В основе любой игры лежит симулянство.
Игра подобна танцу. Она дарит нам временное отключение от жизни,
устремленной к смерти.
- У вас свободно?
- Где?
Легкое замешательство, а потом:
- Вы позволите… я не помешаю?
Она отодвинув стул, ждала, а он будто не понимал что от него хотят. Пауза, слишком долгая для таких ситуаций.
- Ах да, конечно! Прошу, - стал извиняться молодой человек.
- Спасибо, - мило улыбнувшись, она села в поиске официанта.
- Только что это кафе было пусто, - произнес мужчина.
Девушка извинительной улыбкой улыбнулась. Что ж, иногда, и это неудивительно, мы способны менять форму, и порой меняем ее до неузнаваемости. И это мы еще не знакомы.
Подошел официант и девушка заказала кофе. В кафе всегда должен быть кофе.
- Позвольте вас угостить, - мужчина что-то шепнул официанту, то понимающе кивнул и удалился с лицом посвященного в тайну.
- Холодно сегодня, - На мужчине был теплый свитер, а спинке стула висело пальто. Свесилось как неживое, брошенное, что оно без…
- Ваш кофе, - и черный кофе появился на столе, будучи заранее помещенным в чашку. – И сюрприз.
Сюрпризом было глубокое блюдо. Наполненное желтой массой.
- Это мед? – удивилась девушка и вопрашающе посмотрела на мужчину и на официанта, который изрек: «Да. Обычный мед», - и удалился.
Девушка, легко хмыкнув, помочила губы в кофе. После, посмотрев в окно:
- Холодно? Вы шутите. Сейчас же весна.
Присмотревшись, можно было разглядеть на ней футболку, а отсолнечные очки вместо заколки держались за ушами.
- Весна? – мужчина улыбнулся. – А как вы объясните это? – извлек из кармана желто-бурый листочек. Сухой.
- Ух ты! – снова удивилась и протянула руку. На ладонь упал лист. Его холодный бархат соприкасался с теплом ее ладони. Он дрожал.
- Чудесно, - прошептала девушка.
- Вы еще мед не пробовали.
Чайная ложечка разорвав завесу желтой тайны, погрузилась в липкость, которая испаряла сладость для носа. И вот, достаточно вымазанный медом язык с легкостью выгибался:
- Но он же теплый!
- Не удивительно, - польщенный улыбался. – Это мед из льва.
- Производите впечатление?
- Ну что вы. Честно, обыкновенный мед из льва.
- И как по-вашему его получают? – продолжала вымазывать язык.
- Очень просто. Разводят львов и когда они умирают, кладут на солнце. Спустя несколько дней приходят, а в трупе льва уже готовый мед.
- Вау! Фантастика.
- Это было бы фантастикой, если бы над ним не летали пчелы и если бы вы его сейчас не ели.
Девушка посмотрела в окно, на улицу. Солнце ласково грело, ослепляло и доедало мед.
Запутавшись пальцами в ее пальцах, он гулял с ней целый день. О, это повторяется: темнеет в глазах и не греет пальто, идти труднее. Разве знает слепой, куда поставить ногу? Разморившись в тепле, наевшееся солнце, склонилось ко сну.
Спотыкаясь о прыщи земли и впившись ей в ладонь, он думал: долго ли? Бессонница луны заставляла открывать окна, зажигать свечи. Но были и те, кто лежал приперев ногами дверь, пытаясь убедить себя что это не сон.
Жизнь в символах и никаких чувственных ощущений. Жизнь скованности и неподвижности. Почему нам не снятся сны наших снов?
Я был в кровати, когда мне обожгли глаза. Керамика. Поднимая веки – начинаешь жить. Куда сегодня поведу свой взгляд? Открывая глаза, постоянно вижу одно и тоже. Но надо привыкнуть к вещам, которые меня окружают.
Сегодня я гулял один. Шел по улице и заглянул в окно старого дома. Всего пару секунду по ходу пути…
Там горел свет. Тусклый, нервный свет. Возле стены стояла железная на пружинах кровать, с которой трудно поднимался седой дед. На нем была пижама в широкую синию полоску. Может он спал. Может вспоминал.
Еще стоял круглый стол, а на нем тарелки, кружки, какие-то коробки. Большего я не разглядел. Я просто шел по улице и заглянул в окно дома. Всего пару секунд… а он уже прожил свою жизнь. Удивляюсь, сколько в мире людей и у каждого свое окно, свои проблемы и способы их решения. Каждый несет в себе тайны. Кто-то делится, кто-то скрывает. Это как невинность. Хотя, что тут удивительного.
