Поначалу это был обычный рождественский дед, восточный брат Пер-Ноэля с поправкой на русскую зиму (Мороз Красный нос), – что, в общем, подтверждают изображения на дореволюционных открытках. Как и Пер-Ноэль, он действовал на святках параллельно с Санта-Клаусом/Святым Николаем, одаривая послушных детей подарками. Для непослушных в западной традиции существовал Крампус, на востоке же сохранились невнятные предания о Карачуне. Впрочем, и сам дедко Морозко с ленивицами да строптивицами бывал крутенек: щипал красну девицу за нос и щеки, ехидно осведомляясь, тепло ли ей, дарил грубиянкам сундуки с вороньем – «приданое», а самих невестушек и молодушек мог и вовсе насмерть заморозить и белые косточки в коробок сложить. Бу!
Правда, после выхода в свет знаменитой сказки В.Одоевского (1841) Морозко остепенился, превратившись в строгого, но справедливого, а главное – вполне презентабельного Мороза Ивановича: такого и на рождественскую елку в благородное общество пригласить можно. Но вскоре после прихода к власти большевиков, году так в 1929 от Рождества Христова (Звонкие комсомольские голоса: «Бога нет!!!» И далее – по классику.) рождественские елки попали под запрет. Пострадал и Дед Мороз. На антирелигиозном плакатике той поры (см. Википедию) можно увидеть веселого мальчишку, который с размаха ударяет по спине этой самой елкой удирающего дедушку Мороза. Подпись: «Геть з нашого побуту!» (Плакат украинский.) Чтобы вернее покончить с рождественскими святками и их атрибутикой, коммунистические идеологи начинают распространять миф о Морозе-Карачуне как злобном языческом божестве, губившем посевы, которому несознательные древние славяне приносили жертвы (в т.ч., конечно же, и человеческие), развешивая их на ветках деревьев, – что, мол, и породило обычай наряжать елку.
30 декабря 1935 года Дед Мороз был внезапно реабилитирован советской властью (вот такой неожиданный оксюморон) в Харьковском Дворце пионеров, где прошла официальная новогодняя елка. Традиционную восьмиконечную вифлеемскую звезду заменила красная пятиконечная, т.е. коммуняку буквально повесили на гилляку. Именно в этот день у Деда Мороза выросла ватная борода: отныне он становится одним из наиболее узнаваемых символов советского быта и ненавязчиво, но активно продвигает госнарративы среди самых юных граждан; ему открыт доступ в Кремль, и он летит туда по воздуху на лаковых палехских тройках – сюжет, полюбившийся мастерам народной росписи. Через два года, в роковом 37-м, получит «прописку» и его внучка Снегурочка. (Не путать с другой Снегурочкой – она же Снегурушка, она же Снежимочка, она же Снежевиночка – предполагаемой женой Мороза.) Также был узаконен и преемник Деда Мороза – Новый год (отголоски европейской традиции изображения уходящего и наступающего года как старика и ребенка). С этого момента троица Мороз-Снегурка-Новый год часто украшает собой советские новогодние плакаты и открытки. На самых ранних из них Дед Мороз еще довольно суров, диковат, космат, брадат, пузат и величественен, говорит, вероятно, утробным глухим баском, а его колючие глазки так и высматривают в толпе веселящихся обывателей замаскированных кулаков, вредителей, антисоветчиков и прочих врагов народа. Вообще, образ могущественного старика с темным, зачастую криминальным прошлым, покровительствующего при этом советским детям, был, кажется, очень популярен в сталинмкую эпоху – взять хотя бы подзабытого ныне Хоттабыча. Ну, и Ильич, конечно. Да и Виссарионович… Правда, дедом он как бы еще не был, но срок свой уже отмотал и любовью юных сердец заручился. Короче, реальный дед-людоед пропиарил сказочного (на Западной, кстати, Украине, обоих невзлюбили моментально).
