Ларец из карельской березы
Я бережно втайне храню.
Там спрятаны девичьи грезы,
Посланья от вас, парвеню.
Я с трепетом ларчик открою,
И дрожь пробежит по руке -
Шампанское с черной икрою
Летний флигель, и я в гамаке.
Вспоминаю весеннюю Гатчину,
Как мы ехали в вашем авто.
Нам навстречу сирень пахла дачная,
Из тумана вдруг выплыл шато.
Помню пенье цыган и их пляску,
Это так будоражило кровь.
Перста ваши дарили мне ласку,
А уста все клялись про любовь.
Вы, как опытный дамский угодник,
Проявили и нежность, и прыть.
Я осталась без платья, в исподних,
Апосля нечем срам мой прикрыть.
Нюдитет распалил наши страсти,
И шампанское вспенило кровь.
Мой цветок стал раскрыт вашей власти,
Даря нежность своих лепестков.
Ах, прощай безмятежная юность,
Институт благородных девиц.
Здравствуй, мой купидон семиструнный,
И лобзанья при свете зарниц.
Вот зардели кленовые листья,
Восемнадцатый год, Петроград.
Вы примкнули тогда к анархистам,
Был взбешен мой отец, ретроград!
По весне вдруг доставили весточку,
Сам нарочный сказал - из Москвы.
Мелкий почерк в косую линеечку,
Чужой кто-то писал - вы мертвы.
Весть лихая меня подкосила,
Наша участь бесславно горька.
Позже, летом, в письме сообщили -
Вас убили в тюрьме ВЧК.
Как могли! О, какие злодеи!
Жизнь порушить, повергнуть вас в тлен!
Я бы вас, как колдунья Цирцея
Заточила б в свой сказочный плен!
Мы бежали, все бросив Советам -
Дом на Мойке и дачу-шато.
Сколько горьких слез пролито летом,
Когда плыли мы морем в Бордо.
На ларец из карельской березы
С замиранием сердца смотрю.
Приглушив эмигрантские слезы,
В мир мечтаний я дверь отворю.
Утром дверь камеристка откроет,
Ужаснувшись, осядет на пол.
«Oh mon Dieu!» - со слезами завоет,
Обхвативши меня за подол.
…Я небрежно в удавке свисаю,
Всем страданьям приходит конец.
Только жаль, что я здесь оставляю
Из карельской березы ларец.
