5
Утро началось неожиданно в полпятого утра. Мне снилось как я насиловал свою однокурсницу, которая хотела меня убить при помощи шприца, наполненного жидкостью цвета мочи. Перед глазами все еще стояла картина, как она кровожадно улыбается, пряча что-то за спиной а в пищеводе колом стояло нечто, неотвратимо рвавшееся наружу. Кишечник бурлил, желудок сокращался спазмами, а в пищеводе будто застрял десяток апельсинов (вспомнилось видео, где мужчина проглотил целиком двенадать сосисок, наверное, он чувствовал нечто подобное).
Во рту был неописуемо отвратительный привкус холодной блевотины, челюсти сводило, в голове гудело. Ноги сами понесли меня в ванную, в объятия моего спасителя – керамического друга. Он стоял там же, где и всегда, только крышка была не закрыта, а края обоссаны. Чувствуя спазмы пищевода, я пал ниц перед моим молчаливым собеседником, правым коленом почувствовав холод кафеля, а левым – лужу мочи на полу, вдохнул полной грудью аммиачные пары, готовый к исповеди, но ничего не происходило. Стоял я минуту, или десять, в какой-то момент мне показалось, что я заснул, но желудок мой наконец сжалился надо мной и, изогнувшись, я начал облегчать душу.
Рвало меня, наверное, часа полтора, спазмы не прекращались, меня скручивало в калач и трясло, как осиновый лист. Вкус рвоты давно сменился на горечь желчи, чем-то похожую на горечь неспелых грейпфрутов, и я уже молил пощады у моего пастора – фаянсового мученика, но стоило мне предпринять попытку подняться с колен, как новый приступ подобно каре божьей сгибал меня пополам, указывая мое место.
Вышел из сортира я опустошенный во всех возможных смыслах этого слова. На часах было пять утра, а за окном совсем рассвело – не хватало только пения петухов, отсутствовавшего по причине отсутствия самих петухов. Не было слышно, ни криков соседей, ни гула машин, ни стука строителей, возводящих недалеко от старых хрущевок новую многоэтажку, только стрелки часов, вдохновленные тишиной щелкали особенно громко и торжественно, гордые тем, что служат господину, перед которым все равны и все ничтожно.
Я поставил чайник и попытался вспомнить вчерашний вечер. Никогда еще не было так тяжело составить более или менее четкую картину из обрывков, сохранившихся в памяти. Шампанское, тосты, еще шампанское, еще тосты, мартини, снова шампанское и снова тосты (в тостах после мартини было меньше смысла, чем в предыдущих, но и лести тоже меньше), затем мохито… потом какие-то коктейли, название которых не отпечаталось в памяти… все это вперемешку с салатами, фруктовыми нарезками, кальяном… Все это обретало какую-то последовательность и осмысленность только благодаря выходам в туалет. Первый был совершен довольно трезвым шагом и с мыслью о том, что пора переходить на сок, второй был нужен, чтобы умыться, ибо стало очень душно, третий был самым тяжелым, ибо вступила в силу теория относительности (Эйнштейн был прав!) и стены и пол перестали быть собой. Помню, что танцевал с Леной (той самой однокурсницей), целовал ей шею, посасывал мочку уха, но, было это до второго выхода в уборную или после оного?
Вспомнил небольшую сиреневато-розовую таблетку, проглоченную как бы невзначай и в сознании стали всплывать все новые сцены. Вот мы рассаживаемся впятнадцатером в три такси, Лена сидит у меня на коленях а меня дико тошнит и спазмы сводят кишечник, отчего эрекция сходит на нет. Я запускаю рукой ей под платье, она раздвигает ноги и похотливо ерзает на мне, вызывая еще более острую боль в кишечнике, я же пытаюсь волевым усилием заставить свой член снова затвердеть (непонятно, зачем). Рукой добираюсь до ее трусиков, насквозь мокрых и почти ничего не прикрывающих, пытаюсь ласкать ее через трусики, но они настолько малы, что пальцы погружаются внутрь, и она начинает еще яростнее извиваться, сладостно дыша мне на ухо и слегка постанывая. Мне дико неудобно и запястье быстро устает, но она продолжает двигаться навстречу моим пальцам.
