное, горящее лицо выражает скорбь и страх. Она ждёт его реакции. Страх постепенно охватывает сознание. Она дрожит)
Джон (немного успокаивается и приходит в себя):
Как же это получилось?!
(поворачивается к Камиле в недоумении)
Пауза
Камила (понимает, что нельзя останавливаться на полпути):
Помнишь нашу ночь вдвоём?
(Джон молча кивает)
Камила (осторожно отворачивается, убирая налипшие на лицо волосы):
Вот тогда всё и случилось…
(вздыхает, роняя остаточные слёзы)
Тем июльским, знойным днём…
Пауза:
(Джон напрягается, чтобы вспомнить подробности того дня)
Джон (вспоминает):
Ты в тот день в саду гуляла?..
Пауза:
(Камила чуть заметно кивает)
Джон (мрачнеет):
И Элен была с тобой?
Пауза
Камила (боязливо):
Да, была. Но я не знала,
Что она пошла за мной!
Пауза:
(Оба молчат. Джон неподвижно сидит, потупившись в пол и Камила понимает, что он ждет полного ответа)
Камила:
Там мы с ней поговорили
Первый раз за столько лет.
(делает глубокий вдох и гладит живот)
Облака над нами плыли,
Лился яркий солнца свет…
(закрывает глаза, не в силах сдержать горькую улыбку)
И тогда я вновь влюбилась,
Я забылась, как во сне.
(кладёт руку на грудь)
Птицей в клетке сердце билось,
Чувства вспыхнули вдвойне!
Пауза:
(Камила смотрит на Джона. Улыбка пропадает с её лица. Она замолкает и опускает голову)
Джон (охрипшим слабым голосом):
После этого что было?
Камила (не выдерживает психологического давления и срывается на крик):
Это важно для тебя?!?
(Джон одаривает Камилу холодным, полным ненависти взглядом и она тут же изменяет выражение лица и интонацию на более сговорчивую)
Камила (отворачивается):
Здравый смысл волной накрыло.
(морщится)
Я не слышала себя!
Мы с Элен поцеловались,
Я сбежала от неё.
А душа воспламенялась
Болью сердца моего.
Пауза
Камила (запинаясь в словах и путаясь в буквах):
Я стояла на балконе,
Вспоминая счастья свет.
В звуков ночи полутоне
Я вбирала чёрный цвет.
Я вдыхала запах лета,
(улыбается сквозь слёзы)
Ощущение тепла…
Голос твой нечёткий где-то
Подарила эта тьма.
(Джон начинает понимать, что Камила имеет в виду)
Камила (хрипит и срывается):
Голос твой был, как в тумане.
В полудрёме я сдалась.
Ангел тьмы кружил над нами –
Этой тьме я поддалась.
(щурится)
Ты явился судьбоносно
В этом месте в нужный час.
(поворачивается к нему и слегка дотрагивается до плеча)
Мне в тот миг был нужен просто
Лучший друг.
(помедлив, добавляет)
Как и сейчас…
Джон (ухмыляется):
Как всё складно объясняешь,
(поворачивается к ней)
Но несёшь сплошную чушь!
(показывает указательный палец, скрипя зубами)
Об одном ты забываешь:
Я не друг тебе, а муж!
Пауза:
(Джон встаёт с пола, поправляя ремень, и начинает ходить из стороны в сторону)
Джон (отчаянно):
Как я ждал ребёнка! Боже!
(щурит глаза)
Я молился каждый день!
(с укоризной)
И за нас молился тоже,
Чтобы Бог послал детей.
Пауза
Джон:
Я тебе сказать боялся,
Чтобы боль не причинить;
Сохранить семью пытался,
Когда нужно было жить!
(останавливается и плачет)
А теперь сбылись надежды
И желанье, и мечты.
(отрицательно мотает головой)
Только всё не так, как прежде.
Я другой…
(смотрит на неловко молчащую Камилу)
Всё та же ты…
(подходит к ней и опускается на колени, заставляя посмотреть ему в глаза)
Ты ведь даже не хотела
О ребёнке мне сказать!
Неужели ты имела
Право всё это скрывать?!?
(отворачивается и садится спиной к ней)
Я с тебя сдувал пылинки,
Я любил и уважал…
Сам в сомнениях томился,
(отрицательно мотает головой)
Но тебе не изменял.
Камила (резко срывается на крик и разворачивает его лицом к себе):
Я тебя не предавала!
Я всегда была верна!
Никогда не изменяла…
Джон (прерывает её криком):
Но любила не меня!
Пауза:
(Камила снова чувствует свою вину и замолкает, опуская глаза. Джон постепенно успокаивается и переходит на более тихий тон)
Джон (заглядывает из-под низа в её глаза):
Что молчишь, неужто стыдно?
Камила (поднимает голову):
Мне не стыдно за любовь.
Пауза:
(Джона охватывает ярость, и он меняется в лице)
Камила:
Только больно и обидно
Ошибаться вновь и вновь.
(признаётся)
Я ошиблась, оступилась
И расплата велика.
(опускает голову, а затем поднимает)
Замуж вышла – не влюбилась,
(щурится)
Но я верила в тебя!
Я доверилась, рискуя
Загубить свою судьбу.
Пауза:
(Оба долгое время молчат, потупившись в разные стороны)
Камила (не глядя на мужа):
Об одном тебя прошу я:
Дай свободу мне мою!
(переводит взгляд на Джона)
Дай уехать мне с ребёнком!
Ты найдёшь любовь свою!
(менее эмоционально)
Наверстаем потихоньку
Оба счастье и мечту.
Пауза
Джон (встаёт):
Я давно хочу ребёнка
(обращается к Камиле)
И не дам тебе развод.
Ты – жена моя, а также
(бросает на неё презрительный взгляд и ухмылку)
Моей жизни эпизод.
(Камила напугана и немного шокирована. Она боится сказать хоть слово и молчит, будто парализованная внезапным решением мужа)
Джон (серьезно со злостью):
Ты судьбой моей играла
(громче)
И останешься ты здесь!
(тише)
Мои чувства отвергала –
Принимай же мою месть.
(собирается уйти, но останавливается и продолжает)
Значит так: пакуешь вещи,
А контрактом я займусь.
(грозится указательным пальцем)
И не зли меня похлеще,
А не то, смотри, сорвусь!
(Уходит)
После недолгого молчания, Камила упала на пол и закричала. Слёз больше не осталось в её измученных, постаревших глазах. Она колотила ослабленными кулачками прочный деревянный паркет и, что было мочи, напрягалась для крика. Истеричные вопли плавно сменились леденящим душу визжанием и писком, а затем перешли в вытьё раненого волка или затравленной волчицы, у которой отняли детёнышей.
Джон слышал отдалённое эхо этих криков, но не хотел ничего предпринимать, даже зная, что она носит его ребёнка. Он пытался переключиться на другие мысли, но пока у него это слабо получалось. Из их спальни он вынес только постельное белье и перенес в комнату для гостей. Там он выключил свет и лёг на постель, слегка приоткрыв дверь, чтобы видеть, как Камила пройдёт сквозь неё к себе в комнату, оставив след приятного аромата вчерашних духов, которые Джон обожал в ней больше всего. Он думал, что не отпускает её из чувства мести, но на самом деле он просто боялся, что её не будет рядом. Он боялся больше никогда не услышать её лёгкие шаги в стенах дома, боялся потерять из виду её тень в свете горящей ночью люстры, боялся больше никогда не дотронуться до неё, прошептав на ухо слова любви. Он думал только о своих чувствах. Снова ставил себя на первое место. Прошлый разговор так ни чему и не научил его. Он был эгоистом и никогда этого не замечал.
Раздался телефонный звонок в гостиной. Камила подняла голову и увидела, как загорелся бледно-кремовым светом экран мобильного. Он лежал на столе рядом с пустой бутылкой «Мартини» и неустанно вибрировал, выдавая звуки инструментальной музыки. Камила с трудом дотянулась до телефона и посмотрела на экран. Звонила Элена. Глаза Камилы вновь наполнились свежими слезами, и она уже могла плакать. От чувства безысходности, она с силой ударила телефоном о паркет, и с него тут же слетело защищающее батарею внешнее покрытие. Камила снова расплакалась и упала на пол. Она так и нашла в себе силы ответить на звонок. Что она могла ей теперь сказать? Разве что попрощаться? Но она надеялась, хоть и смутно, что Джон всё-таки разрешит им сделать это по-другому.
Два часа спустя…
Камила шла по коридору с полуоткрытыми опухшими глазами, ударяясь на каждом повороте о стены и мебель. Обеими руками она держалась за углы и выпуклости, но всё же шла медленно и неуверенно. Когда она подошла к своей спальне, то побоялась войти, полагая увидеть там Джона. Она остановилась. Сквозь приоткрытую дверь Джон увидел, как плавно скользит её тень, аккуратно преодолевая шаг за шагом на пути к своей цели. Несмотря на её порабощение, он чувствовал себя побеждённым, но не хотел показывать виду. Камила прошла мимо комнаты для гостей, даже не взглянув на неё. Джон спокойно выдохнул и ощутил дымку лёгкого головокружения. Он до сих пор ощущал её сладкий запах и не хотел ни с кем его делить, а тем более, с Элен.
В комнате Камила решилась сделать звонок Элене, несмотря на позднее время ночи. Элена подняла трубку, и Джон моментально уловил голос Камилы за стеной. Он поднялся с постели и вышел в коридор. Дверь в комнату Камилы была закрыта, и ему пришлось прислониться к ней, чтобы услышать с кем говорит Камила. Хотя он и сам прекрасно знал с кем.
После нескольких длинных гудков раздался голос на другом конце провода.
Элена (сухо):
Да.
Камила (боязливо оглядывается):
Алло, Элена! Ты не спишь…
(всхлипывает)
Элена…
Элена (оживлённо улыбается):
Слава Богу, позвонила!
Я с утра с собой борюсь.
(не даёт сказать Камиле)
Ты прости меня, Камила
За настойчивость мою
И за то, что я давила
В точку слабости твою.
(снова прерывает Камилу)
Я, конечно, понимаю,
Что ребёнок – это всё!
(всхлипывает)
Так что ты не сомневайся –
Оставайся на своём...
(плачет)
…на своём законном месте
В роли матери-жены.
(всхлипывает и улыбается)
Ты и я – мы снова вместе
И у нас есть я и ты.
Пауза:
(Элена молчит. После её слов Камила не знает, что сказать. Все надуманные фразы вмиг вылетают у неё из головы, и она чувствует неловкость своего положения)
Элена (шёпотом):
Ну, скажи, что так разумно!
(срывается на крик и закрывает рот ладонью, чтобы Альфред не услышал, как она плачет)
Ну, скажи, что я права!
(горько плачет)
Пауза:
(Камила молчит в трубку. Горячие слёзы катятся по холодным щекам, обжигая их. Она не может кричать. Густой ком боли сковывает её горло, и она не может говорить. Слёзы не переставая, падают ей на шею, грудь, рубашку. Она чувствует боль Элен)
Камила (отрешённо):
Джон узнал. Мы опоздали.
(закрывает глаза)
О ребёнке и о нас.
Пауза:
(Элена перестаёт плакать)
Камила (тихо):
Я случайно всю сказала
Правду в тот злосчастный час.
Он поставил мне ловушку
(передёргивает глазами)
Это долго объяснять.
Я попалась, как зверушка.
(громче со слезами)
Мне пришлось ему сказать!
(плачет)
Пауза:
(Элена молчит)
Камила (успокаивается):
Не молчи! Скажи мне что-то
Только трубку не бросай.
(ждёт)
Элена (монотонно):
Он всё знает…
(приглушает внутренний страх и пытается успокоить его в Камиле)
И всего-то…
(из последних сил выжимает улыбку)
Больше слёз не проливай!
Он простит тебя! Не бойся!
Ты кристальна перед ним.
Камила:
Я в себе уже не скроюсь,
А мне жить придётся с ним.
Пауза
Камила:
Мы уедем очень скоро.
Может быть дня через два.
Завтра он контракт расторгнет
Мы уедем навсегда.
Элена (с ужасом):
Разведись с ним, умоляю!
Камила (в панике):
Он развод мне не даёт!
Он мне мстит, и я не знаю
К чему это приведёт.
Элена (решительно):
Тогда я поговорю с ним.
Камила (испуганно):
Нет! Не надо! Я прошу.
Объясни Альфреду лучше.
(оглядывается)
С Джоном я поговорю.
Пауза
Элена:
Хорошо, раз ты так хочешь,
А Альфред... пусть скажет Джон.
Я была с ним дни и ночи
Пусть оценит это он.
(эмоционально)
Если любит также сильно,
Как об этом говорит –
Ситуация стерильна.
Он любовь мою простит.
Камила (вздыхает, внимательно выслушав всё, что она сказала):
Поступай, как сердце скажет
И не сетуй на судьбу.
Только миг из жизни важен,
Когда скажешь: «я люблю».
(акцентирует внимание на сказанном)
Я люблю и не жалею,
Что не так, как нужно всем.
Полчаса года лелею,
Не делясь ими ни с кем.
Элена (подхватывает нить философии):
Я люблю и твёрдо знаю,
Что душа моя чиста.
Каждый день благословляю
Миг, прошедший в полчаса.
Камила (улыбается):
Ну, тогда спокойной ночи!
И не думай ни о чём.
(эмоционально)
Разорви все страхи в клочья
И представь, что мы вдвоём.
Элена (улыбается):
Ты всегда передо мною,
Мне не нужно представлять.
Спи, мой друг, всю ночь спокойно.
(подумав, добавляет)
То ли большего желать.
(целует в трубку)
(Камила отвечает ей тем же и кладёт трубку)
После короткого замешательства Камила сложила руки на небольшой телефонный столик и погрузилась в свои мысли.
Ей вспомнился один солнечный августовский день много лет назад, когда они с Элен ездили на реку, расположенную вдоль небольшой деревушки на окраине Сиэтла, неподалёку от фамильного дома Камилы. По возможности, они посещали это место каждые выходные, и целый день проводили вместе, сидя на берегу реки. Элена учила её кидать мелкие гладкие камешки на воду таким образом, чтобы они прыгали по её поверхности ещё некоторое время до того, как опустятся на кристально чистое прозрачное дно, переливающееся перламутровым блеском. Ранней весной рыба в этой реке целыми косяками собиралась на нерест. А в это время года здесь почти не водилась, за исключением, может быть, мелкой неприметной рыбёшке, затерявшейся в зеркале речных глубин. В солнечных лучах вода искрилась всеми цветами и оттенками радуги. Когда Камила красиво и грациозно выныривала из воды, словно разбивая на мелкие осколки одно огромное зеркало, она была усыпана небольшими круглыми капельками правильной формы и почти одинаковых размеров. Немного подержавшись на гладкой коже, они скользили вниз к реке, возвращались к истокам своего рождения. И тогда Камила казалось, рассыпается по крупицам и вот-вот раствориться в месте с ними, соединится с могущественной стихией, станет её созданием. Элена называла её «моя радуга», но никогда не сравнивала её юность и очарование с красотой природы. Она говорила, что ни одно создание, пусть даже уникальное, не способно сравниться с великолепием влажных джунглей, засушливых прерий, песчаных пустынь или необъемлемых полян ядовито-сочных растений разнообразной формы и окраски. Камила была полностью согласна с ней и никогда не обижалась за эти высказывания.
Слова «моя радуга», «мой водопад», «моя птица», «цветок» и многие другие наименования Элена придумывала на ходу и всегда произносила их с такой теплотой, что Камила чувствовала себя неземным созданием, самым любимым и нежным, самым счастливым человеком на свете. Любовь Элены придавала ей силы и уверенности в своей неповторимости, уникальности. Рядом с ней она никогда не чувствовала себя забытой, покинутой или опустошённой.
Были дни, когда за единственную возможность увидеть её Камила совершала безумные поступки. Нередко она тайком пробиралась ночью в её спальню и оставляла у изголовья письмо, осыпанное лепестками роз или тихонько наблюдала за ней с крыши своего дома, на которую она специально лазала только для этой цели или частенько притворялась больной, чтобы Элена приходила её навестить или…
Много счастливого времени помнила она с тех пор и вспоминала его со слезами на глазах.
Так Камила провела ещё несколько минут и переоделась в ночную рубашку. Она подошла к зеркалу и прошептала: «спокойной ночи, Камила». Затем выключила свет, забралась в холодную, но чистую постель, укрывшись с головой лёгкой, как пёрышко простынёй, и заснула. Сил не хватало, даже на то, чтобы поесть или принять душ. По телефону она не стала говорить Элене, как поступил с ней Джон, чтобы не накручивать её излишне, но она хорошо осознавала, что если они уедут, то на одной попытке изнасилования он не закончит свою месть. Она пыталась не думать об этом. Всю ночь перед плотно закрытыми глазами стояла она, Элена, а в душе – ослепляющий свет уходящего Солнца.
Все это время Джон внимательно слушал их разговор, стараясь не упустить тех деталей, которые она произносила шёпотом. После услышанного ему вдруг стало так больно и обидно, что он не знал, как сдержать слёзы. С того момента он твёрдо решил послать к чёрту выгодный контракт вместе с крупным предпринимательским бизнесом и попробовать начать всё сначала в Новом Орлеане с Камилой и их будущим ребёнком.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=271567
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 22.07.2011
Посвящаю Дереку Джармену
...и его "Юбилею"
О люди! Люди!
Вздымайте взоры!
Вот-вот вас сгубит
Сама Пандора!
Всю боль и радость
Испитых кубков.
Горька уж сладость,
Мертва голубка.
Разбиты стекла
Огней пурпурных
И дышит в окна
Вам, люди, урна.
Поблекла ясной
Звезды лучина.
Глотает страстно
Земли пучина
Тела и души,
Покоит с миром.
Не стой! Не слушай
Призыв зефира!
Иди, понурив
Глаза бесстрастно,
Не чуя бури,
Не слыша гласа.
Как будто смертный
К тебе взывает,
На ложе смерти
Глаза смыкая.
И громко крикнет
Последним духом,
Что мир твой гибнет,
Как пламя, тухнет!
Но не услышат
Его призыва –
В затылок дышит
Соблазна диво.
Как раб, не зная,
Что будет дальше,
Живет, страдая,
Во мраке фальши.
Но слепо верит,
И крест целует.
Терпя потери,
Рабы ликуют!
Живут, не зная,
Что бьются кубки,
Что подрезают
Крыло голубке.
О люди! Стойте!
Остановитесь!
Свой мир постройте
И власть возьмите!
И миром правьте
В благих началах.
Детей избавьте
От их печалей.
Тогда создайте
Прочнее кубки.
Врачуйте раны
Больной голубке.
Прозрев, ищите
В зарю причала
Найти начало,
Начать сначала.
10 июля, 2011 год
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=271566
рубрика: Поезія, Посвящение
дата поступления 22.07.2011
Сцена пятая
Томление
Они не виделись пять дней после отъезда Джона. Так как Альфред являлся одним из акционеров предприятия и компаньоном мистера Олдивайна, он также был заинтересован в выгоде этой командировки. Они постоянно переговаривались с помощью мобильной связи, поддерживая взаимный контроль на расстоянии. Иногда, поздними вечерами, когда Джон возвращался в гостиницу, Альфред усаживался в своём любимом кресле, доставал свой любимый виски и набирал его номер, чтобы просто поговорить, как старые друзья. Проходя мимо комнаты, Элена заглядывала в приоткрытую дверь и была довольна хорошим настроением мужа. Она никогда не мешала их длинным беседам. Сама она продолжала работать по-прежнему. Камила полностью взяла на себя уход за садом, намереваясь превратить его в райский уголок. А по вечерам сидела в своей комнате и думала о жизни, в то время как Элена допивала остывший чай на работе и продолжала перебирать стопки документов. В минуты отдыха она также размышляла о своей жизни, но никогда не доводила мысли до логического конца, засыпая прямо за столом. За все эти дни ни одна из них не решалась поговорить с другой, несмотря на то, что их разделяет двадцать лет разлуки.
И вот в одну из таких ночей Камила не могла уснуть. Она сидела на балконе и читала свою любимую книгу, сборник стихотворений Роберта Бёрнса, подаренный Джоном на Рождество. Её глубоко затронуло одно стихотворение, которое она много раз перечитывала.
Моя любовь давно минувших лет,
Твой милый голос в сердце не умолк.
Прими же дружбы искренний привет.
Да, дружбы, - лишь её нам разрешает долг.
Когда получишь этот скромный дар,
Вздохни разок, подумав обо мне –
О том, кого томит в краю полдневный жар
Иль океан таит в холодной глубине.
( Р. Бёрнс)
Эта жаркая ночь была бы не выносима, если бы не прохладный ветер, обдувающий её лицо и обнажённые плечи. Было темно и тихо.
Серебристой светотенью
Зарождается Луна.
И не так гнетёт томленье
В полумраке без тепла.
Слышалось только слабое пение сверчков в траве перед домом, а с неба проливался холодный свет зарождающейся Луны и серебряные отблески звёзд. Неожиданно загоревшийся свет в соседском окне привлёк её внимание. Элена вернулась домой позже обычного. Альфред давно уснул под легкой белой простынёй и видел не первый сон. Камила оторвалась от занимательного чтения и продолжала смотреть на окно, позабыв все меры предосторожности. Она наблюдала за тем, как Элена расстёгивала пуговицы на блузе, а затем широкий чёрный ремень юбки. Она невольно изучала её быстрые движения рук, когда она распустила волосы и вытерла лоб чистой влажной салфеткой. Элена аккуратно развесила рабочую одежду на плечиках в шкафу и принялась метаться по комнате в поисках ночной рубашки. Камила прикусила нижнюю губу и начала смеяться, прикрываясь ладонью. Со стороны это выглядело так глупо и мило, что она не могла остаться равнодушной. Её занимала каждая мелочь, происходящая с любимым человеком, каждый невинный жест или простые, неприметные действия. Но когда Элена подошла к окну, собираясь задёрнуть шторы, она увидела Камилу на темном фоне ночи, такую светлую и радостную, что остановилась. Камила поймала на себе её улыбку и прекратила смеяться. Она опустила глаза и улыбнулась. Элена отошла от окна на несколько минут и Камила подумала, что больше не увидит её сегодня, но вскоре она снова предстала перед окном с губной помадой в руках. Камила вздохнула и подозрительно приподняла бровь. Элена не заставила её долго ждать. Она прикоснулась кончиком помады к стеклу, пытаясь что-то писать, искажая буквы таким образом, чтобы Камила смогла прочитать их с той стороны. И только, когда дело было окончено, она смогла прочесть послание: «Спасибо тебе за улыбку». Камила, словно потерялась во времени, но довольно быстро сообразила, что нужно делать. Она быстро ушла в комнату и включила свет. Элена ждала её действий. Через некоторое время она вернулась на балкон, отыскав свою губную помаду, и закрыла его так, чтобы на стекле можно было писать. Также изящно выламывая буквы, строчила она ответное послание. Когда оно, наконец, было готово, Элена могла читать надпись: «Спасибо тебе за любовь». Обе одновременно прислонились к стеклу и смеялись без умолку, пока Элена не почувствовала, как Альфред перевернулся в её сторону. Она быстро принялась стирать надпись салфеткой, и Камила поняла, что идиллия закончилась. Элена в последний раз взглянула на неё и задёрнула шторы одним резким движением. Камила плотно закрыла глаза и отвернулась, едва сдерживая слёзы. В обоих окнах погас свет. До утра.
