|
"Сыном мне стала идея служения детям..."
Вступительная статья А. Лиханова
Послесловие М. Кузьмина
Художник Л. Орлова
Макет Г. Грозной
Перевод с польского Е. Зениной и Э. Тареевой (курсивные вставки и из
Дневника)
(c) Издательство "Книга", 1980
(c) Иллюстрации (переработка) Л. Орлова,1990
Вступит, статья А. А. Лиханов, 1990
ISBN 5-85210-001-3
То, чего нам так не хватает...
А не хватает нам любви к детям. Не хватает самоотверженности -
родительской, педагогической. Не хватает сыновней, дочерней любви.
Есть простая поговорка: как аукнется, так и откликнется. Сколько
положишь, столько и получишь. Верные вроде бы формулы. Только если следовать
лишь им, добьешься одного воспроизводства. Для сеятеля это просто беда,
когда зерна он снимет ровно столько же, сколько посеял. Пахарь должен
получить прибавок, только тогда он выживет, прокормит свою семью. Так же
точно и общество должно бы существовать. Прогресс состоит из прибавок,
которые дают поколения, "посеянные" их родителями и наставниками. Конечно,
прибавок этот есть, но в каких пространствах? В пространстве человеческих
знаний, конечно. В области технологий. А как с духовностью? Увы, в этой
тонкой сфере воспроизводства мы радуемся даже простому отклику на ауканье. И
слишком часто замечаем простые потери: не больше, нет, а меньше становится
доброты, милосердности. Грубее и жестче отношения между самыми добрыми вроде
бы людьми. Исполнение долга в межчеловеческих отношениях уступает служебным
обязанностям-там человек и обязательнее, и профессиональнее. А любовь к
детям стала напоминать любовь к собственному имуществу. Впрочем, имущество
порой дороже людей... Что может быть печальней и горше! Давно замечено: и
лучшие, и худшие стороны человека выявляет беда. Януш Корчак не только
последние месяцы своего бытия, но всю предыдущую жизнь стоял рядом с бедой,
точнее, жил в ее гуще. Сиротство, эта библейски древняя форма человеческого
одиночества, требует сострадания и соучастия, самоотверженной и терпеливой
любви настоящих стоиков и гуманистов.
Януш Корчак первый из них, но не временем, пусть трагическим, измерено
это первенство, а мерой его выбора, мерой честности.
Мера эта-смерть.
Не только поляки чтут выбор своего бессмертного учителя. Его имя
внесено в святцы и мировой педагогики, и элементарной человеческой
порядочности. И именно в его устах, под его пером в высшей степени
правомерно звучит дидактическое, даже назидательное наставление:
как любить детей.
Эта небольшая книжка-своеобычный манифест гуманизма. Нестареющий завет,
переданный в наши и грядущие времена из времен как будто от нас удаленных и
в то же время совершенно похожих, потому что речь идет о любви к детям, а
это ценность постоянная. Духовная комфортность делает человека толстокожим,
совершает в его сознании странные подвижки, когда ценности мнимые застят
свет, а ценности подлинные уходят обочь. Каждому рано или поздно воздается
по заслугам, но часто-слишком поздно, когда ничего не исправишь, и в этом
истоки многих человеческих драм. Те, кто воображает, будто доброта и любовь
малозначимые, второстепенные качества, которые не помогают, а, напротив,
даже вредят, допустим, при достижении карьеры, бывают наказаны на краю этой
карьеры, а еще чаще - на краю собственной жизни-нелюбовью и недобротой
окружающих.
И пусть же всякий, кто спохватится и заторопится вперед-от нелюбви к
любви, от недоброты к доброте, припадет как к чистому итогу-к этой последней
заповеди Януша Корчака.
Альберт Лиханов,
лауреат Международной премии
имени Януша Корчака
Ведь родиться-не то, что воскреснуть: могила отдаст нас, но не взглянет
на нас, как мать.
"АНГЕЛ ЛИ"
Ребенок в семье
1.
Как, когда, сколько, почему?
Предчувствую множество вопросов, ждущих ответа, множество сомнений,
требующих разрешения. И отвечаю:
- Не знаю.
