Глава 27
Впервые со вчерашнего вечера я увидел Лору на входе в церковь. Она была в прекрасном белом платье из легкой ткани и длинной, почти до колен, фате. Я стоял у алтаря и не мог отвести взгляд от женщины, которую я любил всем сердцем и любовью которой я дорожил больше, чем любыми другими ценностями. Наверное, этот оттого, что я не имел каких-либо иных ценностей или не догадывался об их существовании. Лора шла по проходу медленно и грациозно, в такт свадебному маршу Феликса Мендельсона, словно плот, плывущий по морским волнам во время штиля.
В это время я заметил пустое место в первом ряду, оставленное для моей матери. Оглядевшись, я понял, что ее нигде нет. Это изрядно опечалило меня, хотя, в сущности, должно было бы радовать. Теперь не видеть ее мне было не под силу и мысли мои уже не занимала Лора, идущая в свадебных одеждах прямо мне навстречу с букетом бархатных белых лилий. Мой взор был, словно одурманен, тем призрачным видением лица моей матери, ее стана и слез, стекающих по белым щекам, как кровь. Я видел ее сидящей передо мной в том здании, почти нагую, озябшую и молящую остаться с ней в последний раз. Мне было дико неуютно стоять здесь, как горящему костру под проливным дождем, ожидая, пока священник спросит, согласен ли я жить во лжи! Я был бы согласен жить во лжи, будь по близости моя мать, будь она рядом со мной, хотя бы время от времени, когда бы становилось совсем невыносимо. Мне нужно было видеть ее хотя бы изредка, чтобы не сойти с ума, чтобы вкушать эту сторону жизни, которой нет равных, жизни, которая не ведает запретов или ограничений моральными устоями и общественным мнением. Эта жизнь одновременно и пугала и прельщала меня, как сладости в руках незнакомца прельщают маленького ребенка, как огонь факела прельщает слепых мотыльков во тьме холодной ночи. Я не мог более думать ни о чем другом, только о ней, и проклинать себя за то, что покинул ее в одиночестве, в мольбах, будто рабыню, виновную в барских размолвках. А размолвка была внутри меня, моя собственная раздвоенность не давала свободно жить единой, цельной жизнью, которой старалась научить меня няня.
Но эта жизнь, та, что ждет меня с минуты на минуту, эта жизнь хуже любого проклятья! О, я любил Лору, но мысль о том, чтобы видеть ее каждый день, разговаривать с ней о любви, обнажать душу, если она вдруг попросит рассказать, что меня гложет – мысль об этом была невыносима. В этот миг я ненавидел Лору, главным образом, за то, что она так счастлива и что готова сделать несчастным меня, не ведая, как сильно это может навредить мне. Я так хотел, чтобы она ушла, просто исчезла из моей жизни, покинула то святое место в моей душе, которое должна была заполнить моя мать. Я не раз и не два задавался вопросом: «Что это за место в душе мужчины, которое не может занимать ни одна женщина, кроме матери?» Я искал ответ на этот вопрос и днем, и ночью, неустанно и фанатично, как только может человек искать что-либо жизненно важное. Но, увы, все было тщетно. И вдруг, когда Лора, наконец, предстала передо мной, и я открыл ее лицо, то внезапно понял, что это место есть в душе каждого мужчины и заполнить его может только истинная материнская привязанность, трепетная забота и любовь, чище и прекраснее которой нет во всем мире. Это любовь матери в ее руках, когда она купает своего сына, любовь матери в ее голосе, когда она поет ему колыбельную, любовь матери в ее словах, когда она читает над нам молитву или произносит слова утешения, когда ее ребенок чувствует острую потребность в этом. Это также любовь матери, горящая вечным пламенем в сердце женщины, чьи инстинкты направлены на спасение жизни и спокойствия своего сына, чьи добрые намерения согревают его жизнь и дают надежную опору в тяжелые времена. Эта любовь не требует отдачи, не тяготеет к благодарности, не видит корысти и не стремится манипулировать предметом своей любви. Именно эта любовь дает мужчине билет в будущее, позволяет ощущать уверенность и проявлять такую же любовь к своей будущей супруге и дочери, и учтивость к своим подругам. Благодаря этой любви мужчина никогда не будет внутренне опустошен, даже если жизнь станет испытывать его, даже если мир изменится на его глазах или удача оставит его. Он всегда будет хранить эту любовь в своем сердце, где она будет согревать его, наполняя новыми силами, заставляя биться чаще.
Счастлив тот мужчина, который ведает силу материнской любви и несчастна та жена, чей муж не знает, что есть материнская любовь.