Я придумывал игру, зная, что существует множество игр. Трудно ли придумать то, чего нет? Еще труднее бывает вспоминать то, что есть. Но я не спешил, поэтому открыл дверь и вошел. Ко мне подбежал пожилой мужчина в очках, тряся мою руку:
- Вы что-то ищите?
- Ищу? – глаза мои искали знакомости в нем. Мужичек исчез и вновь появился. Протягивая руку: «Тот кто ищет, обретает покой».
Из своей руки в мою он положил…часы. Удивление мое искало границы. Право, я ничего не понимал и поспешил удалиться. Пытался придумать зачем мне часы и как их можно использовать. Мне всегда казалось, что существует вечность и мы ее часть. Теперь же я ограничен временем. Дали часы – забрали свободу. Странный старичок, говорил что обрету покой, а сам заставил двигаться.
Интересно, птицам нужно время или нет? Оглянулся и увидел на автобусной остановке стайку птичек. Этим наверное часы пригодились бы, а то стоят, мнутся. Бедненькие, такие маленькие. Куда ж вы, вас же затопчут! Хотел крикнуть, но кто-то толкнул меня в спину.
Старый приятель, не как старик, а давний.
- Привет! – хлопнул меня по плечу. – Что ворон ловишь.
Я смутился, пожал молча плечами и попытался невидимо спрятать часы в карман, но он заметил.
- А что это у тебя? О час! – он повертел их с видом знатока. – Зачем тебе часы? Спешишь куда?
- Нет. Просто нужны, - ответил я, отбирая их обратно.
- У меня тоже такие есть.
Я вновь не ответил. Он снова хлопнул меня по спине, махнул рукой и пошел свое дорогой. Зачем он спросил меня про часы? И почему я сказал что нужны? Надо было отдать их ему…хотя у него такие есть.
Птиц уже не было. Наверное уехали на автобусе. Что ж, пойду и я своей дорогой. Раз есть дорога, нужно идти. Дороги специально для того, чтоб по ним ходили.
А дома… Нет, в парке возле моего дома есть парк. Как же все таки хорошо здесь осенью! Листья бьют в нос. Глаза полны блеска фальшивого золота и настоящих листьев. Печальную свежесть вдыхаю, грустно спокойствие мое. А дома… Порой бывает грустно за окном. Порой осенней пустотой вздыхаю. Дышу нечасто, но не забываю.
Ух! Ненасытное тело мое идет твердой походкой по обломанным пальцам деревьев. Крик хруста… и пальцы в забвенье. Листья шепочут в молитве. Я так же плененный подвластью тела. Которое пленно. Хрустнет крик моих пальцев от чьей-то твердой походки… Хладный воздух обвевает, сонно веет, завывает.
- Вот вы где, - раздался женский голос. Мужчина в пальто обернулся и увидел вчерашнюю знакомую. Но он даже не обиделся исчезнувшему покою.
- Я не помешала вашему одиночеству? – улыбалась свежесть шляпкой на голове. – Такой прекрасный весенний вечер.
- И мое одиночество с радостью примет вашу компанию, - ответил мужчина. Его красный шарф на шее распрямился, вытянулся и стоял аж до самого утра. Пока они не расстались.
- А чем вы занимаетесь? – спросила она.
- Хочу придумать игру.
- Хм! Хороший способ обессмертить имя, - отмерив землю ногами, остановилась. – А можно потом поиграть в нее, научите?
- Льстите да? – как хамелеон, я уподобился листве. Что-то привлекало, тянуло к ней. Но рано еще влюбляться. Рано? Есть ли время у любви? Для любви?
Я вспомнил о часах. Достал и, чтоб удивить ее, я должен был пройти ее путь. Когда мы снова встретились, через пару шагов, она уже успела переодеться.
- Где ты их взял?
- Подарили.
Они стояли и смотрели на часы. Молчали. Часы были без стрелок. Указательных пальцев не было. Но они были живые. Они шли, а мы стояли и смотрели, как они проходили мимо.
Грустно. Какой прок от оставшихся чисел? Какая связь между ними? Захотелось выкинуть эти часы, но они не хотели оставлять меня и без меня оставаться одни. И тут я подумал, что это у меня одни единственные часы! Ну все, хватит.
Ты лежишь и читаешь, а я пишу. И иногда мне кажется, что стены крадутся ко мне. Медленно и тихо, едва уловимы краешком глаза. Комната без стен и дом без входа и выхода, как совершенный мир – беспокойство тишины… Но как же тихо они крадутся! И в тишине беспокойство крадучести.
