|
Алана
Я сложила огарки свечей в плотную серую коробочку, протерла паркет, испачканный меловыми символами и парафином, скептически улыбнулась и легла спать.
Проснулась от чувства, что что-то раздирает меня изнутри. Что-то большое, настойчивое, стремительное заполняло меня до краев, пока...
Эмили
Никогда бы не подумала, что именно так все и происходит! Чувствую ли я боль или же радость перерождения? Скорее, смятение. Ничего не понятно. Что вообще можно чувствовать и тем более видеть в кромешной тьме, где творится полная неразбериха? Ах, вот ее глазницы! Сквозь них льются потоки света. Пробую прильнуть к ним, как к замочной скважине. Невыносимо. Больно. Ослепительно... и великолепно! Оказывается, уже утро за окном просторной комнаты. Декабрьское. Морозное. Снежное. Сейчас мои руки чувствуют ее руки, вростают в них, надевают их как перчатки. Вся облачаюсь в необычнейшую из одежд. Оживает каждая мышца. Натягивается. Дрожит. Она физически подготовлена, так что мне повезло с оболочкой. Мой дух заполняет ее тело до краев, наши жизненные токи, волны, импульсы синхронизируются, мозг хранит нашу общую память, но сейчас в ее сознании я.
Рядом со мною лежит ее возлюбленный. Он спит. Улыбается во сне. Пахнет как должен пахнуть мужчина. Наверное, она любит его. В своей массачусетской жизни я тоже любила, но так и не узнала, что это значит - быть любимой.
На самом деле ее кровать - белоснежная равнина, и кроме нее самой никого на ней нет. Она так же избирательна, как и я, и не может пустить в свой внутренний мир кого угодно.
Меж тем невиданные мною доселе часы «натикивают» какие-то цифры. Время завтрака, как предполагает наш с нею желудок, и я подымаюсь с кровати, сладко потягиваясь, прямо в ночном наряде переходя из спальни в маленькую, но уютную кухню. Моим босым ногам тепло. Комнатка мало чем напоминает огромную кухню отцовского дома, совмещенную с гостиной, где, по правде говоря, мне хоть и спокойно, но порой одиноко из-за ее звенящей пустоты.
Моя писательница (книги с ее портретом лежат на столе в спальне и стоят в шкафу, то же отражение, немного сонное, я вижу в одном из зеркал) живет в доме, поделенном на множество секций, занимаемых разными хозяевами. У нее первый этаж, из кухонного окна виден очаровательный садик. Им можно любоваться, разместившись прямо с ногами на большом кресле, обитом темным бархатом. На столе, покрытом голубой скатертью, в небольшом блюде горкой лежат эклеры. Рядом с тарелкой мигает черно-белый плоский прибор размером с ладонь, назначение которого мне неизвестно. Эклер нежный, сладкий на вкус и очень сытный.
Неизвестный
Мимо окна проходит парень. Довольно странный. Осторожный. С бритой головой. В очках. Одет не по погоде. Приостанавливается и смотрит на свою обувь. Приседает и начинает протирать ее носки бежевым платком, извлеченным из кармана куртки. Его зеленовато-коричневая куртка — чуть ли не единственное цветное пятно на белой декабрьской картине. Джентльмены, которых я знавала, никогда бы не прогуливались в таком виде, но это-то и будоражит. Здесь все по-иному, даже мужчины другие. Мужчина за окном резко поворачивает лицо в мою сторону, как будто слышит мои мысли. В его облике нет никаких лишних деталей. Складка меж бровей. Пронзительный взгляд. Губы поджаты.
Мне бы не пристало смущаться, но я смущаюсь. Он видит меня, а я — его. Между нами стекло, на которое наклеены золоченые лекала фигурок, изображающих рождественских ангелов. Внезапно мужчина поднимает ладонь, жестом приветствуя меня. Его лицо светлеет, он кивает и улыбается, сверкая рядом идеальных зубов. Так мы знакомы! Она с ним знакома. Парень еще раз машет мне, снимает очки, достает из другого кармана серую вязанную шапочку, натягивает ее на почти лысую голову и, раскачиваясь как матрос на палубе, удаляется по плитам заснеженной дорожки, ведущей в утреннюю синь. Ни следа его прежних суровости и сдержанности. Да и его самого след простыл...
Вернется.
Письмо
Зная, что мое время на исходе, ищу перо. Перо и записную книжку. Вторая находится вскорости в спальне на полочке с аккуратно расставленными книгами и сувенирами, один из которых, овальный искусственный орех, из-за моей спешки и неловкости падает на пол, катясь под ноги. Чем же написать? Рядом с маленьким альбомом для рисования лежат черные палочки с посеребренными наконечниками. Они оставляют серые отметины, если другим их концом провести по бумаге. Графит. Каллиграфическим почерком пишу ей послание.
Дорогая, Алана. Твое имя я прочла на одной из твоих книг. Пока угощалась эклером на кухне, позволила себе полистать одну из них. Нас разделяют время, страны и языки, но мое самообразование и в этот раз выручило. Я сумела понять смысл некоторых твоих стихов и даже прочла небольшой рассказ. Нахожу их недурными. Когда придешь в себя, ты скорее всего ничего не вспомнишь, но знай, что все тебе удалось. Твой обряд удивительнейшим образом совпал с моим. Что еще делать одиноким умным женщинам по вечерам, как не писать стихи и не путешествовать во времени? Здесь улыбаюсь, предполагая, что так же иронически улыбнешься и ты, мое второе "я", Алана. Если захочешь увидеть, чем живу и дышу, давай условимся сделать то же самое в будущее воскресенье, только в моем сознании окажешься ты, а, следовательно, проснешься в Массачуссетсе в 1864 году. Мы одногодки сейчас, прекрасная леди. В моем мире у меня больше нет желания быть в кругу людей, я облачаюсь в по-декабрськи белое и затворяю за собой все двери, не вижу смысла поддерживать связи с кем-либо, не чувствую более того, кому могу посвятить жизнь. Даруй же мне возможность раскрыть себя в твоих чертогах. Даруй роскошь быть свободной. Быть женщиной, которую полюбят. Что-то все еще теплится в моем сердце. Позволь почувствовать счастье хоть на миг. Взамен я дам тебе все мои знания и поэтическое чувство ритма, если пожелаешь.
С любовью, Эмили Дикинсон
Алана
Господи! Эмили Дикинсон ела пирожные на моей кухне...
Следующие полчаса я просто сминаю пальцами коричневый резиновый орешек, глядя далеко за пределы событий, происходящих за моим окном.
Ведьмы
«Замещения» возможны и практикуются посвященными уже не первое столетие.
История
«Белое затворничество» легендарной американской поэтессы Эмили Дикинсон продолжалось до конца ее жизни. Кто знает, возможно, она стала очень счастливой в 21-м веке, но об этой стороне ее жизни не узнал никто.
P.S. Неизвестный, проходящий мимо дома Аланы, не пожелал назвать себя, но похоже, что это Кевин Венделл Крамб, представший в двух из 24-х своих альтер-эго.
ID:
764163
Рубрика: Проза
дата надходження: 05.12.2017 16:51:16
© дата внесення змiн: 06.12.2017 10:22:49
автор: Олена Мальва
Вкажіть причину вашої скарги
|
. Не понимаю, почему все ники молчат, "заціпило"???!!)))))))
