СУББОТА
Осень наступает всегда внезапно. Она неожиданно обрушивается на голову депрессией чистой, как кокаиновый приход и столь же мощной. Она растворяется в твоей крови, и ты стаешь частью этого мира, перестаешь чувствовать себя чужаком и от этого испытываешь совершенно дикий восторг. Каждому, так же, как и ты, лысеющему дереву, каждому столь же вялому и полуживому воробью, каждому зябко кутающемуся в пальто прохожему ты можешь сказать: «Мы с тобой одной крови – ты и я».
Еще вчера все было другим: хоть и было так же холодно, хоть листья начинали падать на землю, порою вперемешку с дождем, хоть солнце все больше походило на запыленный уличный фонарь, но сегодня, именно сегодня лето подписало акт о безоговорочной капитуляции. По-видимому, ночью температура пала ниже нуля, упала с большой высоты на каждый лист в парке и теперь они струпьями осыпались с деревьев, делая небо особенно серым.
В кармане завибрировал мобильный, и я достал его скорее рефлекторно – у меня не было ни малейшего желания прерывать прослушивание «Реквиема». Но на экране замигала надпись «Алекс», и я нажал на левую кнопку.
- Здоров, как твое настроение.
- Осень, - я ответил не особо задумываясь, - а твое?
- Мммм… Гессе за несколько дней до ноября неотвратимо, хоть и не слишком отвратительно перетекает в Мураками, ты же знаешь. Слуу, тут я подумал, что т мы с тобой давно не сидели, - мы действительно виделись последний раз еще летом и то мельком: этот мир обычно стремится разбросать близких по духу людей как можно дальше друг от друга, - можно было бы по старинке джойнуть где-нить в парке, у мня тут есть отличная вещь,- он говорил все тем же тягучим и сладким, как мед басистым полушепотом.
- Я не против, - идея дунуть действительно показалась мне спасительной, - давай через часик на старом месте, подтягивайся.
- Дык, это, - он все еще произносил эту фразу голосом волка из советского мультфильма, который назывался, кажется, «Жил был пес», - мож, давай ты ко мне на работу заскочишь, у мня пары до часу, а потом попрем?
- Пары? В субботу? - Мне хотелось сейчас использовать смайл с двумя большими буквами «О», обозначающий «нивсрацца удивленный взгляд» – интернет-болезнь давала осложнения на мозг
- Да… директор - мудак совковый, деньги на отопление скрысил, поэтому колледж зимой не будет отапливаться, зато теперь у нас шестидневка
- Ясно. И знакомо до тошноты. Ну, тогда к часу подходить?
- Да, если что, поднимайся в триста двенадцатый
- Окей, договорились, – я положил трубку и положил трубку обратно в карман.
Надел I-grado обратно на голову - «Лакримоза» подходила к концу, и я нажал на кнопку «предыдущий трек».
В без малого час я неспешным шагом подходил к серому облупленному зданию, больше всего походившему на сарай – одному из тез учебных заведений, переименование которых из техникумов в колледжи было единственным шагом вперед за полвека, и в которых регулярно по году, а то и по два работали выпускники вузов, не имеющие «концов», чтобы пристроиться на нормальное место.
Видимо, уже началась перемена, и перед безрадостной коробкой учебного заведения толпилось стадо студентов. Подавляющее большинство курили – вообще, в отношении подобных технарей и особо убогих ВУЗов можно было сказать, что там вообще «подавляющее большинство курят». И пьют дешевое пиво. А их похожие на бегемотих телки умудряются регулярно залетать, несмотря на то, что трахают их только по праздникам и то с закрытыми глазами – но ни это, ни изобретение все более совершенных контрацептивов не мешает им беременеть и делать аборты по пять раз на день, а потом рожать уродов десятками. Видимо, такие и выиграют в войне видов: динозавры уже вымерли, тигры и львы на подходе, зато крысы и тараканы плодятся себе, обдолбавшись отравой против крыс и тараканов, которой подобные им двуногие (дилеры, хуле) торгуют на рынке.
Все это столпотворение напоминало улей или, скорее, мушиный рой над мусорным баком, а я лез туда подобно бомжу. Рой гудел десятками, сотнями голосов и мобильных телефонов. Это такая еще одна отличительная особенность студентов технарей – слушать музыку на мобильном. У некоторых были даже портативные колонки (конечно, китайские и с еще более говеным звуком для прослушивания особо говеной музыки в особо говеной компании).
Я протиснулся к входу. Из двери разило потом, как из раздевалки школьного спортзала. Вдохнув напоследок свежего воздуха, я шагнул в полутьму учебного заведения. Тут же на меня выскочила бабулька в синей куртке с эмблемой партии Регионов, галошах и с опухшим синюшным лицом – видимо, вахтерша, выпрыгнула из своей будки как настоящая дворняга, но вместо заливистого лая я услышал: «Вам куда?» «Наверх», - ответил я и пошел к лестнице.
