Откуда она появилась никто уже и не помнит. Просто однажды ночью игрушки проснулись, а она уже стояла на каминной полке. Хрустально-льдисто прекрасная. Лунные лучи разбивались миллионом осколков, пытаясь пронзить ее насквозь. Она тянулась к небу за окном, и кто-то даже на миг поверил, что сейчас она взлетит. И она взлетела. С первым ударом, возвещающим полночь. Она танцевала так, как будто была одна. Как будто ни на полке, ни вокруг нее не было никого. Да так, в общем-то, и было. Для нее.
Лунные лучи то мягкими бликами, то ледяными осколками скользили по ней, и кому-то на миг почудилось, что в районе груди танцовщицы мелькнуло что-то ярко-красное. Но это только почудилось. И только на миг. Часы закончили волновать ночную тишь, и луна снова омывала неподвижную фигурку.
До следующей ночи.
Так и повелось. Каждую ночь игрушки садились полукругом вокруг полки на полу, мебели, книжном шкафу, и смотрели, как летает хрустальная танцовщица. А она, казалось бы, не замечает их. И кто-то говорил: «Задавака», а кто-то думал: «Пафосная», кто-то пытался понять «Почему?», и лишь немногие видели рубиново-красный отблеск света. Почудилось.
И многие завидовали. Пряча злость за ехидными улыбками. «Очень уж она хрупкая. Хрусталь. Дотронешься – и нет ее» - шептались пластмассовые игрушки. «Очень уж она холодная» - говорили мягкие. «Хрусталь..фи...слишком много отпечатков остается. Протирать каждый раз...да и много таких. А мы - коллекционные» - говорили фарфоровые куклы.
Но каждую полночь они собирались смотреть как она танцует. И многие, в тайне, желали ей упасть. И все меньше было тех, кто видел рубиновый отблеск на ее груди. Почудилось.
Люди редко брали ее.
«Осторожно, это же хрусталь! Разобьешь!»
«Ну вот, отпечатки остались...говорила же – не бери!»
«Не трогай! Смотри как здорово стоит. Солнечные лучи так красиво обрамляют ее»
Но больше всего людей обжигал ее холод. Холодный, льдистый хрусталь. Он как-бы отвергал людское тепло, следы их рук...и многим казалось, что танцовщице, будто бы, не приятны их прикосновения. И спешили ставить статуэтку назад на полку. Почудилось?
Игрушки не воспринимали ее своей. Она ведь просыпалась только в полночь, только на несколько секунд. А она и не стремилась стать к ним ближе. Она до безумия хотела домой. Назад. И лишь полуночный бой часов связывал две грани реальности, чертя лунным светом ее дорогу домой. И она верила, что однажды взлетит. Взлетит на лунную дорожку, и пойдет домой. И каждый раз она берегла силы до следующей ночи.
Каждую ночь.
Так и повелось.
Что случилось однажды – не понял никто.
А она просто устала. Она просто решила: либо сейчас, либо никогда. Поставив на кон многое – все, что имела.
Она танцевала так, что лунные лучи не успевали ложиться на ее фигурку. Она стала смесью света и тьмы. Вихрем отблесков тьмы, вихрем теней света. Кто-то следил со злорадством, зная чем это закончиться. Кто-то с восхищением. И лишь единицы чувствовали беспокойство.
Никто не понял когда это произошло. Миг. И лунные лучи освещают пустую полку.
А разбитый хрусталь жадно лижут отблески пламени у камина.
Кто-то собрал ее? Возможно. Ведь не мог же хрусталь сам позаимствовать стали у каминной решетки. И одеться в железную кожу.
С этих пор она изменилась. Она просыпалась со всеми, на всю ночь. А что толку беречь силы? Ведь железо никогда не сможет пройти по лунной дорожке. Она научилась быть. Быть среди других. Каждую ночь она веселилась, грустила, думала и чувствовала вместе с другими игрушками. Кто-то так и недолюбливал ее. Кто-то относился спокойно. Кто-то стал считать прекрасным другом.
Игрушки приходили и уходили. Несколько раз и ее перемещали в другие комнаты. А она везде научилась быть. Железо ведь тоже умеет быть мягким. Оставаясь таким же непробиваемым.
Люди почти не заметили разницы. Ее фигура даже в стальном исполнении оставалась изящной и красивой.
Игрушки шептались: «Наконец-то она показала свое лицо»
Люди говорили: «Надо же, сталь, а как изящно выполнено»
Со временем она стала вновь танцевать. Не для себя, для зрителей. Движения ее уже не были столь легкими и парящими. А сама она уже не напоминала частичку небес. Но она танцевала. И, порой, в танце, забывала обо всем. Приближаясь к небу. А там, за железом, все так же билось об осколки хрусталя рубиновое сердце. И в ночи, когда рубин почти разбивался об острые грани, она до боли жалела, что ей не хватило сил (или слабости?) не собраться заново. Впрочем, это проходило. С лучами солнца