Ты засыпаешь и уже завтра будешь рассказывать свой сон. Но и сегодня, там где проснешься, будешь рассказывать свой сон. А что ты расскажешь, когда встретишь себя? Ты должен быть честен. Скажи ему, чего не знает никто, кроме тебя и его. Сон… А может ты промолчишь и он согласится жить с тобой вместе. Любить, приглашать знакомых, друзей, строить семью, растить города, создавать детей. А потом ты убьешь его… а если быть тихо, может он пройдет мимо? Тогда что ты скажешь ребенку своему там, в другом месте? Узнает ли он тебя, не убьет ли?
Вон вижу, мужчина ведет за руку малыша. Идут быстро, опаздывают. Тут малыш потянул в сторону, к киоску:
- Пап, купи мороженое.
Мужчина остановился, порылся в карманах и мелочь отдал продавцу.
- Тебе какое? – мило спросил тот.
- Шоколадное с орехами, - четко ответил малыш. Продавец нашкрябал ложкой по куче мороженого, поместил в вафельный стаканчик. Мужчина смотрел на часы.
- Ребенок должен править миром, - улыбнулся продавец. – Вот твое мороженое, шоколад и орехи, - протягивая стаканчик, не забыв полить шоколадом и посыпать орехами.
Они пошли дальше, не останавливаясь. Молчание короткими шагами ело орехи, шоколад и мороженое. Вскоре они подошли к двухэтажному зданию – это был детский садик.
- Вечером тебя заберет мама. Будь умничкой.
Папа поцеловал сына и подождал пока он зайдет. После этого почти побежал. Странно думал мужчина: «Странно, если я их творю, то наверное и меня кто-то сотворил». Тут он услышал, как в голове застучало. Не то в голове, не то будто в дверь и чтоб это прекратить. Мне пришлось вставать и открывать дверь.
- Ваш кофе, - официант поставил поднос на столик, заранее догадавшись поместить черный кофе в чашку, чтоб не убежало. – И сюрприз.
Сюрпризом было плоское блюдо накрытое крышкой. Когда он ушел, я ее поднял. Ух, как я это люблю! На тарелке были камни, из-под которых выскочила змея и упав на пол, быстро поползла. Ее надо было словить и бить пока не убьешь, пяткой по голове. Она будет открывать рот, чтоб укусить и тут надо брать камень и совать ей в пасть, все камни. Какое же блюдо получается! Похоже на жареную рыбу с хлебом. Вкуснятина!
Да вы вообще, понимаете в чем дело? Я вас спрашиваю. Ваш взгляд, следящий за каждой буквой, не знает что было до того, как появились эти буквы. Корявые значки мыслей. Значки без мыслей, жирные и тупотельные.
Сейчас у меня горит лампа, слева недопитый кофе, а справа пепельница с окурком. Пока что я еще курю. Даже не знаю который час. Глаза моих окон соприкасаются с ночью. Мои глаза окон разветражеваны снами. Иногда ветра, проскользнув в отверстие в крыше, разгоняют их.
Белым по черному мерцают рассыпанные дырки. На рассвете их заштопают золотые лучи. И открывая глаза, я не могу вспомнить, так глубоко я спал.
Глубоко… глубоко спускался я под землю. Нам с двоюродным братом дали мотоциклетные шлемы (других не было) и мы спускались в шахту. Это было глубоко в детстве, а сейчас я и не знаю где он. Многие ушли от меня и от многих ушел я. И еще уйдут, и еще уйду…
Соприкасаясь плечом к своему плечу, мы даже не подозреваем о своем существовании. И зеркало слепо, коль не видит тысячи глаз нашего тела. Тело. Которое ест, работает и размножается, едва успев пустить корни. А его уже перекатывают по полю. Кто словит его, пусть закопает в землю. Глубоко… глубоко…
Так кто же меня сотворил? Небо или земля? Нет, все наоборот… Он подошел к черте, отделяющей живое от мертвого. Живому ли переступать ее! За этой чертой – земля, прячущая нас. Мы ее корм.
Кладбище – земля запуталась в своих крестах, в ночи и тишине. Слушай беззвучие. Скоро тень закроет в лето дверь. Тень креста твоего на выцветшем небе закроет место для глаз. Глаз увиденного лица. Ты плачешь?
- Да.
- Иди проповедуй усопшим!
И вот он прошел через мертвые ряды полей, в намерении прорваться и наградить тех, кто верит в единственную справедливость в жизни – смерть.
Я вспоминаю прошлые иллюзии: опушка леса. Малиной закатывающееся небо и я бегу быстро… земля отдаляется, я поднимаюсь, меня поднимают… медленно. Смотрю вниз, на землю и чувствую когти меня поднимают – мы летим, я лечу… Остановились на самых верхних ветках. Внизу снег, вокруг высокие ели. Я в полный рост стою, смотрю, рядом со мной люди на ветках стоят. В черное одеты, плащом спины накрыты. Люди-птицы-вороны.