Триста двенадцатый должен был находиться на третьем этаже. В коридорах и где только можно на полу везде сидели бомжеватого вида, будто сбежавшие из детдома, студенты и слушали через звонковые динамики мобильных телефонов то, что у подобных называется музыкой. Причем, каждый на своей жужжалке, не взирая на то, что его собеседник включил свое тралала. По большей части это было ритмичное щелканье и цыканье модной среди «особо прогрессивной современной молодежи» электронной музыки, однако кое-где слышны были подавляемые подавляющим большинством, но очень истошные эмокидовские вопли-сопли. Ну, а самая громкая мобила, хозяином которой было огородное пугало, напялившее на себя полсеконд-хенда и кепку, читала что-то о катании на «кайене» по ночному городу с толпой сиськастых телок голосом, более похожим на отрыжку.
Вспомнив о сиськах, я стал поглядывать по сторонам в поисках чего-нибудь приятного глазу, но увидел лишь несколько кроссовкоджинсовых тумбочек с огромными мордами заводских тружениц, толстыми сосископодобными ногами и рыбьими глазами, да пару прыщавых вешалок, бросавших в мою сторону блядские взгляды, ничего же интересно по дороге к аудитории не обнаружилось.
Дверь в триста двенадцатую была открыта, и номера я не видел, но судя по цифрам на предыдущих двух, это была она. Как ни странно, оттуда разило совсем не потом, скорее духами, их какофонической смесью. Алекс сидел на стуле, а перед ним стояли, выпятив сочные задки, две просто прелестнейшие сучки, откровенно строя ему глазки. Еще одна, угольная брюнетка стояла неподалеку и собирала тетради в сумку.
Они были просто воплощением блудливой похоти, одного взгляда было достаточно, чтобы завестись – только лжец уверяет, что его не возбуждают шлюхи. Не то, чтобы я рассчитывал на что-то, но ноги сами понесли внутрь. Алекс увидел меня и одарил самой лучезарной улыбкой, сучки же попытались испепелить взглядом – наивные, видимо, не в курсе. «А, Антоха, заходи, я сейчас закончу с девочками и пойдем по пиву», - при этом он не переставал что-то писать. Я улыбнулся. Во-первых, «по пиву» было кодовым словом, пива Алекс не пил, во-вторых, первый слог в слове «закончу» он сказал гораздо тише, чем остальные, почти шепотом – такой у него был юмор.
«Девочки» это тоже подметили и заулыбались, но я-то отлично знал, что с девочками этот парень не кончает. Сделал несколько шагов, и мое обоняние зафиксировало до боли знаковый запах, тонкий, едва уловимый, скорее даже тень запаха. Я принюхался, и будто от нечего делать потопал к окну мимо студенточек.
Первая, крашеная блондинка с длинной челкой пахла чем-то отвратительно-дешево-сладким, запаха второй, тоже крашеной блондинки с такой же модной прической я вообще не смог уловить. Проходя мимо третьей – той, что собиралась, я совершенно отчетливо услышал отголоски все того же, наполненного незарубцевавшимися воспоминаниями аромата. «Миднайт пойшн?» - прошептал я на ухе брюнетке. Она вздрогнула: «Чего?» «Парфюм», - сказал я четко, но ответом мне было непонимание. Что ж, наверное, просто хорошая копия, и верно, откуда у студентки технаря Диор.
Когда троица удалилась, а Алекс еще не собрался, я в шутку спросил, не специально ли для него собрали воедино самых сносных и похотливых телок, может, кто догадался (что, в общем-то, нетрудно) и решил его подъебать. «Бюстгальтеры», - ответил он. Я не понял: «В каком плане?» «Бух. учет, местное ЦПХ – могу познакомить», - он заговорчески подмигнул, как в американском кино. И мы поспешили удалиться. Оббитые стены, затертый паркет с латками потрескавшегося линолеума, затхлость и темнота – очень уж удручающе действует такая обстановка.
- Я вчера видел Наташу, - Алекс сказал это будто бы между делом, вспыхнул красным огоньком, наполнив расплющенную пластиковую бутылку из-под только что вылитой минералки бежевым дымом, и передал ее мне. Я присосался к прожженному зажигалкой в донышке оной отверстию и закашлялся – дым оказался жестковатым. Выдохнув, сделал вид, что не понял:
- Какую именно? - И стал вытрушивать из горлышка пепел.
- Ну, твою бывшую, - он в свою очередь сделал вид, что не заметил моего притворства, забил остатки травы и передал бульбулятор мне, - черненькую.
