Глава 13
Следующий день моей жизни начался с первого после череды последних событий посещения занятий в университете. Пока я шел знакомой дорогой, я многое переосмыслил, вывел особую формулу расчета моего времяпровождения с этих пор. Я знал, что во мне уже произошло немало перемен, учитывая их кардинальность и короткие сроки, поэтому я встречал новый этап, как куколка, ожидающая волшебного превращения в бабочку. Должно быть, это неподходящее сравнение заставило вас поежиться и сморщить нос, но таковым оно было для меня. Как бы парадоксально это не звучало, я чувствовал себя возрожденным из пепла, вновь способным принимать жизнь, изменяя ее составляющие по своему усмотрению, как бы устрашающе она не выглядела после моих «операций». Мне казалось, я был готов вобрать в себя весь мир и управлять им, властвовать над душами людей, с легкостью делая их жизни другими, и не важно было – к лучшему или к худшему – мне хотелось экспериментировать с ними, забавляться, играть, как играют дети с разноцветными кубиками. Я представлял себе те горизонты, которые открывались передо мной во всем своем блеске и манящем очаровании, а между тем, на их фоне мне виделись просторы первозданной природы: горы богатств, целые поля моих маленьких побед, сбегающихся в одну большую и яркую – победу над Богом, океаны удовольствия и злорадства над ничтожеством обычного человека, не способного перебороть свои страхи и позволить желанию возвыситься над разумом. Но откуда мне было взять те незначительные детали, без которых все мои планы рушились как карточный домик. Например, где взять прикрытие, под которым можно было бы позволить себе абсолютно все и чувствовать себя в безопасности, где мне было найти зрителей моих свершений, которые поклонялись бы всему, что я создаю и разрушаю? Я вспомнил Лору. Ах, моя обожаемая Лора могла бы послужить и зрителем и поклонником и жертвой и даже трофеем, вот только необходимо вновь установить с ней нерушимый контакт. У меня не было ни единого сомнения на тот счет, что она может заупрямиться, не захотеть идти на сближение из-за моего поведения в тени прошлых дней, поскольку я знал, что она любит меня. Но я и не мыслил предавать этому особого значения, более того, я был бы крайне удивлен, если бы она не любила меня. Разве меня можно было не любить? Разве можно было мной не восторгаться? Пафос не оставлял меня ни днем, ни ночью, как и гордыня, обуревающая всем моим существом. Я стал замечать за собой некоторые странности: когда я шел по улице, то всегда поднимал голову выше обычного и время от времени бросал косые, полные презрения взгляды на случайных прохожих; я не говорил «спасибо» торговцам, у которых скупал товары, а при оплате унизительным жестом бросал деньги на прилавок и уходил, даже не подумав взглянуть в их лица; я не считал нужным стоять на красный свет и перебегал дорогу прямо перед капотами больших и маленьких автомобилей, из-за чего несколько раз чуть не стал причиной дорожно-транспортной аварии. Эта новая жизнь была мне по вкусу, втягивала меня все глубже и глубже, как будто давала силы для чего-то сказочного, но в реальности – отнимала последние штрихи человеческого подобия.