Я вспоминаю тебя, кто отдал мне себя. Когда ты была одна, я был там, а сейчас здесь. Один. Кроме тебя никого нет. Ты одна с кем мне всегда хочется быть. Ты – без кого мне пусто.
Пусто. И не у кого спросить куда мне идти. Хотя, вон девушка спускается спрошу у нее.
- Извините, вы не знаете где 144 аудитория?
- Ой, я сама ее ищу, - улыбнулась. Теперь очередь улыбаться мне:
- А вы наверху были?
- Да, но можно посмотреть там еще раз.
Вскоре мы нашли нужную аудиторию, сдали экзамен, а после:
- А где вы живете? – спросил я
- Во втором общежитии.
- И я тоже.
Вечером я зашел за учебником. В комнате были еще две девушки. И среди них была Она.
О ней я сейчас вспомнил.
По полосе пунктирным шагом, мимо столбов застывших взглядов, по полосе воспоминаний, идет Она из зазеркалья. С той стороны, где ты оставил себя.
Я знаю тебя, оставленного там. Под тенями крестом, в которых запуталась земля, вижу тебя. Ты стоишь на коленях и шепчешь губами змеистыми. Лицо дыряворотное в страхе одевает голое и невыразимое.
- Эй, что делаешь там? – кричу я.
- Проповедую усопшим.
- Они мертвы, - утверждал я.
- Они живы, - отвечал он.
Озирнулся я по сторонам, Неловко чувствовать стал себя, необъяснимое появилось внутри. А он шептал и был спокоен.
Далеко ли и я пошел. Шел и шел, пока не осознал, что иду вместе с людьми. Масса валит и я вместе с ней. Толпа возбужденна, в ожидании смерти. Хочет узреть зрелище смертное и проводить человека, скорее изгнать от себя к себенеподобным. Я шел на казнь. Снова смерть. Хорошо что ее знают только мертвые.
Тому, кого еще здесь нет, вынесли приговор – смертная казнь через самоубийство. Оба-на, как повезло! Мне. Ведь такое можно увидеть, наверное, раз в две тысячи лет. Говорят, раньше мы не только судили и выносили приговор, но еще и казнили. Какая жестокая бесчеловечность! Сейчас же мы даем свободу в выборе смерти и, более того, не убиваем, а предоставляем это сделать приговоренному самому.
А вот и сегодняшний виновник. На бедрах повязка, в кепке и босиком. Приговоренный к самоубийству. Выбрал вскрыть себе вены гвоздем. Как змеи вздулись они, предчувствуя сталь. Ему предлагали повеситься, но он отказался. Принесли гвоздь, лежит нетронутый и неискупленный его болезнью. Нежно-доверчивый, острый, пронзительный – в самую глубь откровений. Постигающий пустошь, дающий и дарящий нетронутость.
Эй, самоубийца, что ты наделал? Но в твоих глазах я вижу смелость и вижу страх за всех нас.
Он обратился к нам и все замолчали:
- Вот я пришел к вам. Что сделаете вы со мной сейчас? Что сделаете вы, когда уйду от вас? Все те, кто раньше был и кто придет потом, что нужно вам? Чего вы ждете?
- Возвестил ли ты усопшим? – голос из толпы.
Но тут ему вложили холод в чистое и нежное ладонье. А он в ответ подумал про себя: вот никуда уж не деться, вот я один, но я не хочу. Глаза ослепились белой мглой. Не вижу, не слышу, но ощущаю и даже… Нет никого кроме меня! Всё из Меня и Всё Мое. Я – Точка Отсчета. Творец. Уж тайна – не тайна. Открылось сразу Всё! Теперь я знал Себя и все Свое творенье. Они все ищут, а Я то рядом, среди них.
Мгновенье разлеталось и вместе с ним и я… В моих глазах все проносилось… Все ослеплялось… Я видел сущность и бесконечность света. Я видел, как разрывается белое, как распадается оно… открывая ощутимый бесконечный свет.
Я разлетался и со мною распадалось все. Не уничтожить ли мне все сейчас, одним мгновеньем? Они ведь не знают когда все будет уничтожено…
Стоял и смотрел на него, затаив дыхание. Рука над рукой задержалась… Но я успел тихо и незаметно уйти. Они видели, как тело судорогой перерезало уже неживое тело. Просто разрезало. Даже кровь уже не шла – осталась вода.
После казни весь народ возвращался. Бия себя в грудь. За ними катилось небо. Вдруг, впереди мелькнула знакомая нежность. Я поспешно расталкиваю людей, пытаюсь догнать до того как она исчезнет. Она была в вечернем красном платье. «Этот цвет идет ей, - подумал я, - как и к моему шарфу.» Тут я успел схватить девушку за руку, а она почувствовав это, обернулась. Улыбнулась. Ей ответили тем же.
