Глава 31
Теперь я действительно знал, что делать. Благодаря этой необычной встрече, я больше не находил себя на перепутье. Я был тверд в намерениях вымолить прощения Лоры, но прежде, чем нанести ей визит, я вышел на дорогу, прошел до перекрестка и свернул направо за поворотом, отправившись в сторону торгового центра, вдоль маленьких магазинчиков, освещающих улицу разноцветными огнями, придающими ей необычайно чарующий вид.
Вернулся к ее дому вечером. Дверь была заперта, но калитка во двор по-прежнему приоткрыта. Я вошел и посмотрел на чердак. Свет не горел, но я почему-то был уверен, что Лора не спит. Я стал звать, но напрасно. Тогда я решился на крайние меры: цепляясь за виноградник, предварительно испробовав его на прочность, я стал подниматься вверх, точно Тарзан, подбираясь все ближе к окну. Когда я оказался на самом верху, я стал стучать в запыленное стекло, но все мои усилия оставались безотзывными. Я согнул ладонь у лица и стал всматриваться вовнутрь. Как вдруг меня, точно громом, огорошил голос Лоры со стороны улицы. Я обернулся, потеряв равновесие, и рухнул наземь с оглушительным грохотом.
Когда я пришел в себя, на пороге дома стояла Лора в том же кружевном платье, что было на ней в день свадьбы. Трудно описать, какое счастье я испытал при виде ее, стоящую в нескольких метрах от меня, реальную и близкую, хотя в это же время меня обуял дикий ужас при столь откровенном напоминании о прошедших событиях, которое крылось в каждом кружеве ее измятого, но все же восхитительного убранства.
Незачем лезть в окно. Есть дверь. – Проговорила Лора с несвойственной ей серьезностью, а, завидев мое замешательство, добавила, - даже, если она заперта, - и скрылась в доме, оставив дверь открытой.
Я мигом встал, придерживая ушибленную поясницу, отряхнулся и пошел следом за ней.
Войдя в дом, я окунулся в знакомую атмосферу тепла и уюта, но некоторые значимые ощущения, которые я всегда испытывал, находясь в ее доме, как мне показалось, ослабли. В гостиной горел яркий свет, но Лора удалялась вглубь комнаты, в тень, поднимаясь по лестнице наверх. Я следовал за ней, успевая улавливать взглядом только сетчатый шлейф платья, который с кокетливым шуршанием тянулся по полу.
Наконец, мы очутились на чердаке, где, как я догадывался, она проводила большую часть времени. Был полумрак. Много хлама. Пыльно. Я попытался нащупать выключатель, но бесполезно. В том слабом освещении, которым я мог довольствоваться, я увидел очертание мебели: стол, где одиноко красовалась фарфоровая ваза; за ним – два кресла, в одном из которых недоставало ножки; далее – шкаф со сломанной дверцей и двумя выбитыми стеклами, а за ним – окно без штор, и сквозь него лился свет молодого месяца. Этот свет – был единственным маяком, благодаря чему я не чувствовал себя совсем ослепшим.
Лора!.. – позвал я полугромким голосом. Её я нигде не видел. – Лора! - повторил я громче.
Я здесь. – Отозвался женский, все тот же родной голос, так не похожий на себя сейчас.
Где ты?
Я у стены.
Я начал медленно продвигаться, но голос остановил меня.
Стой!
Я остановился.
Не приближайся. Стой, где стоишь.
Но я не вижу тебя.
Это хорошо, потому что я не хочу, чтобы ты видел меня.
Но я хочу этого.
У тебя была возможность видеть меня каждый день столько, сколько душе угодно, но ты отверг ее так же легко, как мою любовь.
Нет, нет! Это неправда!
Неправда?
Я замолчал, в глубине души понимая, что бессмысленно открещиваться от правды.
Я совершил ошибку.
Которую по счету?
Это была последняя. Клянусь тебе!
Не клянись. Клятва – обет Господу, а ты не имеешь права даже упоминать Его имя.
Я снова молчал.
Зачем ты пришел?
Молить о прощении.
Зачем?
Чтобы ты простила меня.
Зачем?
Господи, Лора!.. – Воскликнул я, но она перебила меня злобным тоном, преисполненным змеиного шипения.
Не смей произносить имя Господа!
Ты права. Я не должен.
Ты не достоин!
Ты права.
Ты и твоя мать!
Я замер в ожидании, а затем попытался поговорить с ней без эмоций:
Именно об этом я и хотел поговорить с тобой. Пожалуйста, выслушай меня. Я уже не надеюсь на прощение.
