Разменяв десяток третий,
воспитания запреты
перечеркиваешь плавно,
потому что больше главных
нет, и можно демагогий
тети Клавы с дядей Гогой
сверхтактично избегать,
не выплескивая гадь
о правительстве, зарплате,
влажном лете, старом платье.
Разменяв десяток третий,
жизнь по-взрослому нас встретит:
с цепкой лапой волосатой
свежеиспеченных сватов
незнакомых и знакомых;
с новым списком сих наркомов:
дом, работа, муж и дети.
Эх, свобода, воля, где ты? —
из одной квартирной трухи
да в другую со свекрухой?
Три девицы под окном
тарой цоколись с вином.
Говорит одна девица:
«Страсть хочу как за границу.
Опостылел медвежатник,
узаконенный в бомжатне» —
«Зря ты так. Реально гладко
все устроить по раскладке
высшей пробы без притирок:
муж с двухъярусной квартирой
и зарплатой в тыщу евро,
дети — и в порядке нервы».
Третья молвит (тобишь я):
«Пусть гнетет нас в три шия
как бессмертную скотину
мать родная Украина;
буду строить и крушить,
только, уж извольте, жить
(здесь надменно хохочу)
буду тут и как хочу!»
Разменяв десяток третий,
замечаешь, что портреты
в серебристой круглой рамке
за узорчатой огранкой
жизнь коверкают изнанкой
и твою, и папки с мамкой,
и заглядывают в душу,
и за глотку душат, душат…
но ютит писать диплом
дом с родительским теплом.