Всякий раз, когда, отложив книгу, ты начнешь плести нить собственных
размышлений,-книга достигла цели. Если же, в поисках точных указаний и
рецептов лихорадочно листая страницы, ты досадуешь на их скудость, знай, что
если и есть в этой книге советы и предписания, они появились не по авторской
воле, а вопреки ей.
Я не знаю и не могу знать, как неизвестные мне родители в неизвестных
мне условиях могут воспитывать неизвестного мне ребенка, подчеркиваю-могут,
а не хотят, могут, а не должны.
"Не знаю". Для науки это туманность, из которой возникают, из которой
рождаются новые мысли, все более и более приближающиеся к истине.
"Не знаю"-для ума, не приученного к аналитическому мышлению, это
пугающая пустота.
Я хочу, чтоб поняли и полюбили чудесное, полное жизни и ошеломляющих
неожиданностей творческое "не знаю" современной науки о ребенке.
Я хочу, чтоб поняли: никакая книга, никакой врач не заменят собственной
живой мысли, собственного внимательного взгляда.
Часто можно слышать, что материнство облагораживает женщину, что.
только став матерью, она созревает духовно. Действительно, материнство ярким
пламенем освещает задачи духовного бытия женщины, но их можно и не заметить,
и трусливо откладывать на потом, и обижаться, что нельзя приобрести за
деньги готового решения.
Велеть кому-нибудь продуцировать нужные тебе мысли-то же, что поручить
сторонней женщине родить твоего ребенка. Существует категория мыслей,
которые надо рождать самому, в муках, и они-то и есть самые ценные. Они
решают, что ты, мать, дашь ребенку-грудь или вымя, воспитаешь его как
человек или как самка, будешь руководить им или силой на вожжах тянуть за
собою, будешь играть им, крошечным, и нежностью к нему восполнять ласки
равнодушного или немилого мужа, а когда он подрастет, бросишь на произвол
судьбы или станешь ломать.
2. Ты говоришь: "Мой ребенок".
Когда, как не во время беременности, имеешь ты наибольшее право на это
местоимение? Биение крохотного, как персиковая косточка, сердца-эхо твоего
пульса. Твое дыхание дает ему кислород. В вас обоих течет общая кровь, и ни
одна красная ее капля не знает, будет она твоей или его, или, вылившись,
погибнет, как постоянная
дань тайне зачатия и рождения. Ломоть хлеба, который ты жуешь,-
строительный материал ног, на которых он будет бегать, кожи, которая будет
его покрывать, глаз, которыми он будет видеть, мозга, в котором родится
мысль, рук, которые он протянет к тебе, улыбки, с которой воскликнет:
"Мама!"
Вам обоим еще предстоит пережить решающую минуту: вы будете вместе
страдать от боли. Удар колокола возвестит:
- Пора.
И сразу он, твой ребенок, объявит: я готов жить своей жизнью, и ты
откликнешься: теперь ты можешь жить сам, живи же.
Сильными судорогами будешь ты гнать его из себя в мир, не думая о том,
что ему больно, и он будет пробираться вперед, с силой и отвагой, не
заботясь о том, что больно тебе.
Жестокий акт.
Нет. И ты, и он, вы вместе произведете сто тысяч невидимых глазу,
мелких, удивительно слаженных движений, чтобы, забирая свою часть из
тебя, он не забрал больше, чем положено ему по закону, по вечному, всеобщему
закону жизни.
- Мой ребенок.
Нет. Ни в месяцы беременности, ни в часы родов ребенок не бывает твоим.
3.
Ребенок, которого ты родила, весит 10 фунтов.
В нем восемь фунтов воды и горстка угля, кальция, азота, серы, фосфора,
калия, железа. Ты родила восемь фунтов воды и два фунта пепла. Каждая капля
твоего ребенка была дождинкой, снежинкой, мглой, росой, водой, мутью в
городском канале. Каждый атом угля или азота связывался в миллионы разных
веществ или разрушал эти соединения. Ты лишь собрала воедино то, что было.
Земля, повисшая в бесконечности.
До ближайшей звезды-Солнца-50 миллионов миль.
Диаметр маленькой нашей Земли 3000 миль огня с тонкой, всего лишь в 10
миль, остывшей оболочкой.
