Для фотографии надо было подстричься
– так считал дед и целое семейство –
Поэтому меня привели к соседу –
он переговариваясь с дедом
вынес из хаты старое кресло
старательно вытер его ладонью –
прикрикнул на кур –
и усадил меня –
кресло было высокое на тонких ножках
и мои ноги болтались над землёй –
парикмахер сказал что это кресло кто-то привёз
то ли из Вены то ли из Кракова
когда вернулся из Германии с заработков –
после первой войны.
Он вынул замотанную в белое полотно машинку
несколько раз нажал на серебристые ручки –
заскрежетали металлические детали –
что-то продул –
расчесал мои волосы и начал стричь:
или машинка была не смазана
или он только выдавал себя за умелого парикмахера
но всякий раз когда он –
словно коршун – нырял в мои волосы
у меня выступали слёзы и не было сил терпеть
дёрганья этой машинки.
Минут через 15 – измучив меня –
позволил встать и пощупать остриженную башку –
тогда была такая мода: всё выстригали –
оставляя лишь клок волос –
который называли "гривкой"
Возле венского или краковского стула
лежали остриженные космы
в которых уже ковырялись куры.
– я знал о парикмахере почти всё:
и то что он бросил первую супругу –
и что потом нажил ребёнка
с кем-то ещё из своего села –
– и что к нашему прибился недавно –
женившись на засидевшейся девахе –
у которой была только старая бабка –
и недобрая слава.
Из-за этого я не любил у него стричься,
но дед считал его хорошим мастером.
Дед приглашает его "на сто грамм"
ведь денег за это никто не берёт
а его некрасивая – но уже на сносях – жена
наказывает чтобы баба пришла нанизывать табак.
У меня за шеей полно прилипших волос и я всё время
пожимаю плечами и стряхиваю их ладонью.
В воскресенье – после похода в гости –
на скотный двор выходит наша ближняя и дальняя родня –
фотографа ждали долго –
он опоздал и был не слишком трезвым –
Всё семейство становится бок о бок –
чрезвычайно серьёзные – в праздничной одежде
и пристально смотрят в зрачок фотоаппарата –
несколько щелчков – и готово.
Но моя баба кричит фотографу
который собрался было уже уйти:
надо сфотографировать ещё и малόго.
И меня причёсывают – поправляют ворот рубахи –
дед застёгивает пуговицу под самой шеей
всё семейство советует где лучше встать.
Я выпрямляю – как воин – руки – задерживаю дыхание –
готово: говорит фотограф.
И ждёт когда его позовут в хату на магарыч.
На каждой детской фотографии я был подстрижен
и от меня пахло одеколоном.
Конец 60-х:
именно тогда разводились родители –
кажется – это было в 1968 году.
(Перевод с украинского – Станислав Бельский)
