Замок Каменец. Время
Река большой, хоть и тихой, прыти. Себе на уме несветлая гладкость тянет речную грязь как стайки птичек на плаву и на перекатах разрывается на бегущие водяные пелены. Нет в ней нормальной рыбы, стоящей басен и сплетен. Но эта река умеет сделать, чтобы неслучайные взгляды отдавали ей. Потому ее зовут Смотрич: за дар ненасытного зрения. Ему в придачу – мгновенная шутка высоты, вползающей под ноги к тем, кто смотрит.
Дело Смотрича – открывать каменные основы украинского Подолья. Брюзжащее течение проложило себе одному дорогу-каньон, настолько глубокую, что страх от высоты при встрече с ней бывает не таков, как удивление неожиданному простору. Еще дальше раздвинуты его берега – плечи пропасти, застланные густой и живой пеной парка. Прохожие на тощем Новоплановском мостике, ведущем в исторический центр города Каменца-Подольского, глушат тайное желание измерить взглядом тягучую глубь. В нее с шиком летает разная дрянь и портфели с книгами – как упадет, школьники радуются. Туристы нагибаются над худыми перильцами, чтобы среди зеленых плакучих ив, черных скатов крыш с антеннами и суеты рябых кур показалось им ложе Смотрича – водяного змея. Подсаживают на закорки малышей. Расспрашивают о наводнениях и несчастных случаях. Местные отвечают им безразлично. На другом мосту поставлен аттракцион банджи-джампинга для желающих с воплями смешанных чувств сигануть на тросе вперед и вниз. Студенты во дни благого рвения выволакивают тонны мусора со дна обживаемой щели.
Белый отсвет прилепился к разнообразию листьев. Это коронованный гипсовый олень, поставленный и так забытый на краю обрыва. Олень, банальный до незаметности, слушает низкое движение воды.
Прихоть Смотричевого нрава – петля на Восток. Река про себя прикидывает – не вернуться ли? – небрежно поддается настроению и вдоль пройденного русла начинает возвращаться, но, как пуганая, вздрагивает, раздумав. Она шарахается и следует прежним путем от места сомнений, которых не выдержала, закольцевав между двумя правыми берегами устрашающего ущелья остров.
На острове построился Подольский город Каменец и когда-то – некогда прославился как место встречи и ратной сечи креста с полумесяцем. В нем есть университет, аграрная академия, цементный завод и много завлекательного прошлого. Прежний Каменец с наклонными, будто им скользко, улицами, поднимается со скороговоркой Смотрича, как невидимые воды. Ради финансовых целей теперешнего Каменца он удачно вместился в рамку открытки.
Против острова, там, где замыкается петля отчаянного и раскаявшегося Смотрича, Старая крепость сидит на мысу. Ее стены на отклик реке вытянуты в петлю. Башни целые и разрушенные, зрячие и слепые, круглые, квадратные и многоугольные, в надвинутых острых колпаках, с флюгерами-флажками и гербами благотворителей, напрягают шеи и приседают на корточки. Со стороны города крепость представляется как в корзине, развесившей тяжелые бока, выставив головы и головки башен над корзинными краями. Над башнями протянулось поле, и на нем, видны издали, ходят стада.
На старинных картах у Каменца очертания пышной отцветшей гвоздики, ломкой и сохраняемой между страницами. Или тугого засаленного кошеля. Город был торговый. Узел путям семи народов. Здесь постоянно существовали три общины, три магистрата и три рынка. Армяне провожали караваны, толмачили на переговорах, давали деньги, чтобы строить водопровод (вода оказалась кислая и решили, что ни к чему). Поляки отвечали за крепость и в качестве действующей власти блюли регулярную посещаемость лобного места. Русины (иначе – украинцы) берегли свое слово и тайно, и дерзко, торговали беспошлинно по всему Подолью, держали обжорный базар. Шершавая и морщинистая крепость прежде старости работала на свою славу. Пограничный замок на меже двух миров, он же – тюремная жаровня. Кому – красота надежды, для кого – мрак без выхода.
Так жили. Случалось, что жили весело.
Герои
От дней, когда под каменецкую гармонию закрадывалось течение, замку и городу остались два главных героя. Один в кандалах, другой с блестящей сабелькой. Одному принадлежит крепость, другому – костел на площади близко от нее.