На тонкой скорлупе, заполненной огнем, посреди океанов-островки суши.
На суше, среди деревьев и кустов, мух, птиц, зверья-роятся люди.
Среди миллионов людей и ты произвела на свет нечто. Что же? Стебелек,
пылинку-ничто.
Оно такое слабое, что его может убить бактерия, которая, если увеличить
ее в 1000 раз, предстанет глазу как точка...
Но это ничто-плоть от плоти морской волны, ветра, молнии, солнца,
Млечного Пути. Эта пылинка-в кровном родстве с колосом, травой, дубом,
пальмой, птенчиком, львенком, жеребенком, щенком.
В ней заключено то, что чувствует, видит, страдает, радуется, любит,
надеется, ненавидит, верит, сомневается, притягивает и отталкивает.
Эта пылинка обнимет мыслью- звезды и океаны, горы и пропасти,-
все. Что есть содержание души, как не целая вселенная, только в иных
масштабах?
Таково извечное противоречие человеческой натуры, которая возникает из
праха и в которой живет Бог.
4.
Ты говоришь: "Мой ребенок".
Нет, это ребенок всех-матери и отца, дедов и прадедов.
Чье-то далекое я, спавшее среди предков, чей-то истлевший, давно
забытый голос вдруг зазвенел в твоем ребенке.
Триста лет назад, во время войны или мира, в калейдоскопе
перекрещивающихся рас, народов, классов кто-то овладел кем-то-по обоюдному
согласию ли, насильно ли, в минуту вожделенья ли, любовного упоения ли,
обманул ли, соблазнил ли,-никто не знает кто, когда, как, но Бог записал это
в книге судеб, и антрополог уже гадает по форме его черепа или цвету волос.
Иной раз впечатлительный ребенок выдумывает, что он-подкидыш,
чужой в родительском доме. Так и есть: тот. чей образ он повторил, век
тому назад умер.
Ребенок-папирус, убористо заполненный мелкими иероглифами, ты сумеешь
прочесть лишь часть их, некоторые же тебе удастся стереть либо вычеркнуть и
наполнить своим содержанием.
Страшный закон. Нет, прекрасный. В каждом твоем ребенке он кует первое
звено в бессмертной цепи поколений. Ищи спящей частицы себя в этом твоем
чужом ребенке. Может, ты и найдешь ее, даже, может, сумеешь развить.
Ребенок и бесконечность.
Ребенок и вечность.
Ребенок - пылинка в пространстве.
Ребенок-мгновенье во времени.
5. Ты говоришь:
- Он должен... Я хочу, чтоб он...
И ищешь примера, которому он должен быть подобен, моделируешь жизнь,
достойную его.
Ну и что ж, что вокруг-посредственность и обыденность. Ну и что ж, что
вокруг-серость.
Люди хлопочут, копошатся, суетятся, - мелкие заботы, ничтожные
стремления, пошлые цели...
Обманутые . надежды, иссушающая печаль, вечная тоска...
Несправедливость торжествует.
Холодеешь от ледяного равнодушия, от лицемерия перехватывает дыхание.
Оснащенные иглами и когтями нападают, тихие уходят в себя.
И ведь не только страдают люди, но и мараются...
Каким ему быть?
Борцом или тружеником, вождем или рядовым? А может, пусть будет просто
счастливым?
Где счастье, в чем оно? Знаешь ли ты дорогу к нему? И существуют ли те,
кто знает?
Справишься ли ты с этим? Можно ли все предвидеть, ото всего защитить?
Твой мотылек над бурлящим потоком жизни. Как придать ему твердости, а
не снижать полета, как укрепить его крылья, а не подрезать их?
Собственным примером, помощью, советом, словом?
А если он их отвергнет?
Через 15 лет он будет смотреть в будущее, ты-оглядываться в прошлое.
В тебе-воспоминания и опыт, в нем-непостоянство и дерзкая надежда. Ты
колеблешься-он ждет и верит, ты опасаешься-ему все нипочем.
Молодость, если она не насмехается, не отталкивается, не презирает,
всегда стремится исправить ошибки прошлого.
Так должно быть.
И все же... Пусть ищет, только бы не заблудился, пусть штурмует
вершины, только бы не расшибся, пусть корчует, только бы не поранился, пусть
воюет, только осторожно-осторожно...
