Мы любили двигать пешки, короля передвигать,
славить пушкинские ямбы, мерить собственную пядь
семимильными шагами от сумы и до тюрьмы,
защищать родную землю, брать у вечности взаймы.
Начиная с кошек-мышек, мы играли допоздна
против всех на свете правил: нас пленяла новизна;
зубы лошади забитой смело отдали ферзю,
туша ратникам досталась, слон отправился к лосю…
Как-то раз опочивальня с длинноногою красой
предвещала рай блаженный нашей братии босой,
но от оргии мы тут же открестились наотрез:
разобщенность здесь важнее, чем общественный процесс.
– Кто ты? – сыпались вопросы, точно в свинку пятаки:
мы пытались разобраться, нашим играм вопреки,
в сём вопросе, отрицая произвол небытия,
не могло же быть ответом – к «я» прибавленное «я»?
Нынче вечер, нынче гнусно, дверь закрыта на засов,
в голове моей несчастной льётся море голосов,
то один орёт набатом, то второй – рубить с плеча
поспешает, – третий голос посоветовал врача.
Широченная девица на тахте моей сидит,
но подобного пегаса достославный персеид
оседлает не сегодня – поелику с царством тьмы
много общего найдётся у расхристанного "мы".
И шепчу ей – то ль взаправду, то ли попросту шутя:
"чадо солнечного света, толстозадое дитя,
ты шуруй уже отсюда, в одиночестве оставь,
потому что мы, поэты, перечёркиваем явь".
Я... хочу сказать... 