Осознав эту истину, я открыл лицо Лоры и пронзительно посмотрел в ее глаза. Казалось, она почувствовала неладное и мгновенно изменилась в лице. Мы одновременно повернулись к алтарю и священник начал читать молитву. Гости, прежде стоявшие, сели в ожидании наших клятв. Полагаю, они верили в искренность этой клятвы больше, чем я сам. В этом была их сила. Они могли верить во что-то, в отличие от меня, кода я не верил даже собственному сознанию.
Как только священник начал вступительную часть церемонии, я ощутил резкую интенсивную боль во всем теле. Вокруг меня закружились тени, а короткую тишину разорвал глухой вопль органа в аккомпанементе с визжащей скрипкой, которой кто-то невидимый, но близкий, смычком резал струны. Я видел все как в тумане: лица, испуганно глядящие на нас, смолкнувших певчих, священника, чьи руки лихорадочно дрожали, но главное – иконы во всех концах церкви. Лики святых и ангелов, коими я прежде восхищался, теперь нестерпимо мучили меня. Она обратили на меня свои взоры и исказили выражения лиц. Я с ужасом наблюдал, как они вопят в своем молчании, как плачут кровавыми слезами о моей душе и как адский огонь пожирает их нимбы у меня на глазах. Они отдают эту жертву Дьяволу! Они открыто проклинают меня за то, что отдают эту жертву. Их лица по-прежнему смотрят на меня сквозь пламя, а беззвучные вопли с нарастающей силой звучат в моих ушах, и проклятья их бьют ключом в той агонии, в том хаосе, что возгорелся на поле битвы за мою душу.
Поразительно! Мы так легко способны запятнать свою душу, невзирая на то, что где-то в запредельном, непостижимом мире ангелы-хранители, стражи врат Рая рьяно борются за ее спасение, жертвуют своим бессмертием, чтобы наши души были достойны хвалы Господа; они отворачиваются от Рая и шагают в огонь, чтобы обратить наши взоры к добродетели и заставить покаяться в совершенных нами грехах, и полюбить жизнь, и убояться Зла, как писано в Библии. Мы грешим уже тем, что позволяем нашим ангелам умирать столь бессмысленно, словно сказочным феям в тот миг, когда очередной ребенок скажет: «Я не верю в фей!»
«Я не верю в Бога!» - говорим мы, и убиваем очередного Ангела.
«Я не верю в Бога!» - говорим мы, и впускаем грех в свои души.
«Я не верю в Бога!» - сказал я, но в последний момент осекся, усомнился в своих словах, и теперь моя душа не угодна и Дьяволу. Ведь это душа труса, который восхвалял свои возможности отречься от Бога и служить Дьяволу, но человеческий страх превозмог и навсегда перекрыл ему дорогу в Ад. Теперь Господь не примет его душу, а Дьяволу не нужны трусливые подданные.
Я согнулся от острой боли, пронзившей меня в солнечное сплетение, и обхватил голову, стараясь унять нещадные звуки разбушевавшегося органа и изнывающей скрипки, но они все так же звучали в моем воображении, как видна была кровь на глазах святых. Она стекала неустанным потоком по их одеждам, пачкала руки и босые ноги, заливала глаза и слепила их, точно ржавчина, разъедающая железо. Мне хотелось кричать, но голос мой был приглушен и я мог кричать лишь в мыслях, как известно, не доступных людям. Я кричал, звал на помощь, умолял о скорой смерти, но никто не слышал меня – ни люди, ни святые. Очевидно, вот он – мой Ад: кричать без крика, петь без песни, плакать без слез и жить без жизни. Вот оно, то, что люди называют Адом – жить без жизни, когда она проходит мимо тебя, подмигивая, словно смазливая кокетка, но в действительности – расплата за удовольствия, не приносящие счастья. Ведь удовольствие и счастье не одно и то же. Истинное счастье в том, что приносит разочарование, в том, что стареет и умирает, в том, что не вечно. Удовольствие похоже на уличную девку, которую можно сманить за грош, но в следующий раз она покажется грязной, и сманивший ее в начале опостынет к ней. А затем найдет другую и также оставит ее, как и всех последующих за ней. Это вечный замкнутый круг мимолетных удовольствий, не сравнимых со счастьем, например, оказывать помощь нуждающимся или не ведать боли, или жить в гармонии с природой и природой в себе, или любить…
Этот круговорот мыслей привел меня в полуобморочное состояние, и я уже едва различал голоса гостей и их образы. Я услышал, что священник замолчал и приложил крест к моему челу. Я почувствовал, как Лора отдалилась от меня, глядя в упор и не понимая случившегося.