Я поставил перед собой задачу вновь вернуть благосклонность Лоры и приурочить ее к безостаточному обоготворению меня, словно статуи Аполлона при входе в храм в Дельфах. Я, полный животворящей энергии, необузданной молодости и огненного безумства, вихрем ворвался в здание университета, толкнув тяжелую алюминиевую дверь центрального входа, будто пластиковую, одной ладонью. Я ощутил на себе многочисленные взгляды общественности, людей разного пола и возраста, как только очутился в центре большой залы, где наблюдалось главное сосредоточение мест для отдыха и курения, уголков ожидания и приема, различных билбордов с объявлениями и многого другого. Здесь был настоящий рай для тех студентов, которые не особенно отличались старательной учебой, а те, кто старался, довольно редко посещали вышеперечисленные места. Взоры прохожих, устремленные на меня, колебались от косых завистливо-недовольных подергиваний до восторженных с широко открытыми глазами и полуоткрытым ртом мимических искажений. Я был уверен, что мое, казалось бы обыденное появление никого не оставило равнодушным и мне несказанно нравилось быть в центре всеобщего внимания, вызывать эмоции, какими бы они ни были, быть объектом зависти, поклонения или негодования, но непременно заставлять задерживать на моей персоне взгляды всех присутствующих. Это был мой триумф, первая большая победа над своим застенчивым «Я», над упорной и неизменной нравственностью, которая доставляла мне только разочарования и ни капли удовольствия. А если кто-то изредка смотрел на меня, и это давало мне хоть малейшую надежду, то со временем она безоговорочно оказывалась ложной, призрачной, как и все те потуги, совершаемые мною день ото дня, чтобы как-либо разнообразить рутинное мое существование.
Но теперь мне не нужно было беспокоиться об имидже или своей внешности, ибо все во мне выглядело безупречным: мое тело, мое лицо, одежда, которую я страстно желал сжечь еще на прошлой неделе, даже моя прическа, неоднократно подвергавшаяся множественной критике из-за своей вычурности, и которая, как мне замечали, больше напоминала прическу бухгалтера, день и ночь работающего с цифрами в пыльном кабинете в бежево-коричневых тонах или стереотипную укладку юриста, единственной радостью для которого может служить только очередное выигранное дело, не говоря уже о давно позабытом чувстве сексуального возбуждения, присущего каждому живому мужчине. Я был молод, прекрасен и доволен собой, как Дориан Грей или Евгений Онегин, по неопытности спутав удовольствие и счастье, что в реальности не одно и то же.
Я вошел в длинную аудиторию в то время, когда началась лекция и профессор О’Хара включил слайд-шоу на тему, которую я даже не знал и которая меня в особенности не волновала. Здесь я также почувствовал то неземное превосходство, когда убедился, что привлек к себе взгляды студентов. Я сел на крайней лавке, которая обычно пустовала, и небрежно бросил сумку на стол. Разумеется, я не брал с собой книги, не удосужившись выяснить какие сегодня пары, поэтому пренебрег длительным смущением, сменив его на шалость мальчишки-сорванца, надев маску мелкого разбойника, некогда стоящую за гранью моей природной скромности. Профессор О’Хара на мгновение задержал на мне свой взгляд, но вопреки моим надеждам ничего не сказал, как ни в чем не бывало продолжив лекцию. Я еще не видел Лору среди студентов, наверное, не присматривался, но я знал, что она втайне наблюдает за мной, изучает, как тогда на похоронах няни, смеряет оценивающим взглядом, и возможно, даже пытается установить причину моего неподдельного нахальства. Признаться, это знание льстило мне, как будто взглядом выраженный комплимент в адрес какого-то прославленного артиста или песенного кумира, и чтобы сохранить это ценное ощущение, я продолжал свою игру.
После лекции, большую часть которой я попросту прослушал, профессор О’Хара попросил меня остаться и отошел от кафедры, ожидая, пока все студенты покинут аудиторию. Я искал глазами Лору в этом сумасшедшем потоке людей, разнообразия лиц и предметов. Я поверхностно окидывал взглядами всех присутствующих, но, к сожалению, безуспешно. Ее нигде не было. «А что если она не явилась на занятия? Что, если она, что еще хуже, не заметила меня или сочла оскорбительным подойти ко мне после всего, что я наговорил ей?» - думал я в накатывающем приступе паники, но не мог оставить тщетные визуальные поиски знакомого лица среди стольких чужих физиономий и тел.
Когда, наконец, аудитория опустела, кто-то окликнул меня со спины. Это был профессор. Он подозвал меня к себе, и я сразу догадался, о чем пойдет разговор.
Вы ничего не хотите мне сказать? – Заговорил он.
