|
http://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=263957
Я познакомился с Сергеем Черняевым 1 сентября 1987 года. В этот день мы стали студентами русского филфака Харьковского государственного университета им. А.М. Горького. В те годы мы были весьма коротко знакомы и почти не общались: окончив первый курс, Сергей был призван в ряды Советской Армии, меня же как рожденного во втором полугодии бог миловал, а потом «горбатый» отмазал – своим указом о предоставлении возможности студентам заменить службу в армии обучением на военной кафедре, так что когда он вернулся, я уже учился на третьем курсе. С тех лет мне запомнилась его загадочная, одновременно светлая и ироническая, улыбка, с которой Сергей встречал всё на жизненном пути: видимо, уже в те годы не мог воспринимать окружающую нас действительность без иронии. Узнать друг друга нам предстояло уже после университета, году в 95-ом. Я работал в типографии, и он, узнав об этом, интересовался возможностью распечатать автореферат своей диссертации по философии «Идеи дзен-буддизма в творчестве Дж. Селинджера».
Тогда мы впервые оценили друг друга как собеседники, стали общаться все чаще и чаще, обмениваясь стихами, идеями, видением мира, целиком в стиле «русского дзена» – «за рюмкой чаю», и я полюбил пиво, и научился пить водку под томатный сок. Не знаю, что влекло Сергея ко мне, с моей точки зрения, какой-то творческий и духовный взаимообмен между нами поначалу назвать равноценным было никак нельзя: я находился в глубоком духовном упадке, а он казался мне глыбой, и я, бывало, спрашивал его: «Серега, что ты делаешь рядом со мной, зачем тебе это, ты же просто тратишь время!»
Мне кажется, дружба двух творческих индивидуальностей всегда несет в себе толику соперничества, здоровой состязательности. На этой волне я учился писать все лучше и лучше, и эти стихи посвящал Сереге. И как-то дождался от него: «Да, блин, пора мне вернуться к украинской поэзии, а то ты меня обходишь…» Как я был горд тогда!
Так, с некоторых пор состязательность стала взаимной, пока не перестала нам быть интересной. Мы сидели «у жирафа» (кафе «Жираф» у метро «Героев Труда»), читали друг другу свои последние стихи, Сергей взял мои тексты, чтобы вчитаться, и, возвращая, произнес: «Мы пишем с тобой на нечеловеческом языке». Это было сказано так серьезно! Мы посмотрели друг другу в глаза, поняли друг друга и расхохотались до истерики.
В те последние годы его жизни мы уже и вправду разговаривали в полном смысле слова на едином языке: благодаря Сергею душа моя вспомнила откуда она и восстановила имманентную себе картину мира. Это теософия, Живая Этика, Древняя Мудрость, Учение Махатм…
Когда мы говорим о поэте, речь неизбежно зайдет о масштабе образа. Чем определяется этот масштаб? Следом, оставленным в общественной жизни? В духовной и творческой сферах масштаб фигуры описывается не по отпечатку в почве. Что бы мы ни вспомнили о Сергее Черняеве: учебу, работу, преподавание, науку, быт, общение, Союз писателей, любую общественную нагрузку, – это не весь след. Как известно, для того, чтобы оценить нечто, требуется взглянуть со стороны:
«Лицом к лицу лица не увидать –
Большое видится на расстояньи».
Уйдя от нас на достаточное расстояние, поэт предоставил себя нашей оценке. Кем был Сергей для меня? Скажу: другом; скажу: наставником в поэзии; скажу: духовным учителем. Но все это только слова, каждого из которых, вроде бы, вполне достаточно в качестве резюме отношений с тем или другим хорошим человеком, но даже вместе взятые они не описывают образа моего друга.
Вот сейчас скажу еще несколько слов. Сегодня я вижу Сергея Черняева как емкое, многозначное, полифоничное слово в лексиконе сразу двух языков – русского и украинского. И придет время, когда из таких слов будет складываться живое общение людей.
Последний раз я видел Сережу 30 апреля 2002 года. Тогда он достал из внутреннего кармана пиджака лист бумаги, сложенный вчетверо, на котором были напечатаны 2 стихотворения. Он сказал: «Это последние»,– и мы, как обычно, почитали его последние, мои последние... Как-то так получилось, что этот лист со стихами остался у меня. А смысл слова «последние» до меня дошел лишь на следующий день, когда я узнал о его гибели. Я вспомнил о стихах, раскрыл этот листик и прочел:
Заслышав, как Лазарь сказал Святополку,
Что жизнь – это вечного пламени копоть,
Я солнечный луч вдеваю в иголку,
Чтобы, как прорву, душу заштопать.
Сквозняк изнутри донимает ночами,
Когда растравляю я раны и бреши,
Сезам-камергер громыхает ключами,
Словно фантом, на поминки забредший.
А сердце все ищет тебя, словно полюс
Стрелка магнитная, зная едва ли,
Что тело твое – безымянная полость,
Рожденная в грезах на сеновале.