Крепость – территория Устима Кармалюка, непокорного невольника и беглого рекрута, народного богатыря и мстителя. За больную лавинную правду, которой ревностно следовал, его заточили в наибольшей, шестиугольной, башне. Так башня получила его имя – роковое, оно ширилось хищным заманчивым шепотом, потемками уходило с пожаров и живилось до часа воровским скрипом в подполе. При солнце всевозможные пичужки гнездятся на деревянном настиле, покрывающем бывшее узилище.
Сотрудники музея должны проводить экскурсии только с группой не меньше трех человек. Некоторые начитанные каменчане пользуются этим. Локоть к локтю со в меру любознательным гостем бегает, залезает на галереи и в подвалы башен мальчишка в закатанных джинсах, пересыпает незапамятными числами "тысяча шестьсот" и "тысяча семьсот". Экскурсионная дама с перекисной шевелюрой, в сарафане с прямыми алыми складками, подметающими землю, посылает вслед конкуренту взгляд бытовой ненависти. Затем она набирает в грудь воздуха и запевает песню одного дыхания "о славной древности и вечной юности города Каменца-Подольского". Рассказ о Кармалюке во дворе крепости, в тени Кармалюковой башни, когда из вихрастой зелени вспыхивает разнокрапчатая бабочка, – хозяйственно-урочный счет пеням и карам, принятым за недолгий срок жизни, и народная песня от первого лица, страдательное самооправдание. В песне – тоска о жинке и детях, оставленных неведомо где, откуда трудно и далеко держатся за них истлевшие канаты его памяти. Кармалюк бежал из крепости. Кончился от пули предателя. А молве предоставил гадать, какая из влюбленных светских дам способствовала вырваться на волю.
Беломраморному памятному знаку воинам-«афганцам» на одной из каменецких площадей приданы черты Кармалюка. Изваян так, будто падает с обрыва, но в полете его тело вот-вот превратится в стрелу молнии, и произойдет это раньше, чем успеет упасть.
Еще другой Кармалюк – при въезде в недалекий город Летичев, где его, преданного, по-разбойничьи погребли во рву кладбища. Стоит плечистый и черный цирковой силач и по-силачьему тянет цепи, а у подножья – букет лютиков.
Кафедральный костел Петра и Павла, возле турецкого минарета, за аркой, которая, по расхожему в туристических местах поверью, исполняет сокровеннейшие желания, бережет славу пана Юрия-Ежи Володыевского, героя последней турецкой осады Каменца. Очарование рыцаря в том, что он считается последним. Ради него очереди путешествующих поляков приезжают в Каменец семьями и автобусами, оставляют монетки в узких, как колбаски, жерлах крепостных пушек. Под городом было жаркое и длительное стояние, турецкие и татарские тьмы взяли город мертвым кольцом. Католические монашки приглядываются из-под ладони к пушечному ядру, – его вмонтировали хитрые зодчие под кровлей одной из башен, – и воображают, что башня именно в ту легендарную осаду набила лоб. Была осада, был обидный невнятный мир, отступление и взрыв в крепости, укор отступникам. Вознесло на облаке взрыва победительную панову душу.
Туристам, если они читали про пана роман Сенкевича или видели фильм Ежи Гофмана, хочется и ждется, чтобы крепость оторвалась от земли. Горячий каравай в корзине стен и башен загудел бы, пронял бы гору дрожью, обернулся бы вокруг себя и повис бы на воздухе, рассыпаясь жгучими горстями разноцветных крошек. Открываешь глаза – на своей горе стоит крепость, из-за обода с башенками курится белый дымок.
Во вратах костела – шевеление света. Пылинки в солнечном луче ведут свой медленный танец. Свернутые стяги потушенными факелами расставлены вдоль скамей. В сводах, на уровне труб органа, готовится ожидание торжества, ослепительного, как звезда над еловыми ветвями, но, как свет от нее, разяще чистого. На стенах видны памятные доски в честь почивших епископов. Латинские вязи пронизали дерево: "Подобен лучезарному ангелу, в небесах воссиявшему". Одна доска, серокаменная, стоит на полу, прислонена к стене нарочито на время. Слова в память последнего рыцаря Посполитой и силуэт всадника на полном скаку, плащ за спиной мнется и наполняется ветром, на шапке с меховым отворотом приколото удалое перышко. Лицо пана Володыевского неизвестно.