Я поднес зажигалку к завернутому в фольгу горлышку и, чиркнув, раскурил. Задержал дым в легких, медленно выдохнул ровную сизую струю:
- Ааа…сто лет ее не видел, да и не особо хочется, - передал бульбик Алексу, - достала она меня изрядно.
Он добил остатки дыма, вытрусил пепел под ноги, затоптал и, бросив приспособление под куст, лег прямо на бетонный парапет:
-Ты знаешь, что я заметил (я посмотрел на его явно недешевый плащ в фиолетовую полоску – мне было бы жаль валяться в таком на парапете), - она так…располнела. Сколько прошло?
- Два месяца. Почти.
- Вот. Я помню, какой она была – все мужики оборачивались, а сейчас… Он многозначительно замолчал, я же не стал расспрашивать, выдавать свой интерес, даже если он и был. – С каким-то недоразумением шла, даже не поздоровалась. В кроссовках, джинсах, куртка какая-то нелепая, он и того хуже.
- Ясно.
- Знаешь, я вот подумал – у тебя какая-то аура. Ты находишь серую такую мышку, делаешь из нее принцессу, причем дело даже не в одежде и макияже – она стает другим человеком рядом с тобой.
- На то она и женщина, чтобы походить на своего мужчину, - я сказал это с плохо скрываемым цинизмом.
- Нет, но вот Кристина, - он замолчал, а мне стало не по себе - эту суку меньше всего хотелось вспоминать, - в конечном счете, все, что она сейчас из себя представляет – твоя заслуга, - он говорил с долгими паузами, да и я начинал подтормаживать, мысли путались – трава была все-таки забористая.
- Нуу… Просто… - я задумался, но мои размышления прервал хохот Алекса.
- Не тупи, ты – укурок обдолбанный, - его челюсть, казалось, заклинило, и он просто не в состоянии был закрыть рот.
- Нет, я просто… - моя верхняя губа тоже дергалась, готовая взлететь к переносице, мысли медленно двигались в голове, как член во влагалище, и их движение приносило удовольствие, - задумался просто.
- Не тупи, так что «просто»? Продолжай, - его голливудская улыбка растянулась на пол-лица.
- Ну, да, - я попытался вспомнить, о чем был разговор, - так вот, я о том, что… - щеки начинали побаливать от не сползающей с лица улыбки, но я старался сконцентрироваться, а эта педерастическая сволочь с меня нагло стебалась, - ну, да, в общем-то, ты прав.
- О том, что ты укурился в хлам? – он ржал и вытирал слезы тыльной стороной ладони.
- Да нет. Прекрати ржать, торчок убитый, - на этот раз мы укатывались напару – меня тоже зацепило не по-детски.
- Она ведь до знакомства с тобой ходила в каких-то страшных кроссовках, с прической, как у бомжихи, в каких-то совершенно невероятно отвратительных джинсах, - он первым поймал нить разговора, - где ты находишь таких?
- Чего я? Джинсы? – я еще не совсем пришел в себя.
- Ну, я про таких вот, как она – опудало, а через месяц превращается в куколку под твоим чутким руководством.
Я смотрел на дерево за спиной Алекса. Я смотрел сквозь него и сквозь дерево. Кристина была, наверное, единственной, с кем я чувствовал себя комфортно и кого не хотел бросать. Но, наверное, я приложил к ней слишком много усилий и она стала… Наверное… Казалось, на парк опускались сумерки. А может, просто было темно из-за облаков.
Кристина тогда сидела на скамейке в парке и читала. В общем-то, все дело было именно в этом, а еще, я сразу понял, что ее имя Кристина. До этого я не встречал никого с таким именем, но она была Кристиной на все сто процентов и читала Вебера, сидя на скамейке в парке.
Я прошел мимо. Я не оборачивался. На ней были дурацкие коричневые «мартинсы», дурацкие коричневые клетчатые штаны и совершенно невероятно дурацкое коричневое пальто. В придачу ко всему, у нее были каштановые волосы и карие глаза. Ну ладно, волосы были слегка рыжеватые, а глаза с янтарными прожилками, но коричневый все же - крайне дурацкий цвет, как ни крути.
Впрочем, если бы она была одета в черное, фиолетовое или красное, пускай даже во все белое – стала бы она читать Вебера на скамейке в парке? На красновато-коричневой скамейке посреди желтовато-коричневого остова из палых кленовых листьев. Начинался дождь.
Дождь начинался довольно долго, минут двадцать или даже полчаса. Это был крайне нерасторопный, вялый и чертовски медлительный дождь. А я все ходил и ждал, когда же редкие мелкие капли превратятся во что-то более-менее серьезное. На мне было серое пальто, более серое даже, чем тучи над головой, серое, как голые ветви деревьев, пасмурным днем оно казалось черным. Почти таким же черным, как мои свитер и мои брюки.