Мы сходим с ума в придуманном мире
Строго по графику лунных затмений,
Не зная, что вечность, спешащая мимо,
И есть судия и неведомый гений,
Скрытый у идолов в тусклых глазницах,
Давший нам веру в себя и устои.
Все Ангелы бодрствуют. Пусть им приснится
Эдем, не растерзанный пустотою...
Мы много общались с Сергеем на темы сущности, специфики поэзии, природы этого явления. И приходили к амбивалентному выводу. Механизм появления стихов не весьма высок, и если рассматривать поэзию как метод познания и этап духовного роста, то следует признать, что профессиональный уровень поэта требует от него регулярного раздражения частичек своей души, и в конечном счете поэзия – нечто вроде душевного наркотика. Но результат (если это профессиональный результат) всегда по своему значению и содержанию выходит далеко за рамки личности и становится вкладом в общее благо. И тогда этот результат стоит той жертвы, того эксперимента, который проводит над собой автор.
На вопрос «В чем секрет настоящей поэзии?» Сергей отвечал словами Живой Этики, многократно проштудированной им Агни Йоги: «В искренности. Искренность – Храм Истины в человеке».
Сергею Черняеву посвящается:
Друже!
Вчора читав твої вiршi
й згадував нашу останню зустрiч.
Раптом – хтось нiби шибку намилив –
просто в кватирку ввiйшла i сiла
гiлка рясного вишневого цвiту
та й прислухається...
В неї ж на квiтцi такий розумiєш
чорно-жовтавий колючий джмiль
принишк – i собi...
В фарбах вiкна мов з мольберту злетiвши
щось на зразок Моне чи Пiкассо
зграя синичок – жовтi та синi
плями жбурнули на пiдвiконня.
Разом тепер веселiше...
Так ми й сидiли позбувшись часу
дихаючи одним повiтрям
поки вже й не спустилася нiч...
Чтобы дать некоторое представление, каким был Сергей Черняев, тем, кто не знал его лично, я предоставлю еще несколько стихотворений, следующее из которых, как и предыдущее, посвящено ему еще при жизни.
ВИКОНАВЕЦЬ
Знову Гамлет – себе самого,
Двічі на день: уранці й надвечір…
Світ – театр, амплуа – від бога,
Сенс? Були б у порядку речі.
Він хотів би зіграти Ромео,
Та його не бере отрута
Губ Офелії – хіть Королеви
Вбиває вірніше: її не забути.
Ні честь Отелло, ні тінь Командора:
Чоловіки помирають раніше,
Дружини ж їхні міщанське горе
Гріха лицедійства на плівку пишуть.
Він доктору Фаусту щиро заздрить –
Бо, ніби з екранів, з вітрин секондхендів
Душа непродажна чекає від газди
Діда Мороза мішок хеппіенду.
На шию – й у воду, на дно камінням!
Таке й Сатана піднімати не стане.
Невже ви не бачите: ви доти винні,
Доки дивитесь цю виставу!
Одни называли Сергея Гамлетом, другие – Есениным… Когда я это слышу, мне вспоминается притча о слоне и трех слепых, потому что все эти сравнения – только грани или ракурсы фигуры Черняева. Мы все оцениваем целое по его части, когда масштаб фигуры столь велик, что посмотреть на нее со стороны затруднительно. Мало кто знал и еще меньше тех, кто мог постичь уровень знаний, масштаб развития души, воплощенной в человеке, еще в детстве писавшем совершенно потрясающие стихи, в юности исправлявшем ошибки, допущенные издателями Агни Йоги, а в студенческие годы ставшем идейным и интеллектуальным лидером Харьковского Рериховского общества.
Сергей учил меня различать реальность и действительность: истинный источник жизни – внутри нас, а не во вне, и своими творческими кондициями мы обязаны нашему внутреннему человеку, Творцу нас самих. Осмыслить себя Творцом, с полной ответственностью, с радостью и самообладанием, – это и есть вершина человеческого духа.
КОЛИСКОВА ДЛЯ ДРУГА
Сонце ми вигадали з тобою
граючися на батьківській тверді
коли нам не стачало світла
десь на початку вічності.
Міфи то наші сни поміж грою
а ігри в життя зі смертю
то дні і ночі досвітні
зір і заграв сторіч настій.
Випий. Окропом ефірного чаю
заливаю грудного збору
трьохперстну щіпку з лимоном
Місяця в склянці глиняній.
Вранці прокинешся за звичаєм
і почнемо творити море
поринаючи в тепле лоно
світла живого в плині днів.
Знаєш багато ще треба зробити
навкруги ж ні душі живої...
А слухай створімо людину!
З нами весела гратиме...
Нумо друже не спи як убитий
зарано шукати покою.
Вічність розбивши на днини
не маємо часу спати ми.