- Я о вас вспоминала.
- Я тоже.
Она взяла меня под руку. Чудесно идти рядом с девушкой. Но если бы все обернулись и посмотрели на нас, то ничего б особенного не увидели. Мужчина и женщина. Так было всегда. Он и она гуляют по городу.
- Вы тоже были там? – спросил мужчина.
- Да. И это было замечательно!
- Замечательно?
- Разве вам не понравилось? Какой сюжет, какая игра!
- Игра? – мужчина явно не понимал. – Вы хотите сказать, что это всё была… некая постановка?
- А что ещё? – теперь удивилась девушка. – Что же ещё может быть в театре?
- Так вы были в театре?
- Ну уж не на смертной же казне в вечернем платье, - и посмотрела на его шарф.
- И что ставили?
- Это была трагедия. Он вскрыл себе вены.
Мужчина молчал. Всё рвалось и превращалось в паутину.
- А кто ваши родители? – беспечно спросила она.
- Не знаю. У меня был отец.
- Извините, я не знала…
- Да нет же, у меня есть отец, но не было мамы… да и дедушки с бабушкой тоже не было никогда.
- Странно, у всех есть мама. И мама-папа ваших мамы-папы.
- А у меня не было.
- Грустно.
Иногда представляешь себе то, что хотелось бы увидеть, а как включаешь свет, так вовсе не то. Не то и не это – свет. Интересно, как выглядит граница между светом и тьмой. Интересно оказаться между светом и тьмой. И куда уходит тень, когда заходит солнце?
Уже наверное перешли мы за полвечер, а солнце не садится. Уже и перебежали на другую сторону дороги, и там не зашедшее солнце. Не взошедшее и никогда не всходившее. Безглазому глазу легче увидеть, чем открытым глазам. И наша выдумка будет реальностью, если мы не включим свет.
Но щелкнула тьма настенным выключателем, мгновенула искра и была уже во всей комнате. Дрогнули веки и стали видеть. А внутри всё так же темно. Закроешь глаза и зажгётся нутро.
- Вот мой дом, - сказал мужчина, - прошу располагаться.
- А позволите намочить жару?
- Конечно. Вот ванная.
Рвалась и падала одежда. И увидели, что они наги и что хороши, и отвернулись стены наблюдать даль улицы, в которой солнце не заходит над умерщвлёнными.
И вновь я ощутил в ладонях вновь гарячее тело. Набухло нектаром желанье. Распухла страсть поднятая. Раскрыла, открылась нежная и впустила желань щекотливую и затопила потоками влажными, теплыми, терпкими. Шея твоя недлинная, но и некороткоглубокая и надо суметь дотянуться до самого-самого дна. До самого дня жадно змеились пальцы и язычок розовел.
А там на площади театра телом убитого самоубийцы ужинало воронье. И зашло солнце. И был вечер, и было утро. Подняло спящего мёртвого. Меня. Я снова пишу. Свежий чай, сигареты и халва. Ещё не проснулась уснувшая возле меня. Тишина.
Кто ходил по стопам её? Может ты или он, или я? Долго ли, вечер ли или туман. И неожиданно тут – бах! – по плечу:
- Привет! А я ищу тебя, - воскликнул один из его старых знакомых. – Ну пойдем же скорее.
Скорее идя, они пришли в кафе. Где их уже ждал я. Поздоровались руки.
- Ваш кофе, - произнес заспинный официант.
- Нет пожалуй вина, неси вина. Пусть будет всё хмельное.
- А вот и вино, - и тот час поставил нам красные бокалы с кровью хамелеона. Вот и красное вино. Никто так и не знает какого цвета кровь у хамелеона.
Примите тело мое, ибо не могу его взять с собой. Когда-нибудь я вернусь за ним. Каждый будет нести на руках своё тело. Всё будет видно и явно и мы не будем больше бояться, что чего-то недопонимаем. Когда-нибудь мы убьём пограничников и окажемся в безграничье. Вряд ли тогда всё это сейчасное будет иметь какой либо смысл. Осознание бессилия, ограниченности и безвыходности нашего существования негативно отражается на остальных и остальное, которые из земли вон лезут, чтобы быть и принести, дать мне удовольствие от жизни. Поэтому-то мы в поте лица обделываем ту самую землю, которой нас наградят.
Так мы и сидели в ожидании вручения наград. Помню за окном небо изливалось, лилось по воздуху и растекалось по земле. Собираясь в лужах, отражало само себя и мочило нам ноги.
Вино пили молча. Смотря в одну точку. Каждый знал, о чём думает другой. Каждый был другим, а другой – самим собой, точнее в самом своём был каждый и другой. Вам не стоит задумываться над этой игрой слов, ибо слово, вылетающее воробьём, полнит мир слухами.