Говори.
Но прежде, ты не могла бы включить свет?
Для чего?
Я должен видеть тебя, хотя бы силуэт! Пожалуйста! Неужто я настолько противен тебе?
Кто говорит, что ты?.. – убитым голосом произнесла она, - это я ненавистна себе. Это себя я не могу и не хочу больше видеть. Никогда! – Сорвалась на крик.
Если кто и виновен, то я один. Ты не должна корить себя за мой грех.
Ха-ха-ха, - с горечью рассмеялась Лора, и глубоко вздохнула, будто долгое время находилась без воздуха, - ты так ничего и не понял…. Я корю себя не о том, что ты совершил что-то дурное, а о том, что я не могу искренне ненавидеть тебя за то, что ты совершил.
Лора…
Молчи.
Я оставил попытки к разговору и опустил голову, не смея взглянуть даже во тьму.
Как хорошо, что она не включала свет!..
Ты знаешь, я способна стерпеть многое, многое простить тому, кого люблю. Я не имею гордости, когда прощаю того, кто мне дорог, и я никогда не осуждаю его после того, как простила, но когда дело касается меня, когда я должна простить или не простить себе что-либо, я становлюсь совершенно иной. Я сужу себя по всей строгости, без единой уступки, без снисхождения, как полагается судить самых опасных преступников. И я безоговорочно приговариваю себя к казни, не сожалея об утраченной возможности искупления, потому как знаю, что даже если моя ошибка будет исправлена, а вина – искуплена, я все равно стану упрекать себя впоследствии до конца жизни. Я каждый день буду напоминать себе о том, что, поступи я по-другому, этого можно было бы избежать, и все было бы иначе. Это мой извечный крест – саморазрушение, но я должна нести его в одиночку, не делясь ни с кем тяжелой ношей, ведь это может стать еще одним поводом для самобичевания. Я просто такая, какая есть, какой всегда была. Но с тех пор, как я встретила тебя, я могу думать ни о чем, как только о счастье быть рядом с тобой и в радости, и в горе…пока смерть не разлучит нас, знаешь?.. О счастье любой ценой! И я не узнаю себя больше, боюсь смотреть в зеркало, потому что увижу в нем не себя, а нечто иное, незнакомое, что доводит меня до паники. Я боюсь, что теряю себя, когда думаю о тебе, а это происходит чаще, чем молитва, звучащая в моих устах за твою душу. О, я никогда не говорила тебе, как часто я молилась, прося, чтобы Господь даровал тебе прозренье, чтобы привел тебя к свету, и я думала, что так и будет, главным образом потому, что надеялась, будто заслужила эту просьбу своей жизнью. Я думала, что Господь должен услышать меня, потому что я всегда старалась поступать правильно, как было угодно Его святым. Однако Он пренебрег моими молитвами и отринул меня, как ты отринул Его. После этого я начала задумываться: действительно ли я безгрешна, как считаю? Ведь если бы это было так, Господь не допустил бы того, что случилось.
Тут я услышал ее тихий плач в темноте и не смог больше молчать.
Ах, Лора!.. Я и не предполагал, что ты так страдаешь!..
Откуда тебе было предположить? Твои мысли были заняты другими вещами, не так ли?
Я чувствовал себя ужасно и не мог возразить ей, зная, как велика моя вина.
Расскажи мне, что ты делал с ней?
Лора…
Расскажи! Что она делала для тебя такого, чего бы ни смогла дать я? Неужели ни разу за все время тебе не становилось неловко в ее объятиях? Ты не испытывал отвращения? Ну, хотя бы на мгновение, скажи?!
Лора, я не знал, что ты догадываешься.
О, я догадывалась. С тех пор, как она появилась на вечере по случаю выпускного.
Уже тогда?
Да.
Но почему ты ничего не сказала мне, о, Лора!
Что бы это изменило?
Все!
Ничего! Не изменились бы ни я, ни ты. Ты не прекратил бы эти встречи, а я не прекратила бы любить тебя.
Может быть, тебе стоило прекратить…
Я пыталась. Не вышло. И я решила молчать. А зачем говорить что-либо, причиняя еще больше страданий, падая еще ниже, чем пал ты, когда…со своей собственной матерью!.. О, Боже! Помоги мне пережить эту ночь!..
Лора!
Не подходи ко мне! – Закричала она с гортанным рыком, - заклинаю тебя – не приближайся! Если ты приступишь хоть на шаг, клянусь, я убью себя! Я-то могу давать клятвы!..
Я не буду. Видишь, я не двигаюсь, только успокойся.