Джон приехал на день раньше обещанного, встречая свою жену пламенными поцелуями и объятиями. Она была рада его приезду, и всё снова стало на свои места.
Прошел месяц…
Действие третье
Сцена первая
Признание
Долго думая, Камила решилась нанести визит Элен, зная, что Альфред в данное время в отъезде.
Элена сидела у камина и смотрела на огонь, перебирая пальцами пуговицы на пиджаке. На столе стоял наполовину пустой бокал виски, а в воздухе витал аромат мужского одеколона. Кроме слабого потрескивания догорающих дров не было ни единого звука, который бы мог нарушить тишину. Вдруг в дверь раздался звонок, и Элена встрепенулась от неожиданного звука, предвещающего беспокойство и тревогу. Она неохотно встала и подошла к двери. Звонок раздался повторно. Когда она открыла, то увидела страх, сомнение и неловкое молчание в лице уже не юной молодой женщины. Камила была одета в легкое шелковое платье карамельного цвета на тонких бретельках, а в руках держала чёрный ридикюль. Элена почувствовала повисшее над ней давление и задавалась вопросом, который мучил её неустанно последние двадцать лет: «Какой она стала за это время?». Её показалось, что сейчас она получила ответ на свой вопрос: «Такая же». Камила совсем не изменилась за долгие годы и была той же влюбленной девочкой, которая впервые испытала глубокие чувства.
Элена:
Ты всё-таки пришла…
Камила:
А ты меня увидеть не хотела?
Элена:
А разве не прийти ты бы смогла?
Камила:
Прийти к тебе сама судьба велела.
Элена (громче):
Велит нам рок! Судьба не покровитель.
Камила:
Так я могу войти?
Элена (в сторону):
А говоришь, судьба твой повелитель…
(Камиле)
Да. Проходи, пожалуйста. Прости.
Камила (в смятении):
Мне нужно всё тебе сказать.
Элена (с нетерпением):
Ну, говори, чего ты ждешь?
Камила (неуверенно):
А ты поможешь мне начать?
Элена (снова отвечает вопросом на вопрос):
А после ты опять уйдёшь?
Камила:
Я не уйду. Прошу, начни…
Скажи, что я хочу сказать.
Элена (вздыхает):
Тогда присядь и помолчи,
А я попробую начать.
Камила присела на кресло у камина и допила оставшееся виски. Крепкий напиток сразу обжёг ей горло, и она выдохнула. Элена посмотрела на неё исподлобья и присела рядом с креслом, прижав к своим губам её холодную вспотевшую руку.
Элена:
Когда мы рядом, ты дрожишь,
В глаза боишься мне взглянуть;
Ты от своей любви бежишь,
Боясь в ней снова утонуть.
(осторожно смотрит на Камилу, которая смотрит на огонь, и продолжает)
Когда ты с мужем, мне одной
Всецело мысли посвящаешь.
Ему достался призрак твой,
А мне ты душу доверяешь.
(проводит холодными пальцами по её обнажённой ключице)
Когда холодной я рукой
Своей, коснусь тебя несмело,
Ты повергаешься в покой,
Который прятать не умела.
(приподнимается на руках и говорит шёпотом, едва прикасаясь губами к кончику её уха. Камила закрывает глаза)
Лицо румянец покрывает,
Играет краской на щеках,
(улыбается, обнажив белые, похожие на жемчуг, зубы)
Тепло по телу проступает…
(проводит влажной ладонью по её пылающим губам)
С янтарным блеском на устах.
После короткого молчания Элена опустилась на колени у основания кресла и переплела пальцы на её руке со своими. А после этого, подняла тяжёлый взгляд на Камилу и проговорила таким тоном, будто рассказывала стихотворение на конкурсе чтецов, где требовалась выразительность и чёткость.
…И ты живёшь…, и пусть несмело –
Открыто сердце для любви!
Ты, как плод манго – сочный, зрелый…
Живи! Надейся! И люби!
Камила (помедлив):
Ты так сказала, словно душу
Мою открыла без ключа.
Тебя готова вечно слушать
(переводит взгляд на огонь)
Так просто, сидя у огня.
Элена (с надеждой):
Ты в мою исповедь не хочешь
Добавить что-то от себя?
Пауза
Что ж, может быть, потом захочешь…
(отпускает её руку и встаёт)
Камила (хватает её за руку, не давая уйти):
Элена, я люблю тебя!
Элена (бросается к ней, обнимает, целует веки, волосы, губы):
Как я хотела это слышать,
Я только этим и жила!
(со слезами обнимает обеими ладонями её лицо)
И ты теперь свободно дышишь.
Камила (обнимает её за шею):
О, как же ты была права!
Тишина наполнилась звуками тяжёлого дыхания и ароматом любви. Камила медленно расстёгивала каждую пуговицу на её блузке, закрыв глаза, которые Элена постепенно покрывала нежными прикосновениями влажных губ. Обжигала кожу. Вскоре блузка упала рядом с ней и Камила ощутила легкий запах мужского одеколона, исходивший от шеи и ключицы. Элена заметила мимолётное сомнение в глазах возлюбленной, и, не долго думая, заключила её в свои крепкие объятия. Камила пыталась сопротивляться, но волнующий аромат одеколона вскружил её голову, и она тяжело откинула её назад, позволяя Элен целовать свою белоснежную шею. Не давая возможности рукам отдохнуть, Элена неустанно ласкала ими её спину, а затем приспустила бретельки шёлкового платья, которое, приняв форму тела, гладко упало к её ногам. Элена замерла. Перед ней была совершенно другая Камила – таинственная, желанная. В полумраке комнаты она могла рассмотреть только обнажённые плечи, силуэт талии и овал лица с едва заметной полуулыбкой, на которые падал бордово-малиновый свет из камина. Она, будто испытывала состояние оцепенения, и неловко сдерживая слёзы, закрыла лицо руками. Но, несмотря на шумную тишину, она услышала застенчивый смешок Камилы, когда последняя подсела ближе, и, убрав руки с лица Элен, увидела её розовые щеки, горящие пунцовым пламенем стыда. Камила улыбнулась, и Элена смогла разглядеть, что её лицо также было залито краской.
Ещё несколько секунд они смотрели друг на друга, но Камила внезапно прервала эту игру взглядов и, обняв подругу за шею, плавно уложила на плед. Элена вздрогнула, но тот час же пришла в себя и одним движением руки остановила Камилу, приподнявшись на локтях. Камила несколько не удивилась. Она нащупала в темноте белую блузку Элен и подала ей. Она сразу просунула руки в рукава и застегнула пуговицы, отбросив прилипшие к мокрой шее волосы. Повисло неловкое молчание, и Элена поняла, что нарушать его ей придется первой. Собрав события последних минут в одну фразу, она начала говорить.
Элена:
Не будем портить этот миг
Поверь, оно того не стоит.
Камила улыбнулась, давая понять её правоту, и мысленно поблагодарила Элен за искренность и глубину чувств. Она легла на плед, глядя в потолок. Элена легла рядом на спину, а их противоположные руки сплелись на уровне бёдер. Они ровно вздохнули и закрыли глаза.
Огонь медленно угасал в камине, ограничивая яркое освещение, а ледяной лунный свет тем временем набирал силу. В тишине наполненной ароматом мужского одеколона, можно было услышать также тяжёлое ритмичное биение двух сердец.
Пауза
Элена:
Я отдала бы всё на свете,
Чтоб время медленнее шло,
(вздыхает)
Но это счастье нам не светит.
Камила (улыбается):
А мне с тобой и так светло.
(целует её висок и крепче обнимает)
Элена (смотрит на нее снизу вверх):
Ты мужу скажешь?
Пауза:
(Элена ждёт ответа, затаив дыхание)
Камила (уверенно):
Да. Не стану его обманывать и лгать.
Нельзя всё время жить по плану,
Нельзя бояться и молчать.
Элена (радостно):
Я узнаю мою Камилу!
Как двадцать лет тому назад,
Как ту, что пламенно любила,
Когда ходила утром в сад.
(трётся головой об её плечо, промочив бретельку платья слезой)
А помнишь шалаш камышовый,
Где прятались мы от дождя?
(глаза вновь наполнились слезами)
Поляну под лесом сосновым,
Где ты целовала меня?
Где ты первый раз проскользнула
Рукой по моим волосам…
Камила (перебивает её на полуслове):
…Впервые тогда прикоснулась
К твоим пересохшим губам…
Элена:
Тогда мы впервые любили,
С тех пор пролетели года…
Камила (перебирает её волосы своими тонкими пальцами):
…Но годы любовь не убили,
Нам послана Богом она.
Пауза
Элена:
А помнишь…
Камила:
Я помню всё: любовь, разлуку,
Шалаш, поляну, листопад…
Ты целовала мою руку,
И мы смотрели на закат.
(медлит, сбавив тон)
Последний наш закат с тобою.
Ты помнишь? Двадцать лет назад…
Элена:
Да, пролетело двадцать лет,
Я помню твой последний взгляд…
У обеих по коже пробежали мурашки. Элена почувствовала, как холод пробирается внутрь и только спустя несколько часов, они осознали, что в комнате уже давным-давно погас камин, а за окном сквозь утренний туман пробиваются первые лучи летнего солнца.
Сцена вторая
Любовь
В июле Джон почти не покидал дом. Все деловые поездки до конца лета разделили между собой другие акционеры фирмы. Альфред часто выезжал за город на рыбалку и брал его с собой. За это короткое время они славно подружились, доверяли друг другу не только деньги бизнеса, но и самые сокровенные тайны сердца. Альфред обычно делился своими проблемами с Элен, а Джон больше говорил о заветных мечтах. Но никто из них даже не догадывался, что они оба навсегда связаны гораздо большим, чем простая мужская дружба. Их объединяла одна общая проблема, беда, зародившаяся ещё до их знакомства.
Лето было в самом разгаре. Природа в пригороде Ванкувера не переставала радовать глаз своей роскошной первозданной зеленью, вселяя тепло в сердца людей. Камила была одной из тех людей, которые умели беспричинно радоваться прекрасному и наслаждаться каждой минутой жизни. Элена хорошо знала это и обращала внимание на каждую незначительную деталь, присущую её характеру, стараясь доставить ей удовольствие. Она пристально вглядывалась в её лицо, следила за мимикой и ловила каждую её улыбку. Один только взгляд этой женщины пробуждал в ней чувство радости и одухотворения. Пользуясь случаем, она взяла отпуск до конца лета. Это был её первый отпуск за последние пятнадцать лет, который вызвал несказанное удивление Альфреда. Он часто видел свою жену в компании Камилы и наивно полагал, что общение с давней подругой влечёт за собой исключительно положительные последствия. Элена расцветала на глазах, когда слышала её приветливый голос, случайно касалась её руки, если она находилась слишком близко или невольно ловила на себе её ласковый взгляд. Но он никогда не придавал этому особого значения, ссылаясь на искреннюю дружбу и хорошие взаимоотношения. Он с радостью предоставил ей отпуск и посоветовал чаще гулять на природе. Его радость была настолько душевной, что Элена ощущала нестерпимую боль и дискомфорт в общении с ним. Она не могла смотреть в его сияющие глаза, и всякий раз старалась избегать взглядов. Ей казалось, что страдания и упрёки Альфреда она могла бы принимать без обиды, но когда он любяще целовал её замкнутые губы, верил в её лживую преданность, смотрел в её холодные глаза с такой теплотой, что только смерть могла стать для неё облегчением. Сколько еще продлится этот обман? Как долго она сможет терпеть эти муки? Способно ли уважение к мужу пересилить любовь к женщине? Эти вопросы один за другим накладывали свой обременительный отпечаток в памяти, а совесть всё больше и больше терзала рассудок неутомимыми укорами. Хотелось сбежать от себя, спрятаться на краю мира и получить ответ всего лишь на один вопрос: «Почему именно я?»
Камила так и не смогла сказать Джону правду. Она мысленно перебирала все возможные варианты начать этот сложный разговор, но так и не пришла к единому подходящему решению. Элена по себе знала, как это непросто и не настаивала. Камила благодарила её за понимание и любила ещё больше. Это порочное чувство росло и набирало силу с каждым днём всё более разрушительную. И что будет, если однажды она вырвется наружу, сметая всё на своём пути: любовь мужа, уважение, семью, друзей, работу, прошлую жизнь, овеянную призраком спокойствия. На кону было поставлено всё. Готова ли сама Камила пожертвовать всем ради любви? А может быть есть что-то сильнее любви к Элен?
Этим солнечным воскресеньем они наслаждались летним пейзажем последние минуты. До захода солнца оставалось полчаса. Элена лежала на прогретой за весь световой день траве и читала вслух стихотворения Роберта Бёрнса. Камила была рядом, сложив голову на её животе. Пепельные волосы были сплетены в толстую косу. Она внимательно слушала монотонное чтение Элен и мечтательно улыбалась. Элена закручивала в своих пальцах локоны её мягких волос, и изредка, слегка отодвигая книгу в сторону, посматривала на неё. Камила делала вид, будто не замечает этого, но в действительности ей было несказанно приятно такое нежное внимание любимой. Элена уже давно заподозрила некое странное беспокойство в душе Камилы, но не оставляла надежду, что со временем она сама откроет ей свои тревоги. Ветер ласково обдувал лицо Камилы и ей приходилось постоянно отбрасывать пряди волос. Она более не могла делать вид, что ей нечего скрывать и свободно наслаждаться упоительными прогулками на природе. Неожиданно для себя она приподнялась и молча прервала занимательное чтение стихов, большую половину из которых она прослушала. Элена закрыла книгу, позабыв оставить закладку, и отложила её в сторону. Она взяла Камилу за плечи и повернула к себе, убеждая посмотреть в глаза. Камила прижалась к ней, крепко обхватив руками спину, и плотно закрыла глаза, будто надеялась спрятаться от всего мира. Элена зарылась в её волосы и поцеловала макушку. Она улыбнулась и потёрлась щекой об её ключицу. Элена не знала, как начать этот разговор, но понимала, что Камила ищет предлог для того, чтобы именно она начала разговор первой. И Элена решилась.
Элена:
Тебе не нравятся стихи?
Камила (поднимает голову):
Они написаны в тревогах.
Элена (старается обойти острые углы):
Но повествуют о любви.
Камила (продолжает поддерживать игру):
Но и разлуки слишком много.
Элена (понимает, что нужно переходить к конкретике, иначе она никогда не решиться):
(Элена обхватывает её лицо обеими ладонями и смотрит прямо в глаза, в надежде расположить Камилу к доверию и успокоить)
Элена:
Ты знаешь, что мне можно верить.
Скажи мне, что тебя гнетёт?
Любую тайну мне доверить
Ты можешь смело, без забот.
Ты от меня что-то скрываешь.
Скажи сейчас. Откройся мне!
Камила (опускает её руки):
Что ты при этом испытаешь?
(отворачивается)
Мне до сих пор не по себе.
Пауза:
(Элена молчит и замечает, что Камила всё время трёт живот)
Камила:
Уже давно сказать хотела,
Но всё в сомнениях была.
Так время быстро пролетело,
Судьба ко мне всё так же зла.
(снова трёт живот)
До этих дней я сомневалась,
Теперь уже уверена.
(на глаза наворачиваются слёзы)
Но как сказать тебе, боялась…
Элена (смотрит на неё с широко открытыми глазами и не может поверить):
Камила… ты беременна?..
Камила (выдыхает):
Беременна. И это точно.
(бросается к ней на шею и плачет)
Прости, родная ты моя!
Любить, наверное, порочно,
Раз так судьба казнит меня.
Элена (отрешённо смотрит вдаль):
Но как же это получилось?
Камила:
Ты, правда, хочешь всё узнать?
(Элена кивает)
Камила:
Ещё весной это случилось
И Джону нет мне смысла лгать.
Элена (приходит в себя и с горечью смотрит на Камилу):
Прошу, скажи всё без обмана,
Ведь я не стану осуждать.
(бережно берёт её за плечи)
Пусть правда выйдет из тумана
Мне очень нужно это знать.
(Камила кивает)
Камила (всхлипывает):
В тот день, когда ты в сад явилась,
Ворвалась в жизнь мою, как вихрь.
И голова моя вскружилась,
А мой задор вдруг резко стих.
Ко мне отчаянье и ужас
Пришли внезапно, как и ты.
И я тогда… той ночью… с мужем…
(Элена напряглась и покраснела)
Камила:
Я предала наши мечты…
(истерично разрыдалась, но Элена вовремя обняла её)
Я так забыть тебя хотела,
Твою любовь, твой поцелуй,
Что мной смятенье овладело
Я отдалась тогда ему.
(судорожно хватает Элен за волосы)
Прости! Прости меня, Элена!!!
Элена (решительно):
Я всё равно тебя люблю.
Пауза:
(Камила перестаёт плакать и замолкает. Она непонимающе смотрит на Элен, рефлекторно качая головой)
Элена (медленно переводит свой взгляд на неё и берёт за руку):
Мою любовь тебе не счесть.
Камила (улыбается сквозь слёзы):
Мне незачем считать. Я знаю.
Элена:
Люблю тебя такой, какая есть.
Любовь моя к тебе не угасает.
Камила (с надеждой):
И не угаснет?
Элена (твёрдо):
Нет.
Камила (сомнительно):
Любовь такая вечной не бывает.
Элена:
Моя бывает. (Помедлив) Есть спасенье!
(наклоняется к её лицу)
Давай сейчас с тобой бежать!
(задумалась)
Тебя терзают опасенья?!
Камила (отрицательно качает головой):
Я буду первенца рожать.
И от супруга не уйду,
Ради ребёнка с ним останусь.
Хочу достойную судьбу
Отдать тому, с кем не расстанусь.
Элена:
Ребёнок счастью не помеха.
(помедлив)
Ну, будем мы его семьёй!
(прикладывает палец к её губам)
Обдумай всё. Сейчас не к спеху.
Вдвоём вы будете со мной.
(жестом просит внимательно выслушать её предложение)
Его любить не меньше буду,
От всех несчастий огражу!
Камила (не выдерживает и перебивает её):
А что на это скажут люди,
Когда тайком его рожу?
(Элена мрачнеет)
Камила (успокаивает её):
Ничего-то ты не знаешь,
Как жестока их молва.
Ты себе не представляешь,
Как обидны их слова!
(захлёбывается в слезах)
Элена (не знает, как помочь ей успокоиться):
Что тебе людские сглазы?!
Я с тобой хоть в самый Ад!
Их завистливые фразы,
Как убогий маскарад!
Камила не могла продолжать слушать её. Ей хотелось умереть, провалиться сквозь землю, избить себя, причинить любую физическую боль, только бы заглушить душевные страдания. Она понимала, что одно лишь её слово могло бы толкнуть любящую женщину на нелепый необдуманный поступок, о котором со временем придётся горько сожалеть. Она не хотела, чтобы ещё не родившийся ребёнок стал причиной их дальнейшей взаимной ненависти и предметом для недостойного осуждения людей. Она искренне боялась навлечь на него беду и причинить боль Джону, которого она так уважала, и который безумно её любит. Камила считала неправильным лишать его ребёнка, которого он ждал около двадцати лет. Ведь он имел полное право воспитывать своего сына или дочь, видеть его спящим в детской кроватке каждый день, заботится о его воспитании и образовании. Она знала, что с таким порядочным отцом, как Джон, ребенку обеспечено большое будущее, хорошая, достойная жизнь и счастье. Умом она понимала, что способна пожертвовать собственным счастьем ради ребёнка, но сердцем не могла согласиться со столь тяжкой и беспросветной судьбой. Её единственной отрадой, любовью всей жизни была Элена – женщина, чувства к которой прошли испытание временем. Она не могла снова потерять её. Теперь перед ней стоял непростой выбор между любовью к ней и любовью к собственному ребёнку. А времени на раздумье оставалось меньше, чем она предполагала.
Камила (собралась силами):
Всё, Элена. Я решила.
(категорично)
К мужу тот час же вернусь.
Как сердечко бы не ныло,
Как-то снова приживусь.
Пауза:
(Элена внимательно смотрит на неё)
Камила:
Он достоин уваженья.
Любит искренне меня…
Элена (не выдерживает молчания):
Он – твоё уничтоженье!!!
Камила (резко):
А ребёнок – жизнь моя!!!
Время стремительно летело. Небо незаметно покрылось тёмным пледом ночи и миллиардами сияющих звёзд. Похолодало. Через некоторое время они возвращались домой на машине, мысленно перебирая все возможные отговорки для супругов, что стало причиной их позднего возвращения. Обе молчали на протяжении всего пути. Обе думали о последнем разговоре. Обе мучались и страдали. Обе ненавидели и любили. Обе молчали. Элена плавно вела машину и внимательно смотрела на дорогу, озарённую холодным светом молодой Луны и янтарным светом фар.
Сцена третья
Обрывки прошлого
Камила открыла входную дверь дома и тихонько вошла, в надежде не нарушить покой спящего Джона – единственного его обитателя в данное время суток. Но, как только она переступила порог, до неё тут же донеслись звуки пьяных песен, бередящих душу под заунывную игру на гитаре. Она прошла по тёмному коридору и свернула в гостиную, где увидела картину, поразившую её взор. Пьяный, с видом бездомного, Джон сидел в кресле в обнимку с полупустой бутылкой «Мартини» и громко пел. Рядом с ним находился Альфред с гитарой в руках и огромной толстой сигарой, похожей на ту, что курят мексиканские янки. На столе почти не было закуски, но зато стояли три пустые бутылки пива и две бутылки сухого «Мартини», одна из которых была плотно зажата в руках у Джона. Казалось, они совсем не замечали Камилу, упиваясь собственным опьянением. Само собой важный разговор о ребёнке на сегодня пришлось отложить до более благоприятного момента. Камила недовольно вздохнула и с гордостью правильной во всех отношениях женщины подошла к мужчинам, изображая кривую улыбку на лице. Она твёрдо намеревалась разрушить их приятную беседу в «романтической» обстановке.
