Сильвия Плат, "Любовная песня сумасшедшей девушки"
Глаза смыкаю— все миры мертвы;
воздену веки— вновь всё рождено.
(Я выдумала вас из головы.)
Созвездий вальс, где алость синевы,
а чернота-арбитр в галоп— и дно.
Глаза смыкаю— все миры мертвы.
Я грёзила, меня соблазном вы
в кровать, и поцелуев-лун вино.
(Я выдумала вас из головы.)
Бог валит с неба, молкнут ада львы;
выходит серафим, чертей полно.
Глаза смыкаю— все миры мертвы.
Я верила в наш уговор, вернётесь вы;
старею, имя ваше среди снов.
(Я выдумала вас из головы.)
Любить мне буревестника: не вы,
они весной летят, трубят давно.
Глаза смыкаю— все миры мертвы;
(Я выдумала вас из головы.)
перевод с английского Терджимана Кырымлы
Mad Girl's Love Song
I shut my eyes and all the world drops dead;
I lift my lids and all is born again.
(I think I made you up inside my head.)
The stars go waltzing out in blue and red,
And arbitrary blackness gallops in:
I shut my eyes and all the world drops dead.
I dreamed that you bewitched me into bed
And sung me moon-struck, kissed me quite insane.
(I think I made you up inside my head.)
God topples from the sky, hell's fires fade:
Exit seraphim and Satan's men:
I shut my eyes and all the world drops dead.
I fancied you'd return the way you said,
But I grow old and I forget your name.
(I think I made you up inside my head.)
I should have loved a thunderbird instead;
At least when spring comes they roar back again.
I shut my eyes and all the world drops dead.
(I think I made you up inside my head.)
Sylvia Plath
Daddy
You do not do, you do not do
Any more, black shoe
In which I have lived like a foot
For thirty years, poor and white,
Barely daring to breathe or Achoo.
Daddy, I have had to kill you.
You died before I had time
Marble-heavy, a bag full of God,
Ghastly statue with one gray toe
Big as a Frisco seal
And a head in the freakish Atlantic
Where it pours bean green over blue
In the waters off the beautiful Nauset.
I used to pray to recover you.
Ach, du.
In the German tongue, in the Polish town
Scraped flat by the roller
Of wars, wars, wars.
But the name of the town is common.
My Polack friend
Says there are a dozen or two.
So I never could tell where you
Put your foot, your root,
I never could talk to you.
The tongue stuck in my jaw.
It stuck in a barb wire snare.
Ich, ich, ich, ich,
I could hardly speak.
I thought every German was you.
And the language obscene
An engine, an engine,
Chuffing me off like a Jew.
A Jew to Dachau, Auschwitz, Belsen.
I began to talk like a Jew.
I think I may well be a Jew.
The snows of the Tyrol, the clear beer of Vienna
Are not very pure or true.
With my gypsy ancestress and my weird luck
And my Taroc pack and my Taroc pack
I may be a bit of a Jew.
I have always been scared of you,
With your Luftwaffe, your gobbledygoo*.
And your neat mustache,
And your Aryan eye, bright blue.
Panzer-man, panzer-man, O You——
Not God but a swastika
So black no sky could squeak through.
Every woman adores a Fascist,
The boot in the face, the brute
Brute heart of a brute like you.
You stand at the blackboard, daddy,
In the picture I have of you,
A cleft in your chin instead of your foot
But no less a devil for that, no not
Any less the black man who
Bit my pretty red heart in two.
I was ten when they buried you.
At twenty I tried to die
And get back, back, back to you.
I thought even the bones would do.
But they pulled me out of the sack,
And they stuck me together with glue.
And then I knew what to do.
I made a model of you,
A man in black with a Meinkampf look
And a love of the rack and the screw.
And I said I do, I do.
So daddy, I'm finally through.
The black telephone's off at the root,
The voices just can't worm through.
If I've killed one man, I've killed two——
The vampire who said he was you
And drank my blood for a year,
Seven years, if you want to know.
Daddy, you can lie back now.
There's a stake in your fat black heart
And the villagers never liked you.
They are dancing and stamping on you.