Я думал, вы попросили меня остаться, чтобы что-то сообщить? – Ответил я вопросом на вопрос.
Да, но для начала мне бы хотелось выяснить, какова цель вашего пребывания в университете на сегодняшний день?
Приобретение навыков юридической профессии, мистер О’Хара. – Официально заявил я.
Да неужели? А по вашему поведению за последнюю неделю этого не скажешь.
Я скосил глаза. Он же не сводил с меня пристального взгляда.
Быть может, я могу ошибаться или не знать чего-то мистер… - снова начал он, но я прервал его реплику.
Вы правы, мистер О’Хара, вы действительно многого не знаете и даже не догадываетесь. Быть может, я многое пропустил, не посещал ваши лекции, не выполнял как должно домашнее задание, если по сто раз на дню перечитывать жалкие бумажонки, что вы предлагаете, вы называете полезной работой, быть может, я стал казаться невеждой и дерзко реагировать на все ваши замечания, но это то, кем я хотел быть всю свою жалкую жизнь и никогда не решался быть чем-то подобным из-за своего жалкого нрава. Однако теперь я изменился, то ли обстоятельства так сложились, то ли магнитные бури, и с этих пор я уже не буду жалким, неуверенным в себе мальчишкой, которому можно поставить неудовлетворительный балл, а он даже не обидится. Я стал другим и мне несказанно нравиться мое новое истинное лицо.
В таком случае, почему бы вам ни забрать документы из нашего университета и не проявлять ваше новое истинное лицо, как вы изволите выражаться, где-нибудь в другом месте, более приемлемом, нежели научно-исследовательская кафедра?
Вы же не думаете, что вольны указывать, где мое место?
Нет, я так не думаю.
Я собрался было уходить и уже открыл дверь, как его голос вновь заставил меня остановиться.
Позвольте заметить, что вы отважный молодой человек.
Что сказал вам все это?
Нет, что позволили обстоятельствам изменить себя, но именно в этом кроется ваша истинная сущность. Вы трусливы.
От этих слов меня как будто обдало жаром. Я обернулся.
Да, да, на самом деле обстоятельства управляют нами, когда мы боимся им воспротивиться, когда нам кажется, что попытка сопротивления той силе, над которой мы не властны, может уничтожить нас, стать нашим худшим врагом. И тогда мы, подобны маленьким детям, боящимся ночных кошмаров, и страдающих бессонницей всю ночь напролет, лежа в своей кровати с широко открытыми глазами, вместо того, чтобы постараться заснуть и увидеть приятный сон. Мы боимся сразиться с нашими страхами, если они кажутся больше нас, но мы забываем, что это может быть всего лишь пугающая тень сверчка, кажущегося нам драконом в затемненном помещении или при хеллоуниском свете лампы. Вынужден также уверить вас, что ваше так называемое превращение есть не что иное, как приспособленческое существование в отношении того, что вы называете магнитными бурями.
Я ничего не ответил ему, состроив разгневанное выражение лица, потому как в глубине души, куда не могло проникнуть нечто теплое, настоящее, я знал, что он прав, а по сему еще больше злился на себя за молчание. Но я все-таки промолчал, стараясь не думать о его словах, которые маленьким молоточком настукивали в моем мозгу забытую детскую мелодию, которую когда-то пела мне няня. Его слова звучали для меня песней моей прошлой жизни, которая, несмотря на мои убеждения, все еще крепко держала меня в объятиях былых дней, когда я был по-настоящему счастлив и благороден, когда во мне светилась жизнь, выливаясь радужными лучами в мою душу, открытую для мечтаний.
