Вошел он в дом, закрыв дверь на засов, в углу секиру положив, смахнет слезу.
В который раз, сняв черный балахон, на лаву сядет, руки опустив, а мысли - прочь унесут.
В углу портрет наполнит душу болью, воспоминания горячей струйкой крови разнесут
По памяти, которую зовут любовью, в который раз он проклянет свой горький труд!
Он был не молод, когда дерзкую бунтовку, схватив, в темницу ввергли под его надзор,
Такую юную, связав руки бечёвкой, повесили на стену, - ах право же: какой позор?!
- Скажи дитя, ну за какой проступок, должна ты дерзких мук "вкусить вино"?
- Враг государства я! - Взор в потолок потупив, - Насмерть забей меня, коль так предрешено!
Нет, он не мог забить её так просто, хоть мук в своей работе много повидал,
Приказ исполнить было так несносно, но вместо каторги с ней разговор начал.
- Скажи, чем досадила ты вельможам, что вынесли тебе ужасный приговор?
- Я ж говор: враг государства! Предположим, что подожгла я чей-то знатный двор.
- Ответить нечего, поступок право дерзкий. Тогда прошу, скажи, хотя б за что?
- А что ответить? Ты палач их мерзкий! Тебе ль сейчас разве не всё равно?
Не видишь? Дохнем мы под плетью! Для них не люди мы - рабы, скоты, никто!
Лишь отомстить хотела за бесчестье, подбив на бунт, сожгла именье, да вот толку что...
Тогда он молча снял её со стенки, ослабив путы, в углу камеры на нары положил
Закрыв клеть, убежал, не в силах дать оценку: её ответ так сильно поразил!
И вот с тех пор искать он начал способ, чтоб отпустить бунтовку на свободу,
Дать шанс на жизнь девчонке голой-босой, увидь в жизни вновь Солнца восходы!
Собственноручно он писал прошенье, чтобы помиловать столь несмышлёное дитя
В ответ: "Возможно для неё прощенье. Пусть сдаст бунтовщиков, устроивших пожар!"
С "хорошей" вестью поспешил он к девке, та отвернувшись, молвила в отказ:
- Предать друзей? Уж лучше умереть мне, чем выдадут для них смертный указ!
Таким ответом был весьма обескуражен: - Но как? Тебе ведь только жить и жить!
- Зачем мне жизнь, коль буду я предатель? Их имена и спрашивать забудь!
Ты не поймешь, но знай, всех тех, кто стал мне другом - вовек я не смогу предать
Хочешь, замучь меня до смерти, хочешь, живьем режь - немой буду страдать!
В тот день палач остался без ответа, ушел, но замысел он своей не оставлял,
И не у кого тут спросить совета, романтик в нем против тирана бастовал.
В темнице сможет ли она дожить до лета? От голода продукты он ей молча поставлял.
Так трогательно, в глубине души задетый, любовных чувств в нем воспылал пожар.
Все чаще приходил он к заключенной, все чаще приносил в тюрьму цветы.
Бывало, очень часто утомленный, к ней приходил, чтоб рядом просто быть.
Бывало так, часами вел беседу, о вере, о поступках, о любви
Казалось, в камере её смогло и время, на время бешеный свой бег остановить.
И вот она к нему уже совсем привыкла, привычкой той, которую зовут любовью
Стал для неё палач родным и милым, и в камере ей стало жить совсем не больно.
Но музыка для них играла скоро, и вот пришел и ей смертный приказ:
Казнить любимую должны так быстро, принародно! Никто не в силах отменить указ!
- Не плачь любимый - умереть должна я, прошу, что б ты исполнил приговор!
Никто другой! Лишь ты моя услада! Мужайся милый - помни, я всегда с тобой!
Прошу, еще одно, моя отрада, художника - чтоб мой он написал портрет,
На память! Пусть умру, - но не любовь моя! С тобой останется на сотни лет!
В тот день, когда на эшафот взошла, она была прекрасней всех на свете,
Чтоб безболезненно и быстро претворилась казнь, он наточил секиру поострее,
Она лебёдкой опустилась на колени, на плаху голову в смирении склоня,
- Смелей любимый, - не суждено быть вместе! Смахнув слезу, нанёс по шее топором удар...
Прошло семь лет.
Но каждый вечер он, придя с работы, так горько плачет безутешно,
И на портрет любой, ненавидя себя, смотрит, и так проплачет ночь во тьме кромешной.
И раз в неделю он берет бумагу, перо, чернило, сев за стол, под свечку,
Письмо он пишет, будто диалог ведет с ней, от этого ему становится чуть легче:
"Привет любовь моя, ну как тебе на небе? Что делала, и как идут дела?
Ты знаешь, милая, тоскливо на земле мне, и очень туго в жизни без тебя.
И каждый день тебя всё вспоминаю. И в камеру твою опять носил цветы.
К той камере я никого не подпускаю, чтоб сохранить всё так, будто жива ты.
Вчера опять казнили принародно, еще одну восставшую бунтовку,
У неё были длинные твои золотые волосы, и в жизни её тоже твоя концовка...
А на днях на виселице еще одну девушку вздёрнули, с твоими, как небо, ясными голубыми глазами,
И даже нос твой был, немного смешной - курносый. Радостно встретиться с твоими лица чертами.
Ты души их на небе встреть ясным ангелом, когда доберутся до райских ваших обителей,
Ты помоги им там, здесь умерщвленным напрасно, уговори их принять в ваш небесный лик небожителей.
Не знаю милая, получишь ли письмо моё, не ведаю про почту в небесах.
Но все ж, любимая, я верю, что ты знаешь всё! И слышишь плач мой, и мою печаль!
Ты снилась мне опять сегодня милая. Скажи - то ты была, иль просто образ памяти?
Скажи, смогла за смерть свою простить меня? Была при жизни ты, я помню, не злопамятна.
Ты знаешь, то была работа - не предательство! Не я, так был-бы там тогда палач другой.
Уж лучше я, учитывая обстоятельства, тебя на небо, - чем дерзкий кто-нибудь иной.
Не знаю, может ли в Раю быть для меня прощение, за все труды мои, и страшную работу.
Ты там на небе поусердней помолись о мне, я каждый день за тебя в церковь приношу свечу"...
ID:
559028
Рубрика: Поезія, Лірика
дата надходження: 11.02.2015 23:23:01
© дата внесення змiн: 11.02.2015 23:23:01
автор: К.Шепот
Вкажіть причину вашої скарги
|
