Никому никогда ничего ни за что
из нанизанных намертво строчек стиха
не изъять, потому как мембрана глуха,
неподвижна, как рельс и плотна, как пальто,
у которого наглухо под воротник
всё завёрнуто в драп: загрудинная боль,
дым дешёвого курева и алкоголь,
и дырявая память, и слово "старик",
звук которого разный у тех, кто "ещё"
и у тех, кто давно привыкает к "уже"
и к одышке, к стоянию на этаже
и к стене, подпирающей боль и плечо...
Ничего... Никогда ни за что никому
не добыть из случайно записанных фраз
то, что видит открытый единственный глаз,
прикипевший к открытому настежь окну,
за которым заря переходит в рассвет,
и вишнёвая ветка кивает цветком,
источающим запах (и запах — знаком,
вроде мёда, но тоньше — сравнения нет,
потому что акация пахнет не так,
потому как и липа не так бы цвела, —
это знает роса, это знает пчела,
но не ведает речь). Напечатанный знак
и бумага под ним не отдаст своего
убиенного смысла, поскольку — нема,
остаются догадка, блуждание, тьма —
никому никогда ни за что — ничего.