Я бросил последний драматичный взгляд в лицо профессора и вышел, не попрощавшись. Я был вне себя от того, что он мог чувствовать себя победителем, всемогущим знатоком человеческой души, алхимиком, разгадавшим секрет философского камня или всего-навсего человеком мудрым и тонким. Я не знал, как назвать ту ненависть, которая кипела во мне, возможно, то была некая зависть или осознание своего бессилия перед наукой, или что-то еще, неведомое мне доселе, чего я раньше никогда не испытывал. Все равно я был зол до крайности, и в моей голове роились пугающие мысли о мести, жестоком доказательстве своего достоинства, которое было небрежно ущемлено его неосторожными речами. Я лихорадочно обдумывал его наказание: «холодное» убийство, петля, когда он останется после занятий проверять поздние работы, сданные не вовремя безответственными студентами, мышьяк, случайно посыпавшийся в его кофе. Я толком не мог сконцентрироваться ни на одной из своих блуждающих впотьмах идей, все плыло, рассыпалось, извивалось и вытягивалось перед глазами в долгий лабиринт, запутанный и смертельный, где каждое движение должно быть тщательно вымерено, где нельзя дышать, ибо загробная пыль может стать отравой, где солнце не бродит на заре, петляя между стенами ярким блеском лучей, а ночь не стучится к глухие кирпичные ставни. Я стоял в долгом полупустом коридоре, прижавшись всем телом к стене, как будто боялся отлучиться, потерять опору, чтобы не упасть в пустоту, из которой нет выхода. Я закрыл глаза, запрокинул голову и стал прислушиваться к множеству невнятных звуков, доносящихся то из одного конца моего коридорного туннеля, то из другого. Но большинство из этих звуков рисовало мне мое невозмутимое, неподдающееся контролю воображение, готовое сокрушать миры и быть сокрушенным от малейшего дыхания правды. Я плыл на волнах моего отчаянья, словно в безумном экстазе, вихре, кружащем мою голову, как крепкое вино или губительный наркотик. Я находился в сфере, далекой от реальности, утомленной от жизни, отдаленной от человеческих потребностей и нужд необузданных душевных порывов.
Что-то возбудило во мне рывок, заставило открыть глаза и всмотреться в реальность, искрящиеся глаза которой были могилой моему новому существу, и которые были так похожи на глаза моей милой Лоры. Это была она, моя прекрасная возлюбленная, моя ушедшая в историю совесть, ангел-хранитель, вечно стерегущий вход в небытие, чтобы направлять меня к свету. Я стоял перед ней в молчании, даже отдаленно не следуя тому разящему плану, который был состряпан на скорую руку по пути сюда, которого я собирался придерживаться, чтобы произвести впечатление, затронуть ее мнимое сострадание и вернуть необходимую для реализации моих темных замыслов благосклонность. Но я был столь жалок в это мгновение, что с трудом отпрянул от стены, и Лора поддержала меня. Когда ее руки обхватили меня, я вновь ощутил то-то родное и близкое, внезапно осознав, что на самом деле мне и не требовалось производить впечатление и возвращать ее прежнее отношение ко мне, ведь Лора всегда была на моей стороне, а ее мягкий характер не требовал льстивой фальши. Она любила меня таким, каков я был, и любила бы не меньше, если бы я изменился до неузнаваемости. И вот сейчас ее тепло на моем теле, оно уже разливается в моей крови и шепчет прекратить, остановиться, опомниться, а я так глух и безумен, что закрываюсь, отталкиваю своего ангела, сдаю его под стражу мерзкому демону, снедающему мою душу, как коварная проказа пожирает нашу плоть. Она отвела меня к лифту, и мы вместе спустились вниз. Я не осмелился сопротивляться, позволив ей опекать меня, как грудного младенца и делать все, что вздумается. Потом она повела меня в закусочную неподалеку от университета и, заняв место за крайним столиком, пригласила официанта.
Будьте добры, нам два морковных салата и колу. – Сказала она, когда молодой парнишка лет двадцати предложил ей заглянуть в меню.
Сию минуту. – Ответил тот и поспешно оставил нас.
Лора… - начал я, но она оборвала мою реплику остановочным жестом.