Он скажет:
- А я думаю иначе. Хватит меня опекать.
Значит, ты не веришь мне?
Значит, я тебе не нужна?
Ты тяготишься моей любовью? Неосторожный ребенок. Бедный, не знающий
жизни... Неблагодарный!
6.
Неблагодарный.
Разве земля благодарит солнце за то, что оно светит? Дерево-семечко, из
которого оно выросло? А разве соловей посвящает свои трели матери за то, что
та когда-то обогревала его собой?
Отдаешь ли ты ребенку то, что сам получил от родителей, или одалживаешь
на время, тщательно учитывая и подсчитывая проценты?
Разве любовь-услуга, которую можно оплатить?
"Ворона мечется, как сумасшедшая, садится едва ли не на плечи мальчика,
клювом долбит его палку, повисает над ним и бьет головой, как молотком, в
пень, отрывает маленькие веточки и каркает хрипло, натужно, сухо, отчаянно.
Когда мальчик выбрасывает птенцов, она кидается на землю с волочащимися
крыльями, раскрывает клюв, хочет каркнуть,- но голоса нет,
и опять она бьет крыльями и скачет, обезумевшая, смешная, у ног
мальчика... Когда убивают всех ее детей, она взлетает на дерево, обшаривает
пустые гнезда и, кружась над ними, скорбит о своем". Жеромский.
Материнская любовь-стихия. Люди изменили ее на свой лад. Весь мир, за
исключением носителей некоторых цивилизаций, практикует детоубийство.
Супруги, у которых двое детей, в то время как их могло бы быть двенадцать,
убили те десять, что не родились, среди которых возможно, и был тот
единственный, именно "их ребенок". Может, среди неродившихся они убили
самого дорогого?..
Так что же делать?
Растить. Не тех детей, которых нет, а тех, которые родились и будут
жить.
Самоуверенность незрелости. Я долго не хотел понимать, что необходим
расчет и забота о детях, которые должны родиться. В неволе порабощенной
Польши, подданный, а не гражданин, я равнодушно упускал, что вместе с детьми
должны рождаться школы, места, где можно трудиться, больницы, культурные
условия жизни. Бездумную плодовитость теперь я воспринимаю как зло и
легкомыслие. Возможно, мы находимся сейчас накануне возникновения нового
права, диктуемого евгеникой и демографической политикой.
7. Здоров ли он?
Еще так непривычно, что он- уже сам по себе. Ведь еще совсем недавно, в
их сдвоенной жизни, страх за него был отчасти и страхом за себя.
Как она мечтала, чтобы это время кончилось, так хотела, чтобы роковая
эта минута осталась позади. Думала, что едва она минует, все страхи и
беспокойства рассеются.
А теперь?
Удивительная вещь: раньше ребенок был в ней, больше ей принадлежал. Она
была увереннее в его безопасности, лучше его понимала. Полагала, что все
знает о нем, что все сумеет. С той поры, когда чужие руки-профессиональные,
оплаченные, опытные - приняли опеку над ним на себя, а она отошла на второй
план, она потеряла покой.
Мир уже отбирает его у нее.
И в долгие часы бессонницы поневоле появляется множество вопросов:
что я ему дала, как оснастила, чем гарантировала безопасность?
Здоров ли он? Почему же он плачет?
Почему он худой? Почему плохо сосет? Не спит? Спит так много? Почему у
него большая головка? кривоватые ножки? сжатые кулачки? красная кожа? белые
пупырышки на носу? Почему он косит, икает, чихает, давится, из-за чего
охрип?
Так и должно быть? А может, от нее что-то скрывают?
Она вглядывается в свою новорожденную кроху, такую беспомощную, не
похожую ни на одного из тех крошечных и беззубых, каких она встречала на
улице и в саду.
Неужели и вправду ее ребенок через три-четыре месяца будет таким же,
как они?
А может, они ошибаются? Может, не замечают опасности? Мать недоверчиво
слушает врача изучает его, старается по его глазам, морщинам на лбу, по
тому, как он пожимает плечами и поднимает брови, угадать, все ли он ей
говорит, не колеблется ли, достаточно ли внимателен.
