Я боюсь высоты.
Многие люди боятся высоты, но что это такое – по-настоящему знаем только мы.
Мы – летуны. Нас легко узнать в толпе: мы слишком худощавы, у нас слишком длинные руки и слишком густые ресницы, а еще мы почти всегда сутулы – это крылья режутся, как шутят многие. Но мы не знаем, кто мы такие, пока в дома наши не наведаются серьезные люди в униформе и не заберут нас с собой, чтобы потом поднять на головокружительную высоту и сбросить вниз – лети, мой ангел, лети! И тогда попросту не остается выбора, приходится трепыхаться, ловя ртом воздух, а раскинутыми руками – ускользающую опору, а не поймаешь - пеняй на себя: нет на свете таких тросов, что могли бы подстраховать летуна.
Наша дружба рождается в полете, когда тебя, неоперившегося желторотого юнца, вдруг поддержат заботливые руки старшего, а воздух впервые станет густым, как вода – вполне достаточно, чтоб удержать твое тщедушное тело. А нередко бывает и так, что у старшего вдруг «подломится крыло», и он, потеряв шаткое равновесие, ринется к земле, и кто-то из стайки вчерашних воробышков забудет о трепете перед высотой и догонит падающего на полпути между небом и землей. Нет, конечно, ему не хватит сил вытащить спасенного назад, на траекторию, но поддержать, не дать разбиться он сможет вполне. Связь же, построенная на фундаменте из безрассудного риска и опасности, всегда прочнее, чем нить, связывающая летуна с жизнью…
Сегодня Роберт отрабатывал одиночную программу, а я летала «в стае», потому не виделась с партнером с самого утра. Тренер, полноватый одышливый мужичок, ухитрился совершенно загонять нас, да это и неудивительно: близился Чемпионат мира, где нам с Робертом предстояло выступать и в паре, и поодиночке. После тренировки я вновь поспешила на летное поле, посмотреть, как летает Роберт.
Роберт будет великим. Я точно знаю это. Потому что он – душа самого ветра, он сам – ветер, жаль только, что тренер этого не видит. Ведь ему важнее нормативы: столько-то петель, пике и «бочек», в которых захлебывается воздушное кружево полета.
Роб трудился над «лавиной» - труднейшим и опаснейшим элементом. Раз за разом, угрюмо огрызаясь на замечания тренера, он поднимался в воздух и оттуда бросался вниз по отвесной, чтоб в последний момент увернуться от почти не утоптанной почвы стадиона и закрутить новый штопор, на этот раз вверх. И когда он снова нырнул с вышки… Не знаю, какое чувство указало мне на то, что что-то пошло не так, и что стремительное пике превращается в безудержное падение.
Я бросилась вверх, а вслед мне катился чей-то пронзительный крик, как потом оказалось – мой собственный. Я знала, что бессильна. Даже если я перехвачу друга, я не сумею его удержать: скорость падения просто сметет нас обоих и швырнет на землю, как ветер швыряет по сторонам сухие листья, и мы погибнем, погибнем оба. Но ни один летун не оставит другого в беде. Нас уже спешили поддержать новички-желторотики, но было поздно, и вся стая, сцепившись в клубок, грянулась оземь. Я не чувствовала боли, просто легкий хлопок, но куда-то исчезли легкие, и я напрасно пыталась втянуть в себя слишком густой воздух. Вот и все, подумала я и потеряла сознание.
Я пришла в себя в больничной палате. Вокруг все было белым-бело: стены, потолок и пустые, безупречно заправленные койки по соседству. Ног я не чувствовала, хотя руки уже начинали слушаться. Рядом с моей постелью, на неловком жестком стуле, дремал, сжавшись в комочек, Роберт, и полы его не по размеру длинного и широкого белого халата спускались на пол, похожие на надломленные крылья попавшего в бурю мотылька. Нет ничего более жалкого и бесполезного, чем бабочка, потерявшая крылья. То же самое можно сказать о летунах.