Камила (рассержено Альфреду):
Мистер Реналдос…
(Джону)
Мистер Олдивайн…
(Оба поворачивают голову в её сторону и едва приоткрывают припухшие глаза)
Камила (недовольно):
Добрый вечер, господа!
(в сторону)
Но на господ вы не похожи.
Джон (глупо улыбается):
А ты давно уже пришла?..
Какой сегодня день погожий!
(мотает головой в разные стороны и всё время смеётся)
Альфред (заплетается в словах):
С возвращением, Камила!
(с надрывом)
И Элен пришла с тобой?
Камила (с отвращением смотрит на происходящее, а затем Джону):
Я шофёра отпустила,
(Альфреду)
А Элен пошла домой!
Пауза:
(Альфред и Джон громко смеются)
Камила:
Значит вот что: я устала
И сейчас отправлюсь спать.
(уходит, но вскоре оборачивается, обращая свои слова обоим)
Пить так много не пристало,
Чтобы душу облегчать.
Джон (с надрывом):
Так у нас есть веский повод!
(размахивает руками)
Я тебе потом скажу.
Приведу блестящий довод,
Всё подробно расскажу!
Альфред (громко выкрикивает):
Да!
Камила ничего не ответила. Она молча сняла туфли и поднялась по ступенькам вверх, в свою комнату. Снизу всё ещё доносились пьяные вопли и смех, но музыка уже не звучала. Похоже, что её деликатные намёки на усталость и плохое самочувствие не оказали желаемого результата. На душе скребли кошки. Камила была в полной растерянности, когда вошла в спальню и включила свет. Она достала из бара уже открытый коньяк и налила в широкий прозрачный бокал на тонкой ножке. Затем опрокинула спиртное одним большим глотком, даже не поморщившись, и подошла к столу. Она сняла ключ, который всегда носила под одеждой на шее. Это был ключ от потайного ящика, где хранились её самые сокровенные тайны, и открывать который с каждым разом было всё больнее и больнее. Она робко вставила ключ в замочную скважину одного из ящиков и сильно дернула на себя ручку, высыпав его содержимое на пол. В одно мгновение она оказалась среди множества старых писем, которым было уже больше двадцати лет и, вернув ключ на его законное место, Камила принялась перебирать их, открывая каждое поочерёдно. Все эти письма были от Элен, как вечное напоминание о вечной любви. Она открыла один из потрёпанных пожелтевших конвертов и достала небольшой клочок бумаги, свёрнутый в несколько изгибов. На глаза навернулись слёзы ностальгии, а руки боязливо задрожали от переполняющего её разнообразия воспоминаний. Она медленно развернула бумагу и в очередной раз принялась читать её содержимое.
Зачем тебе дано очарованье?
За что ты получила в дар любовь?
Зачем ты обрекаешь на скитанья
Мою, уже хладеющую кровь?
Не думай! Ты останешься навеки
Свободной, словно бабочка в лесах
Твои прохладные влажнеющие веки
Оставят отпечаток на губах.
Мой Ангел, я запомню твои руки
И помнить буду, сколько буду жить,
Переживу боль длительной разлуки
За время этим чувствам не остыть;
И временем не выжечь мою нежность,
Не выплакать слезами мне любви,
Не искупить греха порыва грешной,
Измученной запретами души.
(Навеки твоя Элена)
Следующее письмо было примерно такого же содержания. В каждом из этих конвертов были написаны стихотворения, которые они обе любили сочинять друг для друга в молодости.
Янтарное утро разбудит
Твой голос своим серебром,
Палящее солнце погубит
Твой образ приятным теплом.
Твой взгляд лютый гнев успокоит
Метели, холодной порой,
В пустыне бродягу напоит
Прохладной и чистой водой.
Заставит уснувшие чувства
Проснуться от долгого сна
Не бойся мучительной грусти,
С тобой остается весна!
Она своим легким дыханьем
Напомнит тебе обо мне
И вмиг твои боль и страданья
Останутся только во сне.
Ты станешь звездой полуночной,
Наденешь Венец Божества
Мой Ангел, свети этой ночью,
Останься звездой для меня!
(Обещаю всегда любить и помнить. Твоя Элена)
Писем было больше сотни, но Камила так часто перечитывала их, что помнила каждую строчку наизусть. Она также помнила ответы, которые писала Элен, и которые она наверняка хранила в своих личных вещах. Немыслимая тяжесть не позволяла ей продолжать чтение, и она решила остановиться, давая себе обещание, что читает их в последний раз. С решительным настроем она собрала все письма в охапку и отнесла к камину. Разведя довольно сильный огонь из угля и древесины, она начала по одному сжигать письма. Каждое сожжённое ею письмо, это как частичка её умирающей любви. Она надеялась таким образом вычеркнуть Элен из своей памяти, убить все отростки чувств, но она ошибалась только в том, что эти чувства были не на бумаге, а в её сердце. И как бы она не стремилась избавиться от прошлого, оно всегда будет преследовать её воображение. Она могла уничтожить письма, сжечь бумагу, но сжечь собственное сердце ей было не под силу.
Письма горели так быстро, что она не успевала подбрасывать новые. Огонь нещадно пожирал каждую строчку стихотворения, написанную с такой любовью и теплотой, что, казалось, они будут догорать целую вечность, а потом возродятся из пепла, подобно мифической птице Феникс. Но этого не произошло. С огромной болью она бросила в огонь последнее письмо, даже не глядя, как долго оно горело, и через несколько минут затушила огонь. В комнате воцарился запах гари и искусственное ощущение тепла, а воздух наполнился летающими обрывками пепла, который рассыпался ещё до того, как касался поверхности паркета.
Сцена четвёртая
Озарение
Два часа, проведённые в одиночестве в пустой комнате были потеряны напрасно. Камила стояла у открытого окна, пристально вглядываясь в ночь, и время от времени посматривала на тёмный экран мобильного телефона в ожидании звонка от Элен. Она понимала, что сделала ей больно, но мысленно представляла себе, как с минуты на минуту завибрирует телефон, издавая звуки инструментальной музыки, сливающиеся в бессловесную мелодию кричащей души, и она сможет прочесть её имя на светящемся бледно-кремовом экране. Но телефон молчал. Камила не могла более терпеть эти невидимые ножевые ранения, которые, доставляя невыносимую боль, разрывали сердце своими острыми лезвиями и немой грустью. Она быстро переоделась в широкие белые брюки с двумя свободными карманами спереди и двумя – сзади, а также бесчисленным количеством пуговиц и застёжек по последнему писку моды, и сунула мобильный телефон в один из передних карманов. Обмотавшись лёгким воздушным парео и собрав свои серые вьющиеся локоны в толстый хвост, она намеривалась выйти из дома, но вдруг вспомнила, что внизу, скорее всего до сих пор спит пьяный Джон, которому не хватило трезвости рассудка добраться до собственной постели. Опасаясь разбудить захмелевшего супруга и навлечь на себя лишние вопросы, она решительно подошла к распахнутому окну и взялась за раму. Удобная обувь позволила ей без проблем и суеты перелезть через двойную раму и спуститься на крышу пристроенного к дому гаража, а затем вниз по пожарной лестнице. Преодолевая последнюю ступеньку, Камила инстинктивно притронулась к животу, чтобы убедиться, что с ребёнком всё в порядке. Она облегчённо выдохнула и опустилась на землю. Сухой грунт был покрыт низкой травой и мелкими белыми цветочками, точнее, бутонами, закрывшимися, как только село солнце и оплетающими её ноги, подобно стелящейся змее. Сухая трава обжигала ноги и больно жалила её нежную кожу, когда она добиралась до проездной серой дороги на заднем дворе. Отбиваясь от назойливых насекомых, она перешла на соседскую улицу и посмотрела на тёмные окна спальни Элен. Очевидно, она уже спала. Затем Камила снова взглянула на экран своего мобильного телефона и с досадой опустила его обратно в карман. Что можно делать замужней женщине бальзаковского возраста одной на улице в такое позднее время, да еще и под окнами чужого дома? А если Альфред увидит её? У него наверняка возникнут вопросы, как у любого нормально реагирующего на подобный случай человека. Что он подумает? Интересно, он догадывается о чём-нибудь? Может ли любящий муж принять и понять тёмные стороны личной жизни своей жены? Может ли представить себе двадцатилетний обман? Сможет ли простить ложные чувства? Вопросы продолжали накапливаться, разрушая рассудок немыслимыми вещами.
Элена сидела перед парфюмерным столиком в своей спальне при едва ощущаемом тусклом освещении ночной лампы, и смотрела на своё отражение в зеркале, приводя в порядок длинные и тёмные, как ночь волосы. Зубья расчески тщательно проходили сквозь гладкие податливые прорези локонов, вычёсывая не только свалявшиеся пучки волос, но и накопившуюся за день отрицательную энергетику. «Интересно, - думала она, - сможет ли расчёска также легко вычесать боль разочарования, как виртуозно она варьирует в волосах?» Элена продолжала машинально водить расческой вниз – вверх, пока не ушла от реальности в свои глубокие мысли.
На минуту она представила, как могла бы расчёсывать пепельные пряди волос Камилы, напевая мелодию вальса. Она видела её отражение в зеркале, сияющие счастьем глаза и такую родную неповторимую улыбку, которую невозможно описать в двух словах. Она медленно наклонялась, ровняясь под её макушку, и целовала холодные кончики ушей, тёплую шею, ключицу…, обжигала горячим прикосновением пламенных губ белую, открытую для раны кожу. Расчёсывание волос постепенно сменилось объятиями и ласками. Она даже чувствовала привкус её кожи на своих губах и видела, как Камила начинает раскрываться, расслабляя каждую мышцу на лице и не напрягая более посиневшие вены на шее. Она запрокинула голову на её плечо и приблизилась своими губами к ё губам. Элена уже отчётливо ощущала их поцелуй и приготовилась дотронуться кончиком пальцев к своим губам, мечтательно закрывая глаза, как её воображаемую идиллию нарушил внезапный кашель спящего на кровати пьяного Альфреда, недавно ввалившегося в дом. Элена пришла в себя и встряхнула головой, возвращаясь к реальности.
Теперь в отражении она могла видеть только перекошенное выражение лица нелюбимого супруга и чувствовать едкий запах перегара, от которого сильно чесались глаза, и который до краёв наполнил комнату. Окончив своё занятие, она вынула из сумки мобильный телефон и проверила входящие звонки. Ни единого. Она отрешённо вздохнула и отвела взгляд от тёмного экрана. Затем подошла к окну и тихо прошептала:
В моей крови огонь пылает,
А на щеках играет кровь.
Твой взгляд мне душу открывает,
А сердце дарит мне любовь.
В своих руках несёшь ты Землю,
Частичку памяти моей.
Все голоса и звуки внемлют
Одной мелодии твоей…
Утро. Джон
Джон встретил это утро с прогрессирующей головной болью и высокой потребностью похмелиться. С большим трудом ему удалось подняться с постели и кое-как дойти до лестницы. Облокотившись об перила, он стоял и отрешенно смотрел на пол, не соображая, что делать дальше. Он взглянул на наручные часы и понял, что проспал четверть рабочего дня. Было уже 11:30. Джон с досадой хлопнул себя ладонью по лбу и опустил рукав рубашки. Осознавая, что сегодня не сможет присутствовать на рабочем месте, он взял сотовый, набрал номер телефона своего заместителя, который верой и правдой служил ему более четырнадцати лет, и попросил отменить все его деловые встречи на сегодня, предоставив ему право подписи на весь день. Затем он отключил телефон и мысленно попросил Господа помочь ему справиться с этим ужасным стуком сердца на висках, похожим на приглушённый стук дятла по коре пустого трухлого дерева. Да и сам он чувствовал себя какой-то жалкой развалиной. Это ощущение выводило его из равновесия, но, к сожалению, было ему не подвластно. Похлопав себя по щеках, Джон подобрал с пола пустую бутылку из-под пива и опрокинул одним глотком остатки пены и капли недопитого вчера вечером напитка. Но этого оказалось недостаточно для полного избавления от похмелья. Немного встряхнувшись, он потёр красные глаза и медленно побрёл на кухню, спотыкаясь на каждом шагу и шатаясь в разные стороны, как непоседливая толстая утка. Там, после проведения гигиенических процедур по умыванию и чистке зубов, он вдруг вспомнил, что со вчерашнего дня не видел Камилу. Обойдя весь дом в поисках жены, он подумал, что она, должно быть, с Эленой и немного успокоился. По дороге в душ, он всё время думал о том, что у них с Камилой до сих пор нет детей. Ему несказанно хотелось иметь ребёнка, но сказать об этом Камиле он не решался, чтобы ненароком не испортить их и без того не слишком крепкий брак. Он боялся затронуть больную тему и обидеть жену наболевшим вопросом. Джон почему-то был уверен, что она не хочет иметь от него ребёнка.
Вода хлынула прохладной струёй на его разгоряченное от жары тело и заставила полностью прийти в себя. Джон уже и не помнил, когда в последний раз так сильно напивался. Но, тем не менее, он остался доволен проведённым вчерашним вечером в компании Альфреда Реналдос и очередными успешными переговорами с немецкими инвесторами и российскими спонсорами, которые могли поднять их совместный с Альфредом проект высоко в гору и тем самым привести к расцвету всю корпорацию. Перекрыв воду и обмотавшись чистым белым полотенцем, он надел домашние тапочки и вышел из душа. В их с Камилой комнате его ждал чистый выглаженный чёрный костюм и свежая синяя рубашка в комплекте с тёмно-бордовым галстуком. Надо признать, Джон любил шикарные дорогие костюмы от известных американских Кутюрье и приятный запах дорогого французского одеколона для мужчин, чего не скажешь о Камиле, которая в отличие от мужа носила простую одежду и ничем не выделялась от обычных людей со средним доходом. Джон не мог понять, почему, но и никогда не настаивал на том, чтобы она «сорила деньгами».
Итак, в комнате он быстро переоделся и подумал, что сможет приехать на работу и приступить к своим непосредственным обязанностям прямо сейчас, избавив от лишних хлопот своего заместителя. Невзирая на сложившуюся ситуацию, он не хотел давать слабину и уж тем более демонстрировать её своим коллегам и подчинённым. Он решил ехать.
Ночь. Камила
Она шла по пустынной ночной дороге, освещённой тусклым светом уличных фонарей. Ветер ласково опутывал её лицо тонкой паутиной прохлады и заставлял волноваться растрёпанные, развивающиеся в разные стороны волосы. В свете зарождающейся Луны они отливали тёмно-бежевым металлическим блеском и гармонично дополняли цвет тьмы. Она шла медленно, засунув обе руки в передние карманы свободных брюк, прогнувшись, словно пантера под тяжестью упирающегося в спину невидимого груза, и обнажая белоснежную шею прямым потокам ночного ветра. Отсутствие каблуков позволяло ей бесшумно передвигаться по вымощенному матовым однотонным кирпичом тротуару, и оставаться незамеченной для случайных электрических фонарей, излучающих лиловый свет.
Камила любила тишину. Она позволяла отвлечься от повседневного разнообразия звуков, задуматься над своим внутренним миром и воспоминаниями о прошлом.
Камила не любила ночь. Она всегда предпочитала прогуливаться знакомыми аллеями родного города ранним утром, когда золотое зарево зори только начинает завоёвывать бледно-серый горизонт, обрекая тишину на неизбежную смерть с приходом первых звуков живой природы и прогоняя последние пятна ночи.
Камила любила день.
Ты, как светлая богиня
Разомкнешь ночную тень.
Помню, в прошлом, и поныне
Ты всегда любила день.
Только в полдень расцветала,
Раскрывалась, как цветок,
А закаты провожала,
Загибая лепесток.
Так до самого рассвета
Лепесток за лепестком
Закрывалась ты до света
И была дневным цветком.
Иногда она выходила на крыльцо в своём фамильном доме во второй половине дня только для того, чтобы поприветствовать полное сил и молодости Солнце. Она расставляла руки в разные стороны, плотно закрывала глаза и представляла, что летит навстречу этому пламенному небесному светилу, подобно птице. Подобно птице…
В конце дороги виднелся хорошо освещённый поворот, за которым простиралась длинная улица со старинными зданиями конца XIX столетия. Камила незамедлительно свернула вправо и так же беззвучно зашагала навстречу ночи. Как ни странно, ночной Ванкувер выглядел куда более мрачно, чем Сиэтл, а городской ветер дарил чужое, незнакомое прикосновение и имел лишь отдалённое сходство с ветрами родного города. Здесь всё было чужим. Только прогуливаясь в тишине, она по-настоящему поняла, что Ванкувер никогда не станет ей домом.
С этими мыслями она, сама того не замечая, отошла слишком далеко от дома и уже почти покинула пределы города. Ночь по-прежнему пугала её, впитывала её энергию, как сухая губка пила живительную влагу её жизни. Город манит своей роскошью, блеском ночных фонарей и спокойствием спящей змеи, но Камила не поддавалась. Для неё всё выглядело жутким и омерзительным.
Наконец город остался позади, и Камила очутилась в пригороде среди буйно зеленеющих деревьев и глубоких оврагов с разнообразием травянистых растений и полевых цветов. Череда впадин сменялась холмами и небольшими возвышенностями, с вершины которых открывается великолепный вид. С лёгкостью взобравшись на один из них, Камила присела на коротко растущую траву и принялась ждать рассвета, до которого оставалось меньше часа…
День. Джон
И нужно же было ему обернуться в тот самый момент и увидеть потайной ящик Камилы, открытый нараспашку, да ещё и валяющийся на полу у камина. Он изрядно удивился. Сколько он себя помнил, Камила тщательно следила за тем, чтобы этот ящик всегда был заперт на замок, а место нахождения ключа было известно только ей одной. Она бы ни за что не оставила открытым ящик со своими личными вещами и документами, которые она так бережно хранила от всего света. Некоторые из этих вещей существовали еще до их знакомства. Она никогда не говорила на эту тему. Камила сразу запретила спрашивать её о чём-либо. Это было её единственное условие перед свадьбой, которое он запомнил на всю жизнь. Но теперь этот ящик пуст и буквально вывернут наизнанку. Что такое могло произойти? Джон подошёл ближе и присел у давно погасшего камина. Вдруг он заметил несгоревший клочок старой бумаги, торчащий в груде пепла. Похоже, что этот пепел был бумажный. Сколько же нужно было сразу сжечь бумаги, чтобы образовалось столько пепла, и почему Камила решила сжечь её? Что она хотела скрыть?
Он протянул руку вглубь камина и достал небольшой огрызок письма. С удивленной гримасой на лице, он принялся читать то, что от него осталось.
Зачем ты в пучину страданий
Толкнула меня с головой,
Украв свод привычных желаний,
Лишив меня жизни мирской?
Я буду любить тебя вечно
Твой голос далёкий, чужой…
Твой образ всегда безупречен,
Твой образ навеки со мной.
(Даже, когда тебя нет рядом, ты всегда в моем сердце. Ты со мной. Тво…
После этого он просто не знал, как реагировать, как ему поступить: сказать Камиле о его неожиданной находке, устроить допрос или промолчать, делая вид, что ничего не случилось? Судя по качеству бумаги, ей было не менее пятнадцати лет, если только не больше. Значит, она долгие годы хранила это письмо? И не одно! Здесь их были десятки!!! Неужели она обманывала его в то время, как всегда любила другого мужчину? Так вот почему она была так сдержана с ним, а порой даже холодна! Эти мысли лезли в его голову, которая, казалось, вот-вот взорвётся от накопленной в ней информации, да ещё и пагубно влияющей на нервы.
Джон (один):
Что за чёрт со мной играет?!
Эти письма – не её!
(успокаивает себя)
Я Камиле доверяю
И люблю, как никого!
(помедлив, задумывается)
Я спрошу её сегодня
Пусть она мне подтвердит.
Пусть не делает погоды
Боль, что душу бередит.
Я спрошу её, узнаю,
Мне она не станет лгать.
Её чувства испытаю,
Чтобы впредь мог доверять.
Она скажет, я уверен!
Объяснит, что это ложь.
Обещаю, я поверю…
(громко вслух, обращено к Камиле)
Ну, когда же ты придешь?!
Джон буквально изнемогал от нетерпения задать мучающий его вопрос, но решил всё обдумать и не горячиться. Он спокойно сел на кровать и начал придумывать к её приходу хитрую изощрённую ловушку, в которую она обязательно должна была попасться и выдать себя, либо навсегда завоевать его твёрдое доверие. Он молился, чтобы всё удалось, сравнивал их предстоящий разговор с чётко продуманной операцией по захвату или выгодной купле новых акций для своей компании. Он считал Камилу своей собственностью, частью его жизни и бизнеса, а вовсе не просто любимой женщиной, впрочем, как и компанию. Камила была его женой, а значит, принадлежала ему целиком и полностью. Исключений быть не могло. Само собой поездку на работу пришлось отложить в свете новых открывшихся фактов, как он и поступил. Он решил ждать и не предпринимать никаких действий, чтобы ускорить приход Камилы или обзвонить всех своих подчинённых, поднимая на её поиски. Он ждал. Нервничал. Переживал, но… ждал…
Рассвет. Камила
Знакомая картина. Бледно-серое небо начинает светиться янтарным светом, покрываясь пурпурным блеском. Чёрный фон окончательно теряет остатки красок, привнося всё больше и больше светлых пятен, и блекнут звёзды, растворяясь в первых лучах утреннего Солнца. Вот оно! Могучий желтоглазый царь Вселенной просыпается, заполняя собой большую часть небесного пространства и повелевая всему живому покорно приветствовать своё пробуждение началом активного дня.
Камила проснулась от яркого света, коснувшегося кончиков её ресниц…, волос…, губ..., подбираясь ко всему телу целиком. Она открыла глаза и мгновенно прищурилась, понимая, что больше не следует бояться темноты. Сейчас пришло её время. Время для всех. Время жизни и поступков, проблем и их решений, встреч и проводов, свадеб и разрывов, обильной трапезы и уморительной диеты, время активных действий и бурного развития. Пришло время взглянуть в лицо опасности и, собравшись духом, открыть всю правду. Или почти всю?
И почему нельзя просидеть так целую жизнь, встречая рассветы и закаты, засыпая и просыпаясь под звуки живой природы и вдыхая нежный букет ароматов полевых цветов, мечтая и наслаждаясь своим рождением, не взирая на повседневные хлопоты и проблемы? Но хороша ли такая жизнь…без неё…? С Эленой она испытала наивысшее счастье – любовь. Можно ли отказаться от любви ради всего этого, поступить по воле разума, а не сердца? Тот, кто никогда прежде не влюблялся, не сможет познать истинное наслаждение. Для него любая привилегия судьбы покажется желанной роскошью и смыслом существования. Камила знала, что такое любовь, хоть и не ту, которая нужна обществу. Влюбляясь, она знала, на что идёт, чего лишается, но то, что она получила взамен, стоило этой великой жертвы. Даже на полчаса. Полчаса, за которые она была готова отдать все годы жизни. Полчаса, ради которых и стоило жить, которыми можно было восполнить любую пустоту и недостатки.