They always knew it was you.
Daddy, daddy, you bastard, I'm through.
Sylvia Plath
Сильвия Плат, "Батька"
Ты не станешь, не станешь впредь
никогда, чёрный сапог,
в коем я жил как ступня
тридцать лет (беден, бел)
боясь дышать или Чих.
Батька, мне надо было убить тебя.
Ты умер, прежде, чем успел я... ...
Мраморно-тяжкий куль богом набит,
страшный статуй с серым пальцем ноги,
большим, как из Фриско* тюлень.
А голова-- в капризной Атлантике,
где она бобовой зеленью по синеве
в волны у прекрасного Наузета*.
Я всё молился чтоб вернуть тебя.
Ах, du**.
В немецкой речи, в польском городке,
выскобленном, выдавленном катком
войн, войн, войн.
А имя города известно всем.
Мой друг, поляк,
говорит, их дюжина иль две.
Вот я не не скажу тебе, где
ты пустил корень, осел——
с трудом говорил я с тобой.
Язык в челюсти моей вяз.
Он в полосе концертины* увяз.
Ich, ich, ich, ich***,
я говорю с трудом.
По-моему, каждый немец был ты.
А язык, непристойный
механизм, механизм
гонит меня как еврея.
Еврей мол, прочь в Дахау, Аушвиц, Бельзен.
Я заговариваюсь как еврей.
Думаю, пожалуй я еврей.
Снега Тироля, светлое пиво Вены
не слишком чисты или верны.
Цыганка моя прапра-, доля моя сиро-,
Таро за пазухой, в кармане Таро...
я похоже немножко еврей.
Я всегда страшился тебя,
с твоим Люфтваффе, твоим гублегу*,
и с твоими аккуратными усами,
и арийскими глазами, ярко-голубыми,
танкомуж, танкомуж, о Ты...
Не Бог, а свастика,
такая чёрная, небо её не пропищит.
Каждая женщина обожает Фашиста,
сапогом в лицо; животное,
жестокое сердца у зверя тебя.
Батька ,ты у школьной доски;
на фотографии моей
трещина на подбродке вместо твоей стопы,
но всё же ты чёрт, всё же ты
чёрный человек, кой
раскусил моё сердечко напополам.
Мне было десять, когда погребли тебя.
В двадцать я пытался умереть,
и вернуться, вернуться к тебе, к тебе.
Я думал, хоть костьми лечь.
Но они вытряхнули меня из мешка,
и они сколотили, склеили заново меня.
Но я знал, чем займусь затем.
Я сделал макет тебя,
мужчины в чёрном, с виду Майнкампф,
чья любовь как дыба, тиски.
И сказал я, могу я, могу.
Папик, я сдюжил наконец.
С корнем вырван чёрный телефон:
сюда голоса не вползут.
Я убил одного, я двоих убил... ...
Вампир говорил, что он— ты,
сосал мою кровь весь год,
семь лет, если хочешь знать.
Батька, теперь ты в могилу ляг.
В жирное, чёрное сердце кол тебе,
и местным никогда не нравился ты.
Они пляшут и топчут тебя.
Они давно знали, что есть ты.
Батька, батька, ты бастард, я всё сказал.
перевод с английского Терджимана Кырымлы
* Фриско— город в Калифорнии, Наузетом здесь назван штат Коннектикут, где обитали индейцы-наузеты;
концертина— витая корлючая проволока;
"гублегу" см. http://www.worldwidewords.org/weirdwords/ww-gob1.htm, звукоподражательное имя существительное, крик индюка;
(см. также обсуждение этого стихотворения http://www.sylviaplathforum.com/daddy.html; я почитал, и мне стало не по себе от утончённого хамства знатоков , поэтому я решил перевести это стихотворение, как если бы оно было написано не от лица автора);
** ты (нем.);
*** я, я, я. я (нем.),—прим.перев.
ID:
262834
Рубрика: Поезія, Поетичні переклади
дата надходження: 01.06.2011 17:40:39
© дата внесення змiн: 03.06.2011 19:04:54
автор: Терджиман Кырымлы
Вкажіть причину вашої скарги
|