Шли годы. Сменялись вожди. СССР тихо клонился к закату, застою, упадку и маразму. У людоеда выпали зубы, он одряхлел, присмирел, размяк, сделался чувствителен и сентиментален, отложил идею «мирового пожара» и вполне себе искренне полюбил детишек. Дарил им игрушки и сладости, веселил на утренниках, снимался в мультфильмах, в меру отпущенных сил творя добро. Борода у него была уже не ватная, а нейлоновая, с красиво завитыми кудельками, шубу усыпали разноцветные блестки из мелко нарезанной мишуры, а неуклюжие валенки сменились бутафорскими матерчатыми сапожками. Снегурочка выросла, преобразившись в сексуальную блондинку. (Дребезжащие комсомольские голоса: «Секса нет!!!» Да что же это у вас, чего не хватишься… И далее – по классику.) Новый год однако не взрослел – некуда ему было взрослеть и развиваться в дряхлеющей, управляемой геронтами империи: ноль перспектив и, как результат, вечная инфантильность. Впрочем, на открытках все очень счастливы: на лицах улыбки, неистребимая бодрость простого советского человека заряжает души электричеством беспричинного смеха. Вот все трое, вся снежная семейка, пляшут вокруг разубранной елки, вот катаются на коньках, лыжах, саночках, тройках, на коврах-самолетах, на полосатых, веселых как хлопушки ракетах («Юра, прости, мы…»); вот вместе и порознь водят они хороводы с лесными зверушками, лепят снеговиков, играют в хоккей, музицируют, выпекают торты, пишут картины, сидят перед телевизором, говорят в телефоны, заводят часы, разносят почту, регулируют дорожное движение, строят БАМ, – отражают эпоху. И, конечно же, раздают детишкам подарки. Мешок с подарками – неотъемлемый атрибут Деда Мороза, такой же важный, как шуба и красный нос. Интересно, что все Деды Морозы, Снегурки и Новые годы на украинских открытках одеты в национальные кожухи; Снегурочка зачастую в цветастой хусточке, на Морозе и внуке казачьи мерлушковые шапки; внучек скачет, словно отплясывая гопака, шаровары раздуваются парусом; в мешке же у Дида Мороза вряд ли сложены куклы и кубики – там лежат паляницы и бублики, коржики и маковники, а еще грушки, орешки, ватрушки, пампушки и прочие пундики: наколядовали!
Жаль, что у меня не сохранилось ни одной старой открытки, я любила их разглядывать в детстве, эти цветные бумажные картинки с трогательными пожеланиями «сибирского здоровья», «кавказского долголетия» и обязательного «мирного неба». Мирное небо! Как будто оно может быть другим, думала я тогда, несчастная маленькая дурочка.
…Мы жили на Камчатке. Меня пригласили на елку к соседским детям. Елка у них была «настоящая», т.е. искусственная, из зеленой пластмассы, а мою папа сделал из кедрового стланика, просверлив дрелью дырочки в ручке от метлы и вставив в отверстия кривые, но пушистые веточки. (Моя была лучше! Я и сейчас так считаю.) В гостях нас обещали угостить и сфотографировать. Чтобы было веселей, я взяла с собой своего любимого красного плюшевого медведя по имени Медведь. Мы ходили с Медведем вокруг елки и рассматривали игрушки. Елка была маленькой, ростом с меня, на мягких пластмассовых веточках висели гирлянды, шары, колокольчики, шишки, паутинки цветной мишуры и комочки ваты. Красивое. Правда, тут не было моих любимых стеклянных крокодильчиков, похожих на пупырчатые малосольные огурцы, моржика, потерявшего стальную петельку и подвешиваемого просто за зубчики, бочком, что придавало ему слегка легкомысленный вид, не было белой пенопластовой пуночки, полярной совы, снегурочки в кухлянке с голубыми узорами… Зато был Дед Мороз. Старый-старый, с бородой из посеревшей от пыли и времени ваты, в когда-то белой роскошной шубе со следами осыпавшихся стеклянных блесток, он стоял под елкой, тараща голубые точечки глаз и кротко улыбаясь в ватные усы полустертым выцвевшим ртом. На фотографии он вышел расплывчатым белым пятном, подтаявшей горкой снега, – думаю, это самый похожий его портрет из всех когда-либо существовавших.