Камила встретила рассвет. Теперь можно было смело отправляться в обратный путь по залитой дневным светом, оживлённой дороге большого города.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=271124
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 20.07.2011
Любіть Батьківщину свою солідарно,
На вірність і відданість їй присягніть.
Не гайте в неробстві життя своє марно,
А краще високу мету встановіть.
І рухайтесь вгору на користь Вітчизні,
І в серці своєму вогонь пронесіть.
В буремні часи і в роки лиховісні,
Нескорену волю свою бережіть.
Виховуйте добре нащадків державі,
Які колись стануть у ній до корми
І далі пропишуть історію слави,
І скажуть свої заповіти гучні.
Хай дух спалахне огнепаленим криком,
І вмить розіб’ються об скелі вітри,
Щоб демон проклятий, каратель безликий
Знав: втримати зброю нам стане снаги!
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=271123
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 20.07.2011
Сцена четвёртая
Приезд
Ещё утром Элена пообещала Альфреду, что будет дома раньше обычного, чтобы вместе отправиться на вокзал и встретить новых соседей, но она явно задерживалась. Мобильный телефон, который она всегда забывала дома или не брала специально уже вторую неделю был разряжен, а к стационарному сотовому на работе она не подходила. Альфред ждал её до последнего, время от времени нервно посматривая на наручные часы, и в конечном итоге уехал один.
Поезд Сиэтл – Ванкувер прибыл с точностью до минуты в назначенное время. Джон вышел из вагона с багажом на перрон, галантно подавая руку Камиле, где их ждал Альфред с машиной. Он сразу узнал своего компаньона и приветливо помахал рукой. Джон ответил на приветствие и пошёл навстречу.
Альфред (любезно):
Приветствую Вас, мистер Олдивайн!
(пожимает руку)
Камила, разрешите Вашу руку.
(целует руку)
Джон:
Приветствую!
(жмёт руку, а затем подаёт Камиле кардиган)
Камила, надевай.
(Альфреду)
В дороге испытал я только скуку.
А я могу на «ты» Вас называть?
Альфред (смеётся):
Конечно! И зови меня «Альфред».
А я могу Вас «Джоном» величать?
Джон:
Бесспорно! Мы друзья на много лет.
Альфред (серьезно):
На много лет контракт подписан –
Друзьями станем навсегда!
Джон:
Почту за честь!
Альфред (весело):
Наш день расписан!
Сегодня праздник живота!
(Камила после неловкого молчания решается отреагировать на предложение новоиспечённого друга мужа деликатным отказом)
Камила:
Прошу прощенья, господа,
Но я для праздника устала.
Отметьте сделку без меня
В дороге я почти не спала.
Джон (неодобрительно смотрит на неё):
Что ж, если хочешь – отдыхай!
(Альфреду)
Женщины – хрупкие создания!
Камила посчитала подобные слова оскорблением в свой адрес. Умом она понимала, что Джон совершенно случайно задел опасную тему, не задумываясь о её отношении и восприятии. Но она не смогла промолчать.
Камила (нервно):
Хотел сказать «глупы» - признай!
Где столь глубокие познанья?
Джон изо всех сил пытался скрыть их раздор перед Альфредом, чтобы не нанести вреда своей безупречной репутации в мире бизнеса. Он обнял Камилу за плечи, намекая на её вызывающее поведение, и улыбнулся сквозь зубы. Альфред был не так глуп, чтобы не понять возникновение их конфликта. Он сделал вид, будто не заметил этого и решил спасти положение своим непосредственным вмешательством.
Альфред (шутливо):
Наше время денег стоит!
Пауза:
(все молчат)
Альфред:
Я вас быстро довезу.
Все молча пошли к машине. Джон не мог понять причину внезапной вспыльчивости жены, но для своего спокойствия списывал её на усталость. Альфред сел на переднее сиденье вместе со своим водителем и включил тихую приятную мелодию. Джон открыл заднюю дверь и пропустил жену вперёд. Он опасался, что она снова начнёт говорить лишнее, но в глубине души ему хотелось затронуть этот разговор. Увидев спокойное лицо Камилы, не предвещающее ничего дурного, он взял на себя смелость заговорить первым.
Джон (тихо и осторожно):
Что случилось, дорогая?
Что с тобой произошло?
(успокаивает себя возможным ответом)
Ты не выспалась, родная?
Вышло так не хорошо…
Он осторожно изучал и анализировал каждое её движение, не спуская глаз. Она молча смотрела в окно, выражая своё недовольство и обиду. Потом повернулась к нему, подготавливая к серьезному разговору.
Камила (спокойно):
Если ссориться не хочешь,
То запомни навсегда:
Хочешь ты или не хочешь –
Я всегда была сильна!
Джон хотел было ответить, но она приложила три пальца к его губам, заставляя выслушать всё до конца и не перебивать.
Женщин нет на свете слабых
И мужчина должен знать,
Что отважнее всех храбрых
И свободней не сыскать.
Мы любить способны пылко,
Ненавидеть и прощать,
В нас и грубости есть жилка,
И уменье создавать.
Создавать себя, карьеру,
Обещанья выполнять,
Хитрость с пользою для дела
Интеллектом дополнять.
(сердито)
Мы способны без мужчины
В этом мире выживать.
У мужчины нет причины
Этих женщин унижать!
Пауза
Джон (удивлённо):
Я не знал, что ты так можешь
Феминисток защищать.
Ты одна из них, похоже,
Но не хочешь признавать.
Она ничего не ответила. Джон не испытывал ненависти или презрения к феминисткам, но для него было несколько неожиданно узнать таковую натуру своей жены. Он мало знал об этих женщинах, но теперь более или менее понимал, почему Камила бывает так холодна с ним. Он мысленно улыбнулся себе и поцеловал её руку. Она отреагировала, преобразив на лице более доброжелательную мимику. У него, словно камень свалился с души. Сейчас он точно знал, что больше не станет нервировать жену легкомысленными высказываниями о женщинах, и был уверен, что очень скоро найдёт ключ к её сердцу.
Джон:
Извини меня за дерзость.
Неудачно пошутил.
Камила:
Да и ты прости за резкость.
Пауза
Это выше моих сил!
(начинает искать оправдания)
Просто разом всё свалилось
Эта новость, переезд.
Ты прости, что так случилось.
Я исправлюсь, (крестится) вот мой крест!
Джон (нежно):
Я люблю тебя любую
И всегда буду любить!
Я любой порок и шалость –
Всё готов тебе простить!
Пауза
Обними меня, Камила,
И всегда люби меня.
Так, как ранее любила,
Как тогда, у алтаря.
Камила сочувственно обняла его, понимая, как сильно это было ему нужно. Она не стала лишать его возможности почувствовать себя счастливым хотя бы несколько мгновений. Ей стало искренне жаль его сердечные чувства. На кону была вся её жизнь, в течении которой ей приходилось притворяться любящей супругой. Это слишком тяжело, если точно знаешь, что никогда не сможешь полюбить его по-настоящему и дать реальный шанс на благосклонность со своей стороны. Тем не менее, ей было больно видеть его страдания и неразделённую любовь. Сердце Камилы разрывалось на части, когда в очередной раз она подавала ему призрачную надежду на любовь, за которую он цеплялся, как утопающий за спасательный круг и был ослеплён мечтой.
Как бы странно это не казалось, Камила искренне хотела, чтобы он встретил другую женщину, любящую всем сердцем. Она была бы счастлива, если бы он влюбился и забыл её. Несмотря на шестилетнюю разницу в возрасте, она относилась к нему, как к брату, к лучшему другу, но никогда не видела в нём любимого человека, а потому всей душой желала ему счастья. За долгие годы совместной жизни она прониклась глубоким уважением и почтением к этому человеку. Но назвать истинную причину подобного отношения, означало бы поставить крест на своей жизни, перечеркнуть всё то хорошее, присущее ему. Она действительно боялась его осуждения и дорожила его мнением, несмотря на многие запреты и упрямство.
Хочу забыть, но я не в силах.
Хочу бежать, но не могу.
Хочу дышать, но воздух в жилах
Иссяк. – А я ещё живу…
Дальше все трое ехали молча, наслаждаясь волшебными звуками инструментальной музыки. Джон подумал, что будет нетактично с его стороны спрашивать Альфреда, почему он приехал один, без супруги. Да так и не спросил. Мало ли какие проблемы могут быть у женщины?
Сцена пятая
Праздник
Машина въехала на территорию частной собственности и остановилась прямо перед входной дверью. Тогда Камила впервые увидела свой новый дом, поскольку всякий раз отказывалась выбирать жильё вместе с Джоном. Она ссылалась на усталость, головную боль или чрезмерную занятость в саду, а на самом деле ей было всё равно, какой вид будет иметь новая «клетка». Она с трудом открыла заднюю дверь машины и вежливо попрощалась с мужчинами, пожелав им приятного вечера, и ещё раз извинилась за своё отсутствие. Альфред учтиво поцеловал её руку и пожелал приятных снов. Джон настоял на том, чтобы занести весь багаж в дом и проводил жену до спальни, поскольку она могла заблудиться в длинных коридорах по незнанию планировки здания. Она крепко обняла его и попросила не задерживаться надолго.
Увидев свет в своей гостиной, Альфред облегчённо вздохнул, догадываясь, что Элена вернулась. Как только они вошли в холл – услышали чьё-то лирическое пение и много приятных запахов, доносившихся из кухни. Джон многозначительно взглянул на Альфреда и улыбнулся.
Джон:
Альфред, а кто это поёт?
(Навстречу им выходит Элена в лиловом вечернем платье и кухонном фартуке, запачканном вареньем. Она идёт медленно и статно. Тонкие шпильки элегантных туфелек звонко стучат по паркету. Приветливая улыбка играет на её румяном лице)
Элена:
Его жена. Готовлю ужин.
Джон (улыбается):
Вам чувство юмора идёт.
Альфред:
Хороший ужин – то, что нужно!
Пауза:
(Джон не перестаёт любоваться обаятельной улыбкой Элен)
Альфред:
Забыл представить вас – Элен,
Знакомьтесь: мистер Олдивайн.
Элена (протягивает руку Джону):
Рада знакомству. (Пожимает его руку) О, прошу, -
Пройдёмте в залу на диван.
(Все идут в залу. Элен проводит гостя к умывальнику и подаёт чистое полотенце. Он благодарит её и улыбается. В его отсутствие Джон не упускает момент, чтобы не выказать жене своё недовольство по поводу опоздания. Он небрежно хватает её за локоть, изображая грозную гримасу)
Альфред (рассержено):
Где ты была?! Я тебя ждал!
Я весь извёлся в подозреньях.
(сбавляет тон)
Чуть на вокзал не опоздал.
Весь вечер был в недоуменье!
Элена (резко убирает его руку и отталкивает):
Он сам явился без жены.
Не стоит здесь чинить скандал!
Альфред (шёпотом):
Его жена была! – а ты!..
Элена (перебивает):
Да. (Молчит) На работе был аврал.
Альфред (недовольно):
У тебя всегда работа,
Отговорки, суета…
Элена (спорит):
А сегодня не суббота,
Что работать не пора.
(Входит Джон. Альфред сразу меняет тон. Элена понимает, почему он переменился и издевательски улыбается, давая понять, что ей всё известно о его лживой лести)
Альфред (слащаво):
Что на ужин, дорогая?
Элена (издевательски):
Всё увидишь на столе.
Джон (радостно):
Я себя превозмогаю!
(трёт ладони)
Голод теплится во мне.
Вскоре всё сели за стол и выпили за удачно подписанный контракт и дальнейшее сотрудничество. Потом начались затяжные политические беседы и скучные подробности бизнеса, в которые Элена никогда не стремилась вникнуть. Её экономических знаний было вполне достаточно, чтобы заниматься своей непосредственной работой на предприятии. Она не вникала в политику и не интересовалась политическим прогрессом, уверяя себя в том, что улучшение уровня жизни населения полностью зависит от самих людей. Она считала, что радость не в наличии денег, а в наличии самой радости, которая уходит также неожиданно, как и появляется. Иногда она даже завидовала тем людям, которые имели меньше денег, но больше счастья. Они были не ограничены в свободе мыслей и действий.
…Время шло настолько медленно, что она слышала беззвучные удары секундной стрелки в настенных часах сквозь полупьяный смех и довольно частый звон бокалов. Ей казалось, что время вовсе остановилось, упиваясь её отчаяньем и смятением. Но вопреки внутренним желаниям, она придерживалась тех манер, которые присущи истинной леди, а именно прямо держала расправленные плечи, ровную осанку спины, правильно пользовалась столовыми приборами и никогда не клала локти на стол. Она снова была вынуждена притворяться, потому что так требуют нормы этикета, а в то же время, ей слишком сильно хотелось встать из-за стола и просто уйти, не сказав никому не слова.
…Время шло…, сухой напудренный лоб покрылся капельками пота, и она аккуратно вытирала его салфеткой. Очевидно для того, чтобы это прекратилось, ей необходимо было упасть в обморок, а лучше – в кому. Однако это было бы слишком просто для неё.
Через некоторое время Элена услышала знакомый голос Джона Олдивайна, который совсем недавно так мило улыбался ей и был доволен знакомством с её персоной. А может быть, он тоже притворяется, как и все в этот вечер, играет заранее спланированную и хорошо продуманную роль?
Джон:
Вам, Элен, не скучно с нами?
К тому времени Элена хорошо прониклась своим жалким и безнадёжным положением среди притворства и лжи. И она не стала говорить то, что очень хотелось, а покорно решила «подыграть» обществу.
Элена (улыбается):
Я вполне увлечена.
Жаль, супруги нет здесь с Вами.
Джон (допивает бокал шампанского):
Она сразу в дом ушла.
(обоим)
Я прошу у вас прощенья –
Чересчур утомлена.
(Элене)
Завтра, с Вашего веленья
Познакомлю вас с утра.
Элена:
К сожаленью, завтра буду
Я работать целый день.
Всех забот большая груда
Как-никак отбросит тень.
Альфред (спасает обстановку):
Завтра ты весь день свободна
Я отгул тебе даю.
(Джону)
Бизнес-леди нынче модны
Строят сами жизнь свою.
Пауза:
(Элена ужасно возмутилась, но старается не показывать вида)
Элена (Джону):
Что ж. От всей души покорно
Я тебя благодарю.
Только это вопрос спорный
Прочат мне судьбу мою.
Пауза
Джон (заинтересовано Элене):
Вы на редкость остроумны
Признаюсь, я восхищён!
Вы ответственны, разумны…
В этот вечер я польщён!
(Элена улыбается и берёт бокал вина)
Джон:
Мне бы искренне хотелось
Вас с Камилой подружить.
(Элена бледнеет на глазах и случайно выпускает бокал из рук. Джон замечает эту странность, но продолжает говорить, немного путаясь в словах и запинаясь от столь резкой перемены во внешности Элен)
Джон:
В ней упрямство загорелось…
Как теперь… его тушить…?
(Элене)
С-с-с Вами точно всё в порядке?!
Альфред (замечает изменения):
Ты бледна, как полотно!
Элена (приходит в себя):
Да. Со мною всё в порядке.
(указывает на вино)
Просто крепкое вино.
Пауза:
(Элена встаёт из-за стола, подбирая основание длинного вечернего платья)
Я, пожалуй, вас покину
Извините, господа.
Джон (понимает, что не следует злоупотреблять гостеприимством и спешит откланяться):
Это вы меня простите.
(встаёт из-за стола)
Засиделся. Мне пора.
(Уходит. Альфред и Элена из вежливости предлагают ему остаться ещё ненадолго, но он отказывается, и супруги проводят его к двери. Джон целует Элен руку на прощание и пожимает руку Альфреду)
Этой ночью Элена долго не могла уснуть, вспоминая последние слова Джона. Сейчас она как никогда ждала завтрашний день, чтобы поскорее прояснить ситуацию с таинственной Камилой. Она изо всех сил надеялась, что её предположения не оправдаются.
Сцена шестая
Встреча
Утро в новом доме Камила встретила с чашкой горячего чая. Она хорошо осознавала, что если не может изменить ситуацию, то ей придется изменить своё отношение к ней. А изменить ситуацию в данном случае она не могла, как не могла и смириться с ней. Если бы она имела возможность вернуться в далёкое прошлое хотя бы на полчаса, она бы изменила свои поступки, желания, встречи, заставила бы разум преобладать над чувствами, приказала бы себе пойти другой из двух дорог и вдруг… с ужасом поняла, что в сущности ничего бы не изменилось. Она всё равно избрала бы неправильную, по её мнению, дорогу, не смогла бы совладать со своими чувствами, не преодолела бы желания, влекущие за собой необдуманные поступки, и не избежала бы роковой встречи.
Напиток быстро остывал в её холодных руках, и теперь уже не было смысла пить его. Камила оставила чай и туго завязала пояс белого шёлкового пеньюара, скользящего по её гладкой коже. Она неторопливо подошла к окну и увидела Джона, озабоченного указаниями для рабочих. Во дворе стояли четыре грузовые машины, нагруженные мебелью и прочей домашней утварью. Джон что-то рьяно объяснял рабочему персоналу на повышенных тонах. В его голосе улавливалась властность, вседозволенность и самонадеянность. Камила сделала глубокий вдох, заранее настраиваясь на предстоящую суету, и поднялась к себе переодеваться.
Элена стояла у окна с чашкой чая и мысленно настраивала себя на сложный и утомительный день, а также на возможное разочарование. Она наблюдала за тем, как Джон отдавал приказы, и посмеивалась над его ложными убеждениями относительно важности своей персоны. У неё из головы не выходило это имя: Камила. Неужели это просто совпадение? Жестокое и нелепое совпадение, которое не даёт покоя.
Звуки внезапно открывшейся двери помешали глубоким раздумьям. В комнату вошёл Альфред и объявил, что уже пора заканчивать чаепитие и спускаться во двор. Элена кивнула и повернулась к окну. В это время рядом с соседом появилась женщина, одетая в потрёпанные джинсы и жёлтую майку с нежным развивающимся шарфом на шее. Её голова была покрыта лёгким светлым платком с мелкими жёлтыми цветочками, завязанный сзади на узел. Она стояла спиной к окну и Элена не могла видеть её лица. Сердце бешено билось в груди, а горячая кровь приливала к вискам. В ожидании чего-то необыкновенного, она так сильно вцепилась руками в раму окна, что случайно облущила осколок сухой белой краски и поранилась им. На подоконник капнула капля крови и в этот момент она увидела лицо Камилы. Той самой Камилы, с которой тесно связано её прошлое. Всё внутри оборвалось в один миг и на секунду ей показалось, что она умерла. Снова. Она, не глядя, стёрла ладонью кровь с подоконника и размазала по стеклу, так сильно придавливая, что оно скрипело под её тяжёлой рукой. Сквозь кровавые разводы она глядела в окно и дрожала под впечатлением воспоминаний о прошедших временах.
Давно ли цвёл зелёный дол,
Лес шелестел листвой,
И каждый лист был свеж и чист
От влаги дождевой.
Где этот летний рай?
Лесная глушь мертва.
Но снова май придёт в наш край –
И зашумит листва…
Но ни весной, ни в летний зной
С себя я не стряхну
Тяжёлый след прошедших лет,
Печаль и седину.
(Р. Бёрнс)
Оставалось меньше минуты до этой встречи. Когда Элена спускалась вниз по лестнице, она чувствовала под собой тяжесть своих шагов и слышала тиканье секундной стрелки на настенных часах в гостиной. Начался отсчёт времени. Отсрочка полного краха иллюзий, надежд, бессмысленность томлений и долгих дней и ночей, проведённых в паранойяльном ожидании. Все эти годы пролетели в полчаса, так и не подготовив её к внезапным неожиданностям. Осталось шесть ступенек. Пять. Замерло сердце. Четыре. Участилось дыхание. Три. Закипела кровь. Две. Закружилась голова. Одна. Наступило душевное умиротворение. Их глаза встретились, и Элена ощутила, что начался обратный процесс. Её лицо постоянно менялось в цвете: оно то бледнело, то пылало. Беспрерывный поток воздуха осушил горло, и ей едва удавалось сдерживать кашель. Камила молча смотрела на неё несколько секунд, а затем… радостно поприветствовала Элен дружественным рукопожатием. Внешне она держалась спокойно, но только Элена смогла заметить мелкую пульсацию вены на её виске, и улыбнулась.
Камила:
Здравствуй Элена.
Элена (несмело):
Здравствуй… Камила…
Пауза
Джон (вклинивается в обстановку):
Прошу прощенья! Вы знакомы?
Камила (не долго думая):
Да. Мы дружны были давно.
Альфред (радостно):
Но это же прекрасный повод
Отметить вашу встречу вновь!
Элена (улыбается):
Мысль достойна рассуждений.
Джон:
В новоселье справим пир.
Не приму я отчуждений
Вместе выпьем мы за мир!
(Альфред хлопает Джона по плечу, и они уходят во двор. Элена и Камила наедине)
Камила (в недоумение):
Неожиданная встреча.
(со слезами на глазах)
Я не знаю, почему
Так проходит быстротечно
Жизнь во сне и наяву.
Пауза
Я давно не вспоминала
День последний наш с тобой.
Я тогда не понимала,
Что нельзя играть с судьбой.
Пауза
Ты немного вспоминала
(осторожно)
Обо мне… за все года?..
Элена (вспыльчиво):
С той поры, когда узнала
О твоём венчанье, да?
Камила (удивлённо):
Ты всё знала о венчанье?!
Элена:
Я пришла к тебе тогда.
Наблюдала со страданьем
За тобой у алтаря.
(отворачивается)
А когда букет поймала –
Мне казалось – умерла!
От тебя судьба спасала,
Но от смерти не спасла.
Камила (удивлённо):
Ты тогда букет поймала?!
Элена (с горечью):
Прямо в руки мне упал.
Камила:
И не слова не сказала
Мне про тайный карнавал?!
(с ужасом):
Ты пришла поиздеваться,
Посмотреть, потанцевать,
Надо мною изгаляться,
А потом так подло лгать?!
Элена (бросается к ней, хватает за плечи и трясёт):
Замолчи, кому сказала!!!
(прижимает ладонью её губы)
Я тогда полдня рыдала
После брака твоего!