8.
"А он красив, твой ребенок?" "Мне это все равно". Так отвечают
неискренние матери, желая подчеркнуть серьезность своего отношения к
воспитанию.
Между тем красота, обаяние, фигура, приятный голос-это капитал, которым
ты одарила своего ребенка, и так же, как здоровье, как ум, он облегчает ему
следование по жизненному пути. Не нужно переоценивать значения красоты: при
отсутствии других достоинств она может принести вред. Тем большего внимания
к ребенку требует она от тебя.
Воспитывать красивого и некрасивого ребенка нужно по-разному. А
поскольку нет воспитания без участия ребенка, постольку не следует стыдливо
скрывать от него проблем, связанных с красотой,-именно это его испортит.
Это деланное пренебрежение к красоте-средневековый пережиток. Разве
может человек, чуткий к красоте цветка, бабочки, пейзажа, оставаться
равнодушным к красоте человека?
Ты хочешь скрыть от ребенка, что он красив? Если ему не скажет этого
никто из окружающих в доме, ему сообщат об этом чужие на улице, в магазине,
в саду, всюду, где бы он ни был, дадут понять восклицанием, улыбкой,
взглядом взрослые или сверстники. Ему откроет это пренебрежение к некрасивым
и нескладным детям. Он поймет, что красота-привилегия, так же как понимает,
что рука-это его рука и ею нужно пользоваться.
Слабый ребенок может развиваться нормально, крепкий-стать жертвой
несчастного случая. Так и красивый ребенок может быть несчастным, а ребенок
под броней некрасивости, невыразительности, неприметности прожить счастливую
жизнь. Ибо ты должна, ты обязана помнить, что
жизнь возжелает купить, выхолостить либо выкрасть любое дополнительное
преимущество, едва лишь поймет его значение. На этих чутких весах,
учитывающих тысячные доли колебаний, возникают неожиданности, которые
озадачивают воспитателей: почему?
- Мне все равно, красив он или нет.
Ты начинаешь с ошибки и обмана.
9, Умен ли он?
Если в самом начале мать с тревогой задает этот вопрос, не за горами
час, когда она предъявит ребенку свои требования. Ешь, даже если ты сыт,
даже если тебе противна еда. Ступай спать, хоть бы и со слезами, хоть бы
тебе пришлось еще час томиться без сна.
Потому что ты должен, потому что я хочу, чтобы ты был здоров.
Не играй с песком, носи облегающие брюки, не трогай волосы, потому что
я хочу, чтобы ты был красив.
- Он еще не говорит... Он старше, чем... а все-таки еще не... Он плохо
учится...
Вместо того чтобы наблюдать, чтобы видеть и понимать, берется первый
пришедший в голову пример "удачного ребенка" и перед собственным ребенком
ставится требование: вот образец, на который ты должен равняться.
Невозможно, чтобы сын состоятельных родителей стал ремесленником. Лучше
пускай будет несчастным школяром и человеком без моральных устоев. Не любовь
к ребенку, а эгоизм родителей выходит тут на первое место, не счастье
личности, а амбиции семейного сообщества, не поиски своего пути, а железная
поступь шаблона.
Ум бывает деятельный и пассивный, живой и вялый, скрытный и капризный,
подвижный и упрямый, творческий и эпигонский, поверхностный и глубокий,
конкретный и абстрактный, практический и поэтичный, память может быть
выдающейся и посредственной. Один ловко пользуется полученной информацией,
другой- совестлив и нерешителен. Врожденный деспотизм и рефлекторность и
критичность. Встречается преждевременное и замедленное развитие, узкие или
разносторонние интересы.
Но кому какое до этого дело?
Пусть хоть четыре класса кончит,-молит родительское смирение.
Предчувствуя замечательное возрождение физического труда, я вижу
энтузиастов для него во всех классах и слоях общества. А тем временем
продолжается борьба родителей и школы с каждым проявлением исключительного,
нетипичного, слабого или неразвитого ума.
Не-умен ли, скорее-какой ум?
Наивно призывать семью добровольно принести тяжелую жертву. Изучение
интеллекта и психотехнические испытания, естественно, содержат самолюбивые
стремления. Конечно, это песня весьма отдаленного будущего.
