Ложатся строчки монитором, поэт рифмует мысли-чувства,
И ждёт, что выйдет в зал с поклоном, и все воскликнут: «Да! Искусство!
Давно так слово не пронзало /не в бровь, а в глаз/, ну это ж надо!»
Но, непривычно тихо в зале, не слышно криков: бис и браво!
И, даже больше, свист раздался – фальшивы ноты, сбился с ритма.
Поэт за сердце сразу взялся: «Жестоковыйные! Обидно…
Не смейте трогать-прикасаться, тут панцирь от недобрых взглядов,
Я знал, что будете кусаться и брызгать в вены словом-ядом.»
Да, мы жестокие хирурги, недобрый взгляд и скальпель острый.
Берём страдальцев на поруки, они бузят, кричат: «Медсёстры!
Не режьте панцирь, он красивый… Он дорог нам… Ну, так сложилось,
Характер вот такой плаксивый /живём в обидках/, так случилось.
А вы пришли, и панцирь вскрыли. И надо же, а там верёвки,
Которые всю жизнь душили, а мы-то думали - вы волки...
А оказалось - санитары! Пришли и вычистили вены
От самолюбия отравы… И боль проходит. Постепенно.»