Смешав божоле и остатки былой красоты,
икая смешно… выталкивая грязь…
Тридцатник свой обихаживаешь ты
и веришь, что состоялась и удалась.
И мне говоришь – «хорошая ткань для брюк…»
И мне говоришь - «не крась ты вот так глаза!»
На всех остальных – прикручивая звук,
теплея - внутри, заснеживалась - за.
Когда меня всю по-женски и так – узлом…
Корячило. Дожалеть меня и дожать…-
завидуя, как мне насквозь не повезло,
советовала подстричься и нарожать…
Вся стройная, как иголка в моей руке.
Надёжная, так что сахара дашь и соль
и спичками разживаешь… а на реке
подломится лёд. Ты скажешь – «не я, уволь…»
От омута в тихой кашице перемен
и визга, до крепкой «дружбы» и сигарет,
родная, от мятой блузки моей взамен
на свет… всему свету… невысказанный секрет.
На миг, расставаясь, кричала мне – «не скучай!»
На год, уезжая - не выслала даже штрих…
Читала мои записки от невзначай.
Роняла мои подарки. Ждала своих.
Я вся у тебя. Вокруг. За тобой. Зигзаг.
Казалось тебе. Ты плакала ни о чём.
Ревнуя меня к гитаре и просто так,
дотрагиваясь в троллейбусе не плечом.
Была ремешком. Удавкой. Но чаще – плеть.
Идеями фаршированная как гусь,
жалела всегда и думала, что жалеть –
есть плохо. Я стану тоньше и разорвусь.
Всё дальше и шире в обиды… в караганду…
Всё ближе и уже прошедшее – на ура…
И всё у тебя по-ходу и на ходу…
Листая стихи, газеты, вздохнёшь – «мура…»
Как всё тебе – не указ… Покажи престиж,
невольно и белокаменной вся на лоск… -
прекрасная, когда голая и молчишь…
Обычная, если в очереди в киоск.
За то, что тебя не шлю я ещё на три…
Своей равнодушной растерянностью маня,
ты мне говоришь – «плохая ты, бля, актри…»
-
и ходишь в кино по пятницам на меня.
/Разговор с зеркалом/