Когда машина останавливается, мне становится легче, боль стихает, а моя яростная наездница бесстыдно стонет. Мы все толпой вылазим, иначе не скажешь, из машин и направляемся в сторону небольшого одноэтажного домика совкового типа, очевидно, снимаемого кем-то из однокурсников. Внутренняя обстановка соответствует внешнему виду – деревянные крашеные полы, дешевые обои, побеленные потолки, советская мебель. Кто-то включает «музыку» - такую же стуканину, как до этого играла в клубе. Я бегу в импровизированный сад, состоящих из пары яблонь и нескольких не то вишень, не то черешен, растущих около дома.
Присел, оперся спиной о ствол старой разлапистой яблони - каждое движение отзывалось острой болью в кишечнике и дико гудела голова, легкая тошнота же была скорее сладостно-приятной. Расстегнул куртку – ну улице было градусов десять, но я истекал потом. Закрыл глаза. Пульсирующая и стучащая в такт музыке боль в висках стала утихать.
Это, пожалуй, было самое приятное воспоминание из всего вечера. Прохладные ветер постепенно охлаждал раскаленное тело, роса остужала расплавленные мысли, разрывающие черепную коробку. Подобие музыки, доносившейся из дома, совсем не мешало и позволяло еще сильнее почувствовать мою удаленность от всего этого. На смену острой потребности в движении, накрывшей меня в клубе пришла расслабленность и умиротворенность, настолько блаженная, что я, кажется, даже заснул в какой-то момент.
Следующие воспоминания почему-то упорно не желали восстанавливаться в полной мере, не знаю, что является причиной этого явления. Период после выхода из клуба и до того, как я задремал под деревом я помню в подробностях, что же было после в силу каких-то реакций в моем мозгу напрочь было сокрыто от меня за исключением пары моментов, в одном из которых я опять яростно лижусь с Леной, а в следующий иду по совершенно пустынной улице. Чайник вскипел.
Сначала я хотел сварить кофе. Но не хотел его пить. Собрался заварить жасминовый оолонг, но желудок в весьма жесткой форме пояснил, что если я буду его пить, то отправлюсь снова нюхать свою блевотину. Выбор мой пал на черный чай с бергамотом, запах которого, как ни странно не вызвал никаких неприятных ощущений. В голове стало проясняться, вот только кишки горели огнем и желание хоть что-то делать напрочь пропало. Не хотелось ни есть, ни спать, ни… Даже не знаю, чего бы мне могло сейчас хотеться. Допив чай, я упал на кровать.
6
К обеду мне стало легче. Запив фуразолидон йогуртом, я почувствовал себя достаточно живым, чтобы вернуться в материальный мир. Первым делом не без труда нашел мобильный: три неотвеченных вызова и две смс. Два вызова было от однокурсника Андрея и один от Алины, обе смс тоже были от нее: пожелание спокойной ночи и доброго утра. Я решил начать с того, что проще и набрал Андрея, он не брал трубку. Алине звонить не хотелось, и дело было даже не в чувстве вины, которое так же присутствовало. Просто, она вызвала у меня неприятные ощущения, она была влюблена беспамятно и безумно, готова была на все, моя же страсть перегорела. Или протухла.
Нет, ее красота вызывала у меня восторг и желание, она никогда меня ни в чем не ограничивала и не напрягала, не было в ее чувствах никакого эгоизма, не было обмана или притворства, только собачья преданность. Это меня, наверное, и раздражало. Мы могли общаться на любые темы, но она никогда со мной не спорила, я мог задавать любые вопросы, но она всегда отвечала то, что я хотел услышать. В постели для нее не было границ за исключением тех, которые устанавливал я, но все это было ради меня. Казалось, вся ее жизнь, каждый ее вдох, каждый удар сердца был для меня. Она слушала ту же музыку, что слушал я, смотрела те же фильмы, читала те же книги. Мне все больше казалось, будто она не живой человек – мое отражение, эхо. И секс все чаще напоминал мне мастурбацию. Это порою напрягало меня, надоедало, но это было такой мелочью. Было нечто, что угнетало меня по-настоящему: рядом с ней я был одинок.