Но хватит о смерти. Давайте пить вино и мочить ноги в небе. И пусть говорят, что небо это всего лишь одежда земли под названием атмосфера. Я всё равно останусь романтиком. Бегать по небу, одевшись ветром. И как бы не ограничено было моё тело, и как бы его не уплотняли, и как бы не смотрело, и чтоб не наблюдало в игольном ушке, всегда останется то, что не принадлежит ему. Телу принадлежит тело.
О чём бы вам ещё написать? О чём бы вам ещё почитать?
Мы курим. Часто. День, вечер… Ничегооо – это всего лишь легкое дуновение. Не хочу, не хочу! Если должен – значит можешь? Во что мы превратились. А она? Она с нами. Зачем ей эта жизнь, зачем? Иногда она говорит, что всё надоело и что я стал нервным, раздражительным и невнимательным, грубым и… Любим ли? Любим ли? Ах если бы во мне не было кошмаров. Или они вне меня? Зовут, манят, а я не хочу… не хочу. Чем закончится всё это?
Как же много вопросов! Они появляются, когда исчезает улыбка. Растягиваются щёки, обнажаются зубы… хотя это выглядит даже мило. Так делает он и ещё чувственно отображает и воспринимает. Отражаясь в себе и ложась к ногам своим. Негативы глаз расписываю мазками фантазий. Широкие, рваные, точные мазки. Пастую белое. Вот стены и от пола высокие окна, большая люстра. Большой свет. Распахиваются двери и, негрустно вбегает девушка:
- Граф! Вы забыли перчатки.
Он обернулся, улыбнулся, и я видел, как он пошел навстречу ей. Я развернулся к окну, чтоб… но… где он? Вновь повернулся – всё на месте. Отступил назад и он вновь исчез, вперед вернулся – снова вижу. Не понимаю, в чём дело?
- Вы не могли бы, извините, как-нибудь в одну сторону…
- Да, да конечно, - извинился он. – Как вам эта картина?
- Неплохо. Но слишком явная по-моему, - ответил я.
- Представьте старый век, - продолжал он. – Он пришел, чтобы увидеться с ней, ожидая у окна. Тут входит она и их взгляды встречаются… Наверняка он предложил ей весеннюю прогулку по саду.
Белые запахи раззеленевших деревьев. Хи-хи, ха-ха. Я взял её за руку. Она растянула губы и показала мне зубы, я повторил за ней.
- А я о вас вспоминала, - пытаясь покраснеть.
- Я тоже.
Шли молча и вдруг:
- Ваш шарф к лицу моего платья.
Чтоб быть ближе к её лицу, он поцветнел шарфом. Их лица прилицапились и липлись губы, и сливались слюни.
Забыть на миг про всё, забыть, забыть… И с ней обнявшись, вздрогнуть, но не отпускать – чтоб не искать в последующих жизнях.
Луна. И день дождливый, многоголосый. На подоконнике стоят букетик ландышей, некая женская статуэтка и бокал с водой. В плоскопространственном небе гроза ходила, важно ступало долгоэхим громом, затикающего в стуке вагонных колес.
Слепая ночь с грозовой тростью шла на цыпочках громовых. Весна.
Страшно одиночество. Никого. Расставил шахматы и не кому начать игру, не кому играть белыми. Мне ли? Пробовал, но проиграл.
Она убегает от меня, не желает быть вместе. Но кроме тебя – никого! На краю кровати сижу, а сзади поле простыней измятых тобой, а сзади другой край – тёмная сторона кровати… и стена. Лёг. Страшно лежать одному, а рядом пустая подушка и одеяло. Страшно лечь туда… Один два места не займешь.
Где ты сейчас? Печаль одинока и одиночество печальней себя самого!
Мой друг, зачем жалеешь ты себя, зачем убегаешь? Ведь это игра.
И тут все вещи утратили силу и растворились… Иногда надо всё резко изменить.
- Ах нет, я никуда не хочу попасть. Мне и здесь хорошо. Очень хорошо. Только ужасно жарко и пить хочется, - начал он.
- Ваш кофе, - это официант за спиной.
- Да чёрт с этим кофе! У вас постоянно кофе! Зачем мне кофе?!
- Извините, но в прошлый раз вы пили вино.
- Да какое еще вино! Я не пью вино. Я пью чай, свежий чай!
- Ещё раз извините, - официант откашлялся. – Позвольте тогда предложить вам маленький сюрприз.
- Ну и какой еще сюрприз?
- Два билета в кино на последний сеанс, - он вытянул из нутра внутреннего кармана два билета и протянул мужчине. – У нас не получается... ну вы понимаете, - и лицо официанта слилось с шарфом мужчины. Тот, заметив это, приятно погладил свой шарф, считая его имеющим силу притягивать людей.