Очень символично, что скончался Дед Мороз в самом конце зимы, а именно 24 февраля 2022 года, как и многие другие персонажи т.н. «русского мира» – мира, в одночасье сделавшегося руzzким... Удастся ли деду смыть позор с седин когда-либо в будущем – неизвестно. Впрочем, то злобное существо, которое бродит сегодня в шубе цвета хаки по просторам страны «великой литературы, балета и космоса», не имеет ничего общего с «добрым дедушкой Морозом». В его несимпатичных чертах явственно проглядывает Карачун.. Это он, сзлобный старый чертила, наведывается в российские детсады, нахлобучив шапку-ушанку с прицепленной красной звездой, и потчует офигевших детишек кусочками черствого хлеба с сахаром – «в память о лишениях воевавших дедов»; это он приперся на елку в город Барнаул с картонной фигурой усатого «отца народов» и злорадно наблюдал, как его внучка Снегурочка, превратившаяся, увы, в оплывшую хабалистую тетку, призывала ребят «изгнать Бармалея-либерала» (наряженного почему-то в костюм капитана Джека Воробья); это он, Карачун, раздает малышам автоматики и пулеметики для борьбы с «бендеровцами» и скачет с песенкой про елочку перед зевающими орками на руинах оккупированных украинских городов; ну и, конечно же, только ему, Карачуну, подельнику одиозного Крампуса, могла прийти в голову чертовски остроумная и дьявольски гуманная мысль расстрелять летящего на волшебных оленях Санту с помощью российского ПВО: не надо, мол, нам ничего чужого!
Куда же подевался настоящий Дед Мороз? Заплакал от стыда горючими слезами и растаял, как снеговик по весне? Или, может, собрал в свой мешок документы и ценные вещи, да и махнул куда-нибудь в Америку – благо до Аляски всего каких-то 86 км. И называется он теперь модным словом «релокант», живет в одном из северных штатов, получает пособие, регулярно смотрит какого-нибудь Дудя, поругивает оставшихся и считает себя оппозицией. А может быть, еще в феврале 22-го он встал на лыжи и махнул в Сибирь, в тайгу и глушь, подальше от зомбирующей иглы Останкинской телебашни, от бомонда и гламура, от окончательно чиканувшихся кремлевских ЧКтил и поехавшего кукухой населения, которое радостно строчит сейчас не новогодние письма с просьбами о бездуховных айфонах, а старые добрые – и не менее эффективные – доносы… Раз в полгода выходит он на железную дорогу, долго и пристально глядит из-под меховой рукавицы на синеющие блоковские дали, смачно плюет в сторону белокаменной и поджигает релейный шкаф. Именно в этом последнем образе нравится он мне более всего, и это ему посвящаю я свое стихотворенье.
ПОЛЯРНАЯ КАНТАТА, ИЛИ МЕМУАРЫ ДЕДА МОРОЗА
Лети, моя строка, свободной птицей
И ни о чем в полете не забудь!
(Эх, приложить бы грелку к пояснице,
Чайку б, да ноги в шлепанцы обуть…)
Воспоминанья, то бишь мемуары,
Затеял я писать на склоне лет.
Сам на себя дивлюсь: опенок старый,
Сидел бы на печи себе… Так нет!
И то сказать, в эпоху злостных фейков,
Когда брехня и форменный донос –
Любая электронная статейка,
Сам о себе расскажет Дед Мороз.
…Родился я в деревне Ямогоры.
(Положьте глобус – нет ее давно…)
Волшебные полярные узоры
Светили мне в холодное окно.
Бывало, выйдешь из избушки теплой –
Куда ни глянь, кругом одни снега!
Блистают, как алмазы или стекла,
И более не видно ни фига.