Я уже не слышал ее плача, лишь отдаленные всхлипы с однотонным скулением одинокой волчицы, у которой отняли все, ради чего стоило жить, но саму ее оставили в живых. И этот жалобный вой был еще одним моим наказанием. А также – искуплением.
Что ж, если я причинил боль своим визитом, это было ненамеренно. В любом случае, больше я не потревожу тебя.
К ней идешь? – Внезапно вырвался у нее вопрос, и в ту же секунду нажала на выключатель.
В глаза мне ударил яркий свет одновременно трех торшеров и центральной люстры, подвешенной к потолку. Я остановился и обернулся, впервые увидев ее лицо вблизи. Она была, как всегда очаровательна, нежна, волнующа и необыкновенно женственна! Я даже не замечал грубых следов морального упадка отраженного на ее лице, а главное – в глазах, не ведавших прежде столь сильной муки. Теперь они выражали только укоризну, но как бессильна она была против света ее души и божественной ауры, обрамляющей ее невидимо, но ощутимо, как волна приятного спокойствия или сладостный сон!..
Нет.
Хм!.. – судя по всему, не поверила Лора.
Она уехала. Еще неделю назад.
Так вот почему ты пришел молить о прощении, потому что она оставила тебя, как ненужную собачонку, испортившую дорогую итальянскую мебель свей госпожи!.. Вот он – момент истины! А ты думал, что нужен ей, что она любит тебя? Думал, не женившись на мне, заслужишь ее любовь или хотя бы уважение? Что ж, вкушай поражение, дорогой сын! Ты не нужен своей мамочке! Наверное, из тебя был не самый лучший фаворит!.. Она ведь имела возможность выбирать, не так ли? О, я убеждена, что она выбирала в огромном ассортименте. А ты в это время находился в стороне и изнывал от ревности, когда она ласкала других! Что ты делал в это время, расскажи мне! Снимал проституток? Унижался перед ней, чтобы добиться хотя бы мимолетного взгляда? Что ты делал? Что?! Что?!
Хорошо! Я был с ней…даже, когда она была с другими?
А-а.… Значит, вас не всегда было двое?..
Не всегда.
Это же все меняет! Возможно, для тебя еще не поздно вернуть ее! Она наверняка у одного из ваших «друзей» или «подруг», ждет, пока ты упадешь ей в ноги и станешь молить о прощении ее. Её, а не меня! Иди же, иди! Я благословляю тебя на все всуе! Иди же, наслаждайся, пока можешь, пока время играет на твоей стороне, потому что пройдет еще несколько лет, и ты окажешься стар для нее! Твое лицо станет морщинистым и уродливым, а твое тело – несовершенным и отталкивающим. Но она… Она всегда будет молодой! Она всегда будет прекрасной! Потому что она всегда будет мертвой! В ее венах кровь давно застыла, как река в зимний период, остановилось сердце, словно потухший вулкан, а ее глаза утратили живой блик! Она лишилась чувств и жизни, и эмоций! И для нее забава – губить все, к чему она прикасается, на что смотрит, что выбирает для своей игры! Знай: ты – лишь выбор для игры, в которой, кроме нее, нет победителей!
Замолчи!
Повисла тишина.
Да, я грешен перед Богом и обществом. Я несказанно виноват перед тобой. Но я пришел к тебе не из-за того, что она ушла. Я пришел, потому что…хотел увидеть тебя, ведь я впервые жил без твоего голоса (пусть и слабого), без твой улыбки (пусть и бледной) так долго. И я бы пришел, даже если бы она была здесь все еще!
А перед этим ты бы вновь отдался ей!
Да!
Хоть в этом не лукавишь…
Да, я бы отдался ей, но без души, без нежности, без любви, как всегда и было.
Она окинула меня взглядом беззащитного младенца и отвела глаза. Она изо всех сил хотела верить мне. О, как я был себе противен оттого, что дал ей повод усомниться в моей любви!
Я никогда не любил ее, только желал. С тобой все по-другому! Ты и не представляешь, какое значение имела для меня твоя любовь. Она лишь продлевала мою жизнь, не давала лишиться всего, присущего живому, как моя мать. И только благодаря твоей любви я хочу попробовать жить заново. Сегодня днем я повстречал твою соседку, миссис Картер. Мы долго говорили с ней, в том числе, о тебе, и она сказала мне кое-что, от чего я не могу абстрагироваться, что я не могу отвергнуть.
Что же?
Она сказала, что я – не грешник.
Миссис Картер, очевидно, слишком добра к людям.
