Я почему-то вспомнил жизнь Ван Гога в его бытность служения церкви в маленьком шахтерском городке. Где ему было просто стыдно не помогать реально , а только читать проповеди. Там он и расстался со своими иллюзиями о руководящей и направляющей, и стал тем Ван Гогом, которого мы помним и любим. Он поступило по тем временам очень дерзко , взяв всю ответственность за свою жизнь на себя. И поделил ее с людьми, им поверив, больше чем церкви – с художниками и друзьями, проститутками и торговцами лавок, крестьянами и почтальонами. Не поднимаясь над ними, и стараясь не падать от боли. А у него было чему болеть. Когда в тебе море и мир эмоций, тонкая кожа и родник сострадания – очень нужна, до боли нужна опора. Или хотя бы мысль. Что где-то тебя принимают и понимают любым, больным и старым, капризным и немощным, гениальным и опустошенным, злым и несчастным.
Любым.
Как говорила Смирнова-Россет, когда ушел Пушкин – мне нужно было просто знать, что он есть. И от этого было легче жить.
Именно таким людям сегодня удивительно тяжело в плену каменного мешка городов. Потому что мир не дал себе засохнуть и пошел в разгул по другой параллели в сторону Мидаса. И как выразился один поэт, порядочные люди сегодня, чтобы выжить, должны сбиваться в стаи. Как Задорнов раньше про то, что добрых людей много, но они плохо группируются.
Но это происходит не из-за каких-то внешних, а внутренних, трансцендентальных и философских причин. Доброта – настоящая, это тихое явление, это порыв, это молчание и деяние, она как любовь, если настоящая, а не для будущего рая, она не кричит о себе, и не публикуется отчетами хвастовства, даже с иронической ссылкой на сукина сына Ай да Пушкина. Поступь доброты тиха и самодостаточна, она скромна и робка, как взгляд на нищего, которому подают и стыдятся, что ему настолько хуже.
Именно поэтому, всегда будет казаться, что она проигрывает в этом мировом шоу.
|
|
