Я разбиваюсь о берег
снова и снова тут.
Мой каменист соперник
и однозначно крут.
Он грудью обороняет
город, валы садня.
Я знаю, что он не знает,
как укротить меня.
Я налегаю снова
и отступаю чуть.
Буйство – моя основа,
а нестабильность – суть.
Вновь я беру в осаду
камень, дробясь, ярясь.
Но камень сойти пирату
на сушу не дать горазд.
Женщина, с чем угодно –
с миром – с веслом – ни с чем
выходит на берег гордо
пламень разжечь очей.
Часом случалось видеть
мне этот пламень здесь.
И чтобы себя не выдать
свою убавлял я спесь.
Может и сам не прав я,
что не страшу красу,
что замирает травля
берега на весу.
Может она приходит
не тишине внимать,
не в тихий глядеться омут,
но чтобы меня узнать,
узнать всё моё величье,
низость мою, разгул?
Пред ней я менял обличье,
своё пред скалой не гнул.
Я не хотел тревожить
женщину ту никак,
опасности вирус множить
да повергать во мрак.
Я отступал пред нею,
словно кто-то велел.
Я перед ней каменею.
Состою не у дел.
Стал я как-то задумчив,
то ли вял, то ли зол.
Мысль какая-то мучит
синий мой произвол.
Берег, что ты мне прочишь?
Ты ль единственный враг?
Мне известно одно лишь –
впредь всё будет не так.
Всё навек изменилось,
не понятно лишь – что?
Мою прежнюю живость
так процентов на сто
поубавить ты волен?
До поры. И теперь,
я – как струсивший воин,
точно загнанный зверь.
Хоть не так и отважно
твою крепость беру,
знай, тебя я однажды
в пыль и пепел сотру –
чтобы вместо затишья,
прежней удали в честь,
я пустыни заслышал
отдаленную весть.
Чтобы женщины алой
грудь собой обдавать,
чтоб супругой мне стала:
я – большая кровать.
Чтоб сама меж камнями
водопадом несясь,
ощущала волнами
безграничную страсть.