Не трудись. Давай вначале дождемся заказа, а затем я буду говорить, а ты будешь слушать и запоминать, если хочешь, чтобы я по-прежнему здоровалась с тобой при встрече.
Я смолк. Её слова ударили по мне, точно разрядом тока. Она никогда прежде не говорила со мной столь суровым тоном и никогда не смотрела так строго. И хотя меня утешала скрытая теплота, с которой она смотрела на меня, все же настораживали те интонации, где таилось больше недоверия, нежели обиды. Больше всего на свете я боялся потерять ее доверие и приязнь ко мне, хотя ранее эти страхи были абсурдны, то сейчас остро стояли в моем воображении, как айсберги, выткнувшиеся из бездн океанических глубин. Она достала мобильный телефон и начала упорно копаться в меню, ища что-то, как мне показалось, фантомное, так как я заметил, что ее взгляд, якобы устремленный на экран, был погружен куда-то мимо и виделся совершенно обескураженным. Она только делала вид, что занята другим делом, но я-то знал, что она обыкновенно наблюдает за мной, как хороший детектив, чисто выполняющий свою работу или шпион, затаившийся в засаде, надежно замаскированной под цвет его экипировки. Я устал от молчания и от ее показного безразличия в сей момент, но не смел нарушить ее веления заговорить первой и видеть во мне покорного слушателя. Я был смущен этой нелепой ситуацией и она, должно быть, почувствовала это, потому как отложила телефон в сторону и, не дождавшись заказа, сказала:
Да, согласна, это глупо. – Она искоса взглянула на телефон и подняла взор на меня. – Что здесь за сервис, продукт которого приходится ожидать в течении получаса? – В ее голосе читалось явное возмущение и раздражение.
Я вздохнул и опустил голову.
Ну что ты молчишь?
Мне помнится, ты хотела начать этот разговор или за то короткое время что-то изменилось?
Да, многое изменилось за то время, что я тебя знаю.
Я имел в виду…
Я знаю, что ты имел в виду. Конечно, проще заметить соринку, нежели грязь, но иногда, чтобы жить дальше, необходимо разгрести что-то неприятное, как следует покопаться в нем и освободиться от тягостного бремени, которое не дает волю движению мысли и действия. Иногда, чтобы иметь возможность переступить через боль, надо заново ощутить ее, но прежде, зная последствия, подготовиться, вооружиться силой духа и отважно принять удар, который уже однажды предоставила испытать судьба. Для этого требуется немалая кровь, но это дурная кровь, создающая тромбы.
Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
Думаю, понимаешь, иначе ты не позволил бы мне говорить с тобой сейчас об этом. Если бы ничего не случилось, ты бы посмеялся над моими речами, обнял бы меня, поцеловал и вспомнил бы, что я все еще твоя невеста.
Я помню это.
Амнезия – это состояние души. Оно может быть кратковременным приспособлением к чему-то новому, защитной реакцией на неизвестность, а может быть убийственным безразличием, равнодушием, поселившимся в нашей душе как отпечаток необъяснимого потрясения вследствие разрушения нашего маленького мира. Именно эта болезнь опустошает тебя сейчас.
Откуда ты знаешь, что гложет меня?
Все имеет свои симптомы.
И какие же симптомы подает моя болезнь?
Многие. Зависит оттого, под каким углом рассматривать. Кто-то счел бы беспамятство божьим благоговением, а для кого-то оно стало бы погибелью. В твоем случае оно – отчаянье, дающее одновременно и покой и тревогу.
Как бомба… - Начал я.
…опасная, если не перерезать правильный провод. – Закончила она, - но взрыва можно избежать, ежели нейтрализовать ее.
Боюсь, я не знаю, какой провод нужно обезвредить.