Камила (убирает её ладонь и замирает со слезами):
Ты всего полдня страдала?..
Я страдала двадцать лет…
(ухмыляется и опускает глаза)
Жизнь меня понатаскала,
Я и вижу этот свет.
Элена (отходит в сторону):
А мужья наши – партнёры.
(закрывает лицо руками):
Я не верю до сих пор!
В голове – кротовьи норы,
А в душе – один укор.
Камила (подходит к ней и кладёт руку на плечо):
Ах, Элена, ты не бойся!
Я не слова не скажу.
Всё угасло, не неволься
Я молчала и молчу.
(Камила собирается уйти из комнаты, но Элена останавливает её)
Элена:
Ты уверена? Угасло?
Я сейчас с тобой стою…
(дотрагивается до её руки)
И как будто пёстрой краской
Разбавляют жизнь мою.
(Камила вздрагивает и отнимает руку. Затем быстро уходит, понимая, что может в любую минуту выдать свои чувства. Входит Альфред)
Альфред:
Дорогая, поживее,
Мы все ждём тебя одну!
Выходи к нам поскорее.
Элена:
Я иду! Сейчас иду.
(Элена одна)
Она помнит! Боже, помнит!!!
(кружится от радости, прижимая руки к груди)
Я не верю! Это сон!
(тише)
Позабыть пора о нормах
И услышать сердца звон.
Она вышла из дома и вновь увидела Камилу. Последняя разбирала чемоданы прямо на лестнице. Её движения были легки и грациозны, подобно движением царицы. Даже эта простая скромная одежда смотрелась на ней, как роскошное бальное платье, украшенное золотом и бархатными лентами. Она была Царица. Из-под головного убора рассыпались струящимися ручьями пепельные волосы, обвивающие локонами её нежную шею. Вопреки всему, нельзя было выказывать свои чувства, но так сложно было их скрывать. Ей пришлось собрать всю свою волю и решительно убедить себя подождать ещё немного, чтобы не спугнуть её и не предать её надежд снова.
Действие второе
Сцена первая
Новоселье
Джон:
Камила, наконец-то мы одни!
Проклятый переезд все нервы измотал.
Любимая, скорей постель стели,
Чтоб я прилёг и хоть часок поспал.
И ты ложись со мною, отдохни,
А то вся бледная. Тебя не укачало?
Камила:
Нет, Джон. Я постелю. Поспи.
Я в новый сад хочу сходить сначала.
Джон:
Ну, сдался тебе этот сад сейчас?!
Иди умойся, ты бледна!
А в сад свой сходишь через час,
Но не ходи туда одна.
Камила (вспыльчиво):
Я под арестом у тебя?
Джон:
Да нет. Пока.
(Лениво встает с кровати и подходит к Камиле. Обнимает её за плечи и целует в шею. Она нехотя уклоняется от его прикосновения, слегка поморщив нос, и отходит к окну)
Ну, что с тобой?
Ты раздражительна, груба…
(веселее)
А пригласи Элен с собой!
Я же волнуюсь за тебя.
Ты не общалась с ней давно
Сходите вместе в сад, в кино.
(убирает прядь волос, прилипших к её вспотевшему лицу)
Камила (глядя в окно):
Да, с ней давно не говорила,
(в сторону)
Но её голос не забыла.
Сцена вторая
Сад
Камила вышла в сад и увидела Элен. Она внезапно почувствовала учащенный стук сердца на висках, а на ладонях выступили капли пота. Элена увидела её издалека и почувствовала, что не может оторвать глаз. Она почувствовала то же волнение, как двадцать лет назад, когда они встретились впервые. Их взгляды соединились в один бушующий горный водопад, неразделимый поток чувств. Сейчас она снова переживала давние, но незабытые чувства и боялась подойти первой. Не удивительно, что Камила переживала то же самое, и ей непреодолимо захотелось бежать. Как только она сделала первый шаг назад, то осознала, что наткнулась на кого-то, стоящего за спиной. Она обернулась и увидела свое прошлое, то, от которого пыталась сбежать минуту назад, и которого всегда боялась. Перед ней стояла Элена и заворожено смотрела в глаза. Затем её взгляд переметнулся на ключицу и Камила, словно воспламенилась под пристальным взглядом до боли знакомых глаз. Её стало жарко, но она всеми силами пыталась не подавать вида. Руки вспотели еще больше, а лицо покрылось пунцовыми пятнами. Элена поймала на себе её неловкое молчание и решилась заговорить первой.
Элена:
Ну, здравствуй!
Камила (смущённо):
Здравствуй…
Через несколько минут они уже вместе шли по саду, но не разговаривали друг с другом. Они предавались общим воспоминаниям. Им нужно было столько сказать друг другу, но слова застряли в горле в последний момент. Элена боялась снова причинить ей боль, обидеть лишним словом или вопросом, а Камила, в свою очередь, боялась отвечать на её вопросы или говорить о прошлом. Но они обе заблуждались. Им было страшно слышать родные голоса, узнавать знакомые интонации и запахи. Они боялись выдать себя в том, что никогда не переставали любить. Неожиданно для себя, Камила решила нарушить гнетущую тишину.
Камила:
Спасибо, Элена, за помощь твою
И Альфред помог с переездом.
Я зря положилась на силу свою,
А муж мой все время в разъездах.
Элена:
Да не за что. Помощь была от души
И благодарить ты меня не спеши.
(Они останавливаются, и Камила снова ловит её пристальный взгляд и жжение на своей ключице)
Я двадцать лет не видела тебя,
А ты за день и не взглянула на меня.
(она уже не слышит своего голоса)
Камила (глядя в её глаза):
Я не смотрю лишь потому, что я не в силах
И вместо крови, пламя в моих жилах.
(понимает, что выдала себя)
Боюсь, взглянув, не удержаться вновь
Сжигают огненные искры мою кровь.
Элена (категорично):
И пусть сожгут, живёт лишь раз!
Жизнь все равно проглотит нас.
Камила (понимает её намёк и краснеет):
И честь теряем только раз!
(тише)
Давай сейчас стараться
Огонь скрывать от глаз.
Элена:
Сейчас стараться я уже не в силах
И не обнять тебя уж выше моих сил.
(обнимает)
Камила (испуганно отталкивает её):
Элен, не надо! Нас увидеть могут!
Элена (шёпотом):
Нас не увидят, если Бог просил.
(целует её в губы)
Мир внутри Камилы будто перевернулся с ног на голову и все, что было важным до этого момента, превратилось в пыль. У неё закружилась голова, она глубоко вздохнула и отвернулась. Элена откинула голову назад и закрыла глаза, а затем крепко обняла Камилу, ощутив запах сухой скошенной травы, которым, как и тогда, пахли волосы любимой.
Элена:
В чём дело, ты от этого отвыкла?
Камила:
Я вспомнила, как сладок поцелуй…
Элена (шутливо):
Ты с Джоном это делать не привыкла?
Камила (серьезно):
Не издевайся. Лучше не целуй.
Улыбка на лице Элен мгновенно исчезла и она почувствовала досаду оттого, что обидела её, затронув больную тему. Больше всего на свете она боялась причинить ей боль и, кажется, это получилось нечаянно. Элена поспешно извинилась и взяла её вспотевшую руку в свою, нежно прикоснувшись губами к ладони. Камила улыбнулась и ответно поцеловала ее руку.
Сцена третья
Ошибка
Камила вернулась домой в тревожном расположении духа. Джон всё еще спал и не почувствовал её прихода. Балкон был настежь открыт всем невзгодам, в частности жаркому летнему ветру и прямым солнечным лучам, когда Камила тихонько обогнула круглую громоздкую кровать, чтобы не нарушить младенческий сон супруга, и взошла на него. Относительно небольшое расстояние до земли несколько пугало её, так как она безумно боялась любой высоты, пусть даже в несколько метров. Но в данный момент то, что происходило в её душе и близко не могло сравниться с этой фобией. Два противоположных чувства смешались в ней. Как две безудержные стихии боролись между собой Страх и Радость, а следствием этой битвы выступала Паника. С одной стороны, она была счастлива, что ей снова выпал шанс испытать любовь, а с другой – было до смерти страшно предположить, в какой глухой тупик могут завести её чувства. Она была готова всё принять, только бы видеть Элен, чувствовать на себе её взгляд, брать её за руку, слышать её милый голос, запоминая родные интонации, просто любить, и эта решимость была настолько сильной, что заставляла содрогаться каждую клетку её тела. Камила коснулась кончиком пальцев пересохших от жары губ, запоминая всем своим существом привкус её поцелуя. На руках и шее до сих пор сохранился её запах, а голова кружилась не только от высоты. Поддавшись сильному впечатлению от сладостных воспоминаний, она обхватила себя обеими руками, имитируя её объятья и глубоко вздохнула. А потом, будто опомнилась и помрачнела, понимая, что вынуждена держать себя в руках и дать обещание впредь быть более осмотрительней. Всё тело охватило огнём. Нужно было что-то делать, чтобы и дальше скрывать от Джона свою слабость. Ведь совсем недавно она рьяно уверяла его, что на свете не существует слабых женщин, и прочила феминистические взгляды, а значит, приходилось соответствовать своим словам.
Она постояла так ещё немного, в надежде на какие-либо изменения в ситуации или для того, чтобы найти правильный выход из неё. Но ничего не изменилось, а приемлемые идеи не посещали воображение. Воздух был таким густым, что ветер вовсе отсутствовал. Стало совсем темно. В параллельном окне загорелся яркий свет, и Камила немедленно поспешила уйти, зная, кто находится за прозрачным стеклом. Как только она собралась войти в комнату, как услышала тяжёлые шаги Джона за спиной и открыла дверь. К счастью, он не заметил существенных изменений в её лице и крепко обнял. Хотя кто знает, счастье ли это или ещё одна тайная проблема, притесняющая её жизнь, словно надгробная мраморная плита сырую могилу. Камила ответно прижалась к его тёплой чистой рубашке и забылась в своем отчаянье.
Не говоря ни слова, она сняла его рубашку и бросила у подножия кровати. Он был слегка ошарашен такими переменами настроения и тут же поймал себя на мысли, что, возможно, Элена повлияла на её упёртый и строптивый нрав. Он неторопливо покрывал поцелуями плечи, руки, шею, зарывался лицом в её пепельные волосы и представлял аромат сгоревшего дерева вишни или яблони, которые каждую весну радовали глаз своим неповторимо-сказочным цветением и божественным сладким запахом. Камила всегда любила пропадать в саду в эту пору, любуясь восхитительными пейзажами. «Жаль – говорила она – что я не художница. Я бы написала превосходные картины и передала бы им свою душу, поскольку моя душа незримо присутствует с каждым цветком на каждом дереве, а мои глаза выражают глубину души в отраженье ручья». К сожалению, она не была художницей или писательницей, но Джон видел в ней истинный талант украшать собой окружающий мир и говорить вслух то, в чём люди часто боялись признаться даже себе. Сейчас она лежала рядом с ним такая чистая и первозданная, что он не мог поверить в своё счастье. В его голове помещалось бесчисленное количество различных цифр, банковских счетов, учетов, переписей, содержание многих документов и множество контрактов, подписанных за всю предпринимательскую деятельность в его жизни, но в ней не хватало места даже для незначительной частички тех душевных ценностей, которыми была наделена Камила. Она обладала редким даром тонко чувствовать человека и разгадывать его предубеждения буквально с нескольких встреч.
Джон по-прежнему молчал. Он не видел лица Камилы, развёрнутого в противоположную ему сторону. За всю ночь, она не сомкнув глаз, лежала, притворяясь спящей, и молча плакала. Подушка промокла до самых перьев и только под утро была перевёрнута на сухую сторону. На заре Джон понял, что она больше не спит, и решил заговорить.
Джон:
С добрым утром, дорогая!
(подвигается ближе и упирается подбородком в её плечо)
Ты хитришь или ты спишь?
(заглядывает через плечо)
Ты не спишь, я это знаю!
Ну, тогда чего молчишь?
Камила (быстро вытирает слёзы и переворачивается на спину, откинув руки за голову):
Утро доброе и вправду,
(с наигранным сожалением)
Но уже пора вставать.
(собирается встать)
Джон (останавливает её):
Полежи ещё. Так славно,
Когда некуда бежать…
Камила (приподнимается на локтях и раздражённо оспаривает):
Что хорошего в ловушке,
Когда некуда бежать?!
(садится на кровати)
Постоянно спать в подушках?!
(нервно убирает с лица упавшие волосы)
Жизнь впустую проживать?!
Джон (удивляется такой необоснованной ярости):
Это просто изреченье!
(встаёт с кровати и начинает одеваться)
Что ты, словно на ножах?
И чуть что – воспламененье,
Злые искорки в глазах.
Камила (тише):
Извини. Погорячилась.
(смотрит на него исподлобья)
Что ты мне хотел сказать?
Джон:
Завтра, что бы ни случилось,
Нужно нам гостей встречать.
(Камила удивлённо следит за его словами, прищуривая глаза и поправляя волосы)
Ты должна принарядиться,
Обстановку украшать.
А мне надо торопиться
После бала уезжать.
(Камила удивляется еще больше и Джон, замечая это, мгновенно исправляет ситуацию разъяснениями)
Это лишь командировка
По контракту моему.
Я учёл твою сноровку,
Будем вместе на балу.
Камила:
Праздник будет в честь контракта?
Джон:
Я не высказал протест.
По условиям контракта
Состоится мой отъезд.
(Камила испуганно округлила глаза и прижала согнутый кулак ко лбу)
Джон (подходит к кровати, становится на одно колено и берёт её за руку):
Не волнуйся! На неделю.
Дольше я не задержусь.
(целует её руку)
Ну не плачь! Года летели!
А я через дни вернусь.
(Камила горько плачет)
Камила (сквозь слёзы):
Да, конечно, если нужно
Безусловно, уезжай.
(хватает его за плечи и заглядывает в глаза, будто умоляя остаться)
Только я тебя прошу –
От звонков не ускользай!
Джон (улыбается и вытирает её слёзы):
А за это я ручаюсь!
Ты звони мне каждый день.
Я запомнить постараюсь
Твою мимику и тень.
Камила (берёт его за руку и обнимает):
Помнить тень мою не надо,
Ты запомни голос мой.
Бесконечно буду рада
Помнить это в летний зной.
Джон (встаёт):
Я заеду на работу.
Погуляй с Элен в саду.
(берёт её за кончик подбородка)
И спасибо за заботу.
(целует в губы)
Без ума тебя люблю.
(Уходит. Камила одна)
Когда Джон хлопнул дверью, она упала на кровать и громко заплакала. Она кричала так сильно, что думала вот-вот разорвётся горло. Вены на шее стали отчётливо видны под кожей, а глаза покраснели и сильно распухли. Она ненавидела себя за то, что Джон любит и доверяет ей. Она ненавидела себя за то, что он ожидает от неё ответных чувств. За то, что ушел в хорошем настроении и ложными надеждами на благополучие. Она и раньше оставалась одна, когда муж посещал командировки и гораздо дольше, чем на семь дней, но теперь всё было совсем по-другому и отнюдь не в лучшую сторону. Рядом с ней Элена. Она боялась отпустить от себя Джона, чтобы невольно не подпустить Элен, ошибочно предполагая, что таким образом убьет воспоминания о ней в своей памяти и любовь в своём сердце. Она рассчитывала, что, проведя ночь с Джоном, загладит свою вину перед ним и хотя бы на несколько часов забудет о ней. Ей было хорошо известно, что этот шаг изначально был ошибочным, обречённым на неизбежный провал.
Она знала, что Элена тоже будет присутствовать на балу, и они обязательно встретятся там.
Она не могла уснуть вторую ночь подряд, думая о завтрашнем вечере. Как справиться со своими чувствами? Как скрыть порочную привязанность к женщине? Как избежать общественного презрения и жестокой молвы? Как…?!
Сцена четвёртая
Бал
В шумной гостиной жизнь кипела, словно в жерле недавно пробудившегося вулкана, наполненная игрой света и красок. Куда бы не пал её взор – везде эти вечно недовольные эгоистичные дамочки, с ног до головы увешанные бриллиантами и драгоценностями. Жёны богатых мужей. Какие же они все одинаковые! До боли знакомое зрелище. Думают, удалось удачно выйти замуж – и получили свой Эдем. Что ж, возможно, это их предел, их рай. Но что-то внутри неё подсказывало, что нужно срочно найти глоток свежего воздуха и вырваться из этого сатанинского места, а иначе светская вечеринка может закончиться весьма трагически. Камила чувствовала, как сложившаяся обстановка давит на неё, держит её в невидимых тисках, едва уловимыми для окружающих поворотом головы, подёргиванием глаза или мурашками, внезапно пробежавшими по коже в душном помещении. Ах! Если бы кто-нибудь отвлёкся на минуту от своей пустой болтовни и обратил внимание на неё. Если бы кто-нибудь почувствовал её состояние и откликнулся на немой призыв о помощи, почти угасающий в её глазах.… Но нет! Все слишком увлечены собой, чтобы войти в её безнадёжное положение. Хозяйка вечера отошла на второй план, так и не посетив первый. Что дальше? Обморок? И наигранно соболезнующие взгляды местного бомонда? Нет! Она не могла до этого допустить, а потому отчаянно пыталась найти глазами хотя бы один тихий уголок в зале, в котором можно было бы укрыться от всех и остаться наедине со своими мыслями. И нашла. Её взгляд остановился на безлюдной лоджии, и она решила поспешно удалиться, оставив людей «одного круга» наслаждаться упоительным обществом виски и светских бесед.
Оказавшись на «островке спасения», она не удивилась, что на лоджии никого нет. Смеркало. Прохладные осенние сумерки стремительно опускались на землю. Нежный ветерок ласкал её обнажённые плечи своим дыханием, оставляя на кожи след легкой зыби. В один миг она ощутила блаженство, в котором было все, о чём можно мечтать. Почти. Чего-то всё-таки не хватало, и Камила не стремилась понять чего именно. Она решила просто задвинуть все мысли и насладиться одиночеством. Не успела она отдаться релаксации, как почувствовала чьё-то горячее дыхание на своей коже, а, обернувшись, поняла, что земля уходит из-под ног и состояние обморока сейчас гораздо ближе, чем там, в шумной гостиной среди тесного круга местной знати. Она сощурила глаза и едва встрепенулась.
Камила:
Элена…
(только и смогла вымолвить она)
Элена, почему ты не с гостями?
Элена (с грустью):
Устала от их шумной суеты.
(проходит мимо неё и облокачивается на лоджию)
А что, твоя история другая?
(обжигает взглядом её ключицу и переводит на глаза)
Камила (делает шаг навстречу):
Да нет. Я точно так же, как и ты
Устала от ликующей толпы.
Элена (проводит кончиками пальцев по её щеке):
Сама судьба свела нас в этот час.
Благословила и простила нас.
(выравнивается и отходит от края, увлекая за собой Камилу)
Камила (глядя в глаза):
А может, разрешила попрощаться,
Чтоб было не так больно расставаться.
Элена (улыбается):
Ты, Ангел мой, уже как эти гости,
Болтаешь попусту, а не по делу вовсе.
Камила (с горечью):
Не нам решать, что попусту, что нет.
Над нами Божий есть закон
Он не простит нам этих чувств.
Элена (категорично):
Так пусть и судит только Он!
(тише)
Пока жива – любить хочу!
Камила (пытается вырваться из её объятий):
Люби мужа своего,
Он в тебе души не чает!
Любую прихоть и каприз,
Любую выходку прощает,
И горы злата обещает.
Элена:
Твой Джон тебя не меньше любит,
От всех невзгод тебя спасёт;
Не только деньги, но и душу
Свою тебе преподнесет.
(Подходит ближе, берёт Камилу за руку, и традиционно целует её нежную ладонь)
Не нужны мне горы злата,
Даже город золотой;
Лишь твоя любовь нужна мне,
Милый Ангел неземной!
Камила (всхлипывая, смотрит, как Элена целует её вытянутые ладони, и плавно переводит взгляд на неё):
Моя любовь, как и душа
Принадлежат тебе одной.
Я знаю, любишь ты меня –
Бессмертный образ твой со мной.
Это были их последние слова в ту ночь, после чего, они долго стояли и смотрели друг на друга, будто пытаясь заглянуть в самые потаённые уголки души. Ещё спустя несколько мгновений, Камила сделала шаг навстречу Элен и едва коснулась поцелуем её влажных губ. Она ответила, и, словно телепатически попросила не останавливаться. Слёзы, затаившиеся в глазах, медленно стекали, попадая на губы, от чего сладкие поцелуи стали отвратительно солёными и горькими, что придавало им привкус натурального шоколада. Вскоре Элена резко отвернула голову с заплаканными глазами и освободила Камилу от объятий. При каждом поцелуе перед глазами проносилась вся жизнь, когда приходилось располагать только на судьбу.
На улице стало совсем темно, и небо затянулось грозовыми тучами. Незаметно похолодало и тонкое вечернее платье Элен провеивалось холодным ветром. Она отошла не несколько шагов, путаясь на высоких каблуках элегантных чёрных туфелек. Бросив многозначительный взгляд на ночное небо, она обняла себя руками и потерла обнаженные плечи, пытаясь хоть как-то согреться. Камила смотрела её вслед до тех пор, пока она не скрылась в гостиной.
Странно, звуки музыки вовсю доносились из комнаты, но Камила, задумчиво стояла на балконе и предпочитала не замечать их. Ей надо было осмыслить происходящее, понять, в чем её предназначение. Она пыталась покончить с прошлым, но перед глазами, наполненными слезами, стояла она, Элена, а в душе – печать удручающей пустоты…
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...)
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=270905
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 19.07.2011
Действие первое
Сцена первая. Часть 1
Известие
Элена
Суббота
Облака постепенно таяли в атмосфере, и светло-голубое небо накрывали серые грозовые тучи. Ветер разгонял их с невероятной быстротой, от чего, казалось, меркнет горизонт. Где-то вдали слышались одинокие раскаты грома и молниевые разряды, а потом начался дождь. Капли, величиной с небольшую горошину вливались друг в друга, превращаясь в сильный ливень, похожий на плотную бетонную стену. Сквозь него невозможно было разглядеть дорогу. И хотя дождь был весенний, почти летний, все вокруг выглядело мерзким и холодным, как будто предвещающим бурю.