10. Хороший ребенок.
Надо поостеречься, чтобы не путать "хороший" с "удобным".
Плачет мало, не будит ночью, доверчивый, послушный-хороший.
Капризный, кричит без видимого повода, мать света из-за него не
видит-плохой.
Независимо от самочувствия, новорожденные бывают от рождения наделены
большей или меньшей терпеливостью. Одному довольно единицы неприятных
ощущений, чтобы отреагировать десятью единицами крика, другой на десять
единиц недомогания реагирует единицей плача.
Один сонный, движения ленивые, сосет медленно, крик не энергичен, без
надрыва.
Второй легковозбудим, подвижен, спит чутко, сосет взахлеб, кричит до
посинения.
Заходится, захлебывается, приходится приводить его в себя, иной раз с
трудом возвращается к жизни. Я знаю: это болезнь, мы лечим ее фосфором,
безмолочной диетой. Но эта болезнь не мешает младенцу вырасти во взрослого
человека, наделенного сильной волей, сокрушительным упорством и гениальным
умом. Наполеон в младенчестве, бывало, заходился криком.
Современное воспитание требует, чтобы ребенок был удобен. Шаг за шагом
оно ведет к тому, чтобы его нейтрализовать, задавить, уничтожить все, что
есть воля и свобода ребенка, закалка его духа, сила его требований и
стремлений.
"Послушный, воспитанный, добрый, удобный..."
И мысли нет о том, что вырастет безвольным и не приспособленным к
жизни.
11.
Крик ребенка-неприятная неожиданность, с которой сталкивается молодая
мать.
Она знала, конечно, что дети плачут, но, думая о своем ребенке, не
принимала это в расчет: ждала от него одних только очаровательных улыбок.
Она будет прислушиваться к его желаниям, она будет воспитывать его
разумно, современно, под руководством опытного врача.
Ее ребенок не должен плакать.
Но однажды ночью... Она еще не пришла в себя, еще живо в ней эхо тех
страшных часов, которые тянулись веками. Только-только вкусила она сладость
беззаботной праздности, наслаждения отдыхом после исполненной работы, после
отчаянного усилия, первого в ее утонченно-рафинированной жизни.
Только-только пробудилась в ней иллюзия, что все миновало, потому что
тот-другое ее я-уже живет сам. Погруженная в безмолвные воспоминания, она
способна лишь задавать природе полные таинственного шепота вопросы, не
требуя ответа на них.
Как вдруг...
Деспотичный крик ребенка, который чего-то требует, на что-то жалуется,
домогается помощи,-а она не понимает.
Вслушайся!
- А если я не могу, не хочу, не знаю?
Этот первый крик при свете ночника-объявление борьбы двух жизней:
одна-зрелая, уставшая от уступок, поражений, жертв, защищается;
другая-новая, молодая, завоевывает свои права.
Сегодня ты еще не винишь его: он не понимает, он страдает. Но знай, на
циферблате времени есть час, когда ты скажешь: и мне больно, и я страдаю.
12.
Бывают дети, которые плачут мало, что ж, тем лучше. Но есть и такие, у
которых от крика набухают жилы на лбу, выпячивается темечко, краснота
заливает лицо и голову, синеют губы, дрожит беззубая челюсть, живот
надувается, кулачки лихорадочно сжимаются, ноги бьют по воздуху. Вдруг,
обессиленный, умолкает с выражением совершенной покорности, "с упреком"
глядит на мать, смыкает очи, моля о сне, и, несколько раз вздохнув, снова
бросается в подобную или еще более сильную атаку плача.
Могут ли выдержать это крошечные легкие, малюсенькое сердце, едва
сформировавшийся мозг?
На помощь врача!
Проходят столетия, прежде чем тот появляется, с пренебрежительной
улыбкой выслушивает ее страхи, такой чужой, недоступный, профессионал, для
которого ее ребенок - один из тысячи. Он пришел, чтобы через минуту уйти к
другим страданиям, выслушивать другие жалобы, пришел теперь, когда день и
все кажется веселее: потому что солнце, потому что по улице ходят люди,
пришел, когда ребенок, как назло, уснул, окончательно вымотанный
многочасовой бессонницей, когда не заметны следы бесконечной страшной ночи.