Нет. Сначала я тоже так думал, но потом она спросила меня, счастлив ли я?
И что ты ответил?
Я ответил, что несчастлив.
Она опустила взгляд. Я приблизился на несколько шагов. Она была безмолвна. Я подошел совсем близко и теперь мог дотронуться до нее на расстоянии вытянутой руки, но я не стал делать последний шаг не столько из опасения, сколько из неуверенности, что она на самом деле хочет этого. Она подняла голову и посмотрела на меня глазами, в которых читалось бесчисленное множество противоречивых чувств: обида и прощение, упадок и восторг, ненависть и любовь.
В гостиной я заметил пустые подоконники, а теперь и здесь. Что стало с твоей оранжереей? – Спросил я после длительного молчания.
Я больше не развожу цветов.
Полагаю, причиной столь резких перемен стала вовсе не аллергия?
Просто я больше не желаю видеть в них облики, которые живут во лжи и заставляют лгать меня.
Лора…
Я не хочу иметь болезненные напоминания о том, что эти люди всегда будут окружать меня, а мне, находясь в их обществе, придется постоянно ожидать, что сказанное ими – ложь, постоянно сомневаться, не доверять, бояться, что однажды их ложь обратиться в предательство, а я стану жертвой.
Лора…
Дай мне сказать!
Я задумался и отошел от нее на довольно почтительное расстояние, как от чужака.
И знаешь, что я сделала, чтобы забыть эти облики?
Я покачал головой.
Я просто собрала и уничтожила напоминание.
Повисла напряженная пауза, и я почувствовал, что мое сердце забилось чаще, а к горлу внезапно подступил комок жгучей боли. Тем временем Лора подошла к окну и провела ладонью по белому подоконнику, где раньше стояли самые прекрасные цветы на свете. Цветы ее любви ко мне.
Видел Бог, как я страдала, когда беспощадно сталкивала горшок за горшком в бездонный черный пакет для мусора, и как он пожирал все, что бы я ни отрывала от сердца, как будто ему было всегда недостаточно моей крови! Моей жизни! Моей души! – Напряженным шепотом, сдавливая слезы, говорила она. – Видел Бог, - повысила голос, - как я больна была душой в тот час.
Только Он один и видел.
Лора посмотрела на меня, а я медленно опустил голову, не в силах более видеть ее слезы, которые, как кислота, капля за каплей жгли мне душу.
Не подойдешь? – Тихонько спросила она.
А ты хочешь?
А ты?
Я обещал, что не приближусь, если ты не захочешь.
Она продолжала смотреть на меня, нервно перебирая руками верхние кружева платья. Мне казалось, в этот момент она решала мою судьбу.
Если ты хочешь, я останусь. Если же нет – я даю слово более не нарушать покоя твоей души. Но ответ должен быть искренен.
Ах, как жаждешь ты искренности, а я ведь ждала от тебя того же!..
Я промолчал. Раздумывая некоторое время, она смотрела на меня непрерывно, хотя и не видела глаз, скрытых под опущенными веками. Она все же знала, что я томился в ожидании, затаив дыхание. И вдруг, она разбила мои мучения, произнеся чуть слышно:
Пожалуй, я поверю тебе.
Трудно описать чувства, обуявшие меня в те минуты! Это был миг духовного возрождения, как свет в конце туннеля, как маяк для заблудшего судна, как глоток живительной влаги среди засушливой прерии. О, как она великодушна!.. Я уже собирался заключить ее в объятия, стать на колени, чтобы благодарить, как Деву Марию за подаренный шанс, ценой в бесконечность, но она остановила меня жестом руки:
Но…, - начала она интригующе, - прежде чем ты что-либо скажешь или сделаешь, я хочу, чтобы ты знал: я поверю тебе еще раз, однако если ты обманешь меня, я…прощу тебя снова. И если ты сделаешь мне больно, я не смогу закрыть дверь перед тобой и прогнать бесследно; я буду страдать немыслимо оттого, что каждый раз прощу тебя снова, что бы ты ни совершил, как бы не поступил со мной. Я не смогу противостоять, даже если окажусь на грани самоубийства, даже если ты нанесешь мне предательский удар в спину или такую обиду, которую даже кровному брату, казалось бы, невозможно простить! Поэтому я спрошу тебя сейчас, надеясь на твою порядочность, отдавая тебе всю мою любовь без остатка, без стеснения, я спрошу тебя: сможешь ли ты беречь мою душу и мой покой, ибо когда я приму тебя, моя душа навсегда окажется в твоих руках и только ты сможешь распоряжаться ею, я же отныне над собою не властна.