Под теплом её руки на стекле окна остался влажный отпечаток ладони. Тёмные локоны падали на плечи вьющимся водопадом и закрывали левую половину лица, прислоненную к стеклу. Она была нежна, как цветок, но казалась такой холодной и отвратительно серой, как этот дождь, который нещадно бил землю, вымывая корни деревьев, затопляя норы грызунов и разрушая птичьи гнёзда в саду. Её взгляд был сосредоточен на глубоких лужах, образовавшихся во впадинах, выбитых дождём. На первый взгляд её серые глаза были пустыми и безжизненными, словно пропасть, залитая дымом и паром. Мертвецки бледные щеки не скрывали тонких складок возле линии рта, которые становились всё чётче и заметнее с возрастом. Гладкая кожа рук блестела от падающего света люстры и переливалась светло-тёмными оттенками под углом освещения, когда она почти заканчивала вязку нового свитера для мужа. Этот свитер был её первым предметом рукоделия, связанный неумело и криво. Многие петли были пропущены или сплетены неправильно. И если бы не просьба мужа получить в подарок на день рождения «родную вещь», то можно было бы смело дать неопровержимую гарантию, что она никогда бы не взялась за это глупое и бессмысленное, по её мнению, занятие. Это был один из тех редких случаев, в котором можно уверенно сказать «никогда».
Элена причислялась к тем женщинам, которые любили самостоятельно зарабатывать себе на жизнь, не боялись тяжелой работы и напрочь отвергали любую, даже самую незначительную зависимость от мужчины. Было видно, как ей не благоволило это скучное занятие, но вопреки желанию всё бросить, пальцы медленно переплетались между пятью одинаково длинными спицами и толстыми шерстяными нитками, запутанными в клубок.
Она любила сидеть у окна в любую погоду. Она не боялась зимних заморозков, холодного осеннего ветра, удушливого летнего зноя или проливного весеннего дождя, как сейчас. Шести часовой рабочий день на предприятии мужа пролетал для неё незаметно, поэтому Элена часто оставалась дополнительно по шесть или восемь часов, выполняя вперед запланированную работу. Изредка даже оставалась ночевать в офисе, если сверхурочное время, назначенное ею самой же заполняло весь световой день, быстро сменяющейся глухой ночью. Хотя её решением было работать независимо от Альфреда, он воспринял это, как невинную прихоть, игру в самостоятельность, которая очень скоро надоест, и настоял на том, чтобы она работала именно в его фирме. Но он ошибался. Вся беда состояла в том, что он пытался «перепрограммировать» жену на покорную домохозяйку и относился к ней соответственно. Ему казалось, желание работать отпадет само собой через несколько месяцев, когда собьется оскомина, но Элена работала неустанно и фанатично уже восемнадцать лет, цепляясь за труд, как за спасательную соломинку, в надежде забыться и загрузить себя работой до предела. Она выматывалась на износ, ежедневно истязала себя тяжёлыми нагрузками и приходила домой выжатая и уставшая. Как только её голова касалась подушки, она тот час же засыпала, не успев поужинать. А когда Альфред просыпался, её уже не было. Таким образом, на протяжении долгих лет она всегда уходила на работу на час, а то и два раньше мужа и приходила позже всех. Она обретала своё счастье, только окунаясь с головой в работу. Альфред не понимал подобного инцидента. Он общался со многими женщинами её возраста, жёнами своих компаньонов и партнёров по бизнесу и всегда видел одну и ту же историю. Все они опасались допустить даже мысли о возможной работе, всячески пытаясь сохранить свой брак. Спали до второй половины дня, а ночью не давали спать своим мужьям, находясь в постоянном поиске любви и ласки. И он не понимал. Он никогда не понимал её действий, не мог предугадать её следующий шаг, боялся заглянуть в её мысли, чтобы случайно не прочитать тайну, которую она хранила за семью замками. Он сомневался в её любви, хотя был уверен в верности. В этой женщине его привлекала какая-то тайна, которую он так и не смог разгадать на протяжении двадцати лет. Он потерял душевный покой с тех пор, когда сделал ей предложение в первый раз, и в нём навсегда поселилось Сомнение.
Альфред (весело):
Любовь, любовь, как роза, роза красная
Цветёт в моём саду.
Любовь моя, как песенка,
С которой в путь иду.
Сильнее красоты твоей
Моя любовь одна.
Она с тобой, пока моря
Не высохнут до дна!
(Вспоминаются ему знакомые слова стихотворения Роберта Бёрнса , с которыми он входит в комнату, где сидит Элена, и останавливается перед ней с гордой выправкой и с улыбкой на лице)
Альфред:
Элен! Элен! Поздравь меня!
Ещё один контракт подписан!
На среду планы отменяй
Весь день по капелькам расписан!
(восторженно размахивает руками)
Элена (смеётся, наблюдая глупое поведение мужа):
А что, есть повод торжества?
Альфред (радостно):
Мой компаньон к нам приезжает!
Соседом нашим скоро станет.
Я буду бизнес с ним делить,
Чтобы с тобою праздно жить.
Элена (томно улыбается):
Жить праздно – грех не для меня.
Альфред (присаживается на корточки рядом с ней, приподнимая платье, и целует гладкую кожу на коленке):
Ты стала слишком суеверна.
Элена (отталкивает его лицо и опускает платье):
Нет дыма, Альфред, без огня.
Альфред (глядя в глаза):
Но это предрассудки... Верно?
(встаёт)
Поставил я тебя в известность.
(мягко)
Будь в среду дома. Я прошу.
Мы им поможем с переездом.
(наклоняется к ней с улыбкой)
Я покажу свою жену…
(берёт её руки в свои, целует их, а затем поднимает взгляд)
Красавицу, каких не видел
За все века весь белый свет.
Элена недоверчиво посмотрела на него. От льстивых комплиментов, которые она принципиально ненавидела, в её мутно-серых глазах загорелся огонёк обиды. Она быстро перевела взгляд и встала, освободив свои руки от его прикосновений. Связанный свитер упал на пол, и спицы с треском и звоном рассыпались по паркету. Улыбка мгновенно исчезла с лица Альфреда, и он понял, что сказал или сделал что-то не так. Он любил свою жену своей определенной любовью и не хотел сделать ей больно. Он просто хотел превратить её в женщину своей мечты – открытую, предсказуемую и жизнерадостную, ту, которую всегда хотел видеть в Элен.
Альфред:
Элена, я тебя обидел…
Элена (поворачивается к нему и отрицательно качает головой):
Да что ты. Нет. Конечно, нет.
Быстро поцеловала его в губы незаметным прикосновением и ушла, оставив спицы неподвижно лежать на полу. Альфред как всегда остался в полном недоумении. Но не стал идти за ней вслед, чтобы узнать, в чём дело. Он решил дать ей время осмыслить всё самой, подумать над своим поведением и поступками. Он не секунды не сомневался, что она начала думать об этом уже сейчас и безгранично раскаивается в содеянном, но просто боится подойти первой и поговорить. Разве он мог подумать, что Элена заперлась в своей комнате и даже не вспомнила о том, что только что произошло. Она снова погрузилась в прошлое, в миллионный раз перечитывая старые потрёпанные письма, хранящие свои тайны уже двадцать лет в ящике письменного стола.
Сцена первая. Часть 2
Камила
Среда. День отъезда
Тёплое весеннее солнце насквозь пронизывало белые матовые облака, что придавало им перламутрового блеска. Снизу вверх небо выглядело таким прекрасным, и зачаровывало взгляд своей неповторимой глубиной. Казалось, верхушки деревьев упирались в небосвод, ломая цветущие букеты под тяжёлым давлением необъятного.
В саду земля была усыпана сухими опавшими цветами яблони и искрилась под мягкими солнечными лучами. От недостатка влаги тонкая сеть трещин и неровностей стала более заметной. В разветвлённых кронах деревьев во все голоса распевали птицы и дарили наслаждение весне.
Камила была похожа на весну. Она ступала по земле, едва касаясь её поверхности тонкими шпильками.
Цветы перед тобою расцветают,
А небеса тускнеют пред тобой.
Ступаешь по земле, и умирает
Ночная тень. О, Ангел мой святой!
Шуршащая юбка обвивала ноги и напоминала морские волны. Густые пепельные волосы, усыпанные мелкими круглыми лепестками цветов, казались звёздной тиарой, усыпанной драгоценными камнями и шитой серебряными нитями. Она шла неспешно, подолгу всматриваясь в каждое дерево, будто старалась запомнить его на всю жизнь. Небольшой ручей, оживший с первым прикосновением тепла, разделял весь сад на две части, одна из которой была больше другой. Вода в этом ручье – талый лёд, трепетно ожидающий пробуждения с середины декабря. Камила присела у ручья и посмотрела в отражение на воде, убирая с лица спадающие локоны. Если бы не светящийся блик в её глазах, они казались бы чёрной бездной, океанским дном, глубокой пещерой и всем, что ассоциируется с темнотой. Но они выражали только отчаянье и скорбь. Камила вытянула обе руки над ручьём и легко коснулась поверхности водной глади, ощутив приятную прохладу. Всё это было для неё таким родным и таким далёким, что она боялась представить, как незначительно её существование перед всемогущей природой и безвыходность перед давно определённой судьбой. Она не доверяла судьбе, но она всегда верила в судьбу.
Спустя несколько минут, она вдруг почувствовала, что за спиной кто-то есть, и оглянулась. Перед ней стоял муж, удивлённо окидывая её пристальным взглядом с поднятой бровью. Похоже, он был не в духе или просто в недоумении.
Джон (удивлённо):
Ты что, всю ночь была в саду?!
Камила (спокойно и печально):
Я спать сегодня не ложилась.
Джон подошёл ближе, а она отвернулась. На какое-то мгновение ему показалось, что она затаила дыхание, боясь близости. Камила сделала всё, чтобы не проявить свои чувства и отошла подальше, продолжая испытывать дискомфорт и неприязнь. Он не стал приближаться, понимая, что она не хочет, и отошёл на сравнительно большое расстояние, предпочитая удовлетворить её беззвучную просьбу временно не посягать на личное пространство.
Джон (ровным тоном):
Я целый день тебя ищу.
Камила (не оборачиваясь):
Прости, что всё так получилось.
Наконец ему надоело смотреть ей в спину, и он решил перейти к наступательным действиям, которые ещё утром не входили в его планы. Он неожиданно подошёл к ней вплотную и обнял за прохладные плечи своими тёплыми руками. Она почувствовала, как внутренне съёжилась, но внешне держалась вполне достойно и нехотя выпрямила спину. Джон упёрся гладко выбритым подбородком в её левое плечо и прижался щекой к щеке. Камила с трудом выдавила улыбку и попыталась представить себе что-нибудь более приятное, чем прикосновения мужа. Она часто удивлялась своему терпению и задавалась вопросом, как могла жить с этим человеком двадцать лет, постоянно оглядываясь в прошлое. Возможно, её хранили только тёплые воспоминания, и ради них стоило жить.
Джон:
Пойми, я просто беспокоюсь.
Ты любишь сад сильней меня!
(отпускает её из объятий)
Камила (с досадой):
Это не так Джон. Успокойся.
(поворачивается к нему лицом и разводит руками)
Но этот сад – вся жизнь моя!
Джон (вспыльчиво):
Вся твоя жизнь с твоей семьёй
Не окунай её в былое!
Камила (сквозь слёзы):
Но это прошлое моё,
Воспоминание родное!
Джон (жестом останавливает её):
Я знаю, ты им дорожишь,
Но через час мы уезжаем.
Не стоит в прошлом ворошить,
То, что по новой начинаем.
Камила (отчаянно закрывает лицо руками, а затем резко хватает Джона за руку, почти падая на колени с криком):
Джон!!! Я не справлюсь! Умоляю!
Давай не будем уезжать!
Я каждый день себя ломаю,
Не зная как тебе сказать.
Джон никогда не видел такого пугающего зрелища, а потому широко открыл глаза и удивленно наблюдал странную привязанность взрослой замужней женщины к старому саду. Он не мог понять её привычки и раньше, но всегда списывал это на нехватку материнской любви в детстве или на то, что у них до сих пор нет детей, и Камила дарит свою любовь неодушевленному существу, удовлетворяя, таким образом, материнский инстинкт. Но ведь в отсутствии детей виновата сама Камила и Джон не мог сложить полную картинку, чтобы получить целый рисунок. Вся её жизнь продолжала оставаться для него загадкой. Он поспешно поддержал её, не давая упасть на колени, и поставил на ноги. Он даже побоялся представить, что она вот-вот потеряет сознание, но как только она стала на ноги и перестала кричать, он немного успокоился. Трудно было понять, чего он боялся больше, если она упадёт в обморок: отмены поездки или всё-таки он действительно беспокоился о ней? Несмотря на своё удивление, он решил закрыть эту тему в данный момент и поговорить с ней спокойно.
Джон:
Скажи сейчас. Открой мне душу.
Ты знаешь, я пойму.
(Она хотела отвернуться, но он придерживает её за плечи и заставляет посмотреть в глаза)
Камила, милая, послушай,
Я всё тебе прощу.
Камила была в таком состоянии, что решила сказать ему всё накопившееся за многие годы совместной жизни, которое она ревниво оберегала с первого дня их знакомства. Но вовремя одумалась и попыталась перевести стрелки. Она понимала, что нужно быть максимально убедительной и смотреть только в глаза. Как же это было мучительно и тяжело!
Камила (вытирая слёзы):
С этим садом слишком много
Я всего пережила.
Здесь последняя дорога
Оборвалась без следа.
(чтобы не стоять на месте, она решает ходить вперед-назад, продолжая свой рассказ).
Здесь впервые жизнь согрела
Холодеющую кровь.
Здесь впервые я взлетела,
Когда встретила любовь.
Здесь всё счастье промелькнуло,
Пролетело в полчаса;
Юность детство перемкнула,
Не оставив путь назад.
Сохранились только звуки,
(смотрит на небо, прищуриваясь от ярких солнечных лучей)
Отголоски светлых дней.
Чьи-то бережные руки
Показались из теней.
Пронесли меня по жизни,
Заставляя снова жить.
И теперь до самой тризны
Буду их благодарить.
Скорее всего, Джон не понял не единой строчки из её рассказа. Он смотрел на нее совершенно пустыми и непонимающими глазами, подозревая, что она сходит с ума на нервной почве. Но он узнал кое-что новое о её первой любви и его это задело.
Джон (любопытно):
Я не знал, что повстречала
ЗДЕСЬ ты первую любовь…
Ты не слова не сказала,
А сейчас зарделась вновь?
Камила (понимает, что сболтнула лишнее, но было поздно возвращаться к истокам):
Прости, я лишнее сказала.
Ты не волнуйся – я твоя.
Джону стало немного стыдно за проявление явного недоверия к любимой женщине, и он решил навсегда оставить эту тему, тем более что через час за ними приедет такси, а потом начнётся новая жизнь с чистого листа. Это ощущение подбадривало его и вселяло надежду.
Джон (чувствует себя побеждённым):
Да это ты прости меня…
Камила вытерла остатки горячих слёз холодными ладонями и сделала всё возможное, чтобы Джон не увидел этого. Она улыбнулась и шагнула ему навстречу, давая молчаливое согласие на решение, о котором никто не спрашивал её мнения. Сама не зная зачем, она вдруг коснулась рукой его губ и поцеловала через сетку пальцев. Джон был рад, что не пришлось долго уговаривать упрямую жену, и улыбнулся в ответ, а затем задержал её руку возле своих губ и поцеловал тыльную сторону, глядя в глаза.
Джон:
Благодарю за пониманье.
Так будет лучше для тебя.
(он действительно верит в то, что говорит)
Камила (гордо):
Я не вольна в своих желаньях.
И впредь всё меряй на себя.
Ты не проси моих советов,
Не воплощай мои мечты;
Ты не отыщешь тех заветных,
В которых волен только ты.
Джон (внимательно слушает):
Твои мечты – моя загадка,
Я не пытаюсь внемлить ей.
(с намёком)
Но всё-таки ищу разгадку…
Камила (в сторону):
Не для тебя ключ от дверей.
(вслух)
Мне нужно только полчаса.
Оставь мне время на прощанье
И хватит этого сполна.
Потом поедем. Обещаю.
Джон ничего не ответил, а только кивнул, соглашаясь дать время. Он никогда не отказывал в её мелких просьбах, но закрывал глаза на большие желания. Он придумал себе счастливую семью, сказочную и добродушную жену, маленьких детишек, которых у него никогда не было. Каждый раз, когда разговор заходил на эту тему, Камила запиралась в своей комнате и могла сидеть там часами, читая старые письма, хранящие главный ключ от дверей её души.
Она осталась в саду и присела на скамейку под густой кроной цветущих деревьев. На глазах снова выступили слёзы, только ещё более горькие и тяжкие. Она легла на спину, упираясь левым боком в спинку скамейки, и скрестила вытянутые ноги. Солнце уже не казалось таким тёплым и ласковым. Сейчас оно как будто пожирало всё вокруг палящими лучами, выжигало нежные лепестки весенних цветов, высушивая из них жизнь. Оно убивало весну, пытаясь превратить её в огненную вулканическую лаву, которая взорвалась бы под давлением. В глазах двоилось под этим разрушительным потоком солнечных лучей, а на лице и шее выступали капли пота. Камила ощутила немую тишину вокруг. Умолкли голоса птиц. Затих ветер. Замерли листья на деревьях. А сверху на неё сыпались обожженные розовые и белые лепестки. Жёсткие на ощупь, они неприятно царапали и раздражали её нежную кожу. Камила положила руку на грудную клетку и провела вниз до живота, сдерживая животный крик злости и неизбежности. Она подогнула ноги и повернула голову в противоположную правую сторону, позволяя слезам промочить деревянную скамейку. Лихорадка и озноб охватывали её мысли, в которых томились боль и разочарование. Что нужно было делать, чтобы прекратить эти страдания? Глубоко из гортани вырвался немой крик. Вскоре он стал последним звуком, нарушившим тишину. Затем погасло всё. Слышен был только слабый стук сердца на висках Камилы и глубокое неровное дыхание.
Через полчаса, отведённые для прощания с прошлым, Камила вышла за пределы сада и заперла ворота на засов. Во дворе Джон что-то нервно объяснял одному из водителей такси. Последний внимательно слушал его упрёки, опустив голову, и кивал, соглашаясь с каждым словом заказчика. И Камила узнала в этом совершенно незнакомом человеке родственную по своему положению душу. Она также была в подчинении, не имея свободы свом желаниям и мелким, но очень веским для неё привычкам. Она долго наблюдала за тем, как муж отчитывает недоумевающего водителя, но как только он увидел её, сразу отступился от своего приказного грубого тона и подал ей руку. Она благодарно кивнула и молча пошла к машине. Когда шофёр открыл заднюю дверь, Камила внезапно обернулась и с неизгладимой тоской бросила последний взгляд на ворота. А затем тихо прошептала: «Прощай…».
Сцена вторая
Холодное утро
Среда
Всю прошлую неделю, до этого дня Альфред ежедневно напоминал Элен о приезде своего компаньона и не оставлял никаких шансов избежать этого скучного вечера в компании политических бесед. Работа Элен на предприятии никоем образом не касалась контрактов мужа. Она вела учёт в бухгалтерии, контролировала весь архив, набирала рабочий персонал и общалась с сотрудниками. Альфред убедил её, что общение с людьми пойдет ей на пользу, только в действительности он пытался убедить себя в том, что она оттает и начнет замечать в нём любящего мужа. Но она продолжала усердно работать, по-прежнему оставаясь в своем индивидуальном маленьком мире, куда дверь всегда была заперта для него.
В среду утром Альфред впервые в жизни проснулся раньше жены. Когда он открыл глаза, то увидел спящую Элен и мечтательно улыбнулся. Её сон был таким крепким, что даже его горячее дыхание не смогло заставить длинные тончайшие ресницы пошевельнуться. Лицо выглядело слишком бледным, на фоне которого горели кроваво-алые уста. Они были слегка надуты и так плотно сомкнуты, что казалось, мертвы. Ночная рубашка немного сместилась и посмялась под бок, обнажив плечо и ямочку на груди. Голова, откинутая назад, оставила открытыми шею и ключицу, на которые падал лучик утреннего солнца. Волосы, беспорядочно разбросанные по подушкам, напоминали небольших чёрных змей среди белых песков пустыни. Это сочетание было настолько тесным и правдоподобным, что Альфред побоялся прикоснуться к ним. Он слегка провёл пальцем по её щеке, медленно опускаясь вниз на ключицу. Затем проскользнул по плечу и приблизился, вдыхая её нежный аромат, запах которого уже давно позабыл. Он впервые почувствовал, как приятно и невосполнимо просыпаться рядом с ней и вдыхать этот упоительный аромат, прежде чем она проснется и разобьёт его мечты реальностью. Боже! Как он её любил! Порой так сложно понять то, что недосягаемо и так легко понять себя, когда хочешь этого достичь. Больше всего на свете он хотел поцеловать её и обнять так крепко, чтобы никогда не отпускать. Но еще больший страх завладел его мыслями и тот час же охладил неуёмную жажду, когда он понял, что своим нелепым поступком рискует потерять её полностью и навсегда. Тогда ему ничего другого не остаётся, как умереть, потому, как он не смел даже представить жизни без Элен, хоть и не мог ею обладать. Он мгновенно отстранился от неё и попытался тихо встать, чтобы случайно не нарушить её сон. Как только ноги коснулись пола, он увидел, что Элена открыла глаза и вздохнула. Мысленно выругав себя за неловкое пробуждение, он хотел было уйти, но его остановило обжигающее прикосновение её руки. Неожиданно Элена приподнялась на локтях и приблизилась к его губам. В тот миг он оторопел, а через несколько секунд испытал такое странное чувство, сравнимое с тем, будто все цветы мира раскрылись одновременно и разом испустили свой головокружительный волшебный аромат. Она смотрела прямо на него, глаза в глаза, не позволяя отвести взгляд. И он уже не в силах был устоять перед соблазном и, приняв решение просто отдаться чувственному порыву, тут же поцеловал её. Немного погодя, он подумал, что это конец, что он испортил и разорвал в клочья свою последнюю надежду на её благосклонность, но ошибся. Она ответила на поцелуй и мило улыбнулась.
Альфред (виновато):
Я разбудил тебя? Прости…
Элена (почувствовав его смущение, даёт понять, что ничего страшного не произошло):
Нет. (Улыбается) Мне пора вставать,
Чтоб раньше к вечеру прийти
Твоих коллег встречать.
Альфред (радостно):
Желаю удачи! А к вечеру ждёт
Нас ужин в честь их переезда.
Уверен, благие плоды принесёт
Полезное наше соседство.
Элена:
Надеюсь. Я рада, что ты – оптимист.
Они не сдаются без боя.
К тому же успешный стратег, культурист.
И высшей награды достоин.
Альфред (нежно берёт её руки в свои):
Я был награжден, когда встретил тебя.
Сейчас ты сидишь со мной рядом
Моя королева, отрада моя…
Другой мне награды не надо.