Когда тучи наконец устали бороться с силой притяжения, я совершенно испортил гармонию коричневого острова, сев черной вороной на скамейку и открыв над головой Кристины черный зонт. Она продолжала читать Вебера, будто внезапное возникновение зонта над головой было вполне логичным и закономерным, вроде моих белых ботинок и белых же перчаток. «А вы знаете, что больше половины французов прочитали эту книгу?» - обронила вдруг она. Нет, я не знал, может, я был французом из другой половины?
Алекс тоже о чем-то задумался. Он был один из тех, кто мог вдруг уйти в себя и полчаса лицезреть дерево перед собой, в то время как ты таким же образом уставился на пустую пивную банку под ногами. Я всегда хотел узнать, о чем он думает в такие моменты, но всегда стеснялся спросить. А может, он просто выгонял все мыли из головы и наслаждался возникшей там тишиной.
- Ну что, будем выдвигаться? – впрочем, это было в большей степени утверждение, чем вопрос. Намечался дождь и ставало весьма прохладно.
- Да, пойдем, - у меня тоже не было с собой зонта.
- Знаешь, похолодало, но все же, надо бы почаще собираться.
- Та да, - я всегда отвечал «та да», когда он предлагал собираться чаще, а затем мы разбегались снова по своим жизням. И после этого разговаривать ставало как будто не о чем, наступала странная неловкость. Так и в этот раз.
Он пошел в свою сторону, я в противоположную. Парк был чем-то вроде нейтральной территории. Все же, это все не более странно, чем все остальное.
Плеер потух почти сразу: я давно его не заряжал. И хоть наушники остались на голове, но сразу же стало гораздо холоднее, осень перестала быть приветливой. Я будто перестал быть ее частью, стал чужим, и она пыталась прогнать меня из своего мира. Мне опять вспомнилась Кристина, но теплее не стало.
Она ведь всегда была на высоте в постели, хоть и не имела богатого опыта, но всегда делала нечто, что делало каждый раз особенным. Кристина была просто воплощением секса, но это не казалось важным. Обычно все остальное общение с девушкой является неким дополнением к сексу в лучшем случае, в худшем же едва не расплатой, с ней же все было наоборот.
Кристина казалась подарком судьбы, золотым слитком, завернутым в старые газеты и обмотанным скотчем, алмазом в куске угля. Будто стараясь нассать всем в глаза своим внешним видом, она, тем не менее, умела одеться так, что даже гомосексуалисты оборачивались.
Иногда я опасался, что встретив свою девушку на улице, я ее не узнаю. Она могла надеть огромную шляпу с лентой, какой-то ковбойский плащ желтовато-бежевато-выгоревшего цвета, в толстую полоску красно-зеленые брюки пугающей ширины и белые кроссовки и ходить, размахивая сумкой, расшитой несколькими килограммами разноцветных пуговиц и петь при этом глупейшую песню, но стоило подарить ей чулки, как в ее огромном платяном шкафу находилось такое платье, что лобковые волосы, если бы не были сбриты, и те встали бы дыбом.
Порою меня посещало ощущение, что Кристина неким образом высасывает мою душу, стает лучше, впитывая, как губка все лучшее, что есть во мне. Хотя, кто знает, возможно, я лишь пачкал ее своей похотью, своими банальными, стереотипными представлениями о красоте и сексуальности. Кто знает, может и так, но тогда мне казалось, что она стает лучше.
Худая река несла свои воды, сколько я себя помнил. Движение это, я уверен, не прекращалось ни на мгновенье. Коричневые листья плыли, чтобы зацепиться рано или поздно за один из иловых островов у берега и там гнить до самой весны, пока талым снегом их останки не смоет в водохранилище. Вода в реке была пропитана смертью, пропитана осенью, год за годом она несла трупы листьев в водохранилище, откуда питался водой весь город, откуда каждую весну вылавливали новых самоубийц, отравленных осенним сплином. Мне нравилось наблюдать за течением реки, это занятие приносило мне некое умиротворение в те моменты, когда мысли мои текли неприятным руслом.
А небо разбивало редкие капли о поверхность воды там, где течение реки было плавным, образуя едва заметные всплески, питая бесконечное течение. Небо бомбило уставшие листья, нависшие над стремительным потоком, чтобы они упали туда, откуда питались всю весну и лето. Вот оно, извечное слияние жизни и смерти. Так и я стану кормом для мясорубки времени, рано или поздно.
ID:
232676
Рубрика: Поезія, Лірика
дата надходження: 03.01.2011 13:52:12
© дата внесення змiн: 03.01.2011 13:52:12
автор: Khii!
Вкажіть причину вашої скарги
|
