Этой осенью Джону исполнилось двадцать лет.
Его родичи ждали вестей о помолвке, но Джон на то лишь смеялся, твердя каждый раз одно: невозможна помолвка, коль даже невесты нет.
Одиночеством вечным сводил он с ума отца, что о внуках так грезил последние года три. Его мать неустанно морила своим "Смотри, как прелестна дочь пристава/доктора/кузнеца", только в девицах тех не нуждался ни капли Джон: он считал (к черту скромность!), что слишком хорош для них; был язвительным слишком, людей ценил меньше книг...
И вообще, если честно, давно уже был влюблен.
Он за ней наблюдал с небольшим уж двенадцать лет. Когда утро туманом спускалось на мир с вершин, он глядел из окна: там в белесой пустой тиши над обрывом стоял в одиночестве силуэт.
Дни летели вперед, превращаясь в года и жизнь. Джон менялся, менялся голос его и нрав, лишь одно неизменным было: во мгле утрá чья-то тень безрассудно шагает с обрыва вниз. Джон не знал ее имени, цвета ее волос, и причин вроде не было в душу тоску впускать. Но лишь только пытались невесту ему сыскать, он высмеивал, злился, показывал: не дорос.
Этой осенью Джону исполнилось двадцать, и он ходил на обрыв, где рыдала внизу река... Каждый раз ускользала из пальцев его рука - не хватало мгновения, чтобы ее спасти. Он стал бледен и путал порою, где жизнь, где сон, потерял аппетит и часами писал дневник. Но зато улыбаться стал хитро отец-старик, да и мать поняла: наконец-то влюбился Джон!
...каждый раз на обрыве встречал полусонный день и пытался поймать ее вновь, не жалея сил...
Джон был болен, безумен, но все-таки он любил - и в итоге он спас свою милую леди-тень; лишь от взгляда ее осыпается в прах душа, и она говорит ему: "Как я заждáлась, Джон...", и в ответ ее бледные пальцы сжимает он.
А затем они вместе делают этот шаг.