- Да нет, что вы…
- Нет, что вы, прошу вас, всё в порядке. Не пропадать же билетам и фильму.
Что ж, пришлось взять. Кино привлекает нас наверное потому, что мы боимся смерти. Что ж…
Когда вокруг начало темнеть, он уже стоял возле двери, которая открывалась в квартиру. Постучал.
- Одну минутку! – после чего дверь распахнулась.
Я не знаю откуда падали цветы и летели голуби, и этот дивный запах. Потом появилось платье, придавая и не скрывая формы моей знакомой. Платье было настолько натурально, живое, что не составляло труда разглядеть две родинки ниже ямки живота. Оно растворялось, обнажалось… Моё желание смешивалось с этим неизвестным запахом, солнечным светом…
Прохожие оборачивались. И день уходил нехотя, и видел я, как робко дрожал он, держа её за руку, словно боясь, что та улетит в заходящий, гаснувший свет.
Ноги идут и несут на себе всё остальное. Руки скрестились зажимами пальцев, чтоб вместе идти. Вдруг его рука вырывается, ноги побежали и… назад… уже кучка ландышей беззвучно смеялась в её руках.
За их спинами сталкивались лбы люде, машины и облака. Это из-за них произошло тогда столько аварий, войн и дождей. За ними сжигали города и пеплом рисовали радуги. Я сам тогда попал под дождь. Но смог достать два билета на последний сеанс уже самого последнего фильма. Сказали, что больше вообще никогда не будет кино. Грустно. Но цветы еще улыбались в её руках.
- Вы знаете для чего гардеробы? – спросила она.
- Там оставляют верхнюю одежду, - ответил я.
- Вот и неверно. В саду гробов оставляют тело.
- Тело?
- Да. Приходишь и говоришь: «Примите моё тело, ибо не могу его взять с собой». Снимаешь его и можешь потом снова забрать его. Хотя, вряд ли потом захочешь нести его на своих руках.
- И ты не боишься?
Она ответила взглядом, и мне стало неловко за свой глупый вопрос.
Свет медленно потухал, экран включился и начался фильм.
И руки мои закрыли своё лицо. Это было повседневное кино, как и вчера, как и завтра. Из мертвых кадров оживало живое и это было самое страшное. Что мы смогли еще придумать и показать? Деньги, секс, оружие, наркотики. Насилие отождествлено с человеком. У каждого за спиной пистолет (свой или чужой). Чужой человек заходит в дом, поднимается по лестнице и входит в зал. Почти подходит к окну - остановился. Он не видит меня, но я у лица его и вижу в его зрачках свое отражение. В своих отражаемых на стекле глазах он видит меня. Он видит меня в своих глазах, но не знает где я. Он видит меня в моих глазах, но не знает кто я.
- Вы передали ей о чём я вам говорил давеча? – спросил он меня
- Да.
- И что она ответила? – он волновался, но мо ответ прервали распахнувшиеся двери. Запахло цветами и вбежала она.
- Граф, вы забыли перчатки, - сказала она. Секунду он и я ещё смотрели друг на друга. И всё же я ответил:
- Она ждёт вас за столиком в фойе, - Обернувшись, я улыбнулся, так она была прекрасна. Шагнул навстречу ей и больше его никогда не видел. Так я покинул кинотеатр. В последствии мне рассказывали, что он спустился вниз в фойе и подсел к стойке бара. Её ещё не было.
- Ваши газеты, - произнёс официант.
- Лучше скажи, где я.
Он прочитал заголовок «Секта заживо закопала детей». Он всегда читал только заголовки.
- Когда-то и я был ребёнком, - услышал он рядом с собой. Удивление повернуло его голову в сторону удивившего. Это был жёлтобородый старик заобланечный с бокалом крепкого.
- А сейчас? – спросил у него мужчина. Теперь повернуло голову старика. Где точка слияния взглядов?
Брови срослись, ресницы сплелись, дыхание притянуло носы, смешались карие и голубые глаза, слились влажности… Тьфу!
- Вы шутите? - ответил на вопрос жёлтобородый.
- Нет. Отчего же.
Заобланечный смущенно немного подумал глотками, оглянулся и сказал:
- Вы правы, это не моё место.
Встал и вышел, оставив на своём месте ребёнка с шоколадно-ореховым мороженным. Тот мило улыбался, не подозревая о своём правлении мира.
- У вас свободно?
- Где?
Лёгкое замешательство, а потом:
- Вы позволите, я не помешаю? – девушка ждала, отодвинув стул. Пауза.
