он не был гением. но в нем так много было гениальности,
во всем что он видел и делал.
он разбирался в оптике и пряностях,
и по утрам съедал кусочек мела.
курил не много. пил порою виски,
любил пластинки старые… на ужин
он ставил джаз. и джаз был чем-то близким,
необходимым… я любила слушать
сквозь стенку его музыку. и это
как бы сближало нас неуловимо.
мы оба засыпали на рассвете.
и в одно время черный кофе пили.
как странно, когда стены – лишь условность,
не существует толстых стен в хрущевках.
я с ним жила. меня стыдила совесть,
когда при нем ревела, как ребенок,
когда ему готовила обеды,
и вытирала пыль с его пластинок.
и нарушая все свои запреты,
я целовала ранние морщинки.
а позже он уехал. сдал квартиру.
а может, продал. в ней живет семейство.
и показалось сном всё то, что было
и джазу стало в этом мире тесно.
