Семен Чиграков был человеком импульсивным. Осмысленные усилия давались ему только после долгих размышлений и колебаний, да и то редко. Зато под влиянием момента Семен был способен на многое. Потом момент проходил, а дела момента оставались. Поэтому у Семена через какое-то время обычно возникало горестное недоумение, ведь теперь, когда момент миновал, ему казалось, что это какой-то другой, неустановленный пока и враждебный ему человек наворотил всех этих некомфортных обстоятельств, а ему, Чигракову Семену Ивановичу, почему-то приходится все это расхлебывать.
Вот и сейчас Чигракову казалось, что он уже целый месяц бредет куда-то по глубокому, вязкому снегу, и в лицо ему все время дует злой и холодный ветер. На самом же деле весна вступила в свою самую щедрую пору, и все вокруг зеленело, распускало лепестки, пестики, тычинки и формировало завязь. Но Чиграков ничего этого не видел. Он знал только, что у него вдруг не стало ни дома, ни семьи, что жить ему негде, а за кулисами театра, где он проводил ночи, бегают здоровенные крысы. Он смутно припоминал, что все это случилось не само собой, что была совершена какая-то страшная ошибка и даже, пожалуй, несправедливость, и жить теперь так, как он жил последние двадцать лет, нет больше никакой возможности – та жизнь кончилась, горько говорил себе Чиграков. А жить иначе он не умел и не знал как, да и знать этого не хотел. Ему очень хотелось домой.
Но каждый вечер, когда коллеги Семена после крикливого и нервного застолья расходились по домам, Семен домой не шел. Он выходил вместе со всеми из театра и долго гулял весенними улицами, полными оживленного и радостного народа. При этом ноги Семена увязали в снегу, а лицо сек все тот же злой ветер с острой, как будто стеклянной крошкой. Глубокой ночью Семен возвращался в театр, отпирал двери своим ключом и устраивался на ночлег в каких-то декорациях. Декоративная мебель была совершенно неприспособленна для реальной жизни – может, именно поэтому, думал Семен, засыпая, ни сам он, ни зрители не верили их постановкам? А нынешняя жизнь Чигракова, больно упиравшаяся бутафорскими углами в его спину и бока, казалась ему пьесой, очень талантливо и убедительно написанной и поставленной, однако совершенно ничего общего не имеющей с реальной жизнью Чигракова. А она, снова и снова горько повторял себе Чиграков, кончилась.
Как-то днем он решил повидать младшего и зашел в школу. Поблуждав по коридорам и этажам старинного здания и несколько раз спросив дорогу у вахтера, уборщиц и учителей, Семен так и не нашел нужного ему класса. Он уже было решил спуститься вниз и дожидаться сына у выхода, как вдруг наткнулся на Лизу. Жена кивнула Чигракову так, словно они виделись последний раз сегодня утром, а не месяц назад, и принялась оживленно рассказывать ему что-то о школе и родительском собрании.
Лиза говорила быстро и даже весело, время от времени делая смешное движение носом, которое Чигракову очень нравилось, а Лизу смущало, если ей об этом движении напоминали. Семен смирно стоял у широкого бетонного подоконника, внимательно смотрел на жену, кивал и не слышал ни одного слова. Лиза снова сделала свое смешное движение носом, потом еще раз, и Чиграков перестал дышать. Вернее, теперь он просто не смог бы дышать, даже если бы сильно этого захотел. В его грудную клетку вдруг вдвинулось что-то большое и угловатое, размерами и формой напоминавшее прикроватную тумбочку или даже комод. Ребра трещали и подавались, легкие, притиснутые к ребрам, пылали, диафрагма натягивалась, и Чиграков взялся рукой за подоконник, чтобы не упасть.
Предмет, немного поворочавшись в грудной клетке Семена, окончательно в ней утвердился. Теперь Семен и чувствовал, и понимал, что предмет не имеет ничего общего ни с тумбочкой, ни с комодом, ни с какой-либо другой мебелью. Предмет был живой; он состоял из упругого материала или плоти, но ни материалом, ни плотью это упругое нечто не являлось. Задыхаясь, Семен еще раз взглянул на жену; предмет в груди Семена содрогнулся и как бы задвигался, и оказалось, что он состоит из множества частей. Части эти были подвижными, обладали собственной структурой и внутренним объемом, и тоже состояли из живого и упругого – ни плоть, ни материал, - неизвестно, что.
Чигракову уже нужно было вдохнуть во что бы то ни стало; но откуда-то явилось понимание, что пока предмет в его груди не произведет все ему необходимое, он Семену ни дышать, ни жить не даст. И тут все части предмета задвигались, и Чигракову снова явился образ комода или бюро со множеством ящичков; ящички быстро выдвигались и задвигались, Семен видел, что все они пусты и полны одновременно; но то, что их наполняло, было пустее всякой пустоты и разреженнее всякого вакуума. Потому-то сейчас Семен и не мог дышать, потому-то на улицах, по колено в снегу, морщась от секущего лицо снега, он думал, что жизнь кончилась. Эта пустота, заполнившая все объемы внутри странного предмета в его груди, забирала себе все.
Чиграков поглядел на Лизу. Знает ли она о предмете в груди Чигракова или о его удушье? «Вот, ты стоишь рядом, ты говоришь что-то, ты улыбаешься, ты трогаешь меня за рукав, ты смотришь на меня, но ты меня не видишь. Взгляни на меня, ибо я умираю от любви!» - пронеслось в его беспамятной голове. Предмет в груди Чигракова еще раз содрогнулся и вдруг расширился так, что Чигракову стало очень больно, и сама собой пришла к нему мысль о смерти, какая-то очень легкая, спокойная и даже радостная мысль. Но предмет, расширившись, перестал теснить грудь и внутренности Семена, как-то ловко распределился, то ли внутри, то ли еще где-то, но не исчез, не покинул Семена, а просто дал ему передышку. «Это вернется», - с покорностью подумал Чиграков.
Только сейчас Семен заметил, что все это время Лиза держала за руку их сына, а сын своей маленькой горячей рукой держал за руку Семена. Сейчас сын дергал его руку, тянул и говорил «Ну пошли, папа, пошли, что же ты стоишь?» Семен, подчиняясь сыну, пошел; он шагал автоматически, ощущая странную легкость в своих шагах и своей голове. Эта легкость напоминала ту, что возникает после седьмой рюмки и исчезает после десятой; но та легкость была непослушной и обманчивой, она не принадлежала Чигракову, и тело ей не подчинялось, а эта легкость была настоящей, его легкостью, и Семен вот так мог бы прошагать хоть тысячу километров…
И вот они простились у подъезда, и Чиграков остался стоять на тротуаре, наблюдая сквозь мутные стекла, как по лестничным маршам поднимаются две фигуры. Они появились, исчезли, снова появились, снова исчезли, и больше не показывались. Чиграков постоял еще с минуту, медленно, словно с трудом, повернулся и пошел по улице. Легкость покидала голову Чигракова, и шаги его стали обычными тяжелыми шагами усталого и растерянного человека. Снегу вокруг было все еще много, и весна придет еще очень не скоро. Чиграков ссутулился, укрываясь от злого холодного ветра, посмотрел на часы и направился к театру. До начала репетиции оставалось пятнадцать минут. «Не опоздать бы», - подумал Чиграков и ускорил шаги.
ID:
499279
Рубрика: Проза
дата надходження: 16.05.2014 01:44:57
© дата внесення змiн: 16.05.2014 01:44:57
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
