Евтушенко парадоксально прав, когда он говорил, что в России поэт больше, чем поэт. Ну, конечно, если его хорошенько расспросить, то, очевидно, он имел в виду что-то другое – какого-нибудь трибуна, который ведет за собой, увлекает толпу или более организованные массы… Что-то в этом роде. Конечно, я могу ошибаться. Но, зная Евтушенко (его поэзию, конечно, а не его самого), предполагать приходится именно это.
Если у меня есть еще пять минут, то я вам приведу отрицательное доказательство того, что поэт (не только поэт, но и вообще собственно человек) не может осуществляться в жизненной телесной действительности. Это доказательство как факт, который как бы всем известен, привел в своей книжке «Философия искусства» немецкий эстетик и искусствовед Бродер Христиансен. Он говорил, что в пространстве человек видит не художественные произведения, а только внешние произведения: вот эту высеченную глыбу мрамора или раскрашенное полотно. Это происходит потому, что наше мироздание – та сфера, в которой мы действительно осуществляемся как целое человека, – это мироздание структурировано, устроено, и его организация бывает двух типов: тектоническая, если это одноплановая действительность (как наша с вами жизненная действительность), и архитектоническая, если эта сфера двупланная или трехпланная (как словесная сфера). Поэтому, с одной стороны, жизнь, наша пространственно-жизненная действительность, может осуществить очень сложный телесный жизненный организм, а с другой стороны, не может осуществить элементарного детского рисунка, потому что этот рисунок – двупланов: у этого рисунка есть фабульный план (там, где существует какая-нибудь комета с надписью «СССР» и звездой, или елка там, или еще что-нибудь такое, домик с трубой и все такое) и та сфера, в которой существует само это произведение. Она больше, эта сфера, потому что она вмещает в себя вот эту пространственную временную или фабульную действительность. И вот эту архитектонически устроенную сферу можно воспринимать эстетически, можно говорить о ее совершенстве, можно ею любоваться (она красива, возможно), но она точно так же, как и поэт, является в своем недолжном состоянии. Это все последствия того, что эта сфера является превращенной.
Я хочу вам напомнить стихотворение Пушкина «Пророк», где он описывает поэта-пророка, но посмотрите, что он описывает. Предмет его описания не есть нечто благообразное, спокойное, умиротворенное. Это такой космос, или, лучше, – мироздание, которое является страдающим. И поэт или пророк сердца людей жжет, а не гладит. Это не такая мягкая рука, которая успокаивает и усмиряет, а будоражащая и все время что-то требующая от человека. У Толстого есть такое восклицание, по-моему, немножечко нарочитое, – когда он слушал какую-то музыку, то спросил (я думаю, что вслух): «Что хочет от меня эта музыка?»
Вот я высказал здесь некоторые соображения постороннего человека с тем, чтобы сказать, чего мы, посторонние люди, ждем от вас, поэтов. Что мы от вас ожидаем. Не хороших, технически замечательно выполненных стихотворений, а именно такого поэтического бытия, к которому мы присоединяемся, к которому мы стараемся быть причастными и которое нас тоже делает онтологически мощными людьми.
Вот хорошо написать предмет – это можно. Нужно только владеть всеми навыками и умениями. Научиться хорошо писать стихи несложно. Но это будет хорошо написанный предмет. А для поэзии, очевидно, требуется нечто иное. И вот об этом ином я со свойственным филологам косноязычием и пытался вам сказать. Спасибо за внимание.
|
|