- Роберт, - тихо позвала я. Роб встрепенулся и уставился на меня взглядом настолько осмысленным, словно это не он только что спал, уткнувшись лицом в колени.
- Лита, - сказал он, – как ты?
- Нормально, - сказала я. Интересно, кто-нибудь признается другу, что чувствует себя из рук вон плохо? – Что говорит врач, я смогу летать?
Помедлив, Роб ответил:
- Не знаю. Никто еще не знает. У тебя что-то с позвоночником….
- Значит, на чемпионат я уже не поеду, - заключила я.
Роберт понуро кивнул. Некоторое время мы провели в молчании, каждый погруженный в свои думы. Потом Роберт дернул шеей, как делал всегда, когда что-то выводило его из себя, и заявил:
- Это все «лавина». Я знал, что это добром не кончится. На этой фигуре уже восьмеро расшиблись, ее даже в программе нет. Тренер, зараза, решил блеснуть: вот, дескать, что мои ребята могут, это я их научил!
- Он-то тут при чем?
- А я знаю, при чем он здесь?! Кто поставил его нас тренировать?! Его же при всем желании никакие крылья не поднимут!
- Зато он знает о полетах все, - обреченно выдохнула я.
- Ага, - угрюмо согласился Роб. – Он про нас диссертацию писал. У него все наши генотипы в компьютере. Графики всех полетов. Он знает, почему мы летаем, знает, как надо летать правильно, а у самого даже крыльев нет!
- Так всегда бывает.
- Вот именно. И на чемпионате судить нас будут такие же пешеходы. «Ах, какая ошибка! Нечеткая петля! Приземление недостаточно плавное!» - издевательски проблеял Роберт. – Спросить их, кто-нибудь из них представляет, чего нам стоят эти фигуры?! Да никто из них не поднимался в небо, кроме как в самолете. И при этом сидят и важно надувают щеки, потому что знают, что мы зависим от их мнения!
С минуту Роберт молчал, а после продолжил решительно и зло:
- У них нет права нами распоряжаться. Как могут они нас судить, если они не знают, чем мы живем? Если никакая сила их в небо не поднимет?! Разве они нас поймут?!
- Тише, Роб, - прошипела я, - иначе тебя выгонят отсюда!
- Пусть! Я сам уйду. Я не стану выступать на потеху публике. Мне надоело, что в меня тычут пальцем на улице. Я не поеду на чемпионат.
- Ты должен. – Я схватила его за руку. – Ты должен поехать. Потому что без крыльев ты не будешь стоить ничего. Понимаешь, Роб? Даже если ты решишь никогда больше не подниматься в воздух, небо все равно тебя позовет. Ты должен ехать, за нас двоих, понимаешь?! Покажи им. Забрось программу, покажи им такой полет, чтобы они обо всем на свете забыли, чтоб им было не с кем тебя сравнивать! Понимаешь? Покажи им настоящий полет! А потом можешь идти куда хочешь – тебе все простят. Сделай это!
Роберт молчал, но в его глазах загоралось что-то новое, благородно-безумное, словно новая, едва зародившаяся жизнь.
- Ну, как? – не унималась я. – Ты едешь?
- Ладно, - сказал Роб. – И будь я проклят, если после моего выступления каждая сухопутная крыса не захочет получит крылья!
Теперь я видела перед собой прежнего Роберта, сорвиголову и энтузиаста, душу самого ветра.
- Ступай, - шепнула я, и Роберт улыбнулся и зашагал прочь из палаты, волоча за собой по полу подол не по размеру длинного и широкого халата, как птица волочит сломанное крыло.
Но всякий перелом когда-то заживает.
И крылья снова поднимают птицу в небо.
Лети, мой ангел.
Лети…
ID:
70569
Рубрика: Проза
дата надходження: 24.04.2008 18:21:05
© дата внесення змiн: 24.04.2008 18:21:05
автор: Принцесса Артес
Вкажіть причину вашої скарги
|