Признаться, ее слова поставили меня в тупик. Я чувствовал себя мерзким подлецом, а она была чиста, как ангел и наивна, как дитя, которое по моей вине утратило беззаботное детство. Я ненавидел себя за то, что лишил ее блеска в глазах, который мы замечаем у людей, способных самостоятельно заботиться о себе и жить вне зависимости от кого-либо. Я наблюдал, как она теряет эту способность и не смог ничего поделать, а может быть, не хотел.
Как быть, если мы уверяем в верности, но не уверены, что сдержим слово? Как быть, если мы любим, но сомневаемся, что некоторые наши поступки не разочаруют любимых? Как поступить, если мы разрываемся между страстным желанием быть рядом с любимыми и отчаянным страхом предать их доверие опрометчивым поступком или цепью опальных действий, которые повлекут за собой трагедию? Эти вопросы настигли меня так внезапно, и каждый из них остался без ответа. Единственное, что я мог знать – это бесконечное желание быть рядом с ней, что бы ни произошло, и как бы ни повернулась жизнь. Я мог пообещать ей, что все будет хорошо, что я никогда не предам ее, не причиню боль, и ее душа всегда будет спокойна и надежно сохранена в моих руках, но что бы изменилось в действительности от этих слов? Я должен был признаться самому себе, что это слишком шаткое обещание и сдержать его в дальнейшем будет намного сложнее, нежели заречься ныне. Где-то во мне боролись противоречивые чувства: уйти, отпустить ее или остаться, гарантируя неизвестность.
Не правда ли, жестокий каламбур – «гарантировать неизвестность»?..
Я выбрал второе.
Конечно. Обещаю. – Сказал я, впервые за долгое время, взглянув ей в глаза.
Она улыбалась, не скрывая счастья, и протянула руки ко мне.
Подойди.
Я повиновался. Она обняла меня за шею, приклонив голову на плечи, и крепко сжала меня в объятиях, как будто боялась потерять. Я зарылся в ее волосы, закрыв глаза, и вмиг окунулся в блаженство. Счастье мое было безгранично!
Ты знаешь, какой сегодня день? – Спросил я, погодя.
Она задумалась, но в мгновение по ее лицу прошла тень оживления. Она взглянула на меня округленными глазами и засмеялась, прикрывая губы тыльной стороной ладони.
Не может быть!
22 апреля! – Вырвалось у меня.
Это удивительно, не так ли?
Что?
То, что мы вместе в этот день. Ведь еще вчера я была убеждена, что до конца своей жизни не буду отмечать этот праздник, потому что он – символ нашей любви, а без тебя утратил бы для меня всякий смысл.
Этот великий праздник – символ Жизни, прежде всего! Его должен праздновать каждый человек, живущий на Земле.
Для меня жизнь была бы кончена. И этот праздник стал бы торжеством Смерти без тебя. А я бы воспела «Цветы Сиона » вместе с ангелами.
Ты ни о чем не хочешь спросить меня?
Нет.
Совсем-совсем?..
Что ты хочешь услышать?
Ну-ну, не сердись! Отыщи мне лучше пышных гортензий!
Какая древняя цитата!..
Не такая уж древняя.
Бессмысленная.
Почему?
Потому что бескрылая.
Попробуй вспомнить. Быть может, теперь нам удастся окрылить ее и пустить в полет?
Где же мы возьмем крылья?
Предоставь это мне.
Спасибо, но я уже говорила, что не интересуюсь цветами больше.
Ты? Ни за что! Это невозможно и я не верю тебе!
У тебя будет возможность убедиться.
Она смотрела на меня, не сводя взора. Я медленно потянулся к карману и вынул из него маленький серебряный кулон в виде шапочки гортензии на тончайшей цепочке нежного шарма. Ее взгляд в тот же миг приковала эта вещица. Она ахнула.
О, Боже!..
Я отыскал тебе самую пышную гортензию, какая только может расцвести в середине весны. Пусть она будет моим свадебным подарком.
О!..
Ни говори ничего. Слова излишни – они – агония! Кивни единожды, если все еще согласна выйти за меня?
Она кивнула, смеясь каким-то сдавленным смехом, за которым, как мне казалось, скрываются рыдания.
Одно условие…, - добавил я, - надень другое платье.
ID:
434371
Рубрика: Проза
дата надходження: 29.06.2013 23:58:44
© дата внесення змiн: 29.06.2013 23:58:44
автор: Олеся Василець
Вкажіть причину вашої скарги
|