После этих слов, улыбка мгновенно померкла на её устах. Он ещё раз поцеловал её, поддавшись чувствам, но на этот раз она ответила не столь пылко. Внутри всё играло и восхищалось её очарованием. Он был, точно с похмелья, окутан дурманом счастья и безграничной красотой этой минуты. Он был настолько околдован и слеп, что не заметил скрытой нотки равнодушия в её голосе, горечи в её сладком поцелуе и холодного, блеска в её сияющих глазах.
Сцена третья
Сон
Камила быстро уснула в поезде. Джон бережно укрыл её тёплым пледом и поцеловал висок влажными губами. А сам уютно устроился в изголовье и открыл только что купленную политическую газету, погружаясь в тревожные мысли. При себе он имел старинную курительную люльку, которой частенько любил щегольнуть, но сейчас он не стал этого делать, зная, как плохо Камила переносит табачный дым. Он не хотел будить её до приезда в Ванкувер, ограничивая тем самым себя от лишних недовольств по поводу переезда.
Камила спала, как младенец. За последние несколько дней она много перенервничала, сильно вымотала свою нервную систему, морально устала и мгновенно выбилась из сил. Ей часто снились какие-то глупости, несуразицы и абсолютно пустые, ничего не обещающие сновидения, но ей никогда прежде не доводилось увидеть во сне собственную свадьбу. Это был настолько ясный сон, содержащий такие подробные детали, о которых она забыла в реальности, что казалось, будто она снова переживает события двадцатилетней давности наяву. Воспоминания перенеслись в тот промежуток времени, когда она шла к алтарю, скрывая лицо под белой воздушной фатой. Оно было таким бледным, что сливалось с тканью. И если бы не яркая губная помада и сочный макияж в сдержанных каштановых тонах, её потрескавшиеся дрожащие губы и усталые печальные глаза создавали бы впечатление насильственного замужества. А это было не так. Она продвигалась маленькими медленными шагами, будто оттягивая время до самого главного решающего шага в новую супружескую жизнь. По обеим сторонам сидели гости и заворожено смотрели на роскошное свадебное платье, украшенное стразами и лентами. Некоторые из них восхищались, другие – завидовали, но все они и понятия не имели, что пришлось пережить молоденькой девятнадцатилетней девочке, прежде чем искупить свой грех и переступить порог церкви. Если бы они знали хотя бы половину её истории, то скорее посочувствовали бы, чем позавидовали.
Итак, венчанье было в самом разгаре, когда молодые стояли перед священником, а над их головами держали церковные тиары – знак вечной любви, верности и неразделимости. Наконец пришло время ответить на главный вопрос. Все приглашенные гости в основном были со стороны жениха, самоуверенные и заносчивые люди, с которыми было крайне неприятно общаться. Они всегда норовили подчеркнуть своё превосходство, и это ужасно раздражало Камилу. Когда они услышали положительный ответ Джона Олдивайна, он стал им неинтересен, и все сразу же переключились на невесту, будущую миссис Олдивайн, как на новый объект любопытства. В ту секунду Камила радовалась только тому, что мамы нет здесь, а если она смотрит сейчас с небес и видит весь этот позор, пусть простит её и поймёт. Вдруг её охватил неистовый ужас от того, что если бы ситуация сложилась по-другому, то мама умерла бы во второй раз. Всего за одну минуту она бы не смогла пережить то, о чём Камила думала каждый день. Она ничуть в этом не сомневалась и испугалась ещё больше. Священнику пришлось повторить вопрос, и гости начали волноваться, не передумала ли она выходить замуж. Но она не слышала или делала вид, что не слышала этих пересудов, и гордо подняв голову, равнодушным тоном ответила: «Да».
Настала очередь бросать букет. Камила взошла на возвышенный холм в саду и повернулась спиной к толпе непоседливых юных девиц, среди которых были её бывшие одноклассницы и нынешние однокурсницы. Она подумала, что теперь слишком поздно противиться судьбе, пути назад больше нет, и резко швырнула букет на растерзание девушкам. Она слышала, как смолкли их восторженные вопли, когда какой-то счастливице довелось поймать свадебный букет, но ей было совершенно неинтересно узнать имя девушки, которая стала обладательницей частички её праздника. Она поспешно сошла вниз, на ровную поверхность, и, не взглянув на гостей, отправилась к мужу. Заиграла её любимая музыка, и она пригласила его на белый танец, увлекая за собой в центр танцевальной площадки под открытым небом. Этот вечер был невероятно романтичным и спокойным, но он настолько выматывал и напрягал Камилу, что она мечтала о его незамедлительном окончании. Чтобы хоть как-то скоротать время она сочла необходимым заполнить его танцами и прогулками по саду в одиночестве. Тугой корсет сковывал её и без того трудное дыхание в танце. Она обняла Джона за шею и крепко прижала его голову к своему плечу, в надежде не встречаться с ним глазами и лишний раз избежать поцелуя…
Камилу разбудил шум проходящей по довольно узкому проходу пары молодых людей, которые пошатывались от лёгкого похмелья и весело хихикали, кокетничая друг с другом. Она сморгнула глазами выпавшие ресницы и убрала с лица волосы. Джона рядом не оказалось, но на подвесном столике лежала записка от него, из которой было ясно, что он вышел покурить в отдельную комнату, чтобы позволить ей хорошенько выспаться перед приездом в Ванкувер. Камила наткнулась на раскуроченную, вывернутую наизнанку газету с одной вырванной страницей, и догадалась, что он сделал это, так как ему не понравилась очередная лживая статья «жёлтой» прессы. Она аккуратно привела в порядок эту газету и сложила пополам на столе. Затем откинулась назад и закрыла глаза, пытаясь заснуть и увидеть другой сон, потому что это воспоминание о свадьбе было не из приятных в её жизни. Но сон всё никак не приходил. Она лежала с закрытыми глазами, перетирая новые странные мысли в своей голове, притворялась спящей, чтобы муж не отягощал её расспросами и ухаживаниями, и несколько раз мысленно повторяла одну и ту же фразу: «Это всего лишь сон».
С тех пор ей снились разные сны: ночные кошмары, приятные воспоминания, грустные фрагменты историй из прошлого или просто всякая ерунда, не имеющая отношения к реальности, но ей больше никогда не снилась свадьба.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...)
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=270904
рубрика: Проза, Сюжетные, драматургические стихи
дата поступления 19.07.2011
Свята Оранто, рятуй Софію!
До неба руки свої здійми!
Благословенну залиш надію,
І Україну не обмини!
Молись за неї до Бога й світу
Щодня й щоночі, і кожну мить!
Священним словом із заповіту
Вкажи, як треба її любить!
Свята заступнице, дай нам сили
Пройти вибоїсту нашу путь,
Щоб Україна зорю зустріла,
Якій потому вовіки буть!
Пречиста мати, здійми полуду
Із оченяток твоїх дітей.
І хай побачать святе усюди,
І святість збудить нехай людей.
Софія Київська знов воскресне
І зачарує Вкраїні зір.
І нам Оранта стежки охрестить,
Що устрашається лютий звір.
Свята Оранто, рятуй Софію!
До неба руки свої здійми!
Благословенну залиш надію,
І Україну не обмини!
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=270782
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 18.07.2011
Краю рідний, Україна!
Влада їсть твоє нутро,
Викорчовує калину
І висушує Дніпро.
Виїдає душу людям
Обіцянками без дна,
Прориває ними груди
І виймає з них серця.
„Треба, друзі, потерпіти,
Бо нам важко працювать!”
Скільки можна вже терпіти,
Скільки будьмо бідувать?
Дев’ятнадцять років вільні,
Незалежні, – а раби;
Наче з виду самостійні,
А насправді – боржники!
Як той борг його віддати,
Як кишеня чимала
У міністра й депутата,
Й потребує хабара?
Як відчути тую волю,
Як нам вішають ярмо
Поводирі й браття свої
І сміються тільки-но?...
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=270781
рубрика: Поезія, Громадянська лірика
дата поступления 18.07.2011
Не плач, Вкраїно, а смійся краще
На зло й ненависть своїх катів!
Не плач, рибчино! Той плач нінащо,
Летить хай полем за сто світів!
Тужіння й скарги сховай, Вкраїно!
Хай ворог бачить твій пишний цвіт,
Твоє пан-жито й твою калину,
Щоб він від люті змарнів і зблід!
Облиш страждання – співай, Вкраїно!
І хай лунає твій жвавий спів,
Щоб чутно було за полонину,
Що біль нестерпний нас не зломив!
Радій, Вкраїно, кохана мати!
Стоять за землю твої сини,
Які спроможні життя віддати,
Аби не збули тебе краси!
Здійміть же прапор під небо біле,
Блакитно-жовтеє знамено!
Вкраїна-мати на сильних крилах
Несе і сіє своє зерно!
Отож воно вже зросте на волі,
В промінні сонця і в буйстві трав,
Як світоч наш, без талану й долі
Тарас Шевченко колись зростав!
І гряне грім по усій країні,
І змінить вітер свій напрям вмить!
Душа народу неопалима
Вогнем вовіки віків горить!
І знищить вогнище те шалене
Усю ту скверну, що знав народ!
Зазеленіють в країні клени
І зашумить знов старий Дніпро!
Моя державо, не плач, сердешна,
Хоча у тебе і хресна путь.
Дивись в майбутнє! Живи прийдешнім!
Зростай, як діти твої ростуть!
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=270719
рубрика: Поезія, Патріотичні вірші
дата поступления 17.07.2011
Місця – за „Так!”
Тут щось не так –
Збивають потяги.
Доба відзнак –
Біжать на знак
Політики-вожді.
Тропа в ровах –
Ногою – мах,
Перескочить з коня.
Думки в парах –
Бунти ватаг –
Руйнується земля.
Прискок – і скок,
Один заскок
З трибуни – у підвал.
Безпечний ток –
Важкий мішок,
Щербатий трибунал.
Солодкий мед –
Лише вперед,
Ножами по квітках.
Ідейний злет –
За кулемет,
Майбутнє у руках.
Подій потік –
За роком рік
Ніяких змін не жди.
Злодій утік,
Годинник – тік,
Тікатиме завжди.
23 жовтня 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=270715
рубрика: Поезія, Сатира
дата поступления 17.07.2011
Во власти мелочных прелюдий
Душа святые струны рвет,
И погибает – точно люди,
В чьих душах песнь уж не живет.
Как тени, бродят души миром,
В надежде, что спасенье есть.
И лишь испитым эликсиром
Их опьянение не счесть.
Они молят безмолвно в муках,
В нескрытой жалости за то,
Что познавать сию науку
Их было вверено во зло.
Оно научит… только грезы
Уйдут во тьму со звуком струн,
Оставив мелочные слезы –
Приспособленцев хладных лун.
О, Власть! Она авторитетна.
Она трагична и горька.
Она – начало только где-то
Уже рожденного раба.
Она дана во грех на что-то.
Как вечный суд она дана.
Она – мечта для идиота.
О, Власть! Она – мечта раба!
Заметно тише звуки струнных
Воспламененных прежде душ,
Когда во мрак по миле лунной
На ощупь рвутся души уж.
И как скрываются в том мраке,
Как, утопая, не вопят;
И как им Власть в блестящем фраке
С жестокой тягой режет взгляд.
Мещанским взором уповая,
Они ей шепчут: «Уходи!..»
И поведет тропа прямая
Их к смерти божеской струны.
8 апреля, 2011 год
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=270537
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 16.07.2011
Расцветает небо бирюзою,
Разнотравьем облачным кипит,
А под ним беспечною игрою
Море с тишиною говорит.
Шепчет ей его лазурный берег
Серебром намокшего песка
То, что только ей покорно вверит
Сумрачная душная тоска.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=270483
рубрика: Поезія, Пейзажная лирика
дата поступления 16.07.2011
Поема про кохання
(За мотивами російської народної казки „Лелека і Чапля”)
ПРОЛОГ
Автор:
Ділити навпіл можна все на світі,
Весь світ можливо навпіл поділить.
Та спробуйте кохання розділити,
Одразу чомусь серце заболить.
Охопить полум’яною стіною,
Квітки в душі безжально попалить,
Великий світ умиється сльозою –
Любов не можна надвоє ділить.
***
Вони любов хотіли розділити
Так само, як і інші почуття.
Простіше так і легше в світи жити,
Та буде ж хіба краще те життя?..
ВІН:
Вона пішла. Навіщо далі жити.. –
Так думав я, почувши грюк дверей.
Волів би я кохання відродити,
Та де там!.. – не знаходилось ідей.
Я сів, як оглашенний, на підлогу
З цигаркою в ослабленій руці,
Занурився у внутрішню барлогу
Моїй душі, спустошеній суціль.
Згадав, що відбулось напередодні,
І раптом її дихання відчув,
Гаряче, тепле... потім вже холодне,
Яке згасило ніжності свічу.
Невже кохання пристрасне умерло?
Чому воно так мало прожило?..
Неначе не було ні зла, ні скверни –
Воно було чистесеньке , як скло!
Із тими потаємними думками
Знайшла мене дрімота золота.
А як уже прийшов було до тями,
В моє життя знов втрутилась вона.
ВОНА:
Пробач мені, коханий! До нестями
Люблю тебе, як дощ суха земля.
Блукала я у тьмі межі світами
І краялася душенька моя.
Боліло моє серце без кохання,
Спустошене, зруйноване ущент!
Я ставила кумедні запитання...
Хто я була без тебе в той момент?..
ВІН:
Вона до мене кинулась в обійми
І я хотів пробачити її.
Та гордість клята!.. Каяття не прийме,
Зневірює людину до снаги.
Пауза.
Я не пробачив. Відштовхнув від себе...
ВОНА:
Переді мною двері прочинив.
ВІН:
Я не пробачив. Їй було це треба,
А я натомість боляче зробив.
ВОНА:
І я пішла, як Чапля від Лелеки
Із горіччю ковтаючи біду.
Надворі ніч. Зірки такі далекі!..
Я разом з ними з неба упаду.
ВІН:
Я довго міркував над тим, що сталось.
Чому я відпустив її, чому?..
Здається, щось у серці обірвалось
І потяглось у чорну пустоту.
Тоді надвір я вибіг, повний жаху,
Що раптом її втратив назавжди.
Немає слів для висловлення страху,
Який тримав в ту мить мої думки.
Пауза.
Прибіг до неї, кинувся у ноги
І довго-довго руки цілував...
ВОНА:
А я була під владою тривоги,
Коли мене він палко обіймав.
ВІН:
Пробач!.. Без тебе світ мені не милий!
До тебе всіма стежками прийду.
Позич мені святії пишні крила –
Я здалека до тебе прилечу.
Знайду тебе і в Пеклі і у Раю,
На образ твій молитимусь добу...
Лиш доручи життя своє, благаю,
І я тебе в конання уберу!
ВОНА:
Та я мовчала, дивлячись з-під лоба,
Бринів далекий струмінь в глибині.
Я слухала... і чулася подоба
Колишнього кохання у мені.
Пауза.
Нічого я йому не відказала.
ВІН:
Я знав, що не пробачила вона...
Любов мене від неї не пускала,
А злість мене штовхала звідтіля.
Пауза.
І я пішов, так схожий на лелеку,
Який колись до чаплі відходив.
Стежину до минулого далеку
В своєму сяйві місяць потопив.
ВОНА:
Мені чогось згадалась тая казка
Про Чаплю і Лелеку, у якій
Кохання обернулось на образу,
Фінал якої досить був сумний.
ВІН:
Не може це тривати нескінченно! –
Подумав я... І раптом обернувсь,
Почувши рідний голос достеменний
Й від радощів собою сам забувсь.
Вона була, як янгол серед ночі!
Стояла і дивилася без слів.
ВОНА:
Дивилася в його блакитні очі,
Якими він в ту мить мене зустрів.
Автор:
Настала раптом тиша незвичайна,
Боялось щось порушити цю мить.
Останню мить, єдину, визначальну,
Яка кохання здатна запалить.
В очікуванні дива стало тихо,
Завмерла метушнина й голоси,
Спинилися, послабли й зовсім зникли
Завади й перепони для краси.
Краси ще не померлого кохання,
Краси, яка у кожному горить...
Дозволите мені одне прохання?..
Будь ласка, повну тишу утворіть.
ВОНА:
Прошу тебе, зажди лише хвилину,
А потім, якщо вирішиш іти,
Забудь цю ненависную годину,
Коли для мене втраченим став ти.
ВІН:
Чекаю. Говори. Та тільки швидко,
Не маю часу слухати докір.
Мені вже від життя самого бридко!
Чи вмерти вже йому наперекір?...
ВОНА (кидається до нього):
Не смій казати сього навіть з жартом!
Чи то мені з тобою помирать?..
Кохання – боротьби за нього варте,
Невже ж поразку смертю зустрічать?..
(повільно відходить від нього)
Пробач!.. Та не за сварку тую кляту –
За гордість, за зневагу, за брехню,
За те, що не змогла тобі сказати,
Як віддано і палко я люблю!..
Пробач за всі образи ненавмисні,
За біль, який тобі я завдала.
Ти дарував кохання безкорисно,
А я його не гідною була.
Пауза.
Тепер я можу вільно говорити,
Не шепотом, а гучно, з почуттям.
Дозволь мені кохання відтворити,
Яке нам подароване життям.
Дозволь мені все виправити зараз,
У нас іще попереду життя
Для того, щоб створить кохання нарис
Без бруду і буденного сміття.
Пауза.
Дозволиш?..
ВІН:
Вона випрямилась струнко,
Вперед до мене руки простягла.
Вона була для мене подарунком,
Коханням усього мого життя.
І я відчув кохання неподільність,
Його неперевершеную суть,
Його непередбачену мінливість...
Хто не кохав – ті віри і не ймуть.
Пауза.
Я мовчки підійшов. Спинився поряд.
Вловив осяйний блиск її єства,
Вона в цю мить була така прозора,
Мов кулька із повітряного скла.
Я ніжно обійняв її за плечі,
Вона мене за руку узяла.
Я запитав: „Ходімо у далечінь?”.
„Ходім”, - вона мені відповіла.
Епілог
Автор:
Ось так ми і дізнались про кохання,
Яке не можна надвоє ділить.
Чи є у вас які-небудь питання?
Немає?.. Тож повернемось у мить,
Коли ділити можна все на світі,
Весь світ можливо навпіл поділить,
Та спробуйте кохання розділити,
А потім світ без нього уявить?...
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=270391
рубрика: Поезія, Поема
дата поступления 15.07.2011
Рождение искусства
(Гимн)
Все люди знают о грехе,
В каком живут и процветают,
В каком мать сына порождает,
В котором гибнут на войне.
Все знают истинную кару,
Те, кто греха не избежал;
Кого наказывают даром,
Вонзив предательский кинжал.
Те, кто вслепую принимает
Порока яд, что травит ум;
Кто мёртв уже, но убивает,
Во власти богохульных дум.
Кому известен Божий путь,
Когда душа выходит в свет,
Когда вольна она тонуть
В безумном сладострастье лет.
В цветках её томится жизнь,
В незрелых их бутонах, близ
озёр застенчивых и рек,
Где не ступает человек;
Где зверь не ищет себе кров,
Где птицы крыльями не бьют,
Где мир воды и мир цветов,
Какие воду эту пьют.
Из их созревших лепестков
Струится дивный аромат.
Им не видать оков, тисков,
Что источают гибель, смрад.
В их лоне музыка томится,
Искусство в душах их живёт;
Оно и зверем обратится,
И птицей пустится в полёт.
Оно прельщает взор хотеньем
Идти по праведным путям;
Сразит стрелою умиленья,
Гонцом промчится по тропам.
Оно не знает силы страха,
Живя лишь благостью одной,
И не пытает смерти, краха –
Оно живёт своей душой!
Своей душой, в цветке рожденной,
В бутоне выношенной впрок,
Душой земною, окрылённой,
Какой любить настанет срок.
Искусство! Кто о нем не знает,
Тот не узнает никогда,
Как так – шальным огнём пылает,
Душа помятого цветка?
Тот не узнает, кто не верит
В явление живого чуда,
А кто не верит, тот не смерит
Величину богатства в людях.
Искусство! Утром оно молвит,
Глаголет, сетует, внушает;
К полудню ж тихо отступает
И как бы с боку наблюдает
За теми, кто его попомнит.
А только клонит день к закату, –
Искусство тает на глазах,
Упомянув о новой дате
Рожденья своего в цветках.
Оно бесчинствует, как буря
И манит, манит, как порок.
В небесной, ангельской глазури
Великий ум так одинок!
Кому приходится без боли
Рожать невинное дитя?
Кому достанет силы, воли
Идти по праведным путям?
Кто на карнизе, рядом с бездной
Одним лишь духом устоит?
Кто на порог в свой дом любезно
Блудницу на ночь пригласит?..
Кто страждущим окажет милость, –
Излечит хворь души своей.
Тогда, как сердце слабо билось –
Забьется чаще и сильней!
Искусство в этом не откажет,
Сзовёт на помощь дань веков,
И тайну истины расскажет,
И отпугнёт огнем волков.
И Божий путь во тьме укажет,
И «в добрый путь» благословит.
Костьми на грех людской низляжет,
Но человека оградит.
Настанет день, когда искусство
Заполнит всё, где было пусто.
И там, где грех живет вовек –
Восторжествует Человек!
***
Земная любовь
Я помню день, когда явилась Ты во златном блеске,
Когда безмолвный ангел красоты с подъёмным треском
Взлетел, чтобы хвалу Тебе восславить
И памятник Любви Земной поставить.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=270386
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 15.07.2011
Посвящение Александру
Тропою, огнем стальных копий прожженной,
Шагает исполненный гневом герой
Под клич победивших и плач побежденных –
Окончился смертный их бой.
Повержены персы и Греция правит
всем миром, а мир в благородных руках,
Что славу победы великой оставят
Навеки на серых камнях.
Вот царь-честолюбец вступает в границы
Земель покоренных извечных врагов,
И слава его благовоньем струится
До сонма бессмертных богов.
И празднуют греки исконную волю:
Скорбят и ликуют, и реки вина
как воду льют в кубки на пиршестве вволю.
Воистину: воля свята!
Настанет минута, и спросят потомки:
«За что вы сражались, на гибель идя?»
И скажут ответ гордо воины громкий:
«За волю всей Греции и за царя!».
Воину Великой Македонии
и Трои
посвящается…
«Удача благоволит храбрым»
Вергилий «Энеида»
«Удача сопутствует храбрым» –
Глаза открыла Кассандра.
Идут македонцы с кличем:
«За Грецию! За Александра!»
Над полем тем вьется сокол,
Где в битву вступила Троя.