Я набрал ее номер, который знал наизусть. Некоторые девушки считают, что большинство мужчин свиньи и им нужен только секс, не задумываясь о том, что им больше нечего дать. Только свое тело и свою собачью преданность в лучшем случае. Ну как может не надоесть человек, которые одинаково одевается на протяжении полугода, который не может посоветовать тебе хорошей книги или интересного фильма, рассказать о чем-то, о чем бы понятия не имел… Черт, короткие гудки. Я опустился на кровать: все тело было будто растоптанным, вялым, бессильным. Зазвонил мобильный – Алина.
- Привет
- Привет (знакомые до боли нотки грусти). Чего не отвечал?
- Не слышал, на днюхе был вчера, только проснулся.
- Ясно. И как погулял? (укор – что ж, оно и понятно).
- Та паршиво как всегда. Нарвался на свою голову в универе на этих алкашей. Терь чувствую себя препаскудно.
- Хочешь, я приеду? (черт, вот это непростой вопрос)
- Очень хочу. Только позже. Часам в шести, пожалуй, отойду.
- Я бы помогла… (нет уж, спасибо, у меня хоть лицо не в помаде?)
- Не, я сам. Башка трещит и убраться надо. Лучше вечером. (я старался как можно мягче)
- Ладно. (блин, все равно обиделась. Ладно, хрен с ней)
В целом я остался доволен результатами, все прошло достаточно легко. Теперь предстояло привести в порядок себя и заблеванный и обоссанный сортир, принять душ, проверить одежду на предмет посады, спермы, женских выделений, завалявшихся в карманах использованных презервативов и прочих ненужных сюрпризов. Начать решил с пострадавшего, который стал грязнее чем положено в связи с тем, что принял часть моей грязи (хотя не известно, стал ли я после этого чище, чем он). Посыпав основательно унитаз порошком, полив доместосом и присоединив специальный шланг к крану, я начал отчищать его специальной щеткой и поливать водой из шланга, старательно, будто прося прощения за то, что так с ним обошелся. Как жаль, что нельзя так же просто снова стать чистым.
Отсоединил шланг, помыл руки под краном. Помыл еще раз с мылом. Умылся. Приблизив лицо к зеркалу, посмотрел себе в глаза. Нет, они ничего мне не говорили о вчерашнем, за исключением того, что были несколько более красными, чем обычно. Мешки под глазами – было и хуже. В целом я все еще достаточно симпатичен – голубые глаза, прямой нос, выразительный рот, мужественные скулы и подбородок, высокий лоб. Виски были выбриты, светлые волосы до плеч сейчас составляли прическу, подходящую разве что для похода в дурдом. Осмотрел шею – засосов не обнаружил, только спелый прыщ сбоку портил вид, словно вулкан посреди пустыни. Сжал его пальцами с двух сторон – гной брызнул на зеркало. Смыл его водой. Теперь на месте прыща остался лишь красный след с набухающей каплей сукровицы. Зато на груди был обнаружен засос впечатляющих размеров. Ну что, засос, ты будешь синяком, а буду мыться.
В начале седьмого меня разбудил разрывающийся дверной звонок. Вскочив с кровати, я схватил мобильный телефон – на нем было восемь пропущенных, но звонил не он. Бегом направился в кухню, набрал в рот воды, выдавил туда же зубной пасты, прополоскал этим рот. Язык дико щипало, я выпил воды из-под крана. Открыл двери. Алина стояла спиной к двери. «Проходи» - сонным голосом промямлил я.
Ее выражение лица не предвещало ничего хорошего, глаза отметили синяк на моей груди и стояк под полотенцем, которым я обмотал бедра после душа да так и увалился спать. На кровати было свежее белье, аромалампа распространяла запах иланг-иланга. Я поставил чайник, стал мыть заварочный под краном. Алина не была у меня уже около недели, за это время на чайных листьях в нем появились серые островки плесени. Такие вещи, как аромалампа и заварочный чайник никогда не использовались мной, когда я был один, и, как следствие, не мылись. Алина скинула ранец на пол, подошла сзади и обняла меня сзади, прижавшись лицом к спине. Я поставил чайник на стол, вытер руки полотенцем и повернулся к ней. Глаза ее блестели от слез.