Наконец, я услышал, как смолкают звуки и реальные и воображаемые. Наступает тишина. Глаза мои яснеют, и я вижу окружающих все четче и четче. Священник отнимает крест и возвращается за алтарь. Он открывает книгу на том месте, где остановился и продолжает читать. Гости возвращаются на свои места, а Лора приближается ко мне и становится лицом к алтарю. Я вижу, как моя смерть в некотором роде подняла на дыбы всех и вся, но так же внезапно, как всколыхнулось все сущее, так же резко и поникло. Точнее, осело, пришло в норму, вернулось на круги своя.… Как же так!?? Здесь покойник! А мир не останавливается, чтобы отдать ему последний почет, чтобы отпустить грехи и благословить на вечный сон.
Почему же этот мир не останавливается!??..
Почему же этот мир не скорбит?..
Почему же люди больше не скорбят?..
Почему?
Стойте! – Закричал я священнику, и он снова прервал речь. На его лице проступила гримаса негодования.
Наступила тишина. Гости замерли в недоумении. Но Лора… Лора была на удивление спокойна. Она делала вид, будто церемония бракосочетания продолжается, и даже не посмотрела на меня. Мне стало не по себе от ее молчания. В этот момент священник спросил меня:
Что с тобой, сын мой?
Молчите, святой отец! Господь не хочет, чтобы Вы говорили со мной. – Дерзнул я, а затем обратился к Лоре, - Лора, милая моя Лора, прошу, поговори со мной! Взгляни на меня.
Но она была не в силах.
Я причинил тебе много боли, милая моя Лора, но я должен прекратить это раз и навсегда! Ты больше не должна страдать по моей вине, а я не должен неволить тебя клятвами. Потому, прошу тебя об одном: суди меня по всей строгости, но не держи зла за то, что оказываюсь причинять зло тебе; не кори за то, что моя любовь к тебе столь велика, что я считаю безумием связывать свою жизнь со мной. Ты еще будешь счастлива, о, Лора – моя нежная голубка, мой цветок – ты забудешь меня, как дурной сон, а я взмолюсь к Господу, чтобы он помог тебе забыть скорее. Услышала ли ты мои слова?
Я услышала.
Признаться, я не ждал многословия, но твое молчание убивает меня верней кинжала!
Я не держу зла. Но с чего ты взял, что я не буду страдать, ведь я люблю тебя? – Приглушенным упадочным голосом проговорила она и на мгновение умолкла, - с чего ты взял, что я хочу забыть тебя, с чего вдруг ты станешь просить за меня Господа? Разве я давала тебе позволение просить за меня? Разве ты имеешь право решать, что для меня лучше, словно я слепа и безъязыка? Кто, ответь, кто дал тебе такое право?!!
Я не нуждаюсь в разрешении уберечь тебя от Зла!
А если я хочу познать сие Зло?
При этих опрометчивых словах я сорвался и ударил ее. Видит Бог, какую боль я испытал в тот момент, а затем в момент, когда она посмотрела на мене иным, не знакомым взором, некогда полным любви и нежности.
Прости меня, Лора!
Не трогай!!! – Вскричала она, и крик ее волной прокатился в стенах церкви, удалившись ввысь и с грохотом опав наземь. Потом стих и исчез, как затихает ветер, и исчезают звезды с первым лучом солнца.
Быть может, это к лучшему.… Теперь ты можешь не простить меня и уйти с миром.
Что ж, если ты так страстно жаждешь избавиться от меня, отныне ты свободен от своей клятвы!
Лора!..
Свободен!
Лора…
Надеюсь, теперь ты, наконец, будешь абсолютно счастлив.
Я опустил голову, а она добавила:
…со своей матерью.
И тут, словно громом ударило меня болезненное напоминание. Я поднял голову и широко открыл глаза. Мне все время казалось, что я сумею отыскать в ее лице что-то такое, что выдаст мне ее догадки. Догадывалась ли она о чем-либо? А может, знала, но по свойственной ей манере, скрывала свое знание? Меня мучило неведение. Мучила тоска по ее приязни ко мне, по ее любви и ласкам. Ах, как хотелось мне вернуть этот взгляд, что еще несколько минут назад пытался понять мое противоречие!
Лора в последний раз посмотрела на меня с укоризной и быстрым шагом вышла из церкви, сбросив на ходу белоснежную фату, которая с легкостью соскользнула с волос и беззвучно упала на пол. Гости, шокированные происшествием, оглянулись ей вслед, а затем одновременно обратили свои взоры ко мне. Я стоял там, на возвышенности, у алтаря и внимательно рассматривал каждого из них. Я знал, что они все осуждают меня. Но вправе ли они осуждать?..
