На незримых плечах поникшею головой
фонарь над чумазой, вымокшей мостовой
сотрясался от плача, лил жёлтые слёзы в ночь;
и хотела ему возлюбленная, подмигивая, помочь –
чтоб после, укрывшись от данности чернотой,
он дивился её прямоте, ошарашенный наготой,
чтобы утром, когда не нужен включённый свет,
наверно, по старой памяти – у чувства законов нет –
вновь склонял свою голову горячо
в то место, где было её плечо.
