Не одну потертую подошву
выбросил я вместе с башмаками
в поисках какой ни есть работы,
где дают служебную жилплощадь,
где б я мог сидеть за мудрой книгой,
что подскажет, как мне жить на свете.
Вот зашел я в скучную контору.
Где сидела красная дев́ица,
да, видать, зашел туда не в пору:
д́евица была совсем не в духе.
Смерила меня унылым взором -
стал совсем я серым и невзрачным.
Красная дев́ица ручкой белой
набирает номер телефонный,
долго-долго плачется подруге,
что достать путевку не сумела
и какой-то там японский зонтик.
А затем вошел ее коллега
с чувством состраданья.
Чудным слогом
что-то долго ей шептал на ушко
и ушел, глубокой думой полон...
Двух часов как будто не бывало,
а в моем почтеннейшем кармане
пусто, словно в роще облетевшей.
Сузил я глаза от возмущенья -
между нами встала баррикада
письменным столом в листах бумаги.
И тогда я ринулся в атаку,
в бой за право пролетариата
на жилье, работу и вниманье!
Да, видать, не те слова я выбрал.
Красная дев́ица ручкой белой
набирает номер телефонный,
чтобы вызвать...
В общем, сам я вышел.
Тихо шел я узкою дорожкой,
той что именуют тротуаром,
думая неласковую думу,
как мне быть и как мне жить на свете...
Стал бы я начальником высоким -
заклеймил бы я достойным словом
всех, кто нам мешает быть счастливым,
и, повесив каждому табличку,
их погнал бы кучною толпою
ну, хотя бы лишь по тем дорогам,
что прошел я грустною порою
в поисках какой ни есть работы,
где дают служебную жилплощадь,
где б я мог сидеть за мудрой книгой,
что подскажет, как мне жить на свете.
Только жаль: когда я беззащитен,
иль когда случится неудача, -
всяческие беды и невзгоды
валятся на голову мою...