Так вот, масштаб образа Сергея Черняева таков, что, когда он ушел от нас, мы, его друзья и ученики, в прямом смысле слова не знали, как дальше жить. Очевидно, за годы общения с ним мы не заметили, как Сергей стал для нас не только другом, а несущей опорой всего здания нашего мировосприятия. И с его смертью это здание как-то ритуально обезлюдело. Оскудело. Состарилось. У меня было ощущение, что в моей жизни произошла какая-то фатальная несуразица, и теперь в ней все несоразмерно. Вот например, сижу, вычитываю стихи Черняева, сверяю варианты и фрагменты оставленных им более 10 сборников. Там, кажется, точка не поставлена, там тире не хватает (наверное), там лишний пробел – вроде бы... и вроде бы, все так, по мелочи, но получается, это я его правлю. А должно же быть наоборот!
Последний, незаконченный сборник Сергея носит рабочее название «Речитатив». Стихи в нем собраны такие, что мало сказать «декаданс» – конец света, смертельный приговор миру сему, в котором нет смысла прозябать более ни дня. А ведь он нам их не показывал, не зачитывал. Наверное, потому, что не поняли бы. Ведь он для нас и сейчас живее самих себя. Как писала Леся Українка: «Ні, я не вмру, я буду вічно жити, я в серці маю те, що не вмирає!» Так вот, в сердце Сергея Черняева просто бессмертия больше, чем можно себе представить.
ПАРІ
За просте незнання предмету в питаннях життя і смерті
Та напевно з дурного гумору, не знайшовши «стограм»,
Ти залишив мене навік, як неука, в першій чверті
Укладати крапки й тире в ефір твоїх радіограм.
Я не вчивсь на твоїх уроках і шифру не знаю зовсім,
Мабуть, змалку заклало вуха підвищеним фоном SOS!
Ти навчив мене одного: поет – я пізнав невдовзі! –
Це «Титаніка» гідний єдиний у всьому морі матрос.
Відбиває морзянку розум у клятій двоїчній системі,
Де б не схибив, чи то свідомо обрав з двох одне,– все одно:
Не навчишся співати сліпим Гомером в безодні пустелі –
Й безталанним бурлакою Одіссеєм підеш на дно.
Укладаючи вибране з яві і наві земної тобою,
Розставляю наосліп, речитативом крапки й тире.
Одіссей таки вижив, друзяка! І вдома зустріли героя
Телемах, Пенелопа, а з ними і вірний Ітаці Борей.
А раз так, то з тобою ми ще неодмінно заб’ємо на пиво:
Хто з обох нас мертвіший,– розіб’є, як завжди, наш третій – Сатир.
Коли ти програєш – тоді сам і прав свої речитативи,
Якщо я – розміняю останній талант на пера й папір!
Это стихотворение написано через месяц после гибели друга, и, возможно, сколько-нибудь иллюстрирует, в каком состоянии пребывал, наверное, не я один. Я не знал, как писать, что писать, зачем, кому! А остался сборник незаконченный, который я писал фактически в сотворчестве с ним – ни одно ведь стихотворение не было зачислено мною в строй, не пройдя ОТК Сергея Черняева. А теперь Сергея нет, и руки опустились.
Так не понятно как прошло полгода, почти год. И тогда я решил, что буду продолжать писать ему, Сергею.
ЛИСТ ДО ДРУГА
Я віршую чимдалі рідше,
На рядки не шматую папір.
Стали м’язами серця вірші,
Що жива ними плоть-вампір,
А чи втіленим безгомінням,
Суголосним з вічним вогнем?..
Бо наосліп словесні тіні
Розбігаються день за днем.
Ти, мій дуже, лишень послухай
Римородної ватри грай,
Пригорни до грудей мого духу
Камертону чутливішу грань,
Ти скажи, чи так треба й справді?
Бо й хвороба не допіка,
Тільки з того несправжнього травня
Розтеклась твіротворна ріка,
Розтеклась і втратила плавні,
Затопила і небокрай.
На кориті, розбитому в травні,
Я шукаю втрачений рай.
Я, звичайно, приб’юся до суші,
Як нарешті пристав і ти.
Тільки ту, завіршовану, душу
Не знайти мені, не знайти.
ШТАММ ПАМ’ЯТІ
Напишу тобі, напишу!
Ось лишень розтривожу душу.
Вірнопіддано вірші вершу –
Зворушу тебе, друже, й зрушу.
Хай між нами словесна межа –
Віддзеркалень непевних гама –
З язика, мов з леза ножа,
Відіб’ю тобі радіограму.
Її не настигне час –
Життя божевільний блазень.
Хай гостріша з земних образ –
Поез образів образа,–
Напишу тобі, напишу!
Обпалю довгожданим словом.
І в серцевий порину шум,
І в склад кривдогонної крові,
І в куряву рідних хмар,
І в ритми заходу й сходу,
І в нічниць легіон примар,
І в твою поетову вроду.
Прищеплю собі смертний штамм,
Хоч би далі і справді тиша,–
Клянусь, напишу!
А там –
Дивись, може, ще хтось напише...
Напишу тобі, напишу!
http://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=263957
ID:
264124
Рубрика: Поезія, Присвячення
дата надходження: 09.06.2011 16:07:56
© дата внесення змiн: 09.06.2011 16:15:05
автор: Богдан Ант
Вкажіть причину вашої скарги
|
