Тихо в комнате. И таинственно
тихо на улице. Мой единственный
выходной в молчании. Только письменный
стол одним из своих суставчиков
хроническим выдает скрипением
существование звука, но этим пением
сводит с ума, и с твоим Евгением
сразу прощаешься. Мир растратчиков
передо мной нараспашку двери
вновь раскрывает. Часов потери
гирей лежат на душе. В карьере
времени траты напрасной явно я
преуспеваю. Подходит вечер.
Каждому жесту, душа-диспетчер,
найди оправданье. Увы, не лечит
время. Я сам забываю главное.
Небо. Оно полосато. Лётное
поле. Ползёт по нему животное
птица, которое беззаботно я
не замечаю в плену забвения.
Жизнь мимоходом проходит кроткая,
словно монашка. Ценю походку я
эту. Прогулка её короткая
сводит с ума постоянно гения.
Значит, старею. Пора на пенсию;
чтобы виски покрывались плесенью,
нужно всего лишь растратить весело
годы свои ни на что, безмолвию
век потакая. Однако, даже и,
ты, написавши своё «Адажио»,
будешь седеть, взад-вперёд расхаживать,
выглядеть хуже, чем правда голая.
Нужно представить, сколь здесь салютово,
шумно – забыть о молчанье лютого
мира; чернильной своею валютою
перед мордашкой забвенья грязною
так потрясти, чтоб она озлобилась
и огрызнулась, свою же собственность
разом отвергнув, чтоб в щеки розовость
детства ударила песней страстною.