Мать слушает врача, иногда слушает невнимательно. Ее мечта о
враче-друге, наставнике, проводнике в тяжком путешествии рушится.
Она вручает ему гонорар и вновь остается один на один с горьким
ощущением, что врач-равнодушный, посторонний человек, который не поймет ее.
Да он и сам к тому же ни в чем не уверен, ничего определенного не сказал.
13.
Если бы молодая мать знала, какое значение имеют эти первые дни и
недели не столько для здоровья ребенка сегодня, сколько для будущности
обоих.
И как легко их испортить!
Вместо того чтобы, поняв это, примириться с мыслью, что она может
рассчитывать только на себя и ни на кого больше, что так же, как для врача,
ее ребенок представляет интерес только как источник дохода или средство
удовлетворения тщеславия, так же и для мира он ничто, что дорог он только ей
одной...
Вместо того чтобы примириться с современным состоянием науки, которая
исследует, стремится понять, изучает и двигается вперед, оказывает помощь,
но не дает гарантий...
Вместо того чтобы мужественно констатировать: воспитание ребенка- не
приятная забава, а работа, в которую нужно вложить усилия бессонных ночей,
капитал тяжелых переживаний и множество размышлений...
Вместо того чтобы перетопить все это в горниле чувства на трезвое
понимание, без ребяческого захлеба и самолюбивых обид,-она способна
перевести ребенка вместе с кормилицей в самую дальнюю комнату (она, видите
ли, не в силах смотреть "на страдания малютки", "не в силах слушать"
его болезненный крик).
Она будет вновь и вновь вызывать врача, не обогатившись хотя бы
крупицей собственного опыта,-уничтоженная, ошеломленная, отупевшая.
Как наивна радость матери, что она понимает первую невнятную речь
ребенка, угадывает его сокращенные, невыговариваемые слова.
Только сейчас?..
Только это?..
Не больше?..
А язык плача и смеха, язык взглядов и гримас, речь движений и сосания?
Не отрекайся от этих ночей. Они дают то, чего не даст книжка, чего не
даст никакой совет. Потому что ценность их не только в знаниях, но и в
глубоком духовном перевороте, который не дает вернуться к бесплодным
размышлениям:
что могло бы быть, что должно быть, что было бы хорошо, если бы... но
учит действовать в тех условиях, которые есть.
Во время этих ночей может родиться чудесный союзник, ангел-хранитель
ребенка-интуиция материнского сердца, предвидение, которое складывается из
воли исследователя, мысли наблюдателя, незамутненности чувства.
14. Случалось: вызывает меня мать.
- Малыш в общем-то здоров, ничего у него не болит. Я просто хотела,
чтобы вы его осмотрели.
Осматриваю, даю несколько советов, отвечаю на вопросы. Ребенок здоров,
мил, весел.
- До свиданья.
И в тот же вечер или назавтра:
- Доктор, у него жар.
Мать заметила то, чего я. врач, не смог вывести из поверхностного
осмотра во время короткого визита.
Часами склоненная над ребенком, не владея методикой наблюдения, не
зная, что именно она заметила, не веря себе, она не осмеливается признаться
в своих неясных подозрениях.
А ведь она заметила, что у ребенка, у которого нет хрипоты, голос
какой-то приглушенный, что он лепечет
меньше или тише. Разок вздрогнул во сне сильней, чем обычно.
Проснувшись, рассмеялся, но не так звонко, как всегда. Сосал чуть медленнее,
может, с более длительными паузами, словно был раздражен чем-то. Вроде бы
скривился, когда смеялся, а может, только показалось? Любимую игрушку со
злостью отшвырнул, почему?
Сотней признаков, которые заметил ее глаз, ухо, сосок, сотней
микрожалоб он ей сказал:
- Мне не по себе. Нездоровится мне сегодня.
Мать не доверилась своим глазам, потому что ни об одном из симптомов не
читала в книге.
продолжение книги читайте в интернете....
ID:
333717
Рубрика: Проза
дата надходження: 28.04.2012 08:39:27
© дата внесення змiн: 28.04.2012 08:39:27
автор: wdtnftdf
Вкажіть причину вашої скарги
|