Я целовал ее веки, целовал лоб, щеки, губы. Когда добрался до шеи, дыхание юной нимфы стало прерывистым. Мой язык забрался в раковину ее ушка, а губы шептали, чтобы она не плакала (хотя, она и так уже не плакала). Я стянул с Алины тонкий весенний свитер и целовала ее грудь, лизал посасывал, прихватил зубами набухший сосок и с губ ее сорвался стон. Я покрывал поцелуями каждый сантиметр идеального живота, джинсы со стрингами присоединились к свитеру. Она была как всегда безупречно выбрита (в отличие от меня), пахла чистотой и вожделением, и я самозабвенно ласкал ее киску, посасывал торчащие малые губы, проникал языком внутрь, играл с клитором. Руками я крепко держалее за бедра, а она извивалась и стонала, она кончала и, не успев кончить, снова кончала. В эти моменты я боготворил ее и чувствовал себя величайшим из любовников.
«Войди в меня», - шептала она, молила: «Возьми меня», кричала: «Трахни меня». «Трахнуть тебя как сучку?» – спросил я, «Да, трахни меня, как сучку!» - простонала Алина. Я встал с колен, полотенце упало на пол. Приподнял ее за бедра и, перевернув, поставил на колени лицом вниз, оголил головку стоящего колом инструмента.
Я входил в нее резко и сильно, трахал ее, драл, как последнюю шалаву. Она извивалась и билась в истерике, комкала руками простыню, выла и стонала, то приподымаясь на руках, то падая лицом на кровать. Я шлепал ее по заднице, шепча: «Что, шлюшка, нравится?», а она то бормотала невнятно, то кричала на всю квартиру: «Да, трахай меня, сильнее», «Трахай как сучку». И, наверное, я бы мог кончить на полчаса раньше, толком не успев начать, но попытался отвлечься, перемножать двухзначные числа или вспомнить одно из своих стихотворений, и прошло еще полчаса, по истечении которых мой член начал медленно но уверенно опадать. Не знаю, был ли виной тому перебор с алкоголем, перевозбуждение или ставшая совершенно огромной и скользкой вагина моей подруги, но факт оставался фактом. Думаете, кончить было для меня так важно? Нет, я совсем не боюсь предложений без точки, дело было совсем в другом – я страшно боялся почувствовать себя импотентом. Понимал, что перенесенный триппер, алкоголь наркотики, бесконечный и беспорядочный трах рано или поздно дадут о себе знать, смирился, но тем не менее дико боялся наступления этого момента и даже самых слабых его признаков.
Я вышел из нее и она повалилась на кровать в изнеможении, но я взял ее за бедра и вернул в исходную позу. Я взял член в руку и прислонил его головкой к ее заднему проходу. Он снова затвердел. «Нет, подожди», - прошептала она и попыталась отодвинуться, но я схватил ее за бедра и снова упершись в ее анус, начал толкать член внутрь. Он затвердел до боли, вены вздулись, головка стала пунцовой, я нажал чуть сильнее и головка проскользнула внутрь. Алина застонала: «Ах, да, выеби меня в задницу!» и крышу у меня снесло. Я не ожидал от нее этого, совсем не ожидал, в какой-то момент я совсем не отдавал себе отчета в том, что делаю, возможно, мое психическое здоровье не отличается твердостью. Я схватил ее за бедра и вогнал прибор рывком на всю длину: «Ай, больно!» - завизжала маленькая шлюшка, но мне было плевать. Я схватил ее за короткие синие волосы и пытался войти в нее еще глубже, пытался разорвать ее, как животное. Она стонала, она кричала, плакала, а я через минуту лежа на ней, кончал в ее прямую кишку. Лежал на ней минут пять или десять, не в силах пошевелиться, затем встал, вынимая из нее покрытый желтой слизью, сукровицей и спермой член.
Мне было не по себе, я был опустошен так, как не бывал и после пяти оргазмов, я будто чувствовал в себе присутствие кого-то еще, кто пытается выгнать меня из моего же тела. Я не мог поверить, что это я только что желал разорвать задний проход пятнадцатилетней девочки. Алина же села на кровати и, взяв мой грязный и вонючий приап в рот, стала его обсасывать, как будто он был покрыт амброзией. Глаза ее при этом блестели не то от слез, не то от чего-то, что мне было совершенно не понятно.
ID:
200853
Рубрика: Проза
дата надходження: 13.07.2010 22:05:43
© дата внесення змiн: 13.07.2010 22:05:43
автор: Khii!
Вкажіть причину вашої скарги
|