Вон та пожилая леди в третьем ряду – вдова, оставленная внуками за ее скверный нрав. А вон тот господин средних лет сидит, почесывая виднеющуюся лысину, и думает о том, как прожить оставшиеся дни, насладившись жизнью в полной мере. Скоро стемнеет, и он отправится в ближайший бордель, чтобы получить свою память, незабвенную и лихую, которая не досталась ему в молодости. А прямо от меня в седьмом ряду сидит милая молодая леди, мечтающая выйти замуж за первого встречного, лишь бы навсегда покинуть родительским дом, где живет ненавистная мачеха. А за ней женщина, отравившая свою сестру из ревности, но благодаря выгодному для нее стечению обстоятельств, избежавшая наказания; слева от нее – маленькая девочка, которая каждый день видит, как отец избивает ее мать, а справа – мальчик-подросток, размышляющий о самоубийстве из-за неразделенной любви. Впереди сидят трое друзей, один из которых проиграл двум другим крупную сумму в покер и раздумывает о том, где взять деньги, а они в это время помышляют о новом методе шантажа, чтобы вытрясти у него эту плату. Сзади сидят два брата, один из которых влюблен в жену другого, и эта любовь взаимна. В свою очередь другой брат ни о чем не догадывается, и беззаветно предан своей жене-изменнице. И так я мог бы продолжать до бесконечности. Но к чему?
Мы сами знаем не хуже наши пороки и добродетели, мы знаем, что идеал – это иллюзия, а религия – суррогат веры, все мы – скептики, но на глазах у всевидящего ока общества выражаем свой оптимизм во всей красе и стараемся блеснуть изысками друг перед другом. Одно это уже – порок. Мы стараемся унизить человека, если он в чем-то непохож на нас или не согласен с нами по кому-либо поводу; мы стремимся завоевать расположение именитых особ, которых мы ненавидим, чтобы обеспечить положение в обществе, которое мы презираем. Мы закрываем глаза на крупные недостатки тех, кто может быть нам полезен, а в это время угнетаем за незначительные проступки тех, кто не сможет дать нам отпор.
Так смеем ли мы судить «порочных» людей, в том время как сами далеко не святы?
Смеем ли мы упрекать в атеизме, если сами не имеем Бога в сердце?
Можно ли говорить об идеале, стремиться к нему, совершая в это время одно за другим преступления, и зная, что они останутся безнаказанными. Будь то физические преступления или моральные – не важно, они все на нашей совести.
Так смеем ли мы судить, если сами достойны осуждения?..
Когда мы клянемся кому-то в преданности или в любви, или в честности своих помыслов, мы готовы сделать все, что угодно, только бы нам верили. Мы готовы даже преступить свои клятвы, чтобы в них поверили. Иногда эта игра на судьбах заходит слишком далеко, и мы уже не отличаем, где заканчивается фантазия и начинается реальность. Ступив в круг порока однажды, мы уже не сможем выбраться, но осуждать кого-то в большей грешности, чем наша, мы не имеем права. Каждый из нас неидеален, каждый имеет определенные недостатки, но с тем каждый из нас знает свой Ад, даже если тщательно скрывает это знание. Но главный вопрос в другом: если все грешны, как же тогда определить святого? Ответ прост: святость – это мера совести. Иными словами святость – это самые страшные пороки, которые мы совершаем в мыслях. И мы измеряем свою святость тем, что размышляем, как поступили бы в той или иной ситуации. Мы определяем свою добродетель не тем, что мы совершили, а тем, на что мы способны пойти ради определенной цели. Как правило, люди, размышляющие об этом, святы. Если человек думает о том, чтобы совершить грех, он никогда не совершит его. Поверьте, грешник не думает. Он просто совершает, но праведник – совсем другое дело. Он оставляет свой гнев в себе и в процессе размышления над причиной, вызвавшей его гнев, рассеивает его, как пыль, не оставляя ни единой возможности для себя осуществить акт мести и таким образом согрешить. Если же грех, о котором мы размышляем, не касается отмщения, мы анализируем его по крупицам, разбираем на части, как атомы вещества и упорно ищем, чем можно заменить тот или иной атом, сложив, таким образом, мозаику в пользу добродетели.
Да, я смотрел на этих людей с возвышенности, у алтаря и видел их взгляд, такие одинаковые английские взгляды, почти ничего не выражающие, холодные и бесстрастные. Но я видел, что все они осуждают меня, и понимал, что я – единственный в этой церкви святой грешник, прощение этих людей для которого было бы самым скверным унижением, гораздо более скверным, нежели их презрение. Они, эти грешники, не смеют прощать меня! Они не смеют прощать меня! А я простил их в тот же миг, как поднял свой взор.
Радуйтесь, грешники! Я простил вас! Я простил вас!..
ID:
432890
Рубрика: Проза
дата надходження: 22.06.2013 01:19:23
© дата внесення змiн: 22.06.2013 01:19:23
автор: Олеся Василець
Вкажіть причину вашої скарги
|