Кругленький расторопный учитель в синей куртке – почти слива с бородкой и бачками – водит по костелу. То и дело, прерываясь на полумгновение, он пружинит на согнутое колено перед иконой в простенке или священниками в черных рясах, которые в уголке болтают очень вежливо между собой; при этом показывается его наметившаяся ранняя лысина. Он, кажется, точно был раньше учителем, может быть – учителем истории. Его закрутило, забило, потом отпустило, и он водворился в истинном своем призвании при вратах кафедрального костела, за фигурной аркой, где пышные завитки белого камня и скульптуры с умиленными лицами. Он учтив, он гостеприимен и ненавязчиво проповедует.
Почему доска на полу? Печальное недоразумение. Очень хотелось бы видеть ее на месте подвига пана, то есть в крепости. Директор музея, однако, не впускает доску в крепость. По его убеждению, позиция пана есть акт предательства. Католическая община Каменца оставила мемориальную доску здесь, пока не воцарится счастливое взаимопонимание.
Так ведь Сенкевич пишет, что пан Володыевский был поляк.… Какой же он предатель, если защищал свою державу?
Огоньки нежного вдохновения вспыхивают в глазах учителя. В семнадцатом веке, говорит он, не было важно, кто украинец, кто поляк, а кто турок. Было важно вероисповедание. Даже освободительная борьба Украины начиналась как религиозная война. Есть данные, что пан происходил из местного украинского рода, перешедшего из православия в католичество. Но вправе ли мы осуждать человека, погибшего за веру? Он говорит, на руке его серебрится колечко, от колечка расходятся терновые шипы. Отвергнутый пан молча протестует против пристрастности крепостного начальства.
Бессловесный спор о владении крепостью завис в городе Каменце. Он известен немногим туристам и местным заинтересованным лицам. Город на потеху своим гостям затевает противоборство теней, возрастающих от вечернего солнца. Город тянет ладони к теплу от двух вспышек далекого прошлого. А что если два человека – два настоящих человека, зажегших эти огни, – не с нашей стороны сидят себе в одном секторе, может быть даже пьют пиво и забивают козла? Смотрич свел их, Смотрич-взгляд и Смотрич-встреча назло спорщикам выдумал каверзу. Каменец кормят их легенды – кому есть дело до них, настоящих?
Другие герои
В Каменце и окрестностях бывали пожары, от которых звоны плавились на колокольнях. Последний насытился Подольским областным архивом. И вот, архивные девушки, устроившись в новом пристанище кто на корточках, кто на коленях, ровняют по полу в долгие полосы и малые стопки почерневшие, распадающиеся в руках листы с обугленными краями. Одна работает без мыслей, другая устала и, привстав с пола, берется командовать, третья с обрывками королевского указа в одной руке и с ошметками брачного свидетельства в другой, пытается сравнить, соображая, что из них годится оставить. Безнадежно ясно, что оба придется выбросить.
Фактическую скукоту съело, и предание стало над временем. Но крепость – не только та, что на скале. Отражаться в судьбах людей – ее личное заклятье. Совсем не одинаково это подтверждают два поповича, сведения о которых могли сгореть и в Подольском архиве.
Двух поповичей для начала объединяет, что каждый из них давал деру из Каменецкой семинарии. Бегали независимо друг от друга, так как не были современниками. Это не тот случай, когда схожесть поступков означает схожесть характеров.
Старший семинарист, Михаил, сбежал из Каменца в Москву, в Медико-хирургическую академию. Получился неприветливый врач. На войне с Наполеоном он работал в русских лазаретах. Для кого "двенадцатый год" – непокоренные знамена, гордость нравственной победы, тяготение к свободе. Для него – зрелище человеческих страданий, которое ничем ни смягчить, ни приукрасить. Нрав и без того был докучливый и циничный. После – служба в Московской лечебнице для неимущих. Место врача во внушительном особняке за входом с колоннами на улице скорбей Божедомке. Отставной штаб-лекарь по жизни был влачитель лямки, а лямка больно режет. Лямка попадала по окружающим, по жене и детям. Отец семейства берег от них свою черствость. Так иные берегут воспоминания счастья – чтобы выжить. Здесь выживания не получилось ни для кого.
Сочувствующие, но чужие для этой семьи люди-исследователи восстановили в больших подробностях, как лелеял крепость внутри себя бывший штаб-лекарь Михаил Достоевский. Хрестоматийно известно, что его нашли на дороге убитым своими же крестьянами не то из мести, не то из страха крестьян перед последствиями какого-то с ним скандала. После ранней смерти жены лекарь отдал двух сыновей в Главное инженерное училище, что в Михайловском замке. Ему хотелось, чтобы его дети строили крепости. Знаменитый второй сын Федор, действительно, узнал в жизни много крепостей.