Я уверена, ты знаешь. Их всего два – красный, что означает чтить прошлое и строить новое будущее на его фундаменте, и черный, что велит испробовать запретный плод, сладкий на вкус, но, возможно, содержащий убийственный яд. Тебе лишь нужно выбрать, от чего ты хочешь освободиться. Любое твое решение окажется верным, если ты твердо убежден, что хочешь именно этого. Вопрос в том, жаждешь ли ты вернуться в прошлое, уверяя себя, что в этом путь к счастью или же залог счастья в риске, опасном и динамичном, который видится тебе увлекательным и манит, как пламя мотылька.
Но как мне выбрать, Лора?
Подумай, что истинно тебе дорого.
Я растерянно посмотрел на нее. Она встала из-за стола, когда официант, наконец, появился с готовым заказом.
Ваш заказ готов. – Сказал он, натянув на лицо непринужденную улыбку, свойственную всем качественным работникам сферы услуг.
Удивительно оперативно. – Сказала Лора, не отрывая взгляда от меня, и небрежно бросила на стол плату. - Это с меня.
Официант расставил блюда и напитки, и, взяв расчет, удалился с поклоном. Я оставался неподвижен в глубоком недоумении. Проходя мимо меня, Лора остановилась и добавила:
Когда решишься сделать выбор, дай мне знать.
Я думал, ты поможешь мне определиться, надеялся…
Увы, ты и не понял, как я уже помогла тебе тем, что оставила. Раздумье ценнее упорства, оно – мудрее. А я могу только ждать, что твои раздумья обоснуют твои действия, которые приведут тебя к гармонии с собой, и не важно, будешь ли ты любить меня, как прежде или спустя недолгое время забудешь мое имя – я приму любое твое решение, если буду знать, что ты счастлив.
С теми словами она покинула меня в раздумьях. Признаться, я пребывал в смятении после всего, что она мне сказала, то есть после того, чего я никак не мог от нее ждать, я был почти уверен, что она будет готова простить мне все в любой момент, когда только я сам пожелаю, бросится в мои объятия, может быть, заплачет, и красноречиво объяснит, что все забыто. Но нет, она предпочла измучить меня томлением в неведении ее поступка, оставить в неуемном одиночестве моих неприятностей, якобы случившихся со мной вследствие череды трагических событий. Тогда я наивно полагал, что это объясняется ее вполне удавшейся попыткой заставить меня понервничать, будто бы она способна разозлиться, обидеться или даже не простить мне чего-то, но я ошибался. Она так сильно любила меня, что согласилась дать мне шанс самому разобраться в своих чувствах, подбадривая мой сломленный дух к вере и стремлению увидеть свет. Снова. Я был так слеп, что не заметил искорку выразительной боли в ее глазах, когда они были полуопущены и устремлены вниз, мимо экрана мобильного телефона, я не увидел дрожащую слезу в уголке ее глаз, когда она отвела их в сторону, обдумывая, как начать разговор. Передо мной сидела невероятно сильная и мудрая женщина, которой внезапно стала Лора, когда ситуация затронула ее чувства и мое убогое обличье перед искренней любовью, на которую только способна женщина. О, она любила меня безгранично и так предано, что решилась бы на любые жертвы не для того, чтобы я был рядом с ней, а для того лишь, чтобы я был счастлив, не важно, где и с кем. Ее любовь – единственная ценность, которая осталась у меня после смерти няни, а я не смог оценить этот великолепный подарок своевременно.
И так как теперь я убедился в ее чувствах, зло вновь точило мое самолюбие и ластилось ко мне дыханием губительного наваждения быть пламенем, в котором горит жизнь и ссыхается воля. Разоблачив всю подноготную ее тайной личности, я решил, что лучше будет сначала как следует пообедать, а затем приступить к реализации второго пункта плана моих намерений.
ID:
428020
Рубрика: Проза
дата надходження: 29.05.2013 02:45:38
© дата внесення змiн: 29.05.2013 02:45:38
автор: Олеся Василець
Вкажіть причину вашої скарги
|