Куда ушло ты, детство золотое,
Когда, бывало, зимнею порой
Скакал я по сугробам на просторе –
Весь в валенках, с кудрявой головой?..
Да, были времена!.. Не то, что ныне,
Когда от слез туманится земля…
Боюсь, что в милой сердцу Украине
Уже не любят деда-москаля.
Но я не враг, не орк я недобитый,
И лишь случайно в виде буквы зет
Когда-то были три доски прибиты
На дверь в мой деревянный туалет.
Но этот символ русского имперства
Я вмиг до основания снесу!
Чтоб прекратить злокозненные zvерства,
Готов я партизаном стать в лесу!!
Хоть старый дед я, грузный и косматый…
Дурная обо мне идет молва:
Мол, красный нос, и борода из ваты.
И разные обидные слова…
А ведь когда-то звали Северьяном.
Высок и строен, недурен с лица,
Бродил по тундре я с резным баяном,
Воспламеняя девичьи сердца.
О, дочери серебряной метели!
Округлый стан ваш сахарно белел.
У каждой очи угольно чернели,
У каждой нос морковкою алел.
Я полюбил прекрасную Снежану!
Увы, к моим восторгам холодна,
К лихому скорняку, канадцу Жану,
В Труа-Ривьер уехала она.
Напрасно я твердил, что страсть безмерна
И что на подвиг я готов любой –
Красавицы не знают слова «верность».
Она ушла… И я ушел – в запой.
Но вскоре вышел. Роковую деву
Забыл… Держался, в общем, молодцом…
(А все ж приятно клюкнуть для сугреву
И хрустнуть малосольным огурцом.)
. . . . . . . . . . . . .
Живу один. В Канаде есть дочурка
(Я видел фотографию в Инсте).
Раз в год приедет внученька Снегурка –
Сварить борща на газовой плите…
Что ж, сэ ля ви. Порой не очень сладки
Бывают дни, но я не одинок:
Со мною зайцы, лоси и лошадки,
Да письмами наполненный мешок.
В наш век к бумаге меньше интереса,
И даже я, седой, дремучий дед,
Чтоб не отстать от общего прогресса,
Был вынужден освоить Интернет.
Конечно, есть досадные моменты:
Висит винда, кобенится вай фай.
А также донимают конкуренты, –
А тут, как говорится, не зевай.
Горазды на коммерческие трюки
И норовят собрата наколоть
И Пер-Ноэль и Йоулоп… Йоулопуккин.
(Вот наградил фамилией Господь!)
А дети? Раньше радовались книжкам –
Теперь подай им скутер да планшет.
А как, скажите, объяснить детишкам,
Что значит «ограниченный бюджет»?
Но не беда! Серебряной звездою
Вновь озарится мирный небосвод –
И автор строк, тряхнувши стариною,
Опять мешок подарков соберет.
Мешок любви, здоровья и удачи,
Улыбок, смеха и счастливых слез…
К нам праздник в гости жалует – а значит,
До скорого!
Ваш Дедушка Мороз.
ID:
1029569
ТИП: Проза
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Ліричний
ВИД ТВОРУ: Вірш
ТЕМАТИКА: Сатиричні вірші
дата надходження: 29.12.2024 18:29:47
© дата внесення змiн: 29.12.2024 18:29:47
автор: Світлана Себастіані
Вкажіть причину вашої скарги
|
Відправили мене в іншу нереальність. Перша ялинка - найперше і найбільше горе. Тюменська обл., в тайзі село, шкільна ялинка (мама вчителька), мені три роки, горда собою розповідаю під ялинкою віршик про любу і славну Москву. І раптом до ялинки прориваються вовки, ведмеді, лисиці, зайці. Переповнена жахом кричу, плачу, прошусь додому. Мама переконує, що це діти в масках звірів, що вони хороші. Дітей не сприймаю, сприймаю тільки звірів. Мама мусила віднести мене додому. Я залишилася сама, закрилася на засув. І заснула. Мамі довелося виймати шибку, щоб повернутися додому. Я не чула ні стуків, ні криків.