Имени доктора Достоевского не вспоминают в Каменце, когда закрывают больницы и освобождают здания для частных гостиниц, а тяжелобольных сваливают в одно помещение. Тем более не вспоминают тогда имени его сына.
Младший семинарист, Микола, не единожды, но с возвратом, сбегал из родной бурсы. Он бегал ради музыки на спектакли приезжей оперы. Был нелегалом, недоступным для раскаяния, потому что семинаристам опера запрещалась. Получился хоровой композитор. А раньше, чем узнали, что есть композитор Микола Леонтович, был учитель пения, географии и арифметики, собиратель народных песен и народных хоров в домике на станции при железной дороге. Заложенная в нем крепость была – преданность своему делу. Так иные берегут тепло в домах – чтобы выжить. Неизвестный музыкант менял по стране места службы. Позже в Киеве учил, руководил оркестром, и веселые флаги цвета неба и жита, флаги споров за волю реяли вокруг него.
Киевский хор студентов исполнил ту его песню, которая сейчас известнее других, рождественский "Щедрик". Когда слушаешь ее, как и многие другие хоры Леонтовича, слышно чародея. Рука зимнего сказочника: с черного неба рвать дрожащие от мороза звезды, веять их в бурной и бойкой метели, зажигать от них свечи трепетными огоньками. Слушать его, не думая про черного человека, который однажды в зимнюю ночь постучался к сельскому священнику, когда у того был в гостях сын-композитор. Утром вышел от них и пропал черный человек, ограбив их и оставив у отца на руках мертвого сына.
… Женские руки разбираются в остатках истории города. На верхушке минарета, пристроенного завоевателями к костелу и похожего на строгий старческий палец, в густо-синем небе лепесток света солнца, поглощая контуры статуи девочки в звездном венке, посылает всему городу свой отблеск. В старом и строящемся городе Каменце, разведя руки, развевая солнечные покрывала, Мадонна танцует над щебенкой.
Поворот реки как знак руки: превращает боль в подвиг, смерть в легенду, горе – в песню о горе. Каждой стороне свой черед перевешивать.
Из всех достославных рек Смотрич относится к тем, у кого характер верен превратностям. Лошади клонят гривы в полях над Старой крепостью. На замковом дворе за деньги, риск и славу режутся всецветные витязи, а у порога гостиницы ждет репейный ребенок и просит гривну на хлеб. Пируют хозяева жизни, арендаторы древних ветхостей, и пушистые белки разбегаются от них по ветвям сада. В окнах цветочные заплетения, венчики красные с белым, под окнами – спины коз, невозмутимые в бурьяне. Возле Замкового моста художники торгуют выложенными из хрупко сияющих осколков янтаря портретами крепости, в залихватски заломленных колпаках и со впалыми щеками – во всех видах. У запустелого магазина "Мебель" сидят торговки сигаретами и минеральной водой. Вертолет тащит половинку скорлупы ореха на натянувшихся тросах – новому собору Александра Невского золотой купол. В парке Танкистов и на круглом пруду в парке "Бассейн" гуляют и грызут тучи семечек. Тени пар, некоторые с колясками, перемещаются между клумбами львиного зева.
Кроме людей здесь по вечерам под надзором хозяина-фотографа отдыхают расседланные кони. Рыжий, вороная и жеребенок днем возят клиентов по кругу, а в конце дня жадно, быстро переступают по газону, насыщаясь при заходе солнца. Дурному беспризорному щенку нечем себя занять, и он набросился на них, лая, как очередь выстрелов. Вороная презирает его, рыжий прогоняет его фырканьем, а темно-рыжий жеребенок запрокидывает голову, кричит снизу вверх пронзительно и трется нижней челюстью о тумбу или о скамейку.
Так длится, пока коварство Смотрича не подскажет ему очередной невероятный взбрык ради новой, неожиданной обыденности.
2006 г.
ID:
1031898
ТИП: Проза
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Ліричний
ВИД ТВОРУ: Вірш
ТЕМАТИКА: Філософська лірика
дата надходження: 30.01.2025 17:49:51
© дата внесення змiн: 30.01.2025 17:49:51
автор: Валентина Ржевская
Вкажіть причину вашої скарги
|