Лежит в темноте Патрокл,
А слава летит к герою.
В десятый год Троя пала
И пала с главы корона.
Тогда вдалеке играла
Кифара у Аполлона.
Кровавые битвы стягом
Шлют мойры, за грех снедая,
Но с тем и в сердца отвагу
В бою храбрецам вселяя.
И смело шагает воин
На пир к самому Аиду,
Моля о защите Зевса,
О счастье моля Киприду.
«Пусть Арес с ним ввек прибудет!» –
Пустила слезу Кассандра.
Сражаться он вечно будет
За Грецию, за Александра.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=270253
рубрика: Поезія, Историческая лирика
дата поступления 14.07.2011
Боже мій, яке сіре небо! Схоже на моє життя, на моє обличчя, що кожного дня глузує з мене у дзеркалі, вона до болю виразно копіює мою душу, гнилу, ушкоджену скверною, отруйну. Я погано пам’ятаю, коли я востаннє бачила моє небо блакитно-білим з перламутровими хмарами і іскристими скалками, я чомусь не можу пригадати, коли у ньому востаннє курликали лелеки – мої українські друзі і жайворонки вітали чарівний візит Лялі. „Покиньте санчата, візьміть воза!” – кричали б навкруги діти. Коли це було? Не пам’ятаю...
Я опустила очі долу і розстібнула гаманець, протягуючи зім’яті брудні гроші байдужій продавщиці. Я щойно купила собі смерть, отруйну речовину, що шкварить мої легені щодня, як сало на сковорідці хижий вогонь. За звичайним ланцюгом подій я відійшла від того пекельного місця і попрямувала знайомою стежкою, що вела в нікуди. Дорогою я відкрила цю огидну річ, як лукава Пандора колись відкрила людству страшні біди. Та вона хоч залишила їм надію, а от я собі нічого не залишаю, навіть вибору.
Тягну першу... „Ой, така молода, а вже пропаща” – чую далекий жіночий голос, що семимильними кроками наближується до мене і от-от підхопить у вихор докорів і ганьби. Ох, як мене погано... Та не від того, що докоряють, а від того, що я більше не хазяйка своєї долі. Раніше хвалилася перед друзями, що, мовляв подивитесь – спробую і полишу. Аж ні, де там! Не думала навіть, що моє зухвальство призведе до покірного рабства і, на жаль, я не маю коштів, щоб відкупитися. Та хіба ж є у світі такі кошти? Всі вони отут, в моїй голові, що в’їлися і розчинилися без суду і слідства. О, якби я могла судити їх, я б засудила весь світ, знищила усю ту кляту отрути з усіма „пекельними місцями” і байдужими продавщицями. Це я вже нарікаю на долю через безвихідь. Хіба ж вони винні, ті продавщиці, що їм байдуже, хіба ж вони породжували в мені зухвальство?.. Життя таке. Та й воно не винне! Чому, якщо у когось щось не виходить, або ж йде не так, людство одразу кепкує на життя? Воно подароване Богом і природою, щоб ми не губили його, як я, не травили, як я, не вкорочували щодня унормованими дозами отрути, як я. Я! Я! Я! Хочу повторювати цю літеру, останню в алфавіті, щоб залишити у пам’яті її слабке відлуння, бо ж воно невдовзі стане для мене дійсно останнім.
Тягну другу... О, в мене закінчилися сірники. Дивлюсь на всі боки, визираючи перехожих, але нікого не бачу. Що робити? Мене охоплює страшенний гнів, я ладна рознести до біса увесь світ, з’їсти його живцем, розідрати себе до крові, аби отримати бажане.
Туман спускається на мене згори і я потопаю у ньому, захлинаючись у злості. Бачу щось віддалене, якийсь темний силует вдалині, йду до нього з надією, наче до святині, до церковної ікони, щоб припасти, цілувати заляпану ризу, аби злікувати роз’ятрену душу. І тільки коли підійшла зовсім близько, побачила перед собою залізний стовп з написом: „Не палити!”
Вже сутеніло. Я йшла пустою вулицею і тихенько божеволіла від свого життя. Я знала, що вмираю, хоч би ж тільки швидко, а то вже й на те не заслуговую. Аж раптом хтось мене як вдарив по влечу – я аж підскочила від несподіванки і жаху. „Привіт! Запальничка є?” – запитав хтось незнайомий, на вигляд схожий на безпритульного, брудний весь, огидний, у драній одежі і смердючими космами. „Ні” – коротко обрізала я і пішла собі, лаючись від безталання. Ще одна загибла душа. Як і я. Але мені чомусь неприємно поряд з ним, хоча я розумію, що моє становище залишає бажати кращого, ні, навіть вже нічого не залишає. Так-так, я либонь не знайду сьогодні сірники...
Дійшла додому. Впала на диван перед телевізором. А ось і сірники! Взяла. Підпалила. Травлюся знов. О, як приємно помирати так!..
Тягну третю....
Четверту...
П’яту....
Останню. Я спеціально взяла все, щоб померти одразу, бо ж легені мої, як терен, колючі і чорні, а ще від ним терпне тіло і в’яне душа. Я не хочу помирати повільно, бо я – не рослина, я відчуваю те, що кінець надто близько, адже отрута діє протягом двадцяти років. Я втратила все, як наркоман, залежна і безпорадна. Я рабиня перед цією силою, перед власне її могутністю. Я не господарка долі, а зухвала лялька, що співала дурні пісеньки, поки не стала батарейка.
Повільно закриваю очі і потрапляю у справжній вихор туману. Болить голова, але я знаю, що це ненадовго. Я сподіваюся, що більше не буду відчувати болю. Я засинаю.
Завтра світло вдарить по небу і розгонить сіру мару. Білі хмари вкриють його блакитну гаму і заіскряться прозорими скалками. Жайворонки співатимуть весняні пісні і прославлятимуть тепло. І так до безкінечності. Колись повинне було настати це прозріння і хай люди бачать його наново кожного дня. Хай підіймають очі до неба, перш ніж дивитися в байдужі очі продавщиця, хай знають, як треба жити, щоб не засинати під шепіт самотності у могильній тиші. Я хочу, щоб вони бачили, чули і знали. І жили. А я, на жаль, вже ніколи цього не побачу.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=270245
рубрика: Проза, Вірші, що не увійшли до рубрики
дата поступления 14.07.2011
Спочатку був ліс. Все цвірінькало й грало,
Дерева стояли в зеленім цвіту,
Гілками й листами весну зустрічали,
Як дівку палку й молоду.
Водиця у річці лилась і крутила,
Прозора дзеленчала гладь;
Струмочком, як промінцем вилася й била
Та й пісню свою затягла.
Журчала, пручалася, скиглила, нила
Крізь камінь б’ючись за життя
До того, як стежку собі проробила
У жваве й співоче буття.
Збігалися звіри до того струмочку
Водицею вмитися й пити її,
Сповзались комахи із різних куточків
І птиць налітали зграї.
Усе тут немовбито вийшло із Раю,
Щоб Рай оселити на нашій землі.
І навіть повітря підлещує з гаю
Думки й сподівання про те запашні.
А десь на галявині вижато з сонця
Ласкаве проміння – квітки польові,
Як очі в дівчини прядуть крізь віконце –
Волошки дзвенять голубі.
Ще тут коливаються білі билинки,
Ромашки, барвінки, полин, сон-трава,
Сонливо підводять зелені стеблинки
Кульбабки, чабрець, мурава...
Вони між собою шепочуться стиха,
Що їх не зів’яне краса,
Що вік не побачить раптового лиха
Незаймана воля рясна.
Квітчайтесь, дівчата, поки є те диво,
Поки є, що в коси вплести,
Поки Земля наша зелена й вродлива
І душу є де відвести!
Дедалі все нижче схиляється вечір,
Вже вітер гуляє по вільних степах,
Темнота спускається, наче на плечі
Дівочі, мов хустка по ніжних руках.
Вона обіймає і ніжно лоскоче
Зелене багатство лісного скарбу,
Немовбито коси дівочі тріпоче
На лагідним теплім вітру.
Аж ось прокидається знову природа,
Вже літо її зустрічає красне!
Невпинний рух дива, небачений зроду
Під небом усміхненим. Сонце ясне!
Птахи знов співають у кронах про світло,
Що весь ліс огорнутий ним постає,
Що кольором рідкісним, різним привітно
Хмаринка у небі до них заграє.
Сріблясте мереживо! – то павутиння
Застигло між двох білостовпних тополь,
Лише вітерець легкодухий полине –
Йому тільки знятися з місця дозволь!..
Дівчата, дівчата, вбирайтесь благенько
Та швидко по ягоди в ліс, по гриби
Бо час сього дива, на жаль, коротенький –
А ми неуважні до нього завжди.
Настала вже осінь. Листопад кружляє,
Залиті стежини осіннім дощем,
І ліс, мов під воду, у сон поринає,
Щоб стати мовчазним, німим глядачем.
Птахи вже покинули рідні домівки,
Не чутно і голосу диких тварин,
Дерева спустили додолу голівки
Та й гнуться під вітром скаженим, сирим...
І все ж та осіння картина потайки
Все одно леліє душевне тепло,
А серце скуйовджують подумок зграйки:
Живи, бездоганна красо!
Минає у лісі іще одна нічка
І дні проростають корінням,
А там вже й зима котить холоду бричку
Мете по стежках хуртовинням.
Галявина біла, немов наречена,
Під снігом, неначе від щастя тремтить.
Земля після спеки суха й попечена
Тепер досхочу може спрагу втопить.
Оголені чорні дерева на варті
Боронять морозний зимовий спокій
В строю, наче шани найвищої вартий
Надійний завжди вартовий.
На білому небі вже кволе проміння
Розсіє останнюю силу тепла,
А далі надійде глибоке смирення
До того, як прийде весна.
А чи вона прийде? Якби ж то побачить
Хоч раз ще зелені дерева в цвіту!
А що, як природа цей раз не пробачить,
Що люди руйнують її, молоду?!
І кожного дня все частіше питання
Лунає: чи буде наступна весна?
І кожного разу блідим сподіванням
Природа у відповідь нам відказа.
Ой, людочки-люде, заплачемо гірко
Колись через те, що образили ліс,
А діти заплатять ще більше, повірте,
За те, що сей острах над лісом навис.
Був ліс... І була найщасливіша днина,
І звірів скрізь чутно було голоси,
А потім... А потім з’явилась людина
І ліс почав швидко збуватись краси.
У лісі вона ненажерливим звіром
Винищує все, що належить не їй,
Не знає вона ні обмежень, ні міри –
Усе підвести їй потрібно під свій
Вимірник, і того не стане кнуру,
Що жолуді їсть, ще й коріння
Підриє копитом під примхи й чвару,
Зруйнує за власним велінням.
Вона, як той вовк, на беззахисну жертву
Зубами скрегоче, аби не втекла;
І кожної миті хапається зжерти,
Почувши дух крові – питиме до дна!
Якщо не зарадить – замруть на століття
Тварин і птахів, і рослин голосів.
Великі міста, мегаполіси сміттям
Забруднять і винищать безліч лісів!
Підуть у нікуди широкі простори,
Малюнки лише збережуть їхній вид.
Відходи заводів і фабрик спотворять
Людського життя та здоров’я плід.
Дівчата і хлопці, братайтесь сьогодні,
Рятуйте сьогодні майбутнє своє,
Бо завтра вже будуть пустелі безводні
У річках, де вчора вмивали лице!
Де звіри учора пили ще водицю –
Там завтра вже буде отрута і бруд,
А в полі, де дівки квітчали косиці –
Рослини й квітки тракторами зітруть!
Де кожного року, у будь-яку пору
Дерева легені Землі боронять –
Там завтра – пеньків нескінченнеє море,
Що чорними плямами мовчки стоять.
Якщо не врятуємо зараз природу,
То сплатимо дорогу їй ціну:
Почнуть висихати й труїтися води,
А дим все повітря затягне в пітьму.
Ефект парниковий, озонові діри,
І посухи, й повні, кислотні дощі –
Усе це над людством займеться у вирій,
Як вища образа природи душі.
Вовки, а не люди, що гублять природу,
Що задля наживи вбивають її!
Нажива... випалює душу народу,
Як чорний вогонь пожирає ліси.
Не будьмо вовками, бо ми ж таки люди,
Давайте сьогодні ставати людьми,
Бо завтра нам лихо великеє буде,
Тому що ми лісу усі дітлахи!
13-14 березня 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=269909
рубрика: Поезія, Пейзажна лірика
дата поступления 12.07.2011
Цикл патріотичних віршів „УКРАЇНА”
Українська держава
Доки живе українське мистецтво,
Доти й сама Україна жива!
З віку у вік набуває безсмертя,
Як набувають безсмертя слова.
Доки живе українська культура,
Доти слов’янський народ не умре!
З віку у вік переходить у спадок
В душах вже наших онуків живе.
Доки живе українськая мова,
Доти і серце палає вогнем!
Пишуть книжки і навчається молодь
Щось вносить в мову своє день за днем.
Доки живе українська завзятість,
Доти в не всохне козацька душа!
Наші нащадки підтверджують ділом
Те, що країна і досі жива!
Доти жива українська держава,
Доки надія палає в серцях,
Доки її невмирущая слава
Вітром гуляє по вільних степах.
Листопад, 2009 рік.
***
Наша рідная земля
Синє небо й жовте поле
Є колискою життя,
Рятувальне наше коло
Наша рідная земля.
Нива золотом заграє,
Соловейко заспіва –
Найдорожче все плекає
Наша рідная земля.
Вітер шелест підіймає
Із-за пагорбів в степу.
Швидкоплинний день рушає
У нічну холодну тьму.
У пітьмі лякають тіні,
Постає німа стіна.
Та коли світанок вплине –
Україна ожива!
Знов калина червоніє,
Соловейко знов співа –
Вона вмерти не посміє
Наша рідная земля!
Листопад, 2009 рік.
***
В чому щастя України?
В чому щастя України?
Щастя – в борщику смачному,
У цибулі й буряках,
Щастя – в салі запашному,
У горілці й гарбузах.
Щастя – в святості церквушок,
Щастя – в небі над Дніпром...
В чому щастя України? –
У всьому, що є добром!
Щастя – в усмішці людини,
В соловейчиних піснях,
Щастя – в ниви гущавині,
Щастя – в тиші і вітрах.
У Карпатах вільно б’ється
Серце щастя, як в орла,
Коли каменем несеться
У повітрі, мов стріла.
Щастя – в кожному ковточку
Аромату рідних трав,
Щастя – в рідному куточку,
Що душі притулком став.
Щастя – в щасті Батьківщини,
Щастя – в мирі і красі...
В чому щастя України? –
Щастя – в прожитому дні!
Щастя – у весняних грозах
І у вранішній росі,
У зимовому морозі
І у літній духоті.
Щастя – в кольорі надії
І березових бруньках,
Щастя – в людській славній мрії,
В ясеневих пелюстках.
Щастя – в шелесті шипшини,
У курчанні журавлів...
В чому щастя України? –
В братній єдності братів!
Червень, 2010 рік.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=269725
рубрика: Поезія, Громадянська лірика
дата поступления 11.07.2011
Я приглашаю Вас
на бархатный танец,
Дайте же руку скорей мне в ладонь!
Пока играет этот вальс!
Пока пульс бьется в такт
Ваш и мой.
Пока зал сей наполнен игрой
И гармонией света и тени.
Не ждите цельности –
ведь это только танец!
Он Вас прославит легкостью пера.
Не ждите обещаний и признаний!
Не забывайте: это лишь игра.
Я приглашаю Вас.
Дарую Вам блаженство!
И право выбора за Вами,
без отрицаний и укоров.
Вы возражаете? Уйду без разговоров.
А Вы?
Что с Вами станет...
в этот вечер?..
Вы сможете блюсти порядок вещи,
И так держать свой внешний вид и стан,
Как будто не случалось этой речи
из уст моих дрожащей нотой сердца?..
Мое аллегро – это ли не шарж?
Так что же, Вы – Гоморра, не смеетесь!?..
Я…
все еще стою…
здесь…
среди взоров…
И…
…приглашаю Вас на танец,
Как перед тем ловила взгляды Ваши сквозь вуаль
И слушала дыханье сквозь молчанье.
К тому я шла, чтоб быть слугой желанья!
Чтоб Вашей, Муза, быть единственной,
с коей
Станцуете Шопена вальс,
И тронете румяный сочный плод,
обвитый змием.
Я…
все еще не двигаюсь…
Взгляните!
Стою! И к Вам тянусь, как ива к реке лучистой
распускает косы!..
Я приглашаю Вас по-прежнему!
Как знать(?):
Быть может, мне отказ уроком станет,
Но я дождусь ответ из Ваших уст!
И если «Да» он будет – устою
Перед желаньем Вас в объятья ввергнуть в танце
И наложить печать Вам на чело.
Зарок даю: подобное исключено из права,
что я блюду:
Ни в чем себе не претить и страсть вкушать,
Как сладкий плод, обвитый змием…
С Письмом я не дружна –
Оно ведь свято!
Во мне же святость сводится к нулю.
Одна лишь вена, что под кожей
пульсирует,
когда я вижу Вас…
Она свята, та вена и тот пульс,
что к Вам,
единственной и неприступной клонит!
О, как он, окаянный, беспокоит
мою праздную душу
И мой крест
ломает,
словно на ветру
визжащем…
Этот вопль, как звуки скрипки, что дала мне Страсть!
Но Вам я не вручу их слушать,
Ведь Вы – глухи,
как люди,
что ломают скрипку,
завидуя свободе скрипача.
Он ведь, как степь! как горы! как поля(!), не ведавшие плуга,
Как реки, где на нерест мчится сельдь!
Как ропот трав и блеск ночных светил!
Он – как огонь, как первовещество,
что и во мне пылает!
Вы что-то молвили?..
Иль мне лишь показалось?..
…ведь я больна
на слух…
Мой слух болит лишь Вами!
И сердце колотается от дум, где
Вы и я
Одни танцуем в зале
Под светом люстр
и божеских огней –
Усталых звезд от холода и неги,
Что крает ум и плоть,
Карает их всежитьем,
карает вечностью!
…и метким мудрым взором
смотрит молча…
И я, поддавшись музыке и чарам
Своих бесплотных и пустых желаний,
Наказана апостольским мечем и ликом Господа,
отвергнувшем меня.
Я пала! Как в свой срок поверглась Троя!
Как пал Икар, случайно крылья опалив!
Как пал Антоний! И как той порою
Немало Клеопатра слез пролив,
ушла за ним…
А страсть царицы Спарты воскресала,
Как восстает из пепла птица Феникс,
Я – не восстану более для Вас!
Когда же до зари не получу ответа,
растаю
с предрассветною звездой,
Испив до половины жар абсента.
Повержена – отнюдь не прощена.
Победа манит все еще!
О, не твердите каждым тихим мигом себе о зле,
ворвавшимся в Ваш мир.
На Вас запрет вины: ведь ангелы чисты!
Они не могут быть виновны, как я и черный демон,
Что мне дорогу выстилает в Ад!
Вы – ангел! Этот нимб над Вашей главою бесконечен,
как и чистота,
с которой беспрестанно
Вы движетесь по жизни,
а затем,
в оставленное место Вам в Раю
переместитесь.
Останется лишь мысль.
Она так незначительна, что Вы легко забудете о ней,
должно быть.
В один из скромных тихих дней, быть может,
украдкой,
невзначай,
и мимоходом,
Вы как-то упомяните о ней.
И тут же рассмеетесь.
«Неужто это впрямь случалось?
Я думала о том,
Чтоб танцевать
бархатный танец?!
Ха-ха-ха-ха!..
Перед людьми?!»
О, люди! Перед ними нужно быть святошей,
Покорною женой и верным другом
В одной личине
лицемерной! Лживой!
Как и их прихвостни-пажи – другие мертвые,
Что землю их целуют! их кресты! их библии!
И раболепствуют, чтоб избежать молвы!
А где душа?.. Они за эту вечность
Научились жить без нее,
И Вас хотят заставить быть ангелом,
Чтобы попасть в их Рай, туда, где все так
«правильно» и «мило»,
Где муж щадит и жалует жену, а дети руки матери целуют
и головой кивают,
Не слушая указов и вопросов.
На все они согласны…точно мертвые,
Молчащие под мергелем могильным.
Это Рай?..
Ха-ха-ха-ха!..
И этот Рай не утомляет Вас,
Когда вкушаете его безвкусный вкус,
И трюистический, и жалкий круг повторов,
Сменяющих друг друга, словно дни недель,
годов,
столетий…
Дав руку мне для танца –
Вы падете
Перед лицом избитых тех личин, и перед Богом их,
негожим правде,
И лицемерными их идолами,
коих презреет Бог-ревнитель.
Но разве Вам не хочется узнать,
Что по ту сторону обмана,
в вечной мгле,
Огонь, которой горит ярче, чем их лампады,
Ведь он открыть на славу всех ветров,
А их свеча – зажата меж дуалистическим мирком
стекла и пыли…
Пыли и стекла…
Я дам Вам зренье!
Излечу слепую доверчивость и праведность гнилую,
Пропитанную смрадом грязной лжи!
Для этого – лишь руку протяните,
Ведь я Вас приглашаю…
Я приглашаю Вас…
Зову и вовлекаю…
В танец под звуки нот Шопена.
Я внемлю слову Вашему, как провиденью
И сну святому, сладостному сну!..
Я приглашаю Вас
...на бархатный танец.
Я жду ответа.
Верую.
И жду…
Вот он – ответ!!!
Я чувствую, как Ваша кровь теплеет, как растет огонь,
разбуженный в Вас танцем,
И как мы кружимся под дивного Шопена!
Я Вашу руку медленно сжимаю и загораюсь,
Но, едва сдержавшись, глаза смыкаю. Не дышу,
Чтоб не коснуться Вашей личной сферы,
И не убить отростки Божьей веры,
что в Вас живет…
О, нет уж – существует!
Ведь Жизнью эту муку звать нельзя.
Открыв глаза, смущаюсь под Вашим пылким взглядом.
Мы танцуем.
Но вот уже
Вы кружите меня,
А под конец гласите: «Поцелуйте!..»
Я замираю. Алею. Тухну, словно пламя под дождем. И холодею.
«Молю! Еще один Шопен!» - дрожит Ваш голос в тени скрипки.
«Я больше не танцую», - говорю.
Вы улыбнулись сквозь сдавленный смех,
А я в блаженстве руку вам целую.
И ухожу с рассветною звездой,
Вас оставляя в пламени рассвета.
Теперь Вы – Истина, так помните о той,
Что до зари ждала от Вас ответа.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=269719
рубрика: Поезія, Поэма
дата поступления 11.07.2011