- Ах да! Конечно, прошу, - он приподнялся, позвав рукой официанта. – Позвольте вас угостить, - и шепнул на ухо подошедшему. В ответ она улыбнулась.
- А я не мог вас ни где встречать? – вспоминающее спросил мужчина.
- Правда? – осмотрев его. – Вы мне тоже кого-то напоминаете.
Через город прошли тучи за город. А на небесах светло и все на местах. Кто-то смеялся. Они смотрели друг на друга. Взгляды в окно. С какой стороны? Странно всё это.
- Если бы это не было сном… - произнесла она. Мужчина кашлянул:
- Мне казалось, что я настоящий, на самом деле, - засмеялись.
- Интересно, где бы вы тогда были, - задумчиво обвела взглядом вокруг себя девушка.
- Ну может быть гулял бы в парке или пил чай, - так же задумчиво ответил он. – Попал я сюда не по своему желанию.
- Кто его знает, может вы и привели себя сюда, - улыбнулась. – А чем вы занимаетесь?
- Да так, хочу игру придумать.
- Здорово!
- Ну что вы. Вот мой знакомый шутил, стоя на эшафоте: убив своих родителей, просил снисхождения у суда на том основании, что он сирота.
- И его казнили?
- Да. Была казнь и он разрезал себе вены.
- Сюрприз, - произнёс вдруг официант и поставил на стол блюдо накрытое крышкой.
- А что это? – воскликнула девушка.
- Вы не подскажите который час? – спросил мужчина у официанта. Тот достал из кармана часы, открыл их и:
- Э-э, вы знаете, у меня и стрелок то нет.
- Бывает, - успокоил его мужчина и повернулся к девушке, которая уже уничтожила весь сюрприз, о котором мы так никогда и не узнаем.
- А не пойти ли нам прогуляться? – предложил он.
Город. Сеть паука, в которой проходит наша жизнь. Живём с открытыми глазами, живём с закрытыми глазами. За сутки я успеваю прожить в двух и более жизнях. Я освещаю пыль большого старого города. С каждым шагом небо ближе. И если мне повезёт, вернулся бы я?
Город работает за одну лишь тишину. Стоит в поле без стен, входа и выхода. Шаг, и словно круги на воде, я разлетаюсь, отбесконечиваюсь в бездействии и нет уже чувственности, и нет уже логики.
Город. Он и она Между ними стена. Огромная стена. В длинну, в высоту и в глубину нет ей предела. Не обойдешь ты её, не перескочишь. Знаю, что она там, на той стороне. Чувствую, знаю. Иду вдоль стены и она идет рядом. Бегу и она со мной, иногда отстает, тогда я жду, и она догоняет. Далеко убегаю, далеко от стены и слышу, как зовёт меня она и тоскует. Как же я хочу к неё, быть с ней!
Но стена прозрачная! Да, я могу её видеть. Вот она смотрит на меня. Невысокие карие глаза теперь долго смотрят на меня. Сидят, ходят, бегают наши взгляды и жмутся к прозрачности.
Иногда она ставит свою ладонь к стене и я ставлю в ответ свою. И уже могу чувствовать её маленькую ладошку.
Я могу обнимать её, но между нами оставалась некая плёнка. Мы закутывались в неё, но всё ещё не были близки..
Хотя, если присмотреться, то вовсе это и не плёнка, а очень мелкая сетка. Но через неё мы уже могли разговаривать, смеяться, могли целоваться. Запутывались, но снова не были вместе.
А однажды я увидел, что это даже и не сетка, а просто воздух, пустота. Но разве воздух – стена?
Так я гулял с ней пока солнце, устав от жары, не ушло в тень. Сегодня мы выключим свет пораньше, ибо луна полна светом. Раскрыта постель – она дышит прохладой.
Вот она уже вошла в мой дом и наполнила обнаженными чувствами. Её мягкая выпуклость была гладкая и чистая, без единого волоска… Город остановился.
Вот и закончилось кино. Включили свет. Рядом вода и пепельница с окурком. Золотые лучи, едва не разбив разветражёванное снами окно, щекотали спящую рядом со мной и поднимали меня из глубины. И кто только меня сотворил!
Сотворил взгляд в окно. А за ним мужчина… Ба! Так я его знаю. Это мой знакомый Валентин Кмю. У него среднего роста пальто и красный шарф.
Он шёл по дороге, желая узнать, есть ли у неё конец. А вечером я прочитал некролог: «От нас ушёл В. Кмю». Растеклись мои часы…
Его дорога закончится, если я поставлю точку. Но если я поставлю запятую,
18.06.2000. Киев
ID:
338042
Рубрика: Проза
дата надходження: 17.05.2012 16:33:45
© дата внесення змiн: 04.06.2012 12:31:18
автор: karambah
Вкажіть причину вашої скарги
|